76

Иеромонах Серафим так и не смог по-настоящему обратить инокиню Анну, в миру Жанну Аржанову, в свою веру. Чем больше молитв, увещеваний и проповедей лилось ей в уши, тем меньше привлекало ее православие, особенно в старообрядческой интерпретации.

Люди, которые окружали Жанну в скиту, искренне и всерьез верили, что Бог восседает на облаке, а все наблюдения, которые этому противоречат — суть наваждение диавольское.

Эти люди всерьез считали все другие веры и культы безбожной ересью и были готовы бороться за торжество правой веры любыми средствами, включая войну.

Когда один диакон, пришедший в Шамбалу вслед за отцом Серафимом, произнес в ее присутствии: «Несть грех умерщвление упорствующих еретиков», — Жанне захотелось немедленно бежать из этого места, и вовсе не потому, что она питала природное отвращение к убийству вообще.

Ей уже приходилось убивать, и она была уверена, что и впредь придется не раз. Но убивать из-за спора о том, где живет Бог и как его зовут или какими словами ему молиться — это Жанна считала верхом безумия.

Но бежать Жанна не могла. Завершались последние приготовления к боевой операции по освобождению Тимура Гарина, и Жанне в этой операции отводилась первостепенная роль.

Когда разведка принесла известие, что Гарина, голого и в тяжелых цепях, заставляют день и ночь работать на плантациях без сна и еды и ежедневно избивают бичом так, что на спине уже не осталось живого места, стало ясно, что медлить больше нельзя.

Балуев обезумел окончательно. Он не хотел слушать Шамана, который теперь уже не просил, а требовал прекратить измывательства, от которых Гарин того и гляди окочурится. А когда Шаман с небольшим отрядом пришел, чтобы забрать Гарина, сославшись на нарушение договора, Балуев натравил на него своих новых головорезов — полных отморозков, набранных по лесам при участии Пантеры.

Поскольку Пантера присутствовал при этом лично, Шаман не рискнул ввязываться в драку. Но с этого дня стало ясно, что Балуев долго не протянет. Здравомыслие окончательно отказало ему, и в ослеплении своем рабовладелец настроил против себя всех влиятельных людей Шамбалы. Даже со Стихотворцем и то поссорился, когда тот при содействии Шамана перехватил у Балуева партию молодых невольниц.

Но Стихотворцу стало не до ссоры с Шаманом, когда в один прекрасный день все его вольные хлебопашцы снялись с места, и проскакала через поместье верхом на коне обнаженная по пояс девушка, совсем непохожая на инокиню Анну. Предводительница валькирий снова была в седле и не слышала криков, которыми провожали ее священники и честные монахи обоего пола.

— Будешь гореть в геенне огненной и не спасешься. Покайся, грешница, ибо не уйти тебе от пламени адского.

Но Жанне было некогда каяться. Она вела отряды вольных хлебопашцев в бой, и никакие головорезы, включая и самого Пантеру, не смогли бы ее остановить.

— Если мы победим — значит, Бог с нами! — крикнула она, удаляясь от скита, и меч в ее поднятой руке сверкал в лучах утреннего солнца.

И ее спутники, вооруженные кто чем — от топоров и ножей до мечей и пик, устремляясь за нею, кричали во весь голос: «С нами Бог!» — хотя многие из них вовсе не верили в Бога.

И хотя войско было не так уж велико, молва, бегущая впереди пеших воинов, преувеличила его силу во много раз. Авангард этой армии еще не успел дойти до границы владений Балуева, а его невольники уже передавали из уст в уста радостную весть.

Идет сила несметная, чтобы освободить рабов и истребить господ, и никакие преграды не остановят ее.

77

Когда рабовладелец Балуев в очередной раз поставил Тимура Гарина на правеж, всем, кроме самого рабовладельца, было ясно, что эта экзекуция — последняя. Как бы ни был вынослив пленный президент Экумены, но больше он не выдержит.

