– Не все сразу, Гугенот, – сказал Рауль, – Есть еще время подумать.
– Проповедь о пиратах подошла к концу? – спросил Оливье, потягиваясь.
– Тебе надоело? Потерпи еще немного. Тут есть еще интересные сведения. Ты заценишь. Отрывок из неизвестного судового журнала: ''Ром кончился. Наша компания в дьявольском замешательстве''.
– Еще бы! – сказал Оливье.
– Только когда удалось захватить судно с большим запасом ликера, капитан смог записать: ''Снова все идет хорошо''. И вот что – не делай такую ''кислую физиономию'',* мой друг, это уже конец главы.
…. * Реплика Д'Артаньяна у Дюма. Слова относятся к самому Раулю.
…
"Как ни удивительно, пираты считали себя порядочными людьми и даже гордились своей честностью. Они всегда держали слово и не могли нарушить ни при каких обстоятельствах. Капитанские привиллегии были незначительными. Команда, недовольная решениями своего предводителя, требовала его заменить. Случались и заговоры. Такие провинности, как невыполнение приказа капитана, самовольные отлучки, пьянство, наказывались не так сурово, как предательство. Предателей ожидала смертная казнь. Пираты старались поддерживать между собой приятельские отношения, живя по принципам равенства и братства. Всю работу и всю добычу они делили между собой поровну.
Пираты использовали различные трюки, чтобы застать противника врасплох. Один из самых незамысловатых заключался в том, чтобы вывесить на мачте флаг дружественного государства. Еще одним трюком было переодевание. Морские разбойники переодевались даже в женщин''. Все! Проповедь окончена.
– Предлагаешь переодеться в женщин?
– Предлагаю запастись знаменем Пророка и мусульманскими одеяниями.
– А ведь они лица закрывают всякими покрывалами, мусульманки! Чадра, что ли? В форс-мажорных обстоятельствах можно и мусульманками одеться.
– Сто пудов, друзья мои, мы не раз попадем в форс-мажорные обстоятельства, – вздохнул Гугенот, – Ну теперь-то ты мне дашь книгу, Рауль! – и Гугенот углубился в чтение.
– Не каркай! – взвыл Оливье.
– А он и не каркает. Он реально смотрит на вещи. И всерьез готовится к будущему форс-мажору, – заметил Рауль.
– Тоска меня берет от твоих слов, мой капитан, – вздохнул де Невиль.
– Но я же уже просил так ко мне не обращаться, – протянул Рауль.
– А как? – спросил Оливье насмешливо.
– Хотя бы по имени, – ответил Рауль.
– А я обращаюсь по званию, чем ты недоволен? Мой капитан. Ты ж у нас старший по званию.
– Ты не солдат, чтобы обращаться ко мне по званию. И общение у нас здесь и сейчас дружеское, а не официальное. Пираты жили по законам равенства, о каком равенстве может идти речь, если ты обращаешься ко мне как какой-то новобранец? И, позволь заметить, ты занимаешь не менее важный пост, чем я. Быть может, самый важный.
Начальник охраны Великого Адмирала Франции иронически усмехнулся.
– Вообще-то ты имеешь право на звание полковника, приятель, – сказал Серж де Фуа Раулю.
– Сегодня полковник – завтра покойник, – сказал Рауль.
– Ну, у вас и шуточки, сударь! – возмущенно воскликнул Анри.
– А вы уверены, что я шучу, Анри?
– Нет, правда, тут ошибочка вышла, – сказал Серж, – Ты ж был при Дворе капитаном королевской гвардии. В сей армаде милого герцога ты должен быть полковником.
– Вам-то что до этого? – спросил Рауль.
– Я не склонен думать, что это чьи-то интриги. Скорее всего, обычное головотяпство. Забыли или упустили из виду. Все делалось наспех, шаляй-валяй, впопыхах.
– Забыли – и, слава Богу, перебьюсь как-нибудь.
– Он перебьется! – пожал плечами Серж, – Забавный ты парень, Бражелон. Сколько я тебя знаю, не перестаю на тебя удивляться.
– Тебя что, моя карьера беспокоит?
– Представь себе.
