Вариант «Бис» (№2) - Год мертвой змеи

Но численное превосходство американцев в воздухе к этому времени было уже полностью подавляющим, и выходящая из очередной атаки пара «Сейбров» расстреляла летчика в воздухе: если в подобных ситуациях позволять уцелеть хорошим пилотам врага, то война станет совсем уж бесполезной. Оставшаяся четверка китайских машин окончательно потеряла инициативу, была рассечена на две далеко отделенные друг от друга пары и дралась уже просто из гордости и ненависти, смешанных со злобой, – шансов вытянуть бой еще хотя бы несколько минут у них уже практически не было.

– Когда? Ну когда? – буквально выл командир полка Чжу в микрофон рации. В бункере было тоскливо и холодно. Командир гибнущего звена уже практически перестал командовать боем, и теперь в динамике не было слышно ничего, кроме отдельных обращенных к ведомому слов, прорывающихся сквозь его сорванное дыхание в те секунды, когда он вжимал кнопку передачи. Это было хуже всего. Чжу уже перестал верить в помощь сам – наземные посты наблюдения, над которыми последние минуты шел затянувшийся бой, непрерывно транслировали ему информацию, и вообразить происходящее опытному летчику не составляло труда. В общем, это был конец.

Командир полка поднялся бы в воздух и сам, но это с самого начало было бессмысленно. Считанные пары «МиГов», вводимые в такой бой разрозненно, не решат ничего, даже если не думать о том времени, которое они затратят, чтобы дойти от Догушаня до залива. Чжу не был трусом, он был просто реалистом. Именно поэтому после нескольких оставшихся безответными вопросов, обращенных к КП ОВА, он замолчал, сжав зубы и глядя в пол.

– Дивизия! – вдруг заорал сбоку радист. Еще не поняв, что он имеет в виду, комполка бросился ко второй рации, игравшей сейчас вспомогательную роль. Солдат, отчаянно жестикулируя, сунул истертую трубку ему в руки. На связи был какой-то неназвавшийся и неузнанный штабист их 14-й истребительной авиадивизии, и слова, произнесенные им, заставили потерявшего уже последние капли надежды командира полка снова взвыть – но на этот раз совсем иначе.

Слушая скороговорку дивизионного штабиста, он одновременно криком и топотом ног заставил молодого офицера со своим солдатом добиться приемлемого качества приема на выданной ему частоте. На ней молчали, но шум несущей волны и сдавленное дыхание не дозволяли сделать ошибку. Двадцать секунд, потом еще двадцать...

– Трид-цатъ-пятъ! – прокричал динамик. – Ат-така!

Последнее слово командир полка сначала не понял, но потом какой-то теплый толчок из глубины лет одним мягким ударом вернул ему воспоминание: 1937 год, небо над Маньчжурией, он, молодой пилот, из последних сил отбивается со своим ведущим от наседающих японских бипланов, когда появившиеся советские «Чайки» буквально вырывают его из зубов врага, а потом на земле подбитый и выпрыгнувший русский летчик, сверкая зубами на закопченном лице, показывает руками, как он стрелял и как стреляли в него, и все повторяет и повторяет это самое слово.

– Шесть-дясят-четыре! Атака! И тут же, в ту же секунду:

– Двадцать-четыре! Ат-така!..

Потом снова незнакомые слова – короткие и резкие, идущие одно за другим, будто раздирая закрывающую воронку динамика тонкую черную ткань. Числительных он не понял, но то, что два других позывных прозвучали немедленно после первого, он воспринял совершенно однозначно: пришедших им на помощь советских машин было по крайней мере два звена, то есть действительно полная или почти полная эскадрилья.

Против американской неполной этого было мало, но с живой еще его четверкой, быть может, сохранившей хоть какие-то резервы топлива и остатки боеприпасов, им, может, и повезет переломить ход боя. Таким образом, то, что он посадил прикрывающую Догушань пару «МиГов», становилось ошибкой, но жалеть о ней было, во-первых, поздно, а во-вторых – все равно бессмысленно. Подпрыгивая от возбуждения, колотя кулаком по трещащему деревянному столу, чтобы его слова доходили быстрее, командир авиаполка умолял своих ребят держаться и делать то, что могут. Не желая воспринимать ничего другого, их обращенные друг к другу полуслоги-полустоны, отрезанные ларингофонами от грохота пушечной стрельбы и рева работающих на максимальной тяге реактивных двигателей, он интерпретировал именно как то, что они дерутся. Дерутся, как только способны, и выходить из боя не собираются – даже не мысля о том, чтобы бросить советских братьев в бою, способном стать неравным теперь уже для них. Одновременно командир полка умолял снова прорезавшуюся дивизию и косноязычного корейца с КП ОВА дать ему в небо хотя бы еще одно-единственное звено – хотя бы просто надавить на нервы американцев своим появлением, сломив их волю к продолжению боя. А если очень повезет, сбить кого-нибудь из тех, кого сумеют повредить истребители советской 32-й ИАД с незнакомыми ему позывными. Если, конечно, повезет им...

После нескольких чудовищных лет плена командир китайского полка сравнительно неплохо знал японский. И, прервав свои команды и просьбы, чтобы вслушаться в кипящий радиообмен, он вдруг замер, услышав знакомые слова. «Простой» – вдруг произнесли в эфире по-японски.

«Простой». Акцент был грубый, но слово оказалось вполне узнаваемо, хотя произнесший его голос был искажен болью. Потом послышалось несколько повелительных отрывочных команд, произнесенных другим голосом – злым и сильным. Если он не перепутал, то это был тот же, кто первым из русских дал позывной в эфир на их волне. Потом прозвучало почему-то слово «среда», тоже на японском, потом названия еще нескольких дней недели, произносимые по слогам и вперемешку с неразборчивыми словами на русском, но также достаточно внятные.

Растерявшись и не понимая смысла происходящего, он продолжал вылавливать из эфира отдельные японские слова, одновременно вслушиваясь в доклады планшетиста, ведущего обозначаемый теперь одним узким, перечеркнутым косым овалом символ текущего воздушного боя все ближе и ближе к берегу – на восток-северо-восток. Обозначение было достаточно условным: бой полутора-двух десятков реактивных истребителей может занимать пространство 20 на 20 километров, помноженное на 6-7 километров в высоту: с 7-8 до 12-14. По отрывочным докладам, текущим с разных сторон, было ясно, что пока напряженность боя не снизилась. Двое сбитых американцев, один за другим – это было просто здорово, это более чем окупило жизни его погибших ребят. Один «МиГ» поврежден и тянет вверх. Кто именно – никто сказать не мог. Снова наполняющие эфир крики на русском, понятные лишь не нуждающимися ни в каком переводе интонациями. Злоба, боль и ненависть – как и у его собственных ребят, для большинства из которых знакомые ему с детства языки были родными.

– Ка-нец... – снова раздельно и четко сказали в эфире по-японски. – Все, ка-а-нец...

Перевести это можно было почти как угодно, «кан» само по себе означало и холод, и мысль, и понятие «великодушный», в то время как «етцу» – и понятие «радоваться», и «проверка». С другой стороны, он мог понять неправильно, и это было «ка-нецу», – и тоже сочетание «огонь», «цветок», «красочный», невеста или молодая жена, – и «горячка», «жар», «безумие»... Все это промелькнуло в голове командиpa полка Чжу за какую-то секунду, смазанными понятиями, странными в подобной ситуации, но все равно успевшими отпечататься в памяти, когда раздавшийся в эфире многоголосый вопль, лишь на секунду или две отставший от почти такого же вопля офицера ОВА, связанного с КП полка невидимой пуповиной радиочастоты, объяснил ему почти все. Не просто смерть в воздухе – воздушный таран. Тот русский, что горел, настигаемый американской парой, успел развернуться и принял своего противника в лоб.

Ухватившись рукой за свое сдавленное нехваткой воздуха горло, коммунист Чжу вознес короткую, искреннюю и молчаливую молитву Будде, поручая ему душу неизвестного храбреца, забравшего с собой на небо еще одного врага. Подняв через полминуты голову, он убедился в том, что американцам хватило. Судя по совпадающим докладам радиометристов, их девятка выдралась из боя и сейчас уходила почти строго на юг. По крайней мере один «Сейбр» оставлял за собой явственный дымный след, но советские летчики уходящих благоразумно не преследовали. Разумеется, на подобное безумие, как раз в классическом значении японского корня «нецу», не пошли и уцелевшие летчики его собственного полка – наверняка измотанные до такой степени, что авария на посадке могла стать для них вполне реальной. Более того, если это случится, то никого не удивит. Пилоты второго поколения боевых реактивных машин много и тяжело бились даже вдалеке от фронта, и их полк исключением не был никогда, а уж с повреждениями и после такого боя... В то же время, если разобьется американец, тянущий поврежденную машину к своему родному аэродрому, значит, такова его судьба – об этом они уже никогда не узнают. Но до линии фронта еще больше полусотни километров, и на каждом их десятке «разогревшийся» наконец-то КП ОВА имеет по крайней мере теоретический шанс навести на отходящего противника очередное звено перехватчиков – в первую очередь из состава работающего с Мяогоу элитного 10-го истребительного авиаполка ВВС НOAK, не раз кусавшего интервентов до крови. Помимо этого, есть и СЗА[33].

Вспомнив о той батарее 85-миллиметровок, которая сейчас стоит в засаде на острове Кадо, командир полка Чжу хищно улыбнулся. «Возможно, вас ждет здесь немало интересного, – подумал он, припомнив последние изменения диспозиции зениток. – Если бы вы знали, куда лезете, вы бы пошли западнее».

– Кии-Ии... – почти нежно позвал он. В эфире стояла тишина. Точнее, в нем много и сложно говорили, забивая частоту скороговоркой какой-то вклинившейся станции, на заднем фоне поднимался и опадал вой не слишком удачно подстроенной волны глушения, работающей откуда-то с юга, но ведущий звена молчал. Молчали и все его пилоты, как бы их ни вызывали, перечисляя позывные один за другим.

– Товарищ командир... – Боец у рации опять не договорил уставную формулу, передав трубку. На этот раз это был «вечный» руководитель полетов – бывший командир одной из его эскадрилий, год как списанный с летсостава «непригодным к летной работе» и до сих пор передвигающийся с большим трудом. Каждую ночь, думая, что его никто не слышит, кричащий от боли в ступнях ампутированных чуть ниже колен ног из своего стоящего на отшибе домика...

– Садятся, – сразу сказал тот, не утруждая себя формальностями. Они слишком долго воевали вместе, чтобы обращать на такое внимание. – Четверо.

– Четверо? – переспросил Чжу, все понимая, но еще не веря.

– Все четверо, – еще раз сказал бывший комэск. – И еще девятка ходит «змейкой» на трех тысячах, стережет. Это «Драконы»?

«Драконами» у них иногда называли тот самый 10-й ИАП. – Наверное, это было единственное до сих пор уцелевшее и изредка еще вспоминаемое прозвище, оставшееся от давней попытки какого-то сентиментального штабного умника присвоить отдельным частям имена собственные, набранные из сказок и героических эпосов населяющих Поднебесную народов. Управляющий полетами явно не понимал произошедшее до конца.

– Нет, – коротко ответил Чжу. Он отсоединился, отдав трубку связисту, и замер в ожидании перед командиром взвода с его разорванной и криво зашитой спиной, склонившейся сейчас над пощелкивающей под пальцами рацией. Судя по прокладке, американцы уже вышли из его зоны ответственности, а их отлично сработавший разведчик так и не появился во второй раз, уйдя куда-то в сторону. Бой, таким образом, можно было считать уже почти законченным, но для этого требовалось убедиться, что живыми на его поле сядут все, кто сумел уцелеть в небе.

Всклокоченный парень поднял голову, почувствовав его взгляд, и кивнул. Не тратя больше слов, командир полка взглядом и парой жестов показал, что именно сейчас требуется, и торопливо вышел из душного, пропитанного кислым запахом пота помещения, захлопнув за собой тяжелую подпружиненную дверь.

Свою роль полк на сегодня уже отыграл, а ожидаемые комментарии и возможные приказы командования дивизии и даже самой ОВА вполне подождут. Там знают, что за исключением тех, кто садится или уже сел, боеспособных истребителей у него уже почти не осталось. Так что даже если в направлении мостов или ГЭС сейчас пойдет вторая волна, и на этот раз ударных машин, противопоставить им будет практически нечего. Более того, именно и непосредственно на поле и нужно решать, что можно сделать дальше, если такое все-таки случится, а урвать на это десяток минут ему никто сейчас не запретит. Посадить в спешно перевооружаемые и дозаправляемые машины молодежь, любых зеленых сопляков, налетавших 10-20 часов на «пятнадцатом» и «пятнадцатом бис»? Можно и так – если разрешит дивизия и если машины выживших и вернувшихся не получили никаких повреждений. Сейчас будет видно.

Снаружи оказалось холодно. Сидя в помещении штабного домика, легко можно было забыть, что на улице зима, и сейчас командир полка зябко запахнулся в кожаную куртку, которую носил по привычке, на память о том, что он тоже боевой летчик. Было где-то между пятью и восемью ниже нуля по Цельсию: утренний прогноз уже успел вылететь из головы. Впрочем, он и не был никогда настолько точным, чтобы определять разницу в сортах присадок к смазочным материалам, выбираемых для очередного вылета. Впрочем, последнее было не его работой.

– Сели, – подсказал сжимающий автомат боец, пританцовывающий у калитки, что обозначала проход в магистральном ходу сообщения, ведущем к единственной взлетно-посадочной полосе их не слишком хорошо оборудованного аэродрома. Подсказал сам, без вопроса. Любому сейчас должно было быть ясно, зачем через одну-две минуты после завершающей серии многоголосого воя русских «ВК»[34] за спиной, «на поле», то есть к капонирам, почти бегом спешит командир полка.

Не дожидаясь, пока рядовой захлопнет за его спиной связанную из обрезков колючей проволоки калитку в хлипком заграждении, Чжу, по-прежнему придерживая рукой норовящий распахнуться воротник, добежал до ВПП и на мгновение приостановился. Испускавшая серо-бурые клубы дымовая шашка, зажженная в конце полосы, уже почти догорела, и ее вялый хвост вился сейчас почти что наивными колечками, отделяемыми друг от друга порывами морозного ветра. Все севшие машины уже успели вырулить с полосы – на его глазах за выложенной из мешков двухметровой стенкой крайнего в ряду капонира исчезла самая последняя, с выписанным яркими красками трехзначным номером на фюзеляже. Разобрать номер не сумел: и от волнения, и от холодного ветра, заставляющего глаза слезиться. Командир полка в последний раз поглядел на серое блеклое небо, где таял звук двигателей уходящих «МиГов». Кто из его летчиков остался жив? Кто погиб из тех советских пилотов, которые выручили его ребят? Сумеют ли остальные добраться до дома без помех, будет ли кому прикрыть их посадку? Он не знал и не мог знать, сколько у них оставалось топлива, но сделать тоже ничего не мог. Разве что попытаться узнать их имена ближе к вечеру.

Торопясь, он побежал по узкой дорожке между первыми в ряду, пустыми сейчас капонирами.

– Товарищ командир... – потянулся навстречу кто-то из младших командиров-техников со смутно знакомым лицом.

