11

В бункере на Орловой горе мы торжественно встретили Новый год. Пришел и остался у нас Юрек. Из разговоров партизан я поняла, что он поссорился с Юзефом. Пришли на Орлову гору и все остальные партизаны из старого бункера. Юзеф, оставшись один, без товарищей, перебрался в Устронь.

На праздничный вечер наш связной Генрик с женой и сыном Каролем принесли пироги с вареньем. Партизаны наварили квиту и пили его, обжигаясь. Генрик принес мне в подарок аккордеон. Он был такой красивый: малиновый перламутр с серебряной решеткой и желтые с черным мехи. Я растерянно вертела его в руках. Улыбалась счастливо и, вероятно, очень глупо. Пришлось исполнить все, что умела, — «Цыпленок жареный».

Мои музыкальные способности и сама песня вызвали безудержный смех у всех присутствующих, особенно после того, как Василий перевел партизанам слова. Выручил меня Эмиль. Он взял аккордеон, и наш маленький, надоевший всем бункер стал вдруг большим и не таким темным.

В бункере на Орловой горе я впервые услышала об Эльзе. Василий знал ее раньше, она помогла ему связаться с партизанами, но почему-то именно сейчас, когда все считали, что нам осталось жить в Бренне совсем мало, именно сейчас он влюбился в нее, как говорят, до безумия.

Василий просто не находил себе места.

— Ах, Эльза!.. Ах, Эльза!.. — без конца восклицал он.

Партизаны пытались урезонить его, говорили, что Эльза такая же девушка, как и все.

— Неправда! — горячо возражал Василий. — Она не как все. Она особенная! — И обращался ко мне: — Ася, если бы ты знала, какая она хорошая!..

Мне приходилось соглашаться с ним, что она действительно лучше всех. Я думала, что этот дикий «телячий» восторг пройдет через день-два. Но после каждой встречи с Эльзой Василий приходил еще более взбудораженный.

Выждав удобный момент, когда около меня никого не было, Василий забирался в угол и рассказывал об Эльзе. Он говорил горячо и много, но странно: я почему-то никак не могла представить себе ее.

В эти дни мы получили долгожданное известие — 12 января наша армия перешла в наступление.

На шоссе и на железной дороге большое движение немецких войск, партизаны и разведчики ежедневно приносят сведения. Работы прибавилось. Сейчас для меня самое главное — как можно быстрее передавать радиограммы.

Партизаны готовятся к встрече Красной Армии: достают из мешков костюмы, чистят их. Заработали «парикмахеры». Почему-то только сейчас почувствовали мы, как отвратительно воняет карбид, как тесен и мрачен бункер.

Пусть только поближе подойдет Красная Армия, мечтают партизаны, они объединятся в один отряд, захватят полицейских, передадут их органам народной власти, а сами поступят в Войско Польское и вместе с советскими частями будут гнать проклятых швабов с родной земли!..

Но получилось все иначе.

…Это произошло 19 января 1945 года. Вечером мы, поужинав, собирались уже ложиться спать и, как это часто бывало в последнее время, размечтались. В маленькое окошко бункера пробивался свежий морозный воздух. В печурке вспыхивали догорающие угольки. Молоденький, с красивым, немного кукольным лицом Каролик сидел на постели, обхватив колени руками, и, глядя на меня, лукаво улыбался.

— Почему ты так смотришь, Каролик?

— Я представляю, панна Ася, как вы мчитесь в автомашине на восток, к Москве, а в руках у вас аккордеон…

Все знали, что я очень хочу научиться играть на аккордеоне.

Посыпались безобидные шутки.

— Тише, тише! — крикнул майор, снимая наушники. — Сейчас будут новый приказ передавать!

В то время случалось и так, что в один вечер было по нескольку приказов Верховного Главнокомандующего — стремительно продвигалась наша армия. Мы прослушали приказ, и снова начались разговоры — каждому хотелось рассказать, что он будет делать в первый день освобождения. Все шутят, смеются, и никто не знает, почему Юрек лежит, уткнувшись лицом в подушку. В черных волосах его весело пляшут искорки голубоватого пламени карбидной лампы.

— Что с тобой? — спрашивает Василий.

Юрек отвечает не сразу:

— Голова болит.

Порывшись в сумке, я достаю таблетку и подхожу к нему.

— Юрек…

Он вздрагивает и поворачивается.

— Ася, вы возьмете меня с собой? — тихо спрашивает он.