– Но это несправедливо! – воскликнули желторотые, – Герцогу нужно напомнить, указать на ошибку.
– Так я и побежал! – фыркнул Рауль.
– Мы напомним! – заявили желторотые, – Должна же быть справедливость, черт побери!
– Ни в коем случае, – сказал Рауль, – Даже не думайте, а то всерьез рассоримся.
– Как скажете, – пискнули желторотые, но упрямо переглянулись. / "Скажем герцогу", – шепнул брату барабанщика воспитанник католического коллежа в Блуа – ''Когда случай подвернется"./
О том же подумал Анри де Вандом.
– Да перестаньте, – сказал Рауль, – Списки утверждены, бумаги подписаны, что вам неймется. И плевать я хотел на всякие чины и звания.
– И это изрек господин де Бражелон с самым гасконским видом.
– Да, парень, ты даже больше гасконец, чем сам Д'Артаньян, – сказал Серж, – Я и не думал, что такая живность водится в долине Луары.
– Он хочет быть маршалом, – сказал Люк, – Что там полковник.
– О нет, Апеллес, – возразила ''живность из долины Луары'', – Маршальский жезл – это заветная мечта Д'Артаньяна. Настоящего гасконца. А мне такие цацки ни к чему.
За пару дней, что ''разгильдяи'' провели на ''Короне'', они образовали неформальное сообщество, назвав свою компанию ''Братством Пиратов Короля-Солнца'' и наш герой, хотел он этого или не хотел, стал их лидером. Это сразу заметили капитан и герцог, и это объясняли Пираты Раулю, который как мог, отказывался от власти в Пиратском Братстве.
– Но почему я? – воскликнул Рауль, – Есть более достойные – Серж де Фуа, например.
– Серж де Фуа собирается грабить арабов и отвоевывать сокровища, – заявил Серж.
– Все равно не верю, что ты ввязался в эту войну только из-за сокровищ, – сказал Рауль.
– Ну не из-за славы же, – усмехнулся Серж, – Конечно, из-за сокровищ. Из-за чего же еще? Милейший Бражелон, когда ты прекратишь быть идеалистом? Мне надоело прозябать в нищете! Цитирую: "Высокочтимое собранье! Стучится в вашу дверь нужда…''*
… * Цитата из пьесы Тирсо де Молина ''Благочестивая Марта''.
…
– А я считаю, что ты должен быть нашим лидером, – настаивал Рауль.
– Но почему я? – Серж так похоже передразнил интонации Рауля, что все рассмеялись.
– Объясню. Во-первых, ты из нас самый старший. У тебя больше боевого опыта. Господин де Фуа изволит скромничать, но мне-то известны кое-какие факты его биографии.
– Да, – мрачно усмехнулся Серж, – Меня хотели повесить.
– Мы знаем, вы уже говорили, господин де Фуа, – пролепетали желторотые.
– Ты тоже гасконец – хвастаешься виселицей, которая тебе угрожала.
– Почти – я же южанин, – сказал Серж.
– Но ты умалчиваешь о том, что, прикрывая отступление Принца, ты спас свободу Конде, и, быть может, даже жизнь.
– Солдат всегда прикроет грудью генерала, – сказал Серж насмешливо.
– Ты был тогда не солдатом, а адъютантом его высочества Принца Конде, – уточнил Рауль, – Маленькая разница.
– Совсем маленькая, – сказал Люк.
– Это я образно говорю, – сказал Серж, – А ты-то, откуда знаешь?
– От верблюда, – усмехнулся Рауль, -
Господа офицеры! Было б не худо
Скинуться герцогу на верблюда.
– помню, как ваша компания скандировала эти стишки на отвальной мессира де Бофора.
– А все-таки? – спросил Серж, – Дело прошлое, но все ж таки интересно. Поведайте, благородный господин де Бражелон, какая сорока на хвосте вам принесла такие факты из биографии висельника и мятежника Сержа де Фуа?
– Поведаю. Но не висельнику и мятежнику, а не менее благородному графу де Фуа. Я знаю об этом от самого принца Конде. Но я хотел посвятить наших друзей в другие детали твоей биографии. Да будет вам известно, что Серж участвовал в битве под Рокруа.
