Он был не вполне согласен с молодым пилотом, но все равно испытывал неприятную тревогу. На высоте около 5 тысяч метров барражировала четверка «МиГов» из состава авиаполка «соседей» – кого именно, он не знал. Четверка – это на такой дистанции от Корейского залива почти ничто. Да, она способна отогнать, а то и сбить излишне самоуверенного разведчика, но она же явно привлечет к себе внимание всех остальных, наверняка заметивших клубы снега, поднятые двигателями последней из трех крупных групп садящихся самолетов. До залива, куда истребители авиакорпуса не имели права залетать, отсюда было настолько близко, что в изобилии имеющиеся у американцев радары кораблей радиолокационного дозора почти наверняка следили за «МиГами» с самого момента их появления. Вычислить же их «привязку» к Аньдуну не составляло труда, просто арифметически сведя в одну точку все их лениво-плавные перемещения в небе. Кроме того, по крайней мере несколько раз в кабинах сбитых «Сейбров» находили бинокли, и догадаться об их роли было достаточно несложно.

Высота у самолетов прикрытия пока была достаточно обычная для подобной работы, но в любом случае кому-нибудь уже наверняка пришла в голову мысль: «А что это все может означать? А чем это таким новеньким китайская авиация занялась?»

– Пошли.

В стоянии на одном месте и разглядывании неторопливого купания серебристых черточек в солнечных лучах все равно не было ничего полезного. До «готовности № 3» не довели даже 1 -ю эскадрилью полка, но и летчики всех остальных эскадрилий, которым пока можно было отдыхать в пределах минуты бега от своих машин, были там же, где почти все остальные и куда торопливым шагом шел сейчас он с ведомым. Десятки людей копошились сейчас у новых истребителей, беззащитно-робких на земле, трогательно уязвимых под камуфляжными сетями. Олегу захотелось грубо выругаться, и поскольку стесняться было некого, то сдерживать он себя не стал.

– Знаешь, что самое гнусное? – спросил он. – Мы ведь сами хотели туда, ближе к линии фронта. Сначала из Аньшаня в Аньдун, в «первую линию» корпуса, потом вообще на юг, к черту на рога. Не все, может, но многие. Хотели воевать нормально, добивать подранков, драться, как положено на настоящей войне, – а тут... Кроме самого того, .что в баках под брюхом стало топлива на лишнюю тысячу километров пути, ничего пока не изменилось. Ладно, сегодня первый день, но к вечеру уже можно будет взлететь на четверть часа, хотя бы на «обжатие на валежку», каждому на своем конкретном самолете. Чтобы почувствовать... А насчет «драться», так завтра нам, может, уже туда, а разрешающего приказа нет. Как нельзя было гоняться за тем, кем хочется, так и...

Он махнул рукой, не договорив. Владлен был свой и должен был понимать его не хуже любого другого летчика. Большинство повоевавших в Корее советских истребителей хотя бы раз сами выводили в соответствующей графе привычную формулу: «Ушел со снижением в сторону моря», – ничего не значащую, и вызывающую то насмешку, то сочувствие. Дымя и даже горя, вражеские бомбардировщики, истребители, штурмовики и разведчики уползали на юг и в залив. И наверняка многие из подбитых ими вражеских машин или падали немедленно за горизонтом, или списывались после аварийных посадок и «несовместимых с дальнейшей боевой эксплуатацией» повреждений, но имеющиеся машины, погибшие подобным образом, если и засчитывались, то не на личный счет, а на счет полка. Более того, из докладов политотдела корпуса было известно, что самими американцами такие потери не учитывались как боевые. Собственно, это и позволяло противнику с кристально чистой совестью заявлять, что соотношение потерь «Сейбров» к «МиГам» составляет не то 1:10, не то аж 1:14. Действительно, если издырявленный самолет рухнул, не дотянув сотню ярдов до периметра родной авиабазы, и пехотинцы растащили его обломки на ценные сувениры – разве это потеря? С точки зрения американцев – конечно, нет... Учитывая, что за сбитый «Сейбр» советским летчикам платили по 1500 рублей, – это было возмутительным.