Я стараюсь загородить его и говорю громко, чтобы все слышали:

— Ты болен. Немедленно выпей лекарство. — И шепотом заканчиваю: — Возьмем, обязательно возьмем.

Уступая просьбам партизан, Василий вышел на середину бункера, широко раскинул руки и запел по-цыгански, с надрывом.

Затем последовала традиционная «чечетка»: в такт пляске захлопали в ладоши. Вдруг Франек спрыгнул вниз и крикнул:

— Алярм! Тревога!

Всех как ветром сдуло с постелей, и через минуту никого уже не осталось в бункере, кроме меня. Наверху началась стрельба. Едва я успела упаковать радиостанцию, как услышала голос Юрека:

— Ася! Быстро!

Он схватил меня за руку, вытащил из бункера, взял рацию, и мы пошли. Снизу по цепи партизан прошел шепот: «Где Ася?»

— Передайте майору, что здесь, — ответил Юрек.

Наша группа, человек в десять, медленно спускалась вниз. Слышалась беспорядочная стрельба, рвались гранаты, осыпая нас комьями земли, а где-то вверху над нами раздавался голос Эмиля. Он решил отвлечь внимание немцев на себя. Перекрывая гул разрывов и выстрелов, из гущи кустарника слышалась перебранка:

— Партизаны, сдавайтесь! Вы окружены! Мы сохраним вам жизнь, если выдадите русского майора и Асю! — кричали немцы.

— Асю вам выдать? Майора русского?! — отвечал Эмиль. — Перуны грумские! Автомата русского не хотите?

Не было сомнений, что кто-то выдал расположение нашего бункера, иначе немцы ночью не решились бы идти в лес. Но и окружив нас тройным кольцом, вооруженные карабинами, они все равно боялись и стреляли наугад, издали.

Мы подошли к просеке. Нужно было выходить из окружения. Эмиль медленно спускался с горы, не переставая ругаться во весь голос. Вокруг был высокий кустарник, и невдалеке, сбегая по камням, шумел ручей.

— Юрек, спасай рацию! — приказал майор. — Ася, за мной! — И первым выбежал на полянку.

Я видела, как навстречу ему с противоположной стороны сверкнул огонь выстрела. Мы побежали вслед за майором. Стреляли, падали, опять бежали. Мне же было приказано стрелять только в случае крайней необходимости. Как в тумане, бежала я за всеми, вместе со всеми падала и не заметила, как отстала от товарищей Меня вдруг поразила необычная тишина. Я проползла немного, спряталась за деревом. И сразу увидела группу немцев, идущих прямо на меня. Их было человек восемь. Они шли, громко разговаривая. Эта минута осталась в памяти на всю жизнь. Медленно взвела я курок, приставила револьвер к виску.

Как жалко, что нет со мной гранаты! Я напряженно смотрела, как они приближаются, и крепче прижимала дуло револьвера к виску. Все ближе… Совсем рядом. Я спустила курок…

Не знаю… И сейчас не знаю, почему не произошло выстрела… Почувствовала, что очень ослабли и дрожали руки…

Не дойдя до меня трех шагов, немцы свернули в сторону.

Долго сидела я, оглядываясь кругом и боясь двинуться с места. Мне было страшно. Опять одна в незнакомом лесу. Припоминаю, что где-то недалеко, на опушке, должны быть два дома. В одном живет Генрик, в другом — предатель. Где же эти дома?

Я знаю, что сижу очень долго, но не могу встать. Мерзну, прижимаюсь к стволу дерева и не трогаюсь с места. А время идет. Взошла луна.

И я увидела, что лес в этом месте редкий. Я сижу на склоне оврага. Большим усилием воли заставляю себя пошевелиться, но встать не могу. Замерзла так, что не чувствую ног. Начинаю передвигаться ползком, перекатываюсь от дерева к дереву, спускаюсь в овраг, потом поднимаюсь на гору. Тропинок нет, и я иду напрямик. Ноги в сапогах скользят на обледеневших выступах, руками хватаюсь за землю. Ветер треплет юбку и жакетик, срывает платок с головы, и кажется, что совсем по-чужому, не как в наших лесах, зловеще шумят верхушки деревьев. Я боюсь, что рассвет застанет меня в лесу, и поэтому все иду, иду вперед, вверх. Рукам больно от колючего снега. Движения не согревают. Я дрожу от холода.