– Слышишь звон, да не знаешь где он. Не участвовал! В обозе сидел! Тогда я был совсем мелким. Моложе барабанщика нашего.
– Но все-таки, Серж, ты всегда был с принцем Конде, с самого начала его блистательной карьеры. А Конде – гениальный полководец.
– Ты и сам знаешь Конде не хуже, – заметил Серж.
– Я не всегда находился подле принца, – возразил Рауль, – Как знать, может быть, сейчас для нас важнее не дни побед, а годы скитаний.
– Я не собираюсь скитаться по горам Кабиллии, – ответил Серж, – Можешь бродяжничать, ежели тебе охота.
– О золоте и алмазных россыпях мы уже слышали, Серж! Не будь эгоистом.
– Я охотно поделюсь своим скромным опытом с нашими юными друзьями, но на большее не расчитывайте. Какой из меня к чертовой матери лидер? Я не гожусь на эту роль даже на дружеской пирушке. Лидер должен быть человеком общительным, энергичным, с активной жизненной позицией. Нам нужен именно такой лидер. А ты именно такой. Я прав, Пираты?
– Да! – гаркнули Пираты.
– Нет! – воскликнул Рауль, – Нет, вы ошибаетесь! Я уже давно не такой!
/…Вялый, расслабленный, апатичный меланхолик, слоняющийся из угла в угол, лишенный энергии, воли, жизненной силы – какой из него лидер? Они помнят его прежнего. ''Мне все равно''…''Пропади все пропадом''…''Скорее бы все кончилось''…''Мне что, больше всех надо?"…- вот до какой жизни докатился г-н де Бражелон, сам себе стал противен. И такого человека Пираты Короля-Солнца, полные юношеского задора и героического энтузиазма, хотят сделать своим лидером?!/
– Это напускное, Рауль, – сказал Серж, – Поверь, это пройдет. Перемелется – мука будет. Так-то вот, дружище. Ты встряхнешься, и все вернется на круги своя. Быть может, ты уже встряхнулся. Мы все отлично знаем твои былые дела.
"Но вы все ничего не знаете о моем нынешнем отчаянии".
– Не так уж все и плохо, – продолжал Серж, – Бревно или колода, с которой ты себя сравнивал – да ты, говоря это, даже немного рисовался. Ты, может, сам еще не понял.
"Теперь еще и Серж будет меня утешать! Кошмар!''
Но он не мог ответить резкостью на добрые слова старого друга.
– Я не справлюсь, Серж, – сказал он тихо.
– Отлично справишься. Кто, черт тебя дери, заготавливал всю нашу провизию?
''Если все едут туда затем же, за чем я еду, то в провианте недостатка не будет''*, – вспомнив, какую глупость он ляпнул отцу, выходя из дворца Бофора, Рауль ужаснулся. Но теперь не скажешь Атосу: ''Я только шутил''. А Пираты не ужаснулись бы, они сочли бы это одной из острот ''гасконца'' из долины Луары.
– Мне помогали. Отец и Гримо. Один я ничего не сделал бы. Вполне возможно, меня обжулили бы какие-нибудь коммерсанты, предприниматели и прочие ушлые людишки.
… * А. Дюма.
…
– Хорошо, – сказал Серж, – А к кому пошли люди с прошениями, адресованными герцогу – родственники всех этих несчастных, пропавших без вести людей, похищенных алжирскими пиратами? И ты записал всех, и не ушел, пока не закончил. А народ собрался со всего побережья – человек двести было, не меньше. Когда наш милейший герцог и все его окружение ждали тебя на банкете.
– Но я же пришел, – сказал Рауль.
– Только затем, чтобы попросить герцога выйти к народу. И милый герцог, выйдя на балкон тулонской ратуши, освещенный факелами, в состоянии этакой ажитации со своим очаровательным косноязычием заверил народ, что наша доблестная армада вернет им их близких из мусульманского плена – да что там плен, это ж не военные, мирное население, – из рабства, лучше сказать. Что-то тебя заставило выслушивать этих людей, взять их прошения, записать сведения – ты мог и не заниматься ими, тебе этого не приказывали. И ты хочешь мне сказать, что ты – ленивое бревно?
– Просто-напросто моя физиономия уