Вариант «Бис» (№2) - Год мертвой змеи

Того, что американский химик, посмевший назвать себя «некомбатантом», будет застрелен кем-то из его людей, он не боялся. Фотография капитана, полученная в результате не известной ни ему, ни генералу Ли Сан Чо комбинации разведывательных мероприятий, добралась до них вовремя – за двое суток до начала операции. На ее изучение разведчики потратили не меньше времени, чем на окончательную подгонку обмундирования. Любой из них без колебаний рискнул бы принять пулю собственным телом, чем выстрелил бы в капитана Вудсона, Ph. D., F. F. V.[104], неприцельно.

– Пак! – подбежал к нему «свой» капитан, его заместитель. – Взял? Молодец! Время, время!!! Не стой, уходим!

– Сколько уцелело?

– Половина. Но двое тяжелых, не уйдут.

На плече капитана Квонга расплывалось сдвоенное кровавое пятно, доползшее уже ниже локтя, но себя он к «тяжелым» явно не относил. Двигаться он во всяком случае мог – а учитывая, что раненая рука была левая, то и стрелять тоже. Это было здорово. Выходит, бой все же окончился в их пользу даже «по головам».

– Кто? – спросил он уже на бегу, подгоняя пленного несильными пинками до тех пор, пока тот не принял нужный темп.

– Ким и Мун на моих глазах, остальные кто как. Киму-второму разворотило весь живот, но пока в сознании. И – обе ноги, я перевязал уже – какое-то время протянет. Молодой Сонг уцелел – и я вот. Раненых мы добили – но, может, кто-то отлежался или спрятался. Все.

На бегу старший капитан переваривал выжимку: ни убавить, ни прибавить. Если бы не случайная, в общем-то, гибель двоих разведчиков на проходе через пустые позиции зенитчиков, у них оказалось бы больше шансов. Так – почти нет. Трое, включая одного раненого. «Молодой Сонг» – высокий статный парень с телосложением стайера, непрерывно воюющий третий или четвертый год, но все еще отзывающийся на свое старое прозвище, был вовсе не лучшим из группы. Но он оказался одним из самых везучих, и это хорошо его характеризовало. Выскочив откуда-то сбоку, он неожиданно оказался не один, а толкал перед собой еще одного пленного. Старший капитан даже не спросил ничего: просто вскинул автомат.

– Стой! – успел вскрикнуть парень, в последнюю долю секунды удержав палец командира своим окриком.

–Что?

Говорить было некогда. Капитан был совершенно прав: счет шел на минуты. И при этом в любой момент откуда-нибудь сзади по ним мог полоснуть недобитый раненый, оказавшийся достаточно смелым, чтобы решить, что ему терять нечего. Таких он уже видал – и не уважать этого, как и не принимать в расчет, было нельзя.

– Ты! Скажи ему!

Сонг стукнул в плечо пленного – высокого, сутуловатого рядового первого класса со злыми и грубо-тонкими чертами лица. Того мотнуло вперед, и он едва не налетел боком на автомат старшего капитана.

– Что делает черная кошка Мурка в кухне? – сказал пленный. Сказано было твердо, голосом, соответствующим его лицу. У обладателя такого лица Ю никогда в жизни не рискнул бы купить ничего дороже карандаша. И никогда – повернуться к такому врагу спиной. Если бы не сказанное, капитан убил бы его без раздумий.

– Ты русский? – прямо спросил он пленного по-английски. – Отвечать! Это пароль? Что ты хочешь сказать этим?

– Джексон, рядовой первого класса, 38-й полк. Что делает черная...

– Черт, – повернулся Ю к капитану. – Я даже не полностью понял, что он говорит. Это что, он нас наводил? Кто у нас русский знает?

– Мун знал.

Капитан говорил так же отрывисто: его наверняка мучила боль от полученных минуты назад ран – как такое бывает, они знали оба.

– И еще Ким-второй.

–Да.