Но Балуеву было все равно. Если Гарин не хочет целовать его сапоги и просить прощение за все зло, которое он причинил Балуеву в прежние времена — значит, пускай подыхает.

Правда, Балуев заготовил для Гарина другую смерть. Он решил его кастрировать и четвертовать, причем не сразу, а постепенно, отрубая руки и ноги по очереди и заживляя раны, чтобы продлить мучения.

Балуев сказал Гарину об этом, но тот все равно не стал лизать его сапоги. И тогда рабовладелец поставил пленника на правеж — бичевать и жечь каленым железом тело, на котором уже не было живого места.

Освободители слишком долго готовились, все ждали подкреплений, опасаясь, что если нанести удар с недостаточными силами, то этот удар захлебнется на ранней стадии. Слишком уж много бандитов, рабовладельцев, надсмотрщиков и стражников в лесах и долинах Шамбалы, а фазенда Балуева находится в самом центре этой бандитской земли.

Но первый же день наступления показал, что медлили они напрасно. Весть о приходе освободителей летела впереди войска, и рабы на плантациях брались за оружие, не дожидаясь подхода основных сил. Оружием служили топоры, лопаты, серпы и косы, а еще больше ножи, и этими подручными средствами невольники орудовали вполне умело.

Дорвавшись до оружия народ обыкновенно звереет — особенно если речь идет о наказании обидчиков и истреблении поработителей. Оттого восставшие убивали не только рабовладельцев, но и всех, кто имел несчастье жить при рабовладельцах безбедно. Первыми страдали, конечно, надсмотрщики и личная стража, но расправившись с ними, мятежники набрасывались на всех, кто попадался под руку — от жен и любовниц, до ключников и кухарок. И очень горевали, если кому-то удавалось умереть быстро и без мучений.

Когда Балуев узнал о восстании, он срочно собрал всех верных людей и приказал готовиться к бою. Но вести из соседних владений были настолько ужасающими, что эта армия разбежалась раньше, чем войско мятежников приблизилось к границам фазенды.

Балуев был не дурак и убежал следом, а по пути даже обогнал своих воинов, поскольку скакал на коне, в то время как его подручные драпали на своих двоих.

Рабы Балуева потом кусали локти из-за того, что прозевали восстание и не пресекли бегство своего мучителя. А когда он убрался из усадьбы, им уже и восставать было не надо. Все надсмотрщики, которых здесь звали вертухаями, исчезли в одночасье.

Но усадьбу, построенную самими же рабами из дерева в небывало короткий срок, восставшие все-таки подпалили. Да так удачно, что чуть не сожгли полумертвого Гарина, брошенного в сарае на солому.

Его спасли в последний момент с превеликим трудом. Кузнец с риском для жизни перерубил цепь, которой Гарин был прикован к стене. Вокруг уже бушевал огонь, дым резал глаза и не давал дышать, а Гарин не мог идти, и кузнецу пришлось тащить его на себе.

Хорошо еще, кузнец был силен физически, как ему и положено. На нем уже занялась одежда, когда он выбрался со своей ношей из пылающего сарая. И оказалось, что спасением Гарина он выкупил и свою собственную жизнь. Кузнец был не рабом, а вольнонаемным — их же сплошь и рядом убивали вместе с вертухаями и приближенными рабовладельца.

Гарина облили холодной водой, чтобы загасить тлеющую одежду, и от этого он пришел в себя. В это время в пылающую усадьбу как раз входили передовые отряды освободителей во главе с Жанной Аржановой.

— Что происходит? — еле слышно сорванным голосом спросил Гарин, когда Девственница спешилась и склонилась над ним.

— Революция, как обычно, — ответила она, и Гарин, несмотря на страшную боль во всем теле, не удержался от улыбки.

78

Помещик Александр Сергеевич Стихотворец своими глазами не видел инокиню Анну скачущей через поместье в костюме амазонки, а очевидцы говорили разное.

Некоторые утверждали, что это была вовсе и не она.

