Проще купить его молчание. - Молчание?! - Да, Хоутон принес мне статью разоблачительного характера, оставив копию ее у своего нового нотариуса. - Его имя? - Увы, мистер Бергофф, Хоутон так скрытен. К счастью, он - покладистый малый, и я уговорил его пойти на мировую. - Сколько? - тяжело дыша, спросил Бергофф. - Я полагаю, сто тысяч долларов вас устроит? - Хорошо. - Очень рад, мистер Бергофф, утром можно будет все оформить. - Сейчас, немедленно! Я пришлю чек и полагаюсь на вас. Чек на ваше имя будет отдельно. - Разумеется, мистер Бергофф, рад быть вам полезным. Вы что-то хотели спросить? - М-м... Не слышали ли вы что-либо о судьбе Паолы? - Как же, мистер Бергофф, как же! По-моему, они поженились... - Запомните, - вдруг жестко и твердо сказал Бергофф, - Паолу я не продам и за миллион! Поняли? В трубке раздался сухой щелчок. - Не нравится мне финал нашей приятной беседы, мой мальчик, - вздохнул шеф. - Послушайся моего совета: получи деньги, и уезжай с Паолой на край света. - Теперь я не уеду! - упрямо ответил Боб. - О, господи, - развел руками шеф, - наступит ли время, когда женщины поймут, как они усложняют святую простоту деловых акций мужчин?..
      3
      Вскоре Боб и Паола купили себе дом в пригороде, прекрасную обстановку и голубой "шевроле" с лампами дневного света, телефоном, холодильником и кондиционером. Оставшиеся сорок тысяч долларов они положили в банк. Паола вернулась в цирк. Она была прирожденной артисткой цирка, и Боб уступил: когда вы любите, то даже гвоздь гнется у вас под рукой, если она не хочет, чтобы вы забили его в стену. Два месяца длилось их счастливое новоселье, и вот вчера вечером, перед началом представления... - Мистер Хоутон, - весело сказала Мод, прерывая его воспоминания, совещание у патрона закончилось, и вы можете войти к нему. Боб поднялся, рассеянно кивнул ей, причесал растопыренными пальцами свою рыжую шевелюру и устало, чуть сутулясь, вошел в кабинет. - Здравствуй, Боб! - шумно приветствовал его редактор. - Что привело тебя в такой неурочный час? - Вторые сутки, шеф, как Паола исчезла! Сыщики никак не могут напасть на ее след...
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      В Тихий океан за Северным полюсом...
      1
      Угловой дом на улице Энгельса. Вход в парадное. Третий этаж. Квартира номер четыре. Дверь обита темным дермантином. Белая дощечка с надписью: "А. И. Егорин". На звонок вышел полный загорелый человек лет пятидесяти. Его круглый подбородок гладко выбрит, а под ним - другой. - Аквапилот?! Прошу, - радушно произнес он и крепко пожал мою руку. Егорин... Профессор улыбается, и вокруг его веселых карих глаз возникает сеть морщинок. - Проходите в кабинет. Вдоль стен небольшого кабинета стоят трехстворчатые шкафы с книгами. Направо диван, слева от входа тумбочка с превосходно вылепленной скульптурой из пластилина - бюст женщины с тонкими чертами лица. - Угощайтесь, - предложил Александр Иванович, ставя передо мной вазу с загоревшими в донских садах грушами. - Можете закурить, если очень хочется... Слово "очень" я пропустил мимо ушей и поискал на письменном столе пепельницу. Чугунный чертик с длинным, изогнутым хвостом дерзко показал мне нос. Осердясь, я отодвинул его за груду книг. Как он попал из дымного ада на светлый стол ученого? Александр Иванович подал чистую пепельницу. Закуриваю, пускаю длинную струю дыма в сторону открытой форточки, но порыв ветра весело мнет ее, разрывает в кудрявые клочья и, старательно перемешав, бросает их в профессора. Егорин рейсшиной захлопывает форточку. - Дует! Курите, не стесняйтесь... Придется мне привыкать: мы ведь с вами теперь вместе чумаковать будем. Я еще не знал тогда, что он - потомок запорожцев, в далекие