– После, после... – отмахнулся он. – Где все?

– В капонире номер восемь истребитель старшего летчика И-Мина. Машины товарища Ки нет, – возможно, он перепутал капонир и закатил его в третий или четвертый? Мне сбегать узнать?

– Ерунда, – опять махнул рукой командир полка. Он уже бежал к тускло освещенному солнцем самолету, вокруг которого копошились люди, но боец трусил рядом с ним, мешая, продолжая о чем-то говорить – убедительным тоном, но без всякого смысла. Приостановившись на мгновение (парень тут же затормозил рядом и принял стойку «смирно»), Чжу рявкнул на него так, что вокруг прокатилось короткое, быстро умершее эхо. После этого боец наконец-то отстал, и оставшиеся полтора десятка метров до шасси остывающего самолета он пробежал уже не отвлекаясь ни на что, кроме бледного, изможденного лица своего летчика, которого сейчас ласково придерживал за плечи вооруженец из обслуживающей эту машину команды.

– И-Мин! – Подбежав, комполка порывисто обнял молодого пилота и за какое-то мгновение четко осознал, до чего же тому трудно держаться на ногах. – И-Мин, сейчас! Сюда!

Вдвоем с вооруженцем, прямо посреди правой щеки которого глубоко отпечатались жирные масляные следы от чего-то тяжелого, они буквально волоком дотащили парня до установленной вдоль сложенной из мешков стенки грубо сколоченной скамьи, рухнув на нее все втроем – лишь бы не расцеплять захват папьцев сразу и не уронить обвисшее на руках тело.

– Что? Ранен? – торопливо спросил Чжу, быстро оглядывая измятую меховую куртку пилота, расстегнутую сейчас почти до самого низа, с половинками воротника, свисающими в стороны как перебитые птичьи крылья.

– Ки сбили, – бесцветным голосом ответил летчик, не отреагировав на его вопрос.

Командир полка покачал головой, глядя на тяжелые тени, залегшие вокруг глаз старшего летчика, командира третьей пары звена. Значит, сбит был его ведомый. Кто еще?

Это И-Мин почти наверняка знал, но чем пробиваться через его оглушенность, проще было узнать самому. Повернувшись и обнаружив за спиной того самого надоедливого техника, которому явно было нечего делать, командир полка перепоручил его заботам измотанного летчика и побежал дальше, по перекрытому сверху досками проходу между рядами мешков, ведущему в сторону соседнего капонира, где мог находиться сейчас кто-то другой из его ребят, знающий о сбитом. Кого где можно было найти, он пока представлял с трудом. Все перепуталось, здесь аэродромщик был совершенно прав.

В третьем и четвертом капонирах действительно оказались обе машины второй пары дравшегося звена, а в глубине соседнего, отстоящего от них метров всего на 20-30, стоял «МиГ-15», на котором проводились регламентные работы. Три истребителя рядом друг с другом – это было, разумеется, слишком много и явно опасно. Но выбора не оставалось: непрерывными атаками американцы пресекали любые попытки расширить аэродромную сеть за пределы Манчжурии, в то время как сам Догушань они пока специально не атаковали. Грунт в данной местности был достаточно тяжелым, и выкопать хотя бы один туннель, способный принять один-два истребителя, под непрерывными бомбежками и штурмовками было невозможно. Именно это стало одной из многих причин, по которым ни один из аэродромов, в течение последних лет непрерывно строившихся и восстанавливаемых на территории собственно КНДР и вдобавок пригодных для базирования «МиГов», не представлял никакой практической пользы. Одна-единственная попытка посадить эскадрилью «МиГов» к югу от Амноккана[35], на аэродром Синыйджу, провалилась с треском. Несмотря на концентрацию зенитных средств и аэродромный узел Аньдун в пределах прямой видимости, «Сейбры» уничтожили ее прямо на земле.