За спиной взвыло, свистнуло, и в небе повисла на глазах сносимая в сторону порывами ветра рваная дуга – «ракета черного дыма». Через мгновение в воздухе возник суровый глухой рокот, и на фоне склона холма появился едва различимый серый силуэт. А потом и второй – гладкий, зализанный так, что на него было приятно смотреть. Старый, верный, надежный «Ли», которому в Корее даже не стали придумывать никакого нового прозвища, настолько удачно к нему подошло его собственное имя.

Первый из транспортников зашел на посадку с ходу, едва подкорректировав свой курс, второй ушел на дополнительный круг. Даже при том, что едва ли не половина появляющихся на этой широте самолетов были гарантированно вражескими, благодаря вовремя данному сигналу зенитчики не дернулись. Эскортировавшее транспортные машины звено поднялось выше – тысяч на семь, где устроило маленькую карусель с поднявшейся туда же давнишней четверкой. Молчаливая, без приглушенного расстоянием и искажаемого ветром пушечного лая дуэль длилась максимум секунд тридцать: один из нападавших обозначил победу, лихо покачав блеснувшими на солнце крыльями, и негустой клубок кувыркающихся машин распался. Молодцы.

– Молодцы! – в ту же секунду сказал сбоку так же неотрывно глядящий в небо Владлен. – Могут, когда хотят. Неплохой пилотаж у ребят.

– Неплохой, – подтвердил Олег, не нашедший, к чему придраться. Завершив учебный бой, командир китайской (так ему почему-то показалось) шестерки немедленно перестроился в плотную трехмерную «змейку» и снова поднял свои машины повыше. Только после этого давно дежурившая пара полого пошла вниз и на северо-запад – домой.

– И организовано неплохо.

– Да, – опять вынужден был согласиться он.

С посадкой второго транспортника у них прибавилось тех людей, без которых современные истребители не сумеют действовать так, как заложено в их тактико-технических данных конструкторами, сумевшими создать нечто на границе таланта и настоящей гениальности – «МиГ-15». По конструкции «15Сбис» не отличался от «15бис» ничем, кроме дополнительного кислородного баллона и усиленных замков под подвеску 600-литровых топливных баков, вдвое больших по размеру, чем стандартные, но и это значило весьма много. Многие еще помнили переход с 260-литровых на 300-литровые, с улучшенной аэродинамикой. И хотя летчикам было проще, вдогонку собственно новым машинам Саратовский завод прислал нескольких техников: помогать техсоставу полка и дивизии хотя бы но минимуму «довести» устаревшие уже, потрепанные машины выпуска 1951 года. Не было времени ставить тормозные щитки увеличенной площади, звуковую сигнализацию на облучение радиодальномерами, не было времени менять прицелы на новые «АСП-ЗНМ» и совсем уже не было времени «МиГи» красить. «Срочно». «Привести полк в боеспособное состояние в течение этого же дня». «Находиться в готовности к исполнению спецзадания». Делалось только самое ключевое, а под этим понималась разве что установка новых радиостанций. Это не должно было занять много времени.