времена поселившихся на Дону, что детство его прошло в небольшой казачьей станице, основанной его предками, что дед его занимался извозом, но и не зная этого, я с удовольствием услышал старинное слово "чумаковать" от солидного профессора. - Вы думаете, я смогу принять участие в экспедиции? - Уже принимаете. - Значит, можно не сомневаться? - Только в этом. Вообще же сомнение - мать утверждения. - Голова его чуть наклонена, будто он, разговаривая со мной, прислушивается еще к чему-то. - А на чем мы отправимся в путь? - Это деловой вопрос, - оживился Александр Иванович. - Вы первый спрашиваете у меня "на чем", а не "куда". На атомном вертолете "Илья Муромец". - А! Знаю эту машину. Читал о ней и видел фотографии в журнале. А куда, в самом деле, мы отправимся? - В Тихий океан, в район острова Пито-Као. Александр Иванович встал, прошелся по кабинету и устроился на диване с высокой спинкой. Морщинки у глаз его разгладились, взгляд стал воинственным и даже озорным. С этой минуты в беседе нашей исчезла некоторая медлительность, почти неизбежная при первом знакомстве. - Геологов, - жестикулируя, рассказывал Александр Иванович, - интересует наша планета в целом, весь, как говорил Чкалов, шарик. И то, что есть на самом шарике, и то, что заключено в нем. Лично я с удовольствием извлек бы из этого шарика весь уголь и всю нефть, и он стал бы пористым, как губка. - Ого, - не утерпел я. - Тут вы, наверное, хватили лишку. - Лишку?! - возмутился Александр Иванович, замахав руками. - Да знаете ли вы, какая большая часть органического мира Земли миллионы лет превращалась в каменный уголь и нефть? Не знаете. И я не знаю! - с каким-то отчаянием закончил он. Удивленно смотрю на своего взволнованного собеседника. - Да, не знаю, а хочу знать, - упрямо повторяет он. - Так мы полетим за углем и нефтью! - догадался я. - Какая проницательность! - ехидно смеется Александр Иванович. - Какая мысль!.. Я вижу у нее наивные детские глаза, длиннющие ресницы и ямочки на щеках; она хватает все, что под руками, и обзывает бякой то, за чем надо тянуться. Этакая пухленькая милашка... А мне обидно и стыдно за "пухленькую милашку", я злюсь, про себя посылаю профессора ко всем чертям и ищу другую мысль, точную, мужественную. Но вокруг меня пляшут только "с ямочками на щеках". - Нет! - гремит Александр Иванович. - Мы будем искать Северный полюс. - Полюс?! - Тут я привстаю и возмущенно хлопаю ладонью по столу. - В Тихом океане? - Почему бы и нет? - прищуривается Егорин. - Ну, знаете ли... - Я-то знаю, а вы - нет и еще возмущаетесь. Садитесь! И профессор немедленно принялся кромсать мое невежество со страстью человека, влюбленного в свою науку и жаждущего, чтобы эту страсть разделили остальные, чтобы все встреченные им на пути становились только геологами, и никем больше. - Один мой коллега сравнил Землю с яйцом страуса, сваренным всмятку... продолжал он, рисуя изогнутыми ладонями в воздухе модель земного шара. Это - прекрасное сравнение, помогающее понять, отчего ось Земли колеблется в пространстве. Я смотрел на его выразительные руки и почти явственно видел, как модель нашей планеты, быстро вращаясь, наклоняется то в одну сторону, то в другую. - Надеюсь, теперь вам понятно, что Северный и Южный полюсы очень неспокойны. Отклонения от нынешних полюсов в прошлом были так значительны, что, как я полагаю, Северный полюс в интересующую меня эпоху находился где-то возле теперешнего Пито-Као. - Но если это и так, - мстительно говорю я, - то на кой черт... Простите, профессор, что нам в этом теперь, кроме, разумеется, удовлетворения любопытства? Дадите своей "милашке" конфетку, и все? - Конфетку?! - чуть не взорвался ученый. - Но ведь ось вращения Земли изменяла свой