Ей ведь еще ко всему вздумалось наложить на лицо боевую раскраску, и узнать смиренную монахиню в таком виде мог далеко не каждый.

Вдобавок священнослужители и монахи из скита по здравом размышлении решили скрыть позорный факт бегства монахинь с войском восставших хлебопашцев. Жанна ведь ушла не одна — она прихватила с собой четырех девушек из числа невольниц, принявших постриг, чтобы избежать домогательств Стихотворца и его людей.

И когда помещик послал узнать, находится ли инокиня Анна все еще в скиту, ему ответили, что да, находится, но ни с кем видеться не желает, ибо денно и нощно молится о спасении душ заблудших овец, что ныне, аки волки, совершают кровопролитие.

Говоря это, честные монахи руководствовались принципом, согласно которому ложь во спасение не есть грех.

Но Стихотворец под влиянием неожиданных событий, среди которых первым было повальное бегство крепостных вслед за вольными хлебопашцами и побиение стражников и надсмотрщиков, которые пытались этому помешать, слегка повредился рассудком.

Особенно плохо на него подействовало появление непосредственно в его усадьбе небольшого отряда валькирий с копьями, пиками, мечами и ятаганами. Обилия холодного оружия исключительно эффектно выглядело в сочетании с обилием нагой плоти. Одна из валькирий была голая совсем, но на голове имела золоченый шлем древнегреческого образца, неизвестно откуда взявшийся.

Стихотворец ожидал, что амазонки, настроенные весьма воинственно, примутся громить усадьбу — но они только напились воды и забрали всех лошадей.

Однако же помещик все равно понял, что пора удирать. Даже верные слуги и те разбежались, как зайцы, успев лишь поделиться последними новостями — что рабы восстали по всей Шамбале, и теперь их бывшим хозяевам несдобровать. Убивать будут всех, не разбирая, кто хороший, а кто плохой.

Сам Стихотворец считал себя хорошим, но далеко не все крепостные были с ним в этом согласны. Во всяком случае, ни один не остался с ним в дни начала смуты.

Но переклинило помещика не на этом. Осознав, что он все потерял, Стихотворец возжелал то, чего никогда не имел.

Еще в самом начале, дав Стихотворцу землю, стражу и крепостных, у него отняли самое желанное — Жанну Аржанову, девственную красавицу. Сначала ее взял под защиту Востоков, сердечный друг и мудрый человек, который застращал помещика амазонками, а потом она скрылась в скиту, где Стихотворец не мог ее даже видеть без особого на то разрешения.

Но теперь в Шамбале восстание. Все рушится, и даже монахи обоего пола покидают обитель, чтобы принять участие в разбое и грабеже. Даже если Жанна по прежнему в скиту, другие девицы, бывшие крепостные, убежали оттуда точно, на этот счет сведения у Стихотворца были вполне достоверные.

А раз так, то ничто не мешает Стихотворцу выкрасть из скита еще одну монахиню — свою возлюбленную, изначально ему предназначенную.

Верные слуги разбежались не все. Остались с хозяином два амбала, совершенно неспособные думать самостоятельно и по-прежнему ожидавшие его приказаний. И еще какие-то головорезы то появлялись, то исчезали, как видно размышляя — то ли самим убить хозяина и отдать его голову восставшим в знак лояльности по отношению к ним, то ли наоборот, взять его под защиту и бежать вместе.

Короче, когда Стихотворец решился штурмовать скит, у него под рукой оказалось человек семь головорезов. Помещик задурил им голову сокровищами, которые якобы спрятаны в обители — и бандиты помчались в скит вперед него.

Отца Серафима, который вышел им навстречу с крестом в руках, сбили с ног и чуть не затоптали, но тут выскочили другие монахи и монахини, навалились массой, и оказалось, что семи бойцов отнюдь недостаточно, чтобы этой массе противостоять.

Стихотворец ворвался в скит один и спугнул какую-то юную послушницу, которая истово молилась перед иконой. Но обезумевший помещик догнал ее и взревел:

— Где Анна?