Приостановившись у магистральной рулежки, Олег наблюдал, как начали разгружать отрулившие в дальний угол аэродрома транспортники: основная их загрузка состояла из 600-литровых подвесных топливных баков, которые требовались из расчета по два в день на самолет. В Китае был специальный завод, снабжающий 64-й ИАК подвесными баками, но те были на 300 литров. Наверное, в чреве «Ли» был и какой-нибудь другой «попутный груз», а может, они прибыли еще и за летчиками-перегонщиками – этого он просто не знал. Теперь, наверное, на душе станет немного полегче, но все равно... Летной инструкции, расписывающей особенности пилотирования, было недостаточно, чтобы полностью уверенно чувствовать себя за штурвалом специальной модификации «МиГа» – для этого каждому летчику нужно было подниматься в воздух самому, и Олег искренне недоумевал, почему Марченко не понимает, что это даже важнее, чем радиостанции. С топливом и боеприпасами проблем не было: в отличие от истребителей сопровождения времен Отечественной, знакомых Олегу еще по «Чапаеву», то есть «Як-9Д» и «ДД», на «МиГ-15Сбис» устанавливалось то же самое вооружение, что и на «стандартных» машинах всех серий и всех заводов: «№ 1» это был, «№ 153» или какой-то еще. Нудельмановская 37-миллиметровая «Н-37Д» способна сожрать за бой все 40 снарядов, две 23-миллиметровые «НС-23» (опять же обозначавшие «МиГи» как машины старого выпуска) – по 80, но снарядов к ним в Аньдуне было более чем достаточно. Топливо и боеприпасы, смазочные материалы, запчасти и продовольствие гнали в корпус по железной дороге почти непрерывным потоком.

«МиГ» мог нести и 200 кг бомбовой нагрузки, но в Корее советские истребители выполняли только оборонительные функции, и в этом их аэродром исключением не был: ни одной даже «практической» бомбы в виде цементного мешка с ушками под бомбодержатели Олег здесь ни разу не увидел. Одной заботой меньше – можно только представить, как затрясло бы его и всех остальных, если бы вдруг в Аньдун вместе с новой техникой прибыли бы также и авиабомбы. Но и без того его трясло неслабо. Как в сорок втором, когда он был молодым и зеленым.

Герой Советского Союза подполковник Лисицын выпятил вперед нижнюю челюсть и напряг мышцы брюшного пресса, стараясь не застонать вслух от явно нарастающего и уже откровенно болезненного бурления в животе. Ему было стыдно, но Владлен стоял рядом. Видеть его позорное волнение он не должен был – это исключалось абсолютно. Приходилось терпеть.

– Что, товарищ подполковник? – спросил старший лейтенант.

– В воздух бы, самому попробовать, – произнес он вслух. – Нам же завтра, может, лететь... Вот тебе и «хорошо организовано». Не дай бог...

Олег поглядел на часы. Еще час, может быть, два – и все новые машины будут подготовлены ко взлету. Полк комплектовался но штату «15/39». Тридцать боевых самолетов: в двух эскадрильях по 10, в одной 8, и 2 – в управлении полка. Бывало меньше, когда полки несли потери или несколько машин забирали в резерв 64-го ИАКа, но последнее случалось не слишком часто. Та эскадрилья, которая получит восемь «МиГов», будет наверняка 2-я, то есть его. В первую очередь потому, что она хуже двух других по результативности. 1 -я эскадрилья, например, имела уже восемь сбитых «Сейбров», а 3-я – пять, включая «того самого» «Хеллера», которого сам потерявший уже две машины старший лейтенант Карпов сбил прямо над их полем. Но единственный, первый в полку погибший был из 2-й, и это ему запомнят, наверное, навсегда... В этот раз Олег застонал уже почти совсем вслух, на самой границе слышимости, и это заставило его мотнуть головой в попытке избавиться от наваждения. Топливо и боеприпасы есть – значит, полеты будут, надо лишь немного подождать. Но это было неожиданно и всерьез тяжело. Такого он от себя не ожидал. Нервы. Хорошая, пришедшаяся к месту пьянка с майором из штаба дивизии позволила сбросить напряжение на какие-то дни, но эти дни уже прошли, и теперь надо было что-то придумывать. Взлететь и нарываться на драку, что ли...

– Товарищ!.. – позвали его сзади. Вовремя, а то кто знает, до чего бы он додумался. – Товарищ подполковник!

Это был посыльный из штаба полка, молодой и скуластый солдат – то ли земляк Владлена, то ли вообще кто-то из его дальних родственников. Но по-русски он говорил чисто.

– Товарищ командир полка приказал вам явиться к нему в штаб как можно быстрее!