Они побежали все вместе: американцы впереди, потом Сонг, грамотно держащий обоих врагов на прицеле, затем оба офицера. Раненые лежали рядом с какой-то сложенной из валунов пирамидкой, почти опираясь спинами друг о друга. Кто-то (наверняка сам капитан Квонг) вплотную подтащил к ним нескольких убитых. Двоих Ю узнал – сначала по испачканным загустевающей уже кровью маскхалатам, а уже потом в лицо. Теперь лейтенант Йо и младший лейтенант Ким, передвигаясь ползком на задницах, опустошали их карманы и подсумки.

– Ким – смотри на этого!

Старшему капитану было некогда проявлять жалость. Ребята были обречены, но такова цена того, чтобы попытаться дать остаткам группы уйти вместе с результатом. Времени на это оставалось все меньше и меньше, ио выбора не было.

– На колени! – скомандовал он обоим пленным, сопровождая команду двумя мгновенными ударами носком ботинка по их лодыжкам. – Ты!

– Что делает черная кошка Мурка... – повторил американец ту же свою фразу, из которой Ю понял два-три отдельных слова. – Товарищ, мне нужно... Нужно товарищ Сун!

Ким-второй помолчал, безуспешно пытаясь сдержать страдальческую гримасу. Он находился в сознании только невероятным усилием воли. А если он сумеет купить этим усилием еще минуту или полторы – это уже будет просто чудом. От осознания такого было тяжело дышать, но это не помешало ни ему, ни Сонгу пополнить боезапас за счет собранного ребятами у убитых для своего собственного последнего боя.

– Это не русский, – сказал раненый разведчик на корейском языке, когда американец произнес еще что-то на русском – вроде бы уверенно, но с паузами. – Это бред. Обман. Единственная зацепка – Сун.

– Сун! – снова сказал рядовой Джексон, лицо которого все больше напоминало оскал какого-то небольшого хищного зверя. – Товарищ Сун!

– Если он про Яр Ен Суна, – сказал младший лейтенант, – то может быть настоящим. Но я бы не рисковал. Вас всего трое. Уходите, оставьте его нам.

Старший капитан Ю подумал с секунду.

– Нет, – сказал он, приняв решение. – Нет. Он пойдет с нами. Все. Прощайте, ребята.

– Прощайте, – эхом повторили оба остающихся. – Удачи вам. Передайте...

Они не стали дослушивать, подняв американцев и рванувшись с места в бег. Все, что можно было передать родственникам тех, кто уже погиб, и тех, кто умрет через четверть часа, они знали лучше, чем этого хотелось бы. Такое им приходилось делать не раз.

Двое пленных на троих – это слишком много для необходимого темпа движения, но в словах раненого имелся резон. Яр Ен Сун был личностью весьма известной в разведке КНА. Как и сам товарищ Ким Ир Сен, он являлся строевым командиром РККА, работал в разведотделе Тихоокеанского флота во Владивостоке, и еще в 1937 году был заслан в Пхеньян для подпольной работы. Появление информации по химику, позволившей вместе с результатами допроса пленного из этого батальона подготовить операцию, имеющую хоть как-то отличную от нуля вероятность успеха, а теперь еще и упоминание имени «Сун» – эти две детали вполне складывались вместе. Плохо, но складывались. Именно поэтому Ю решил рискнуть, не убив непонятного американца сразу.

– Квонг, ты как?

На бегу старший капитан приблизился к своему заместителю почти вплотную. Того уже шатало: двойное пулевое ранение, каким бы оно ни было, – это не шутка. Даже если пуля пришлась в руку, кровопотеря, пусть и умеренная, вкупе с болевым шоком могут выбить из строя самого железного человека.

– Пока...

Капитан даже не стал договаривать фразу – таких усилий требовал от него просто бег. Остатки группы, пополненные «результатом» ее работы – секретоносителем и еще одним, потенциально «своим» человеком, двигались вверх по склону сопки – пологому, но отполированному ветром до самой почвы. Каждый шаг стоил раненому неимоверного напряжения, но Ю рассчитывал, что он выдержит хотя бы еще несколько километров. Им нельзя было задерживаться, потому что погоня будет беспощадна не только к ним, но и к себе. Ну, еще минуту?