— Я Анна, — прошептала послушница, которая не знала, что ложь во спасение не есть грех, и сказала поэтому правду.

— Да не ты, другая! — рявкнул Стихотворец, но тут в темное и мрачное помещение, освещенное только лампадами и одной свечой, ворвался кто-то в черном и над головой Стихотворца загремел густой бас:

— Остановись, безбожник!

Стихотворец узнал голос дьякона, который считал, что несть грех умерщвление упорствующих еретиков, и присел от ужаса, потому что в воздетой руке священнослужителя увидел внушительных размеров дубинку. Таким орудием можно запросто раскроить голову с одного удара.

Стихотворец ударился в бегство, но бежать было, собственно, некуда. И неизвестно, чем бы все это кончилось, не будь стычка на улице столь успешна для монахов.

Они очень быстро вывели двоих головорезов из строя, а остальных принудили к поспешному отступлению. Отец Серафим вошел в трапезный дом как раз вовремя, чтобы предотвратить смертоубийство. Дьякон загнал Стихотворца в угол и уже поднял дубину для завершающего удара.

— Не смей! — крикнул ему иеромонах, но дубинка уже опускалась. Единственное, что смог сделать диакон — это слегка изменить направление удара, так что он пришелся не по голове, а по плечу.

Стихотворец с воем повалился наземь, и отец Серафим бросился к нему.

Дьякон стоял рядом, виновато опустив руки.

Когда заботу о раненом приняли на себя монашки, иеромонах в гневе обратился к дьякону с упреками.

— Как смел ты поднять меч на безоружного?! Как смел ударить того, кто не оказывает сопротивления?! Или ты забыл, что Господь заповедал нам милосердие?

Дьякон поднял на безоружного не меч, а дубину, но это вряд ли могло служить оправданием в глазах отца Серафима. Когда один из двух раненых головорезов умер, Серафим наложил епитимью на всех монахов, хотя погибший был вооружен и не только оказывал сопротивление, но и первым совершил нападение, нанеся ножевые раны нескольким инокам, среди которых были и женщины.

А виновника всей этой заварухи, помещика Стихотворца, отец Серафим оставил в скиту до излечения, сказав:

— Дьявол вошел в его сердце, сатана смутил его душу. Так вините дьявола и проклинайте сатану, ибо человек слаб, а нечистый силен. Молитесь о душе грешника, и он избавится от наваждения диавольского, молитесь о нем — и он очистится.

А Стихотворец в это время, изнемогая от боли, пытался встать, восклицая:

— Они придут за мной! Мне надо бежать!

Но снова падал на постель и никак не мог успокоиться, пока Серафим не сказал ему:

— Не бойся. Господь не допустит врага в святое убежище. А я не отдам тебя в руки одержимых сатаною.

Стихотворец боялся вовсе не дьявола, но эти слова успокоили его, и в последующие часы он только тихо стонал, потому что удар дубиной по плечу был все-таки очень силен.

79

Восставшие крепостные Александра Сергеевича Стихотворца с упоением разносили в клочья фазенду рабовладельца Балуева и за этим занятием неожиданно вспомнили, что усадьба их собственного притеснителя осталась неразгромленной. Эта очевидная несправедливость ввергла их в настоящее неистовство, и они, самовольно покинув войско, поспешили назад, чтобы не дать Стихотворцу уйти.

Однако крепостных ждал полный облом. Когда они, усталые и голодные, добрались до места, выяснилось, что их кто-то опередил. Скотину, которой и так было немного, увели подчистую, усадьбу сожгли, а по полям и огородам будто Мамай прошел.

Утолить голод было нечем, и жажду тоже, потому что в колодец бросили мертвеца, а река лежала далеко в стороне, у скита.

Вспомнив про скит, крепостные возрадовались. Наверняка у монахов есть запас продовольствия, так что будет чем утолить голод и жажду.

— Айда к монахам! — крикнул атаман бывших крепостных, и ватага, собрав последние силы, устремилась к реке.

Иеромонах Серафим вышел им навстречу с иконой Богородицы в руках и издали громким, хорошо поставленным голосом задал первый вопрос:

— Что вам надо?

— Не бойся, не тронем, — ответил атаман, опуская руку, в которой был зажат здоровенный топор.

— Я не боюсь, — ответил священник, поднимая икону повыше. — Со мною Бог и все его ангелы и святые мученики. А вы боитесь ли геенны огненной, или сатана затмил ваш разум и пленил ваши души, и изгнал из сердец страх Божий?

И так страшен был этот громовой голос, что многие из ватаги крестились, а некоторые даже на колени упали. Особенно поражены были женщины — из тех что дошли, а их было немного. Но и сам атаман перекрестился топором, чем разгневал иеромонаха еще сильнее.

— Да ты не серчай, отец, — пробормотал атаман смущенно. — Ты только поесть нам дай и скажи, где теперь помещик. Не знаешь часом, куда он убежал?

— А зачем тебе знать, куда он убежал?

— А у меня с ним свои счеты, — сказал атаман, машинально проверяя остроту топора. Этот жест не укрылся от отца Серафима, и гнев вспыхнул в нем с новой силой.

— Убить его хочешь! — воскликнул он. — А заповеди Божьи тебе не указ? Ну так убей сначала меня! Все равно живой я тебе его не отдам!

Монахи уже выбежали из скита и встали цепью по бокам от настоятеля, готовые отразить нападение, чего бы это ни стоило. Их было меньше, чем ватажников — но не намного. У Стихотворца вообще было мало крепостных-мужчин, а женщины вернулись от фазенды Балуева не все. Некоторые просто не захотели, другие не дошли, и в ватаге насчитывалось от силы две дюжины людей.

Атаман шагнул вперед и мышцы его напряглись.

— Он здесь? — отрывисто спросил атаман, но иеромонах вместо ответа закричал, подняв икону на головой:

— Изыди сатана, изыди сатана! Брось топор и уходи. Иначе прокляну. Прокляну, и не будет тебе помощи от Бога ни в беде, ни в радости. Сатана овладел тобою, так помолись Господу, и нечистый отпустит тебя.

Кто-то из спутников тронул атамана за плечо.

— Пойдем. Нехорошо получается.

Атаман угрюмо повернулся, но топор не бросил и медленно, враскачку, двинулся по тропинке назад, к сгоревшей усадьбе.

Он шел, ссутулив плечи, и остальные потянулись за ним. Но иеромонах окликнул их на полпути, и по его знаку двое монахов вынесли из хозяйственной постройки мешок картошки и несколько караваев хлеба.

— Кто усадьбу спалил? — спросил атаман, вернувшись за мешком.

— А разве не ты? — сказал отец Серафим.

— Нет, не я. Мы только что пришли.

— Значит, кто-то другой вроде тебя. Все вы одинаковы…

И, не договорив, развернулся и ушел в скит.

— А что же, прощать этим гадам? — крикнул атаман ему в спину, но ответа так и не дождался.

80

Владимиру Востокову ужасно повезло, что он оказался в первых рядах восставших — иначе висеть бы ему на каком-нибудь дереве, как ярому пособнику рабовладельцев.

Хотя на самом деле он был не пособником, а сторонним наблюдателем — но это вряд ли могло служить ему оправданием в глазах восставших.

Однако мудрый Востоков повернул дело так, как будто это именно он собственноручно собрал всех освободителей в поместье Стихотворца и тем обвел своего любезного друга Александра Сергеевича вокруг пальца.

Отчасти это было правдой, ибо Востоков действительно принимал активное участие в подготовке освобождения Гарина, которая, собственно, и послужила толчком к восстанию.

Но то, что Востоков оказался среди лидеров мятежа, было несколько неожиданно, особенно если учесть его любовь к роли стороннего наблюдателя.

Тем не менее когда беглые рабовладельцы, работорговцы, вертухаи, киднепперы и просто бандиты, отступив к горам, попытались дать восставшим бой, войско восставших невольников возглавил именно Востоков.

Жанна Девственница в это время была слишком занята. Она пыталась утихомирить озверевших мятежников и прекратить разгром, пока еще хоть что-то в Шамбале уцелело.

В результате она прозевала удивительную метаморфозу, которая случилась с восставшими рабами в ходе битвы у подножия гор — неподалеку от того места, где прежде находился Рудник Валькирий.

В самом начале этой битвы, перед тем, как два войска сошлись в рукопашной, кто-то из бывших рабов проревел на все поле:

— Пленных не брать!

Но Востоков, восседая на коне, неожиданно возразил ему:

— Почему же не брать? Вы столько работали на них — пусть теперь они поработают на вас.

А поскольку деморализованное войско рабовладельцев было смято в первые же минуты схватки, пленных оказалось много, и победители, послушав совета Востокова, не стали их убивать.

Когда Востоков через три дня практически без боя занял Сердце Шамбалы — старые горные рудники, где еще гнездились дезертиры из кремлевской армии, слава его достигла таких пределов, что не считаться с его мнением стало просто невозможно.

Но вся беда была в том, что никто не знал точно его мнения. Слова, сказанные вполголоса, потонули в шуме битвы, и вскоре уже сам Востоков утверждал, что во всем виновата стихия всепобеждающего варварства.

Во время встречи четырех вождей у Поднебесного озера он так и сказал Гарину, который уже пришел в себя, но одновременно пришел в отчаяние при виде невероятной и неуемной жестокости восставших:

— Тебе будет лучше вернуться в Москву. Там еще можно сохранить хотя бы подобие цивилизации. А здесь ты только напрасно потратишь силы. У этого места плохая карма, и никому ее не перебороть.

— Я не верю в карму, — ответил Гарин, но Востоков не принял возражения.

— Это неважно, во что ты веришь, — сказал он. — Стихия бунта всегда одинакова.

Истребить побежденных или поработить их — третьего не дано.

— Ты хочешь сказать, что твои люди обращают пленников в рабство, чтобы спасти их от смерти?

— Нет. Они делают это, потому что следуют в русле стихии. А ты пытаешься плыть против течения, и не однажды уже пострадал из-за этого. А в следующий раз будет еще хуже.

— Куда уж хуже, — пробормотал Гарин, а потом спросил: — Ну и куда, по-твоему, ведет это течение. Чем все должно закончиться — всеобщей резней?

— Нет, — ответил Востоков. — Всеобщей деградацией. Такова карма этого мира, веришь ты в нее или нет. И всякое сопротивление ведет лишь к ненужному кровопролитию.

— Опять мистика…

— Не хочешь мистики — тогда давай предположим, что так хотят пресловутые инопланетяне, которые перенесли Москву в этот мир. Тут уже не до мистики — ведь кто-то же ее сюда перенес.

— А я все-таки думаю, что вся эта твоя стихия варварства — результат неправильного управления. О причинах катастрофы можно рассуждать бесконечно, но после того, как она случилась, все было в наших руках. Если бы у власти стояли нормальные люди, то к сегодняшнему дню в городе и вокруг него была бы восстановлена нормальная цивилизация. Без жертв и разрушений.

— Ну так в чем же дело? Москва тебя ждет. Тебя наверняка встретят, как героя, вручат ключи от города и дадут тебе карт-бланш. Действуй.

И Востоков первым покинул встречу четырех вождей, поскольку он был единственным, кто даже не думал, возвращаться ему в Москву или нет.

Для него уже строили новую резиденцию в Сердце Шамбалы.

81

Караваны освобожденных рабов тянулись к Москве под охраной таборитов и валькирий. По лесам еще бродили банды, и путешествовать без охраны было опасно.