Кроме того, ни один туннель не выдержит взрыва пятитонной бомбы с временной задержкой на взрывателе, сброшенной ориентируемым по лучам приводных радиостанций одиночным «В-29» в облачную февральскую ночь куда-нибудь в район аэродрома. Такой бомбардировщик был бы в любом случае недосягаем ни для «ночников», ни для зенитчиков, поэтому обычные капониры с грунтовыми отвалами, либо сложенные, как было заведено здесь, из набитых песком мешков, были в этом отношении ничем не хуже других методов защиты.

– Целы? Молодцы! – прокричал Чжу своим летчикам, цепляющимся друг за друга, но, во всяком случае, стоящим на собственных ногах. Говорить с ними, обнимать их, убеждать их, что они герои, у командира полка не было времени. Поэтому он просто помахал в воздухе сжатым кулаком и побежал дальше, протискиваясь мимо разложенных на жестяных листах замасленных железяк и обломков, пробираясь к торцу капонира. Как раз в этот момент оттуда появился сразу узнанный им командир звена, ушедшего всего сорока минутами ранее в погоню за разведчиком, оказавшимся приманкой. Летчика явственно шатало, но он не потерял ни одной секунды, властно отодвинув пару стоящих у него на пути аэродромщиков или ремонтников и протиснувшись к товарищам.

Они обнялись все трое; потом, через минуту или две, подошел и четвертый. Командира полка плохо держали ноги, и ему пришлось прислоняться к грубой рогоже выложенных один на другой мешков, чтобы удержаться на ногах. Только через несколько минут он сумел наконец-то придать себе необходимое выражение лица, увидев которое, бездельники принялись за ту работу, ради которой им позволяли наслаждаться относительным комфортом службы в ВВС вместо куда более подходящих жерновов передовой. Этому в значительной степени посодействовало и появление старшего авиаинженера полка, серо-желтого от непрерывно мучающей его язвы. Всего год назад он потерял иод американской бомбежкой младшего брата и непрерывно пребывал в поисках предмета, на который можно было выплеснуть бурлящую внутри злобу. Но во всяком случае, теперь можно быть уверенным, что вышедшие из боя самолеты будут обследованы с дотошностью копающегося в треснувшем древесном стволе дятла. После многочисленных услуг, которые их остывающим телам окажут суетящиеся вокруг люди, по крайней мере те истребители, что избегли серьезных повреждений, будут готовы к следующему вылету. К следующей попытке. Стрелки часов показывали еще только около десяти. Было всего лишь начало дня.

Советские летчики прибыли к шести с лишним вечера, когда этот неправдоподобно длинный день вытянул из командира полка все оставшиеся силы. Еще утром, едва покончив с самыми необходимыми делами, он плотно засел у телефона – но даже просто выяснить в штабе О В А, какой именно полк советской 32-й ИАД их выручил, заняло больше полутора часов. Самые элементарные вопросы вызывали удивленно-подозрительную реакцию, и огромного труда стоило убедить штабиста, ни разу в жизни, наверное, не поднимавшегося в небо в боевой машине, что смысл его интереса достаточно прост. Командир полка Чжу, как и его летчики, желали сделать хоть что-нибудь, чтобы советские летчики-истребители действительно поверили в их благодарность – и за сегодняшний день, и за все остальные дни и ночи этой страшной войны. Четверым из его ребят они спасли жизнь в небе. И, вероятно, ему самому тоже – на земле. Чжу не без оснований полагал, что за тяжелейшие потери, едва не понесенные его полком в течение одного этого дня, его могли бы и расстрелять – такие случаи тоже бывали. Так что желание угостить советских друзей скромным ужином, напоить их гаоляновым самогоном и имевшейся у него русской же водкой было совершенно искренним.

Когда ему сообщили, что русские согласились и потребовали готовности к принятию самолета, Чжу растерялся буквально на минуту: большинство указаний было отдано заранее, и теперь не хватало только переводчика. Все же, вспомнив звучавшую в эфире японскую речь и решив, что на первое время сумеет как-нибудь объясниться сам, он торопливо выбежал из штабного домика. Самолет уже садился – в воздухе висел тонкий узнаваемый гул реактивного двигателя: в этом не было ничего необычного, потому что большинство аэродромов их аэроузла располагались всего в 50-60 километрах друг от друга. Торопясь, комполка Чжу побежал к обсыпанной снежной крошкой полосе аэродрома: от штаба до нее было метров четыреста, полуприкрытых тенью полого поднимающегося вверх склона. Бежал он полусогнувшись, пытаясь добавить себе скорости. Грунт в районе Догушаня – смесь камня и глины, бежать по такому скользко, поэтому на привычном маршруте была сделана дорожка из горбыльных досок, трещавших теперь под его быстрыми шагами. Несколько минут бега, два не слишком резких изгиба, и впереди оказался очередной капонир, на который и указал кто-то из оказавшихся рядом техников. Обежав его и выскочив с противоположной стороны, Чжу застыл, разглядывая камуфлированное тело советского истребителя, вдруг появившееся прямо перед ним.

Это был двухместный «МиГ-15 УТИ»[36], такие вспомогательные машины входили в состав авиадивизий, но не числились в боевом составе. Опознавательные знаки ВВС КНДР, но бортовой номер не трехзначный, как он предполагал, а четырехзначный, цифры ярко-красные. «Потайные» головки заклепок на носовой части фюзеляжа вытерты до белого блеска, да и вообще машина явно заслуженная, много летавшая. Но все равно – сияет.

Летчики стояли тут же, оба высокие, крепкие, в куртках чуть более темного оттенка, чем были у летного состава его полка. На вынырнувшего из входа в капонир китайца средних лет они не обратили никакого внимания, как и на цепочку из пяти-шести других китайцев, полукругом стоящих вокруг их машины. Пока Чжу раздумывал, что делать, колеблясь между желанием обнять «северных братьев» и сомнениями в том, как он сможет объяснить им свои чувства, откуда-то со стороны входа в туннель, откуда тянуло холодным ветром, выбежал командир его первого звена: тот самый летчик, которого они спасли, – вместе с теми из его звена, кому было суждено дождаться их подхода в небе над заливом.

Поняв, что больше раздумывать незачем, командир полка сам шагнул вперед: к этому времени летчики уже вовсю жали друг другу руки и обменивались хлопками по плечам и какими-то словами. Ну да, конечно, северянин был то ли из Инчуна, то ли из Хеганга – в любом случае, он должен был вырасти в окружении русских железнодорожников и бежавших после поражения белого движения контрреволюционеров: наверняка у него была возможность нахвататься по крайней мере отдельных русских слов.

– Товалишъ – с удовольствием произнес сам комполка Чжу, подойдя к летчикам вплотную. На лице командира звена мелькнула боль – глубокая, намертво въевшаяся в поры шершавой обветренной кожи. Если вторая пара осталась целой, то он потерял сегодня своего ведомого. Эти два летчика, называемые по радио «7-1» и «7-2», воевали вместе уже давно, были чуть ли не лучшей слетанной парой во всей дивизии, и командир полка мог только представлять, как ему сейчас тяжело.

Оба советских летчика обернулись к нему, и Чжу на мгновение удивился, увидев, что младший из них был азиатом, с широким круглым лицом и крупными скулами. Ни на ханьца, ни на корейца он все же не походил – скорее на узбека или даже киргиза. Как и старший из советских летчиков, он вскинул руку к виску в военном приветствии. Командира полка чуть укололо, что его порыв обнять, так же широко улыбаясь похлопать по плечам, понят не был. Но несложным усилием он эту мысль отмел: наверняка советские истребители как-то поняли его ранг – в конце концов, он действительно был старше обоих.