Правильно. «Командир полка» – это абсолютно верное именование, вне зависимости от того, майором он является или полковником. Самому Олегу до этого еще далеко, поэтому когда солдат-посыльный подбежит к кому-то из его ребят, то он употребит на выбор или «подполковник», или «штурман полка» – и в обоих случаях это будет правильным. Ну что же, ситуация, похоже, прогревается.

Кивнув снова побежавшему куда-то солдату в том значении, что «понял» – и, пожав плечами на выражение лица Владлена, Олег быстро зашагал к штабу. Последние двадцать минут они двое были единственными людьми в пределах прямой видимости, не занимающимися конкретным и полезным делом, поэтому Олега порадовал сам факт того, что его зачем-то позвали, оборвав неприятное состояние, грозящее перейти в бесшумную, незаметную для окружающих истерику. По сторонам взлетной полосы активно долбили шанцевым инструментом мерзлую землю, волокли окрашенные в темно-зеленый цвет маркированные ящики с боеприпасами, растягивали вантами маскировочные сетки, обильно украшенные серыми, белыми и бурыми «хвостами» нашитых на веревочную основу тряпок – в общем, полк жил.

– Что там, Аслан? – спросил Олег капитана-«ВСС», снова вбежав в штаб и обметая ноги от снега веником. Тот показал, что вопрос услышал, но не ответил – бежал куда-то. Штаб тоже понемногу оживал после утреннего напряжения, чередующегося с гонкой, – это было видно, что называется, «невооруженным глазом». На полу валялся случайно сорванный кем-то на бегу плакат с «наглядной агитацией», за дверями вразнобой стучали и скрежетали каретками не то две, не то сразу три пишущие машинки, вдалеке глухо разносился чей-то неразборчивый ор. Наверняка командира, потому что он имел некоторую склонность кричать – да и вообще это плохо выводилось у многих фронтовиков.

Большая часть штабных была уже здесь, в комнатах, двери в которые Олег, от усталости запутавшись в расположении помещений, открывал одну за другой.

– Олег! – крикнули из одной двери, уже когда он ее захлопывал, но он не ответил, как капитан тремя минутами ранее. Потом.

Командир полка находился в самой, наверное, дальней комнате, в правом крыле не такого все же большого дома, в котором в 1950 году разместили штаб первого из прибывших сюда полков. Это тоже было опасно – отдельно стоящий дом в каком-то километре от взлетной полосы просто напрашивался как бы на случайный точечный удар, за которым наверняка последовали бы очередные демонстративные извинения. Даже у китайцев в Догушане об этом подумали лучше. Но местность в районе аэродрома была сравнительно плоская, и имеющиеся вокруг невысокие холмы никаких преимуществ не давали – разве что обращали на себя чуть меньше внимания.

– Пришли, – констатировал майор, когда Олег произнес положенные по уставу слова. – Садитесь, давайте, я сейчас.

Он уже остывал, краска сходила с лица, приобретающего нормальный здоровый розово-бурый цвет много времени проводящего на морозе человека. Орать он прекратил явно перед самым появлением штурмана своего полка. Только поблагодарив и сев, Олег посмотрел еще на одного человека, находящегося в той же комнате – он явно и был мишенью командира. Форма китайская, как и у всех, с красной лентой, повязанной на рукаве – импровизированный знак различия командира, обычно армейского. Китайские летчики, насколько Олег видел за время пребывания «в гостях», такое не носили. Но черты лица не оставляли сомнения в славянском происхождении офицера – можно было даже предположить, откуда он был: средняя полоса России, глубинка. В мирное время обладателя такого простого лица не задумываясь назвали бы «работягой», но сейчас Олег усомнился. В руках сидящий комкал головной убор, который было принято называть «фуражка Мао», и поэтому можно было заметить, что он здорово лысеет, несмотря на молодость. Было ему года тридцать три или тридцать четыре, а может, еще и меньше, и с отчетливым удовлетворением Олег понял, что опять уверен – в «ту» войну этот «китаец» воевал тоже.

– Полюбуйтесь, – с издевкой произнес командир полка после того, как перешаркивание ножек стула по полу закончилось. – Давненько я не видел такого.

Голос его был уже ровным – командовать майору в его жизни приходилось столько, что короткое упражнение голосовых связок утомить его не могло.

На этот раз и Олег, и незнакомец посмотрели друг на друга одновременно. Потом комполка буркнул: «Герой Советского Союза подполковник Лисицын» – то есть представил подчиненного. Незнакомый офицер представился сам, назвавшись старшим лейтенантом. Настроение у него явно было плохое, а последовавший обмен репликами Олега насторожил больше, чем все остальное вместе взятое из произошедшего за последние несколько суток – с момента доведения до них приказа о перевооружении на «15Сбис».

Старший лейтенант в разговоре с майором не просто не испытывал никакой робости. Как раз в этом ничего необычного не было, но он еще и не проявлял ни малейшей осторожности – или хотя бы нормального стремления соблюдать субординацию, неизбежную при разнице в один просвет и две звезды на подразумевавшихся погонах. В среде летчиков подобное случалось, но как Олег помнил, в основном тогда, когда изодранный боями и безвозвратными потерями полнокровный с месяц назад полк превращался в сводную эскадрилью половинного состава. Кроме того, этот человек явно летчиком не был.

– Я скажу вам честно, – в очередной раз повысил голос снова начинающий злиться майор, после нескольких прыгающих от одного к другому фраз. – Ваши бумаги с полномочиями – это замечательно. То, что вы рассказали про задачу моего полка и выдали мне таблицу с расписанием для нас, – тоже. Более того, если рассматривать то и другое вместе, то ситуация наконец-то начинает хоть как-то отличаться от того борделя на гастролях в сумасшедшем доме, в который, если глядеть со стороны, превратилась наша нормальная боевая работа. Но пока я не получу конкретного, детального приказа, полк по вашей указке работать не будет.

– Вы, пожалуйста, подумайте, что говорите, товарищ майор, – хриплым, глухим голосом произнес старший лейтенант после паузы в несколько секунд. Олега передернуло от висящего в воздухе напряжения. Он не понимал, зачем комполка позвал его, – разве что как бессловесного свидетеля этого разговора, понимаемого им максимум на треть.

– Вчера вечером я был в Пхеньяне. Через шесть-семь часов я должен быть на дальнем побережье, разговаривать с моряками, у которых своя задача и к которой вы тоже, как я уже рассказал, прямо относитесь. Если вы думаете, что эту ночь я спал, то весьма сильно ошибаетесь. Кроме того, мне так почему-то кажется, что и следующую ночь я проведу примерно так же, как несколько последних, – в грузовике, обняв бочку из-под смазочного масла. У меня осталось минут десять на этот разговор, а затем мне пора ехать. Как командир части рангом выше батальона, вы – да, имеете право затребовать такой приказ. Но штаб корпуса – здесь, рядом. До него можно дойти пешком, и там вам все подтвердят. Это вы наверняка сами понимаете. А ожидание письменного, – офицер произнес это слово с ненавистью, – именно письменного приказа, исходящего от более высоких инстанций, может занять более чем данные вам сутки, и это вы тоже знаете не хуже меня. Отсюда... – офицер наконец поднялся и неожиданно оказался достаточно высокого роста, до сего момента Олег этого не замечал. – Отсюда я расцениваю ваше требование как попытку сорвать выполнение задания. Со всеми вытекающими из этого последствиями. Для вас и для нас.

– А не надо, – предложил комполка. – Не надо. Олег, ну объясни ты ему!

Окончательно перестав воспринимать разговор как что-то реальное, машинально поднявшись, чтобы оказаться вровень со вставшим, он сумел только показать жестом, что не понимает, но этого хватило.

– Я сам объясню, – сказал «китаец», фамилию которого Олег как-то до сих пор не услышал. – Наверное, сделать это нужно было с самого начала, но, повторюсь, у меня весьма мало времени. Я обеспечиваю операцию разведгруппы, уходящей завтрашним вечером в поиск. Зачем – этого вам знать не следует, а мои слова здесь, как я вижу, малополезны. На судьбу этой войны результат разведпоиска повлияет вряд ли, но если он пройдет удачно, то может повлиять на результат следующей. Устроит вас такое объяснение? Нет, конечно.

На последний вопрос он ответил сам, даже не затруднившись встретиться ни с Олегом, ни с командиром полка глазами.

– Штурман полка нужен не мне, товарищ майор, – сказал он в пространство перед собой, ни к кому не повернувшись и уже надевая смятую «фуражку» на голову. – Он нужен вам. Потому что мое требование, которое бумаги и предварительная команда из вашей же дивизии обязывают вас выполнить и поэтому расцениваемое как боевая задача, – не-об-суж-да-ет-ся. Обсуждаться вами и дивизией может только то, как лучше выполнить эту задачу. Сколько поднимать в воздух машин, как координировать ваши действия с авиаполками соседей, кто именно пойдет в первый вылет, а кто останется для наращивания усилий. В этом вы понимаете все, а я – почти ничего. Потому как я хожу, бегаю и ползаю по земле, и самолеты в большинстве вижу только тогда, когда они начинают меня и моих ребят в эту землю закапывать. И вот чтобы этого не произошло – нужны вы. Все, товарищ майор и товарищ подполковник.

Офицер резким жестом поправил сползшую почти к локтю красную повязку и мягко крутанул одновременно и шеей, и кистями рук, щелкнув хрящами.

– Все, мне пора. Ваши приказы, ваши люди, ваше топливо и ваши боеприпасы – это забота не моя, не моего уровня.

Начиная с завтрашнего утра прикрытие моряков должно осуществляться с самого утра, с того момента, как только вы сумеете поднять в воздух хотя бы полное звено. И быть оно должно настоящим и эффективным, профанация меня не устроит. По этому поводу до вас уже что-то доводили, верно?.. Очень хорошо. Удар по тем точкам, которые я вам указал, должен быть нанесен четвертого, минута в минуту по тому времени, которое вам передано и которое вы пообещали запомнить. Если удара не будет, найдутся люди, которые захотят спросить у вас «почему?», вне зависимости от того, получите вы к этому времени вожделенный письменный приказ или нет. Меня среди них не будет, но вот это уже вас пусть не беспокоит. Потому как это уже не станет беспокоить меня. Серьезно.

Кивнув, офицер вышел, резко прикрыв дверь.

– Видал? – несколько растерянно и громко спросил командир полка еще до того, как шаги за дверью стихли. Через несколько секунд во дворе взревел мощный мотор, и оба посмотрели в окно, в котором не было видно ничего.

– Дела-а...

Командир покрутил головой, словно поражаясь тому, что услышал. Олег старался не дышать, чтобы не дать ему повода сорваться.

– Ладно, в главном он, наверное, все-таки прав, – сказал майор после недолгого молчания, в течение которого он о чем-то напряженно размышлял, кусая губы и морщась. – Прикрыть ту базу мы сможем, это более или менее просто. Но вот удар... Он поглядел на молча стоящего перед ним подполковника и неожиданно взмахнул тяжелым, крепко сжатым кулаком.

– Это первый раз за войну, понимаешь? Первый! Впервые в Корее советские летчики нанесут удар по наземным целям!

В глазах, в памяти начавшего воевать в 1942 году бывшего младшего лейтенанта встала картинка: грузовики на узкой дороге, где они уязвимы так, как не уязвима никакая другая цель. Сектор газа назад до половины, шипение и шелестение воздуха, сопровождающее выпуск щитков, заход, осуществляемый диагонально к дороге, под острым углом. Послушный легкий истребитель выравнивается буквально на секунду, но этого хватает – короткая черточка сдвоенной трассы «ШКАСов»[81] пронизывает несущуюся серую коробку грузовика (почему-то они всегда несутся во весь опор, будто грузовик может обогнать самолет), и – яркая вспышка, дым, и кувыркание разбрасывающей вокруг себя обломки машины, вильнувшей в сторону и зарывшейся в кювет на полном ходу. Такое он видел больше чем один раз, и каждый раз это было удовольствием...