Нет, такой поблажки судьба не дала. Сзади, уже в нескольких километрах за отрогами наискосок пройденных ими сопок, затрещало и забухало эхом. Можно не сомневаться, что младший лейтенант Ким-второй и лейтенант Йо сделают все, что могут. Некоторое время у них все-таки было, и они могли догадаться заползти в какой-нибудь из блиндажей, обеспечив себе тыл и добыв этим пару лишних минут на обмен огнем. Старший капитан знал своих ребят и был уверен, что возможность их сдачи в плен исключена полностью. А зная американцев – и в том, что рисковать собой, пытаясь взять диверсантов живыми, они не будут.

К тому же то, что капитан-химик и рядовой первого класса исчезли, обнаружится далеко не сразу, а значение этого факта будет осознано лишь через многие часы. Следов они постарались не оставить, и если кто-то из затаившихся недобитков, притворившись мертвым, не отследил направление их отхода (немедленно за изгибом рельефа ставшее весьма приблизительным), то это даст разведчикам дополнительную фору. Собаки зимой работают плохо; более того, рабочих собак и у интервентов, и у лисынмановцев в строевых частях быть не должно, а для полицейской облавы опять же требуется время. Которое они просто обязаны потратить с пользой.

Бой позади продолжался чуть дольше, чем этого можно было ожидать, но все равно – минуты. Ну, вот и все. Или... Через три-четыре секунды сзади гулко и глухо рвануло. Разрыв гранаты вызвал долго ходившее от одной сопки к другой эхо – как будто кто-то из его ребят попрощался вслух. Вот теперь – точно все. Йо и Ким ушли так же, как и жили, – просто и деловито. Будет обидно, если такое не поможет.

Пять человек продолжали бежать, оскальзываясь на камнях. Попытку американского капитана потянуть время, имитируя усталость, Ю пресек жестко и решительно – несильным ударом пониже затылка. Если знать как бить, то такой удар вызывает временный паралич нескольких коротких мышц-разгибателей шеи, что здорово больно и страшно неудобно. Да и просто – страшно.

Еще в прошлый раз заметив, какое впечатление почему-то производит его английский, Ю с чувством обозвал пленного сначала ослиной жопой, а потом и просто дураком, употребив в последнем случае слово, которое, как и многие другие, выучил на слух от инструктора, проработавшего большую часть жизни учителем корейского в старшей школе для мальчиков при американском торговом представительстве в Вонсане. Слово «Goop»[105] при всей его мягкости, заставило химика бросить прикидываться и прибавить так, что это удивило даже Сонга, прыгающего по камням с грацией козла, нагруженного мешками с рисом.

Повидавший всякие уровни подготовки, старший капитан реально и высоко оценивал возможности американца: мужик тот был крепкий и мог бежать быстрее – а значит должен был это делать. Можно было не сомневаться, что он уже думает о побеге, но гораздо сильнее разведчика сейчас волновало то, о чем думает второй американец, который Джексон. На рядового, пусть даже первого класса, он не походил совершенно, для этого пленный был слишком староват и слишком по ощущению опасен – и это было той маленькой деталью, которая окончательно убедила корейца в том, что убивать его прямо сейчас не стоит. Последнее успеется при любом, даже самом плохом раскладе. Советские товарищи, помогавшие им с подготовкой рейда и его обеспечением, тоже не были особо похожи на «капитанов», как пересчитывался принятый в КНА третий офицерский чин Советской Армии. И тоже были опасны – это Ю, человек, выживший в таких переделках, какие и в страшном сне не приснятся пи одному фронтовому корреспонденту, любящему писать «про разведчиков», определил сразу, как рыба, всей поверхностью кожи.