наклон, а Солнце в основном находилось на одном и том же месте и освещало земную поверхность то так, то эдак. - Его руки показали, как это происходило. - Допустим... - Так вот и климатические пояса на Земле в различные времена находились не там, где сегодня, и зависели от положения полюсов и экватора. - Дались вам эти полюса да пояса! - воскликнул я, снова заражаясь темпераментом Егорина. - В том-то и беда, что даются они очень неохотно, мой друг. Если мы будем знать расположение климатических поясов во все геологические эпохи, то мы вернее сумеем предсказывать, где сейчас можно встретить в земле уголь или нефть и на какой глубине. - Вот оно что! - протянул я. - Извините, профессор, я не сразу понял эту идею. - Скажите лучше, что мне не сразу удалось... - смеясь ответил Егорин, ощупывая пальцами воздух в поисках нужного слова. - ...вбить в меня эту истину, - помог я. - Благодарю вас. Итак, есть ли смысл искать Северный полюс даже в Тихом океане? - Есть! - То-то. Не забывайте, что наша экспедиция комплексная. Весьма заманчиво определить также возраст Тихого океана, уточнить рельеф и геологическую структуру его дна. Уловить подводные течения. Решить некоторые вопросы палеомагнетизма. - Неужели все это еще не сделано? - Увы. Моря и океаны - наименее исследованная часть нашей планеты. Плавать мы научились давно - тысячи лет назад, а вот нырять всерьез только учимся. До сих пор мы изучаем морские глубины с помощью неповоротливого, медлительного батискафа, а вы в своем аквалете откроете новую страницу в технике подводных исследований. - Заманчиво! - Теперь несколько слов о вашем оформлении и условиях работы. - Профессор снова вернулся к письменному столу. - А вы злюка... - весело щурясь, проговорил он. - Но я тоже.
      2
      В наш век людям легче общаться друг с другом, чем, скажем, пяток столетий назад, и каждый из нас имеет больше возможностей для встреч. Потому я нисколько не удивился, когда среди членов экипажа экспедиции, собравшихся в Москве, встретил старых знакомых. Командиром корабля оказался не кто иной, как Петушок, знакомый и вам. Но теперь это был уже Петр Григорьевич Венев: он возмужал, посерьезнел. Я был назначен водителем аквалета и штурманом вертолета. Третий член экипажа инженер Алексей Алексеевич Баскин. Он работал когда-то в аэропорту. Мы его звали ходячим техническим справочником. Потирая широкой ладонью угловатый колючий подбородок, Алексей Алексеевич внимательно вслушивался, бывало, в работу "заболевшего" мотора, а через минуту-две складывал над головой руки крестом: выключай. - В общем, братцы мои, дело ясное, - уверенно говорил он прокуренным басом. - Моторчик надо менять. И всегда оказывался прав. Так и остался он в моей памяти непогрешимым по части техники. Человек он высокий и физически сильный. Перед вылетом я избегал здороваться с ним за руку: кисть после его пожатия становится будто отвальцованная и не чувствует штурвала и рычагов газа. Его доброе лицо обветренное и загорелое. Темно-карие глаза почти всегда смотрят чуть устало и прямо на собеседника. В экипаже вертолета имелся еще одни здоровяк - бортрадист Филипп Петрович Петренко, бывший моряк торгового флота. Лет ему под сорок, а уравновешенность и немногословие делали его старше. Ходил он осторожно, вразвалочку, постоянно опасался, как бы чего не свалить, не сломать. Раз пять Филипп Петрович объехал вокруг света, многое повидал и испытал, но рассказывать не любил. - Так я ж все время в своей радиорубке, - отшучивался он. - Все одно что в субмарине... А вот относительно пеленгов или позывных - это помню. Широкоплечий, круглолицый, румяный, с черными как смоль усами, с ласковыми светло-синими глазами, Петренко, несомненно, был красив.
      3
      Трудно описать чувство, охватившее меня, когда я впервые увидел "Илью Муромца". Вертолет? Да, конечно. Во всяком случае, вверху имеется огромный несущий винт. На длительных стоянках он складывается. А может, теплоход? Судите сами: на зеркальной глади Химкинского водохранилища на якоре стоит яхта - красивая, белоснежная, с изящными обводами, круглыми иллюминаторами и палубой, наглухо задраенной обтекаемыми листами прозрачного плексигласа. Но вместо мачты на этой яхте - мощная труба, а вместо парусов - четыре широкие и длинные лопасти несущего винта, ротора. Я стою на берегу и наблюдаю, как грузят мой аквалет. В корме вертолета бесшумно открываются створки грузового отсека со стапелями для крепления аквалета, затем другие, протянувшиеся вдоль всего борта, а из образовавшегося паза вылезает огромная механическая рука. Не торопясь, слегка изгибаясь в локте, она тянется к берегу, и я невольно отступаю. Растопырив паучьи пальцы, механическая рука обхватывает корпус аквалета, приподнимает его метра на четыре и несет к корме. Механическая рука уложила аквалет в стапели, и я заметил, как сбоку в фюзеляж моего подводного самолета впились резиновые присоски - крепления; теперь машина не сдвинется с места даже в шторм. Так же деловито манипулятор вернулся к берегу, взял крылья аквалета и тоже упаковал их в отсек. Створки отсека плавно закрылись, а механическая рука уже снова над моей головой. Не успел я опомниться, как жесткие металлические пальцы подхватили меня под мышки. Я увидел под собой берег, воду, раздвинувшиеся шторки палубного перекрытия и... веселую физиономию Баскина, стоящего возле пульта управления. - Алексей Алексеевич! - закричал я. - Немедленно бросьте! - Дозвольте слово молвить? - засмеялся Баскин, поднимая мизинец левой руки. - Куда бросить: в воду или на землю? - Я имею в виду ваши шутки, - уже разозлился я, беспомощно барахтаясь над палубой. - Товарищ дельфин, вы невежливы: я помог вам, а вы... Не болтайте ножками. Вот так. - Леша, - погрозил я ему, - ведь наша работа только начинается, а расстояние от всепрощения до яростной мести так ничтожно... - Дозвольте, - снова мизинец просительно полез вверх. - Я предлагаю мир. Хочешь, я покажу тебе все прелести нашего корабля? Мы начали осмотр с пилотской кабины. Самое интересное здесь, конечно, две вещи: автопилот и, как назвал Алексей Алексеевич, инспектор безопасности. Автопилот - комплекс компьютеров. Он в значительной мере подменяет пилота. Собственно, пилот только контролирует работу всех агрегатов. Предусмотрен даже такой маловероятный случай: если экипаж выйдет из строя, машина сообщит об этом на базу и, получив соответствующую команду, сама произведет посадку. Инспектор безопасности более прост по замыслу и техническому решению. На консолях ротора, на носу и в некоторых других частях корпуса расположены маленькие локаторы. Они предупреждают о появившемся препятствии - и столкновение предотвращается. - А в моей обители есть инженер безопасности, - сказал Баскин. - Пойдем покажу. Кабина бортинженера удивила меня обилием приборов. - Ты знаешь, что такое акселетрон? - спросил Баскин. - Знаю: маленькая коробочка, передающая самые ничтожные ускорения. - Ясно, - прервал Баскин. - Так вот все лопасти нашего ротора и корпус начинены акселетронами. Их показания поступают в счетно-решающее устройство, которое ставит диагноз. И если вдруг появятся биения в роторе или тряска, то мой инженер безопасности быстро устанавливает причину и дает команду изменить режим полета или работу моторов. Здорово? У Баскина я увидел приборы, контролирующие напряжение и степень усталости металла в основных силовых узлах, динамическую работу обшивки, корпуса, индикатор центровки... Понравилась мне кают-компания: чисто, много света и много книг. "Жить можно", - решил я.
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      Происшествие в цирке Эверфильд
      1
      Боб долго и тщетно пытался уснуть. Хоть бы скрипнули пружины, чтобы на них сорвать злость! Но нет, в новеньком модном диване это было исключено: губчатый матрац из химической резины послушно принимал форму, удобную для тела, и не жаловался скрипуче на свою судьбу. Гнутая пластмассовая спинка излучала прохладу, радиоподушка - если положить на нее голову - услаждала слух спокойными мелодиями. Но сна, крепкого, здорового сна, эта техника не гарантировала. Выключив радиоподушку, Боб па ощупь взял с тумбочки сигарету, закурил. Густые струи дыма лениво застряли в косых лучах вечернего солнца, заклубились у потолка. Боб скользнул взглядом по тяжелой золоченой раме: это любимая картина Паолы - "Вечный город" Питера Блума, масло. Боб вскочил на ноги. Куда угодно, лишь бы находиться среди людей, видеть чужую радость или печаль, чужой успех или неудачу, слышать голоса. Куда угодно, хоть в цирк! Да-да, именно в цирк, который так любила Паола... Любила? Что за чушь! Она жива, она непременно отыщется!
      2
      Когда издали посмотришь на величественный, вытянутый с запада на восток купол цирка братьев Эверфильд, под которым свободно умещается тридцать тысяч зрителей, то не сразу догадаешься, что сделан он из тончайшего нейлонового полотна. Так монументально надувное здание цирка, так туги и звонки его стены и толстая, как матрац, крыша, "набитая" гелием! Возле цирка на площади тесной толпой стоят сотни автомобилей. Их так много, что Бобу пришлось оставить свой "шевроле" на соседней улице и пробираться к цирку путаным лабиринтом. Над куполом горела, звала реклама:
      ЖУТКОЕ ЗРЕЛИЩЕ! ВЫ ДОЛЖНЫ ЭТО ВИДЕТЬ НЕПРЕМЕННО! САМЫЙ БЕССТРАШНЫЙ УКРОТИТЕЛЬ В МИРЕ МЕДЖИТТ, ОДИН, БЕЗ ОРУЖИЯ, ЛИШЬ С КИНЖАЛОМ И ЩИТОМ У РУКАХ, ВОЙДЕТ В БРОНИРОВАННУЮ КЛЕТКУ СМЕРТИ... В МОМЕНТ БОЯ ЛЬВА С БЫКОМ ТОЛЬКО В ЦИРКЕ БРАТЬЕВ ЭВЕРФИЛЬД!!! !!! БЕЗОПАСНОСТЬ УКРОТИТЕЛЯ НЕ ГАРАНТИРОВАНА!!!
      Последние слова, выведенные самыми крупными буквами, тревожно горели алым пламенем. Они ярко вспыхивали на фоне черного неба то тремя короткими вспышками, то тремя длинными, то снова тремя короткими. И так каждые девяносто секунд. Уже все мальчишки в городе знали, что на телеграфном языке Морзе это означает SOS (... - - - ...) - международный сигнал "Спасите наши души", подаваемый терпящими бедствия. Со страниц газет и журналов не сходили портреты укротителя Меджитта. Красивое мексиканское лицо с чарующей улыбкой в стиле назабвенного Дугласа Фербенкса. Журналистам нетрудно было смаковать детали номера в своих описаниях, заставляя трепетать сердца слабонервных читательниц: номер в самом деле необычен и опасен; Боб дважды смотрел его. Широко были известны и три другие фотографии: англичанина Джемса, француза Форейля и бразильца Омер-Мария-Эдит-Рэни-Вемона. Эти три богача вот уже два месяца повсюду следовали за Меджиттом в твердой надежде увидеть своими глазами, как лев, или бык, или оба вместе разорвут укротителя. Директора цирка описывали все это в рекламных листовках, не забыв, разумеется, упомянуть, что "...по условиям, разработанным братьями Эверфильд совместно с храбрым Меджиттом, для коронного номера используются только дикие, не прирученные звери, с которыми укротитель встретится впервые лишь на манеже! Истые джентльмены мистеры Джемс, Форейль и Омер-Мария-Эдит-Рэни-Вемон любезно взяли на себя миссию личного контроля за соблюдением указанного правила. Администрация цирка братьев Эверфильд ввела джентльменов в состав жюри". Девять раз опускался Меджитт в бронированную "клетку смерти" и девять раз выходил из нее невредимым! - Ничего, - заявил корреспондентам по этому поводу Омер-Мария-Эдит-Рэни-Вемон, - для меня достаточно, если он не выйдет оттуда один раз!
      3
      - О, мистер Хоутон! - возбужденно воскликнул старший администратор цирка Карл Фери, увидев Боба за кулисами. - Сегодня последнее, десятое, представление. Наш Меджитт встретится с Чаром! Хоутон содрогнулся: Чар - самый крупный лев из всех когда-либо встречавшихся в цирках: около трех метров длиной, более трехсот килограммов весом. - Лев не ел ни крошки уже два дня! - прошептал Фери. - Боюсь, туго придется мистеру Меджитту. Не зря он хлебнул сейчас тройную порцию рома... Контракт есть контракт. Боб кивнул Карлу и откинул форганг. В цирке было так тихо, что Хоутон услышал учащенное дыхание зрителей. Внимание всех было приковано к центральному манежу, прикрытому высоким прозрачным цилиндром из авиационного бронестекла. Железной решетки не ставили вовсе, да в ней и не было необходимости: бронестекло не могли повредить даже пушечные снаряды. Со стороны форганга тянулся прозрачный тоннель, соединявший манеж с клетками. Едва Боб занял свободное место в служебном ряду, как электромотор приподнял бронированную дверь и на манеж выбежал Чар - великолепный зверь с густой гривой. Тысячеголосый рев встретил голодного царя пустыни. Увидев беснующихся людей, Чар могуче зарычал и бросился на них. Крики ужаса, женский визг... Передние ряды зрителей дрогнули, моментально возникла давка, но... Чар только больно ударился о преграду и упал на песок. - Леди и джентльмены! - увещевал по радио голос администратора. - Прошу сохранять порядок. Помните, что братья Эверфильд на время выступления мистера Меджитта застраховали каждого из вас. А посему - спокойствие, леди и джентльмены! И все же при каждом прыжке Чара зрители бледнели и хватались друг за друга. Однако глаза их блестели все ярче, азарт охватил каждого, волнение наэлектризованной толпы быстро достигло апогея. Вскоре трудно было определить, кто больше жаждал крови: разъяренный лев или зрители, уплатившие по двадцать долларов за входной билет. - Быка! Быка! Быка! - вопила толпа. Еще минута - и она ринется за кулисы, промедление становилось опасным. Администратор Карл Фери нажал красную кнопку пульта управления. Опять приподнялась дверь, и перед публикой появился громадный лобастый бык, недавно привезенный из лесов Камбоджи. Фери напомнил зрителям, что поимка этого чудовища стоила жизни двум молодым кхмерам. Увидев друг друга, звери замерли, но уже в следующее мгновение Чар, издав негромкое кошачье урчание, изогнулся и кинулся на противника. Однако он недооценил возможностей быка - крепкие рога очутились под брюхом льва, а затем гривастая туша взлетела на воздух. Дальнейшее описать почти невозможно: цирк наполнился рычанием, ревом и воем, куски мяса, кровь и тырса покрыли стенки манежа. Карл Фери включил насосы. Струйки воды потекли сверху, обмывая стекла. Но ни одна капля холодной влаги не попала на зверей и не уменьшила их боевого пыла. Такого дружного единения современной техники и жестокости, конечно, не видела арена древнего Колизея. - Леди и джентльмены, - звучал по радио голос Фери, - я полагаю, вы достаточно насладились видом этой прекрасной борьбы двух гигантов. Думаю также, что никто из вас не сомневается в ярости животных, не так ли? Если же у кого-то остались на этот счет сомнения, мы разрешим ему войти в клетку... Вы молчите? В таком случае сейчас в клетку войдет самый храбрый человек в мире, перед взглядом которого не устоит ни одна тварь, созданная глубокоуважаемым... виноват, я хотел сказать, созданная лордом богом. Мистер Меджитт, мы просим вас! Карл включил крайний тумблер на пульте управления, и к куполу на лонже взвился укротитель. Взоры всех обратились к нему: неужели этот человек, одетый в золотые доспехи античного воина, в красивом шлеме с плюмажем, неужели он рискнет опуститься на манеж? Да, Меджитт рискнул! Угрожая сверху золотым кинжалом то льву, то быку и прикрыв себя овальным бронзовым щитом, укротитель старался уловить взгляды разъяренных зверей, точно гипнотизируя их, и медленно опускался. "А может, он и действительно гипнотизирует их?" - уже в который раз подумал Боб. Чем меньше становилось расстояние до манежа, тем больше успокаивались животные. Раз или два Чар лениво попытался зацепить лапой быка, но потом, нервно ударяя себя хвостом по окровавленным бокам, беспокойно оглянулся в поисках причины, парализующей его волю. Став на манеж, Меджитт оперся спиной о прозрачную стенку и, продолжая угрожать зверям кинжалом, в упор смотрел на них. Потом он взмахнул щитом, и Фери включил механизм, открывающий дверцу. Вот укротитель, позабыв осторожность, подталкивает Чара острием кинжала. Лев, словно поняв, что ему не справиться с этим человеком, понуро поплелся к выходу. И бык двинулся вслед за львом - воля мужественного человека победила! После представления любителям разрешили взглянуть на побежденных. Желающими оказались все. Процессия, двигавшаяся мимо клеток, казалась нескончаемой. Тут и случилось несчастье. Кто-то крикнул: "Пожар!" Показались языки пламени, и люди рассыпались, точно шарики ртути из разбитого термометра. Паника передалась животным. Клетки затрещали под их ударами. В довершение всего погас свет. Все бежали по узким проходам сломя голову. Крики, стоны, призывы о помощи, рев животных, запах гари, дым... Фери схватил шланг и стал гасить пламя водой. Увидев Боба, он крикнул: - Зовите Меджитта! Чар на воле! Боб увидел человека, пробежавшего мимо него. Это и был всесильный укротитель. "Чудо природы" скрылся за кулисы... Боб сжал кулаки и кинулся за ним: оставить всех в такую опасную минуту!.. Но Хоутон ошибся: Меджитт скоро возвратился со щитом и кинжалом в руках. Что это? К чему декоративные доспехи в такую минуту? - Назад! - закричал Меджитт и направил на зверя острие кинжала. Лев ударил Хоутона хвостом и... отступил. С помощью пожарных огонь был потушен, Чар водворен Меджиттом на место, и энергичные санитары принялись растаскивать раненых. В числе наиболее пострадавших оказался и администратор Карл Фери: он до конца сохранил присутствие духа и руководил людьми. Лишь в последнюю минуту Фери потерял сознание, так велико, видимо, было нервное напряжение, выпавшее сегодня на его долю.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      В Голубом океане
      1
      Утро... Во всем необычное для меня. Я сижу на палубе "Ильи Муромца" в удобном кресле. От могучего потока воздуха, который несется мне навстречу со скоростью пятьсот километров в час, меня защищает со всех сторон прозрачный плексиглас. Подо мной - снежные шапки кучевых облаков, в разрывах-окнах я с высоты десяти тысяч метров вижу темно-зеленые пятна Сибирь. Над головой мелькают тридцатиметровые лопасти ротора. Они, как пушинку, несут четыреста пятьдесят тонн... Где-то за спиной - несмолкаемый, негромкий гул: это работает мощная фабрика сжатого воздуха. Он устремляется в трубы, расположенные в каждой из четырех лопастей ротора, и с огромной скоростью вырывается на волю в самом конце узкой консоли, создавая реактивную тягу. На борту "Ильи Муромца" мы находимся во власти электричества, сжатого воздуха и радио. Конструктивно все упрощено, насколько возможно: нет громоздких редукторов, валов и шестерен передач, обязательных для обычных вертолетов. И в этой простоте - залог безопасности полета. Утро... Во всем необычное для меня. Я уснул на земле, на древней старушке Земле, исхоженной человеком за многие тысячелетия. Проснулся же в Голубом океане, в необъятной стране, древней, как мир. В этой стране есть свои невидимые горные хребты и спокойные долины; великие течения опоясывают ее по экватору; стремительные реки несутся в различных направлениях, легко меняя русла, не считаясь с границами земных государств. Миллионотонные облачные Джомолунгмы величественно повисли над земными океанами и континентами. Эту гордую и дикую страну вначале завоевывали птицы и крылатые насекомые ценой бесчисленных жертв, приспосабливаясь к ней и подчиняясь ее жестким законам. В этой стране обитали боги древних людей. Им можно было позавидовать - так запросто они перешагнули заветную границу, так основательно освоились на новом месте, так быстро научились вмешиваться в дела людские, грозя вольнодумцам громами и молниями, разрушая города штормами и смерчами. Они шутя топили суда, засыпали снегом целые селения, смывали урожаи ливнями. Смельчаки бросили вызов властителям неба. Они делали себе крылья из птичьих перьев, из железа, из прозрачной слюды, из полотна. Они бросались навстречу ветрам с холмов и вершин сторожевых башен, со стен крепостных укреплений и монастырей, взлетали на ракетных креслах, воздушных змеях, на бычьих пузырях, наполненных дымом. А теперь... В Голубом океане появились свои крылатые армии и "академии наук", свои воины и капитаны мирных воздушных кораблей. И ни на минуту никогда не обезлюдеет Голубой океан! Мне знакомо его добродушное "сотрудничество", когда ласковый попутный ветер ускоряет полет. Мне знаком и яростный гнев горных ветров, когда они, как игрушку, швыряют над скалами машину. Я давно привык к нему и полюбил его, но я вечный романтик, оттого и сейчас чувство полета мне кажется самым прекрасным из всех чувств.
      2
      На палубу вышел Василий Иванович Гирис, биолог. Это была моя первая встреча с ним. Накануне он прибыл на вертолет последним и сразу направился в свою каюту. Небольшого роста, "щуплэнький", как сказал о нем радист Петренко, Василий Иванович оказался самым серьезным и неразговорчивым из нас. Сейчас он прохаживался вдоль борта, не замечая меня, и я мог рассмотреть его. Черты лица тонкие, нервные. Близорукие темные глаза щурятся за толстыми стеклами. Седые волосы аккуратно зачесаны назад. Щеки впалые, а нос с горбинкой, удобной для очков, кажется пересаженным с другого лица, крупного и злого. Наконец, обнаружив мое присутствие, он с хрипотцой произнес: - С добрым утром. Затем глянул вниз и не менее любезно сказал: - Полипептид!.. Я тоже посмотрел вниз, но, кроме длинной цепочки барж, тянущейся за буксиром, ничего не приметил. А Василий Иванович вежливо кивнул и ушел. Лишь неделю спустя я случайно узнал, что биолог соизволил сравнить баржи с молекулой органического вещества, в которой аминокислоты соединены цепочкой, пептидной связью. Но тогда я не понял, в чем дело, и добрую четверть часа выглядывал за борт, выискивая загадочный полипептид. На это занятие я потратил бы целый день, если бы не Саша Перстенек. - Любуетесь? - весело спросил он. Я приобрел в нем верного друга, после того как в Москве научил его приготовлять "армянский коктейль". - Восемьдесят семь процентов наших впечатлений - зрительные, - продолжал Перстенек. - Подумать только, что из семидесяти лет человек двадцать три года спит, шесть лет проводит за едой... - ...и сорок один год разговаривает! - раздался веселый густой бас нашего радиста, Филиппа Петровича. - С добрым утром! - Привет, Филя, - не смущаясь, ответил кок и как ни в чем не бывало продолжал: - Рекорд болтовни поставили сорокадевятилетняя мисс Мак-Коли, проговорившая без отдыха двадцать восемь часов и сорок четыре минуты. Тебе бы такую жену! - А тебе вот эту погремушку... - Филипп Петрович так близко поднес к носу кока свой кулачище, что я поспешил изменить тему разговора. - Откуда вы почерпнули все эти сведения, Саша? - опрометчиво спросил я (мои слова упали на благодатную почву, и мне пришлось терпеливо снимать обильный урожай). - Однажды я застрял в Копенгагене недели на две... - удобно усевшись, начал Перстенек. - Времени свободного уйма, пива в городе - тоже. Как-то забрел я в таверну, гляжу - на этикетке пивной бутылки написано: "Семнадцатилетняя мисс Кэрби установила новый девичий рекорд сидения в корзине на мачте - 169 дней". На следующей бутылке я прочел: "Выпейте за здоровье святого Иосифа из Копереттино, покровителя межпланетных перелетов!" Здорово, думаю... - А что было на третьей? - спросил Филипп Петрович. - "Тридцатидвухлетний доктор Петер Трипп не спал двести часов". В общем, за две недели я выпил чуть не всю копенгагенскую энциклопедию, - заключил Перстенек. - Мог бы и больше, да на одной этикетке попалась шахматная задача, которую я так и не решил. - А ну, давай я попробую! - заинтересовался Филипп Петрович. - Помнишь ее? - Помню. - Саша принес из своей каюты шахматы.