– Почему не корейцы? – быстро спросил Олег.

– Корейцы тоже, не беспокойся, – отмахнулся комполка. – Их удар будет настоящим, это у нас... – он поискал слово и, не найдя, повторил то, которое только что употребил ушедший старший лейтенант-разведчик с полномочиями по крайней мере генерал-лейтенанта, а то и генерал-полковника: «профанация».

– Нам даже задача попасть куда-то не ставится, – пояснил он после очередной заполненной размышлениями паузы. – Подавить какую-нибудь батарею, сжечь пару машин (на этих словах Олег вздрогнул). Ничего этого нет. Просто «нанести штурмовой удар» по передовым позициям лисын-мановцев в четко обозначенной точке и в точно указанное время. И тут же отойти. Высоту, слава богу, не указали – и на том спасибо. Понимаешь, что это означает?

– Приманка, – этот ответ Олег мог дать без колебаний.

– Молодец, – кивнул майор. – Ты из наших самый бывалый, я так и знал, что ты сразу поймешь. Прикрытие моряков – ладно... Но это...

Он замолчал снова, и Олег пожал плечами. На то она и есть, офицерская субординация. Майоры, подполковники и полковники подчиняются приказам, отданным им генералами, пусть и доведенными до них через посыльного, в каком бы звании он ни был. Генералы – маршалам. Маршалы – главным маршалам родов войск или маршалам Советского Союза. А маршалы Советского Союза – Самому. У моряков своя, особенная иерархия, но вершина пирамиды у них та же – Сталин. Можно было без колебаний предсказать, что и их случай, при всей его уникальности, исключением не является.

– Ладно, – снова повторил командир. – Я решаю так: когда наступит время, прикрывать военно-морскую базу и какие там будут корабли в море, – пойдут... твои.

Он все-таки сбился, переходя на «ты», хотя это не было впервые.

– На штурмовой удар пойдет первая авиаэскадрилья, поведу сам. Командир второй все еще нехорош, и я так думаю, что его пора отправлять или в Китай, или вообще во Владик – похоже на малярию. Причем необычная какая-то, я такой не видел еще. В общем, вторую авиаэскадрилыо поведешь ты. Хорошо поведешь, понял?

– Да. Вы уверены, товарищ командир, про первую?.. Может, лучше мне?

– Знаешь, Олег, – вздохнул комполка. Он запнулся и поводил губами, не решаясь сказать сразу то, что едва не вырвалось у него из губ само. – Вот если заглянуть в полковой сейф, что я делаю по десять раз на дню, то там по соседству с твоей «Золотой Звездой» и всем остальным лежит мой орден.

Корейский – и первый в нашем полку, между прочим, «За самоотверженную работу по оказанию помощи КНА в ее борьбе с американо-английскими интервентами и беззаветную отдачу энергии и способностей общему делу обеспечения мира и безопасности народов». Во, вызубрил! За «работу», понимаешь, но не за сбитых, не за удары по врагу. Я честно отвоевал Отечественную, – то немногое, что пришлось на мою долю.

Никогда не прятался за чужие спины, не обижал своих. Тогда я летал не меньше других, на то я и был комэска. А что не сбил никого – так ни я сам и никто другой мне это в упрек не ставили. Не всем быть такими талантами, как ты, с твоей коллекцией. И не стесняйся, это уже кокетство.

– Я и не стесняюсь.

– И правильно. Я тебе завидую, но по-хорошему. И благодарен тебе, как каждый нормальный человек в нашей кровью умывшейся стране... Может, у кого-то, кого ты завалил, и мой братишка был записан...

– Может, и мой тоже. Старший. С сорок первого. А твоего?..

– Моего с сорок второго нет... Ты уже тогда воевал, а меня все держали инструктором в запасном. Я – рапорт, а его – в корзину, и так раз тридцать. Но потом уж я отыгрался, за все, как мог... И за братика, и за мамку...

Тугой, неподвижной воздушной пробкой у Олега перехватило горло. Командира их полка он знал уже немалый срок, но никогда еще не слышал от него ничего, сказанного с таким глубоким, не смытым временем горем. «Братика», «мамку». Как почти у каждого советского человека, у него страшно проредило семью. Бомбежками, обстрелами, голодом и «лагерями смерти» для семей комсостава – всем тем, что составляет понятие «война XX века». Его дернуло шагнуть вперед, дотронуться до плеча, поделиться своим собственным, но он сдержался. Мужчине это не стыдно, но подошедший бы для такого момент прошел за секунду. Распрямившись и шумно сглотнув, майор вновь превратился в того, за кого его принимали: в уверенного в себе, хищного, умелого и злого воздушного бойца и отличного командира. В «рекса», если говорить по-русски.

– Давай, – коротко скомандовал майор, указывая Олегу на стул и вытягивая из лежащего на столешнице планшета стопку уже неплохо проработанных карт. Из нагрудного кармана френча он вынул картонный прямоугольник размером с половинку открытого письма[82], посмотрел сам и протянул своему штурману.

– Здесь все, и координаты, и время. Я пойду проведаю наших, у тебя есть минут пятнадцать или даже двадцать. И завтра – весь день. Когда вернусь, доложишь свои соображения по тому, как ты будешь действовать в качестве комэска-два. Мало полка для такого, мало, и машины старые... Но кто нам дивизию даст? А тридцать машин – это неплохо все-таки, хотя тридцать девять было бы лучше...

На последнюю фразу Олег уже сумел улыбнуться. Насколько он знал, в Корее воевали полки и по десятку машин, если вспоминать китайцев и корейцев. Сведенные потерями в ничто, они оставляли свою технику «соседям» и переформировывались в ожидании новой. Или расформировывались совсем – как произошло с полками 2-й и 18-й истребительных авиадивизий китайских ВВС. Техники, истребителей, непрерывным, но тонким потоком собираемых на аэродромах «второй линии», хватало не всем союзным частям. А боеготовых пилотов не хватало совсем, хотя почти полностью укомплектованные советскими инструкторами авиашколы в Китае гнали и гнали в Корею ускоренные военные выпуски[83]. Но именно по этой причине они, советские летчики-истребители, здесь и находились.

Командир полка вышел из комнаты – с ее положенным по штату сейфом, картой на стене и часовым у двери. Олег уселся поудобнее и разложил документы перед собой на столе, явно бывшем когда-то ученической партой. Карты разных масштабов, с обозначенными на них позициями многочисленных зенитных батарей, схемы, список летного состава полка – каждая маленькая деталь, каждая отметка или фамилия имела колоссальное значение, способная сказаться на успехе предстоящих боев, но предугадать их ход было невозможно. Олег делал что мог – кадровый советский офицер, живущий свою вторую войну, он знал, что это никогда не будет оправданием, в том числе и для него самого. Профиль местности, метеопрогнозы, зазубренные до мелочей и все равно бесполезные, учитывая то, как быстро здесь меняется погода: за двадцать минут все это невозможно было продумать даже самым пунктирным аллюром, но он постарался.

Командир пришел с некоторым опозданием против обещанного – через полчаса. За ним последовал начштаба, потом еще несколько офицеров. Непрерывно переходя из командирской комнаты в собственно «штабную», руководство полка глухо обсуждало план действий, готовя к предстоящей через полсуток операции все то, что зависело от него. То и дело в коридоре звучал торопливый топот, потом за окном раздавались хрипение и свист очередной взлетающей ракеты, и через несколько минут – натужный свист двигателей «МиГов», взлетающих или идущих на посадку.