– Все, Пак... Кажется, я готов.

Подскочив к товарищу, старший капитан, не говоря лишних слов, снял с того автомат и сразу закинул его себе за спину. Аналогичным образом он поступил и с подсумком, в котором оказалось аж два полных дисковых магазина к «ППШ». Если капитан Квонг сказал «готов» – значит, ему действительно совсем невмоготу, но пологий склон очередной сопки настолько не подходил для того, чтобы его оставлять, что полезнее было продолжать тащить его даже на себе самом. И придется, возможно. Сколько получится – или сколько потребуется.

– Даже не надейся, – буркнул он американцу, уловив его брошенный многозначительный взгляд. Через секунду он сообразил, что сказал это по-корейски, и перевел. Тот сделал вид, что не расслышал, но это уже его проблемы. Убивать этого американца было, разумеется, пока нельзя. Его требовалось допросить – а для этого необходимо время, хотя бы минут пятнадцать—двадцать. И безопасность, которую можно назвать хотя бы относительной.

Пожалуй, на нервы химика давил второй американец, который должен быть ему непонятен еще больше, чем самим разведчикам. В информационной сводке на объект операции – капитана медицинской службы армии США Вильяма Роберта Вудсона-младшего, было много весьма интересного и чрезвычайно полезного. Можно было только догадываться, каких усилий и каких денег советской резидентуре стоило добыть эти сведения, имея как отправную точку лишь несколько смутных деталей о кадровых перестановках в перевооружающихся и переформируемых химических подразделениях американской армии в Корее, а также протокол последнего допроса пленного, давшего более или менее точный словесный и психологический портрет химика. Наверняка имелось и что-то еще, чего уходящим во вражеский тыл разведчикам знать было не положено – но итогом разведмероприятий было появление столь интересного документа, что у старшего капитана чесались руки допросить американца так, как он умел это делать. Причем допросить самому при любом развитии ситуации – кроме разве что накрытия их 155-миллиметровым осколочно-фугасным снарядом с радиолокационным взрывателем, настроенным на разрыв в десятке метров над землей.

Одна из богатейших в Вирджинии семей, частная католическая школа, затем Йельский университет. Выпуск 1941 года, почти целиком отправленный в авиашколы и военные училища, но Вудсон призыву то ли не подлежал, то ли уже тогда как многообещающий во всех отношениях молодой человек стал объектом внимания соответствующих государственных служб. Бакалавр, магистр, доктор философии в 1948 году. Тема исследования закрыта – Библиотека Конгресса вместо положенной «пергаментной» копии получает листок с несколькими подписями. Почему-то с конца 1948 года и по 1951 год включительно – Университет Дрексела в Филадельфии, штат Пенсильвания. Намек на электронные счетно-вычислительные устройства? Но тогда почему, если все остальное – это химия, химия и химия? Боевые отравляющие вещества. Разработка. Испытания. Обнаружена датированная 1950 годом подпись «первого лейтенанта В. Вудсона-мл.» под счетом за стадо свиней в 150 голов – значит, к этому времени он уже полностью находился в системе. На свиньях испытывают и стрелковое оружие, но тогда важен не их возраст, а только вес. Здесь же возраст обреченных хрюшек указан с точностью до недель. Что это может означать – вопрос компетенции отнюдь не младшего офицера военной разведки, пусть даже он относится к ее элите, к единственной (насколько старший капитан мог знать) боеготовой спецгруппе разведуправления КНА. Как обычно, уничтоженной почти целиком, по нее еще продолжающей выполнять поставленную задачу: захватить секретоносителя и доставить его к точке, откуда будет произведена эксфильтрация.

Между прочим, эта точка находилась на пятнадцать с лишним километров юго-юго-восточнее той, где был произведен захват. Учитывая то, что линию фронта в районе проведения операции к этому моменту пересечь невозможно уже совсем, идея двигаться на такое расстояние смотрелась ярко и оригинально. А принимая во внимание то, что сейчас стоит белый день, а впереди имеет место «район повышенной сложности» и по рельефу местности, и по ожидаемому противодействию, это выглядело очередным нетривиальным способом самоубийства.