Более высокий летчик, тот, который не азиат, а европеец, произнес достаточно продолжительную фразу, и хотя он наверняка специально старался говорить слова раздельно, а комзвена рядом напрягался лицом, явно стараясь что-то понять, сам Чжу уловил только смутно знакомое еще из эфира «Три-дцатъ-пятъ.Ли-Си-Цгяи».

– Ли-Си-Цыи! – радостно повторил комполка, и советский летчик кивнул, после чего указал пальцем на своего друга и произнес еще несколько уже совсем непонятных слов.

– Ли-Си-Цын-хана? Ли-Си-Цын-иль? – спросил Чжу, и на этот раз его поняли оба, чуть улыбнувшись и кивнув. Летчик из Советской Азии гулко и просто ткнул себя кулаком в грудь, показывая, что он тоже был в том бою. Затем азиат что-то нечленораздельно сказал, и командиру китайского полка опять послышалось японское слово для какого-то из дней педели. Какого именно – это он уже уловить не смог, слишком плохим было у советского летчика произношение.

– «Суббота»? – сказал он с сомнением. – Вы говорите по-японски?

Оживившиеся летчики захохотали, и один за другими, утвердительно кивая, повторили: «Суббота», «Суббота», – каждый раз делая ударение на последний слог. Мысленно пожав плечами, комполка с основанным на опыте пониманием и сочувствием сказал себе, что и в этом тоже ни чего-то очень страшного, ни чего-то особо необычного нет. Из воздушного боя подобного накала очень многие выходят немножко сумасшедшими, смеющимися любой ерунде, а этот бой был всего-то утром. Он видал такое: обычно это быстро проходит, если отвлечься и отдохнуть.

Кое-как объясняясь жестами и отдельными словами на искаженном корейском, по поводу которых командир полка каждый раз сомневался, вкладывают ли в них одно и то же значение и те, и другие, он уговорил советских летчиков пойти за ними. Чжу не слишком понимал выражение на их лицах, и вряд ли ему было бы легче, пойми он их чувства.

Удовлетворение от выигранного «по очкам» или хотя бы сведенного вничью тяжелейшего воздушного боя, удовлетворение от встречи с союзниками, ради которых они рисковали и жертвовали собой в этой далекой от дома войне, даже дружеские улыбки и рукопожатия – пусть и вполне искренние – для Олега Лисицына все это шло вторым или третьим планом после боли и горя. Самую первую потерю только что сформированный 64-й истребительный авиакорпус понес давно – в начале декабря 1950 года, когда гвардии старший лейтенант Румянцев из 29-го ГВИАПа погиб во врезавшемся в землю «МиГе»: от перегрузок деформировались рули высоты. А еще раньше, в ноябре, до формирования корпуса капитан Грачев из 139-го ГВИАПа 28-й ИАД был сбит палубной «Пантерой». Потом были другие потери – небоевые, боевые. Дивизии и полки, армейцы и ВВС 5-го ВМФ, бывшего КТОФ... Все они, как и многие другие, платили за бесценный опыт жизнями своих летчиков. Так что нельзя сказать, что они не были привычны к смерти. В конце концов, слишком много в действующих в Корее авиачастях было и настоящих фронтовиков. Но каждая такая потеря вызывала особое, глубокое, редко возникавшее в годы той, ушедшей назад войны, чувство беспощадного и неизбывного горя. Чувство почти физической боли.

Растирая на ходу ноющие колени и даже не пытаясь делать это незаметно, штурман 913-го истребительного авиаполка 32-й ИАД подполковник Лисицын шел за убежавшим было минут на десять или пятнадцать, а потом снова вернувшимся здоровяком-китайцем, стараясь не завыть в голос, – так ему было тоскливо. А ведь уже, казалось, прошло. Утром они все-таки дотянули до Аньдуна, хотя ведомый сообщил о боевом повреждении своей машины еще в воздухе. В конце концов, «МиГ» удивительно живуч, и уязвимых места в нем всего два: сам летчик и располагающийся прямо под жаровой трубой двигателя топливный бак № 2.