Вот и вершина горы. Прямо передо мной, на небе, огромное багровое зарево.

«Наши! — думаю я. — Наши идут! Они уже близко!..»

Ветер толкает в спину, в грудь, пальцы рук не сгибаются. Холодно. Снова дальше, в путь.

…Небольшая лощина. Она или нет?.. До боли в висках напрягаю память. Вот поваленное дерево. А вот и дом. Если за ним стоит еще один, значит, я иду правильно. Но первый дом — это дом предателя. А в нем конечно же слышали выстрелы в горах… Следят… А что, если я пришла в лощину с другой стороны?

Но выбора нет, и медлить нельзя. Я застегиваю жакет на все пуговицы, поправляю платок и, крепко сжав револьвер в руке, выхожу на поляну. Сердце, подскажи! Вот он, дом… Тихий, затаившийся… Чужой дом. Мне кажется, что я слышу, как кто-то шепчется за стеклами окон. Чужой дом! Я прохожу мимо ровными шагами. Сразу за ним вижу трубу, потом крышу, потом и тот, второй дом. Тихо стучу в дверь. Она быстро открывается, и, еще не успев вымолвить ни слова, я чувствую, как меня хватают на руки, вносят в комнату. Яркий свет ослепляет, но кто-то уже сажает меня около печки, снимает платок, стаскивает сапоги.

— Юрек! — От радости я только повторяю, как в беспамятстве: — Юрек!.. Юрек!..

А он перевязывает чем-то мягким мои распухшие руки, и мне сразу становится легче. Жена Генрика наливает в кружку горячий кофе. Юрек рассказывает, что рация спрятана в надежном месте, все благополучно выбрались из окружения и сейчас пошли в новый бункер, а ему поручили сообщить связным, что меня надо разыскивать.

— Придется сейчас же уходить отсюда, — говорит Юрек.

— Опять идти, — вздыхаю я.

Жена Генрика надевает на меня свою меховую куртку, и мы выходим на крыльцо.

— Торопитесь, — говорит Генрик. — Еще восемь километров до Устрони. Полиция сегодня встревожена, как бы не набрела на вас…

Мы быстро доходим до опушки леса и, как по команде, останавливаемся. Юрек взволнованно обращается ко мне:

— Ася, давай будем всегда вместе!..

— Юрек, нам нужно идти.

— Ася… подожди… Смотри, как хорошо здесь! Лес такой тихий, нарядный, в белых снежных хлопьях и лунном свете…

— Идем, Юрек, идем…

Мы благополучно пробрались мимо полицейских постов и оказались на окраине Устрони; Юрек оставил меня у знакомых в маленьком домике, а сам ушел, чтобы к утру поспеть добраться до бункера.

Я долго не могла уснуть. Луна светила прямо в окно, а мне казалось, что это фашисты с электрическими фонарями окружают наш дом…

Едва я закрыла глаза, как услышала:

— Панна Ася, панна Ася! Вставайте! Немцы!

Я вскочила с постели. Было уже совсем светло. С горы, по той же тропинке, по которой пришли ночью мы с Юреком, рассматривая следы, спускалась группа немецких солдат. Хозяйка дома и две ее дочери — девушки лет восемнадцати-двадцати — забегали из комнаты в комнату: куда бы спрятать меня? Беспомощно посмотрели на потолок — все это ненадежно! Ведь если следы приведут к дому, фашисты все перевернут вверх дном. И двор пустой, без построек, огороженный невысоким штакетником.

— Ой, только бы не в доме! Только бы не в доме! — вскрикивала хозяйка, испуганными глазами следя за приближающимися солдатами.

А меня охватило какое-то ледяное равнодушие ко всему происходящему. Лишь рука крепче сжимала револьвер.

— Не беспокойтесь, — сказала я хозяйке, — я выйду им навстречу. А вы сделайте вид, что не знали о моем присутствии. Так будет лучше.

Но, видно, светила мне в то время какая-то счастливая звезда. На перекрестке у дома, где тропинка разбегалась, солдаты потоптались и пошли в противоположную сторону. Мы следили за ними, пока они переходили от дома к дому, иногда подолгу задерживаясь: вероятно, там был обыск. Потом, уже после обеда, солдаты прошли обратно в лес.