Впрочем, авиации противника в воздухе пока не видно, разве что на большой высоте трижды прошли в сторону фронта группы истребителей или штурмовиков, тип которых старший капитан не сумел опознать. Возможно, разработанный генералом Чо в сотрудничестве с советским «старшим лейтенантом» с труднопроизносимой фамилией план продолжал действовать, и над линией Койджин—Тэйджуджём сейчас идут воздушные бои, отвлекающие все внимание американских авианаводчиков. Пока.

«В случае затруднения или повышенного риска эксфильтрации, – вспомнил старший капитан Ю, —разрешается самостоятельно допросить секретоносителя по указанным в разделе «2» вопросам, используя все необходимые меры к получению достоверных данных. При возможности, расширить список обязательных вопросов по собственному усмотрению, в зависимости от открывшихся обстоятельств. При полной невозможности эксфильтрации в заданные сроки – уничтожить секретоносителя после допроса, принесшего удовлетворительный результат, после чего любой ценой обеспечить доведение полученной развединформации до командования КНА. В случае гибели радиста, либо при выходе из строя или захвате противником рации, пытаться связаться с действующей в горно-лесном массиве Щёрак-сан сводной партизанской группой, представляющей собой остатки разгромленного карательными частями в декабре 1952 года отряда имени товарища Кан Те Ки, слитого с остатками разведгруппы 1-й пограничной бригады КНА. Код и пароль для выхода на связь с рации партизанской группы... В случае невозможности обеспечения продолжительной работы рации – код для извещения о варианте развития военной ситуации (по показаниям секретоносителя), обозначенного в спецсводке разведотдела КНА как «Мегиддо»... Код для обозначения предполагаемых временных рамок ситуации «Мегиддо»... Код для использования в случае, если в результате допроса с применением, всех необходимых для получения достоверных данных мер подобное развитие военной ситуации определяется как абсолютно неизбежное...»

Группа из пяти дошедших почти до предела усталости мужчин, страшных нечеловеческими оскалами на осунувшихся лицах, продолжала бежать по склонам становящихся все более высокими сопок, занесенных снегом и кое-где заросших жестким кустрником. До выхода в район, откуда их в 2:30-2:50 следующих суток должен подобрать боевой корабль, оставалось еще слишком далеко. По расчетам – около 9 часов бега по горам и снегу..

Узел 7.3

Ночь с 4 на 5 марта 1953 года

– Вы звали, товарищ командир?..

–Да.

Алексей, напряженно обводящий биноклем глухо-черный горизонт, оторвался от окуляров и с неудовольствием поглядел на светлое круглое пятно – лицо своего переводчика. . – Вы так замерзли, товарищ Ли? – спросил он после секунды молчания. В эту конкретную минуту ему переводить ничего не требовалось, но то, что Ли ушел вниз, было неправильно – в любой момент счет мог пойти на секунды. Это он и объяснил – не слишком стесняясь в выражениях и не особо заботясь об интонациях.

– Да... Замерз... – устало и даже, пожалуй, равнодушно ответил переводчик. Голос молодого офицера Алексею не понравился. Совсем. Неужели Ли на самом деле трус? В Ионгдьжине, под налетом вражеской авиации, так ему не показалось – но там это были мгновения, а поход боевого корабля – часы и часы ожидания чего-то неизвестного. Такое может вынести не каждый.

– И страшно... – в тон китайцу дополнил он.

– Да, – подтвердил тот опять, даже не задумавшись. И не постыдившись. – Идет год Змеи...

–Что?

На этот раз Ли промолчал и Алексей снова поднял бинокль, наклонившись вперед и опираясь грудью о поручни мостика. Полы куртки били его по бедрам, распахиваемые ветром, и холод действительно пробирал до самых костей. Для того чтобы легко расходящийся над водой звук был тише, минный заградитель шел по обжигающе-холодному морю на таких оборотах дизеля, которые ненамного уступали понятию «полный ход», но все равно – опасность, что их именно услышат, была едва ли не сильнее, чем все остальное.

К полуночи они прошли траверз скалы Сонман – первой из двух; той, которую погибший командир минзага упорно называл Тэбави. Вторую «скалу Сонман» британская карта отмечала как остров – хотя разница была небольшая: на гладком, отполированном ветром каменном лбу все равно не жило и не росло ничего, кроме нескольких кривых сосен, неизвестно как зацепившихся за него корнями. Того, что там обнаружится замаскированная батарея, способная продырявить «Кёнсан-Намдо» даже просто крупным осколком одного из своих снарядов, Алексей не опасался с самого начала, и когда полночь ушла назад, порадовался за свое спокойствие хотя бы по этому поводу.

– Куда больше он думал о миноносцах и катерах, ждущих его впереди, в ночной тьме. Корабль, переданный особым приказом комфлота КНДР и главвоенсоветника ВМФ под его временное командование, капитан-лейтенант Вдовый вел по двадцатиметровой изобате. Это было основной рабочей глубиной вражеских транспортов малого тоннажа, доставлявших людей и грузы к «языку» линии фронта, вытянувшемуся на север вдоль побережья: на несколько километров западнее береговой черты. Хотелось надеяться, что подобная наглость поможет им быть принятыми за своих, но одновременно она повышала шанс быть обнаруженным артиллерийским катером южнокорейцев или даже сразу американцев. Погода, вопреки его надеждам, ухудшилась не настолько, чтобы заставить укрыться в гаванях хотя бы даже водоплавающую мелочь ОВР [106].

– Я как-то не подумал, что вы сразу такое прикажете... А товарищ капитан сказал... – продолжал бубнить что-то свое Ли. Алексей косо взглянул в его сторону, но в темноте это не возымело никакого эффекта, поэтому он просто сморщился и продолжил вести наблюдение. Сейчас они были где-то на милю севернее траверза «Сондонджилли», или Сондонджин-ни, как опять же говорили местные. Если забыть о том простом факте, что вообще все Восточное море контролировалось флотом США, то это были уже окончательно «враждебные воды». Примерно на половине расстояния между Пховеджин-ни и Сондонджин-ни достаточно условная в этом месте линия фронта уходила в море – и хотя морская война полным ходом шла севернее, это не могло не чувствоваться.

– Да и весь этот год... который...

– Слушайте, командир взвода Ли, – громким шепотом обратился к переводчику Алексей. Он не хотел, чтобы кто-то из матросов слышал его грубость второй раз подряд, а ближайший сигнальщик, также шаривший биноклем по горизонту, абсолютно черному с восточной, и иногда мелькающему дальними проблесками с западной стороны, находился в каком-то метре. – Вы слишком много говорите. Какой еще год? Что за бред?

– Плохой год... Год Змеи...

Алексея снова поразило, как китаец это сказал. Парня действительно трясло – и если видно это не было, то чувствовалось отлично.

– Это китайское... Хотя и в Корее тоже принято... А вы разве не знаете?

– Нет, – был вынужден ответить он. – Это какая-то сказка?

– Не совсем, товарищ командир... Но вам, наверное, можно думать и так. А я уже давно знаю, что...

«Дубина, – подумал Алексей в очередной раз, когда Ли снова трагически замолчал. – В театре тебе работать. Пожарным».

– Меня убьют в год Змеи, товарищ военсоветник. Товарищ командир... Или сейчас, или через двенадцать лет. Но скорее сейчас. Я бы все равно не боялся, но море...