Шамбала пустела, потому что Тимур Гарин, Жанна Девственница и отец Серафим на встрече четырех вождей решили объявить всем, что оставаться в этих местах опасно.

В горах стояло войско Востокова, и уже ходили слухи, что оно якшается с уцелевшими бандитами, а пленные киднепперы все отпущены на свободу и готовятся продолжать свое черное дело в пользу новых хозяев.

Востоков это отрицал, но бывшие рабы все равно боялись и спешили убраться из Шамбалы подобру-поздорову.

Жанна рвалась продолжать борьбу за свободу для всех и повсюду, но у нее было слишком мало сторонников. Рабы больше не хотели воевать, а валькирии нужны были в Москве, где набирал силу Варяг.

Гарин сам попросил Девственницу сопровождать его, когда сразу после встречи четырех вождей и приватной беседы с Востоковым решил возвращаться в город.

Что бы ни говорил Востоков и что бы он ни делал, в одном он был прав — начинать возрождение цивилизации нужно с Москвы. А это очень трудно сделать, пока в городе заправляет Варяг.

Чтобы свалить Варяга, нужна не только сила, но и харизматическая личность, которая поведет эту силу за собой.

Именно поэтому генерал Шорохов так хотел освободить Гарина. Сам Шорохов не был харизматической личностью, а Гарин — был, и Жанна Девственница — тоже, так что задерживаться в Шамбале им было никак нельзя.

Они ушли на запад с караваном, который возглавлял Караванщик Александр, который, как и подобает настоящему купцу, не принадлежал ни к какому лагерю.

В битве у Рудника Валькирий он оказался на стороне рабовладельцев и попал в плен, однако старый друг Востоков почти сразу же освободил его, и Караванщик был спутником Востокова, когда тот отправился на встречу четырех вождей.

Однако в горы Караванщик не вернулся, а вместо этого тронулся на запад вместе с Гариным и Жанной.

В пути на них напали разбойники, и Жанна подумала о заколдованном круге, который никогда не даст ей добраться до Москвы и Белого Табора.

Но разбойники оказались знакомыми Караванщика и пропустили его спутников с миром, успев лишь ранить двоих воинов-таборитов, прежде чем разобрались, кто, куда и зачем идет.

Когда бой угас, не успев как следует разгореться, оказалось, что предводители разбойников в нем не участвовали. Они укрылись за деревьями, и к ним на переговоры пропустили только Караванщика и Гюрзу. Жанна устремилась было за ними, но ее остановили, и она осталась на опушке в сомнении.

Ей почудилось, что человек, мелькнувший в отдалении за деревьями, очень похож на Пантеру — безумного убийцу, который когда-то приговорил Девственницу к распятию.

Но по здравом размышлении Жанна решила, что это все-таки не он. Пантера бы вряд ли так легко выпустил из своих рук добычу.

Разговор с разбойниками укрепил подозрения, что люди Востокова в горах покупают пленников у лесных банд. Но предпринять что-либо против этого Гарин и Жанна уже не могли.

Что касается Караванщика, то никто достоверно не знал, зачем он идет в Москву.

Может быть, за новой добычей…

82

Бывший криминальный авторитет, а после работорговец по прозвищу Шаман пришел к Востокову со своим отрядом уже после того, как Гарин и Жанна Девственница ушли из Шамбалы.

В битве при Руднике Валькирий Шаман сражался на стороне рабовладельцев и сумел увести часть своих людей, в то время как все вокруг беспорядочно бежали и сдавались в плен.

Он блуждал со своим отрядом по лесам, пока все не успокоилось, а потом решил примкнуть к победителю, поскольку Востоков объявил, что он и его воины ни на кого не держат зла.

Шаман пришел к Востокову, как к старому знакомому, и не ошибся. Востоков действительно не держал на него зла, а его воины уже остыли за те дни, которые прошли после восстания.

За это время для Востокова уже успели срубить новый дом, и в этом доме он говорил с Шаманом о Великом Востоке — стране, где царят обычаи древности.