За это время младшая из сестер куда-то съездила и вернулась с новостями. Оказывается, полиции стало известно, что я отстала от отряда, и сейчас ведутся усиленные поиски в районе Орловой горы. Почему-то я вспомнила о жене Юрека — Галинке. Неужели это она выдала партизан и сообщила обо мне?..

Вечером за мной пришли двое: среднего роста, пожилой Франта и Янек в форме немецкого солдата, даже с погонами. Я вижу их впервые. Но вся наша жизнь здесь состоит из постоянного напряжения и риска. По тихому стуку в окно, по неслышным шагам и приглушенным голосам я узнаю партизан. Собираюсь недолго. Мы выходим в совершеннейшую темноту. Хозяйка на прощанье обнимает меня:

— Уж вы простите, девушка, что я так перепугалась утром.

— Ничего, ничего, — успокаиваю я ее.

Янек берет меня под руку, чтобы удобнее вести, — ему здесь знакома каждая тропинка. Франта идет впереди. Янек шепотом рассказывает о нем. Франта, его сын и дочь были в Освенциме. Отцу и сыну удалось бежать, а дочь погибла там. Франта — старый коммунист из группы убитого Рудольфа Шуберта.

— А вы кто? — спрашиваю Янека.

Он весело отвечает:

— Я дезертир.

— Откуда дезертир?

— Из немецкой армии, товарищ Ася.

Мы идем по городу мимо темных зданий и сооружений, осторожно пробираемся по узким, запушенным снегом аллеям. Вероятно, город очень красивый, но что можно рассмотреть, когда из-за каждого угла подстерегает выстрел, за каждым деревом чудится враг? Франта останавливается и поджидает нас.

— Сейчас будем проходить по мосту, — говорит он. — Нужно идти тихо и быстро. — И подает мне руку.

Идет он бесшумно, будто летит. Переходим через мост и по узким улочкам пробираемся в центр города. Франта легко и уверенно выводит нас к большому дому. Слева от него пустырь, а справа продолжается улица.

— Подождите здесь, — говорит Франта. — Я пойду узнаю.

Мы стоим около высокой бревенчатой стены. За ней слышится стук копыт по перегородкам, храп коней и окрик на немецком языке.

Мы встревожено переглядываемся, но шуткой подбадриваем друг друга.

— Янек, я боюсь, — шепчу я.

— Не бойтесь, панна, я сам боюсь, — улыбаясь отвечает он.

И вдруг мы видим, как с противоположной стороны улицы через мостик почти кубарем катится Франта. Он, задыхаясь, добегает до нас и, успев шепнуть: «Скорей, немцы!», бежит дальше. Мы еле догоняем его и мчимся втроем по голому пустырю к одинокому дереву, метрах в ста от дома. Ох, эти проклятые сто метров! Ноги кажутся необыкновенно тяжелыми, земля особенно вязкой, луна, как нарочно выглянувшая из-за облаков, слишком яркой. И каждую секунду может прогреметь выстрел в спину.

Добежав до дерева, мы шлепаемся на землю около него, тяжело дыша, оглядываемся.

— Понимаете, — рассказывает Франта, — вчера только заходил я к ним — никого не было. А сейчас полна комната солдат! Новая часть пришла… Вот… передали вам. — Он протянул мне небольшой листок бумаги, на котором были записаны номер, численность и род войск прибывшего воинского соединения.

Отдохнув, отправились дальше, и без особых приключений мы пришли к дому Янички. Она выбежала на стук, стройная, худенькая, как девочка. Короткие волосы прихвачены платочком, поверх платья с короткими рукавами надет передник, — видно, только что от плиты. Франта и Янек ушли в бункер, меня Яничка пригласила в комнату. Я прошла вслед за ней. И первым, кого я увидела, был Юзеф. Я поздоровалась с ним так, как будто мы расстались только вчера. Вероятно, его это устраивало, потому что он дружелюбно протянул мне руку. Пока Яничка накрывала на стол, Юзеф приветливо разговаривал со мной. Я сообразила: «Движется фронт, вот чем объясняется его внимание к моей особе».

Яничка достала бутылку вина, малюсенькие, чуть побольше наперстка, стопочки и предложила выпить за скорое освобождение. Ну как тут отказаться? Потом мы пили еще за что-то, потом еще, и вскоре я почувствовала, что начинаю пьянеть.

— Панна Ася, — начал Юзеф, пристально глядя мне в глаза. — Через несколько дней ваши войска будут здесь… Мы ведь жили дружно. Я не обижал вас. Правда, панна Ася?