Стиснув зубы, Алексей разглядывал второй раз подряд мелькнувший далеко впереди и справа проблеск. Цвет у него был блекло-оранжевый – ни на ходовые огни, ни на маломощный сигнальный прожектор не похоже. Поисковый? Тоже не подходит – ни по интенсивности, ни по цвету. Вспышки выстрелов? Звука он не расслышал, но мощный дизельный двигатель в глубине корабля издавал такое уверенно-рокочущее «бу-бу-бу», что можно было прослушать и морскую шестидюймовку, не то что какую-нибудь сухопутную мелочь вроде ведущего беспокоящий .огонь миномета. Двигатель его корабля. Своего – и настоящего. Не катера, а минного заградителя. Сумел, значит, дожить до такого.

– Вы, товарищ командир взвода Ли, напрасно... – Алексей хотел сказать «порете чушь», но вовремя поймал себя на мысли, что такая идиома для китайца – перебор, поэтому закончил проще: – Говорите ерунду.

– Да не то что ерунду, товарищ командир... Я коммунист... Но в такое я верю. Когда мой старший брат уходил в партизанский отряд, один старик из нашей деревни сказал ему, как и когда он погибнет – чтобы он не боялся заранее. Брат поблагодарил его, попрощался со всеми нами и ушел.

– И что? – спросил Алексей, помимо собственной воли.

– Потом, уже после войны с гоминдановцами... – спокойным голосом, в котором однако читалось нешуточное напряжение, продолжил переводчик. – В общем, вернулся кто-то из его отряда и рассказал нам, что все так и случилось. Брат воевал, как и обещал – не боясь ничего. А потом погиб. Старик сказал ему и месяц тоже, а мне, когда я уходил добровольцем – только год по нашему календарю. Хотя... На самом деле он был не очень уверен, – Шуй-Сы или Му-Сы... То есть этот будет год Змеи или следующий. Он сказал, что ему почему-то трудно различить вкус, настолько это будет трудное время.

– Вкус?

– Ну, это трудно перевести... – Ли помолчал. – Вкус, цвет, – это... Ведь не может же каждые двенадцать лет быть одно и то же. Поэтому по большому циклу считают – будет это год «воды» или «дерева». Или еще он может быть «металлическим», но это считается хорошо... В общем...

– Как ребенок, честное слово.

Алексей даже не подумал усмехнуться, хотя переводчик этого видеть все равно не мог. Хороший парень. Жалко, если он настолько остро предчувствует свою смерть. Подобно многим всерьез воевавшим людям его поколения, как такое бывает, Алексей знал. Даже на флоте, на катерах и надводных кораблях, на которых лейтенанту, потом старшему лейтенанту, а потом капитан-лейтенанту А. С. Вдовому приходилось воевать, он мог, при желании, припомнить пять-шесть случаев, когда похожие слова говорили люди, которые совершенно точно не были ни трусами, ни даже просто верующими. У человека в руке неожиданно разваливается на части любимый, подаренный умершим уже отцом помазок, он бледнеет лицом, перестает разговаривать с людьми, – и на следующий день единственная попавшая в отчаянно маневрирующий катер пулеметная очередь, выпущенная шальным «Мессершмиттом» приходится точно в рубку. У офицера с полной грудью наград вдруг «не идет в горло» стакан водки, и через день или два везучий экипаж не возвращается из боевого похода. Да. Такое бывает.

– Год змеи, год бегемота, год бешеного тюленя, мать его! – с раздражением сказал он. – Шуй-Сы, Му-Сы... Ну как дети! Штаны на лямках, пистолет на веревочке! Ты лучше наблюдение веди, если тебе заняться нечем. Матрос! Как тебя там, Хыкто! Ли, переведи ему! Второй раз в его секторе белым мигает. Какого черта он не смотрит никуда? Вынесет нас к маяку Коджиндындэ, или прямо к самому Охотындэ, или вообще на контркурс какому-нибудь «Толедо» – будете потом очень сильно удивляться, почему так получилось! Перестань ныть и займись делом – веди себя как...

Алексей осекся, осознав сгущение тени градусов на пятнадцать левее их курса – на пределе видимости, но уже в «его» секторе. Накаркал...

– Право руля, – быстро скомандовал он. Ли, прервавший скороговорку перевода, тут же отрепетовал команду.

Длинные, невероятно длинные секунды – и минный заградитель начал мягко катиться вправо. Давать полный ход Алексей не стал – больше одного узла это им не прибавит, а дизель при этом может взреветь буквально по-буйволиному, так что их услышат с мили.

– Так держать. Орудия на левый борт! К бою!

Снизу-спереди и, уже неслышимо, далеко позади зажужжало. Команда была передана по расчетам за секунды, и теперь матросы изо всех сил раскручивали маховики горизонтальной наводки, разворачивая тяжелые для ручного привода пушки.

Кистью левой руки Алексей вцепился в ветроотбойный козырек: никакой другой защиты на «Кёнсаи-Намдо» не имелось. Правой он продолжал удерживать бинокль, изо всех сил вглядываясь в размазанный морок силуэта. Если это миноносец, то им конец. Короткое получилось командование. И вооружение на минзаге почти такое же, какое было на «Тумане» и «Пассате» – североморских сторожевиках, каждый из которых принял свой неравный бой с германскими эсминцами, навсегда объяснив даже презирающим наш флот адмиралам «Кригсмарине», чего стоит честь советского моряка. К тому времени, когда в океан вышли «Советский Союз» с «Кронштадтом», распространенное мнение о том, что экипажи кораблей Советского Военно-Морского флота коллективно обгадятся от благоговения при виде британского или американского флага над какой-нибудь выведенной в войну из «специального резерва» лоханью в тысячу тонн, устарело окончательно. Но все равно, право драться на равных потребовалось вырывать с боем, за него пришлось платить. Поэтому Алексей Вдовый, капитан-лейтенант ВМФ СССР, не чувствующий над собой даже родного флага, не задумался ни на секунду. Если ему суждено сейчас сдохнуть растерзанным осколками пятидюймовой универсалки безвестного американского эсминца вместе со своим новым, прихотью судьбы доставшимся ему под командование кораблем – то, значит, так тому и быть. Надо держать марку. Ну?

– Еще право, – негромким, ровным и злым голосом скомандовал он секунд через сорок. Видно было все так же плохо, но ему показалось, что если это и эсминец (что вряд ли – по длине силуэт был маловат), то он обращен к минзагу раковиной, разворачиваясь от них. – Еще... Еще чуть... Так держать...

Сейчас они расходились с неизвестным врагом левыми бортами. Минута, две – и ничего разглядеть в темноте будет уже невозможно. Есть ли у противника радар? Если он не стишком ошибся и это действительно не особо крупный корабль, то радара на нем может не быть. Но даже самый задрипанный сторожевик справится с ними в артиллерийской дуэли, и даже у самого тихоходного скорость будет выше раза в два.

Еще минута. Силуэт исчез в темноте, слитый с ней и с морем, перечеркнутым поперечными нитками тонких пенных гребней. Наблюдение за кормовыми секторами обычно ведется менее внимательно, но... «Сейчас, – напряженно продолжал думать Алексей. – Вот сейчас он врубит прожектор и начнет шарить лучом по морю. Бояться ему нечего: самолеты здесь не летают. Или летают?».

Поразмышляв, он признался самому себе, что понятия не имеет, способно ли обещанное авиаприкрытие на что-то такое, что заставило бы врагов самих шарахаться от любой тени. Скажем, на всякий случай не пользоваться радаром, чтобы не дать противнику запеленговать себя по его излучению. Не включать боевое освещение без крайней нужды, чтобы не спикировал из темноты бомбардировщик с убранными до минимума оборотами – даже самый маленький и старый, вроде «По-2». Три-четыре пятидесятикилограммовые бомбы вполне способны нанести любому сторожевику повреждения, мало совместимые с продолжением боевой службы в ближайший месяц. И в любом случае, даже просто опасение «как бы чего ни случилось» может послужить достаточно значимым фактором. В их ситуации – едва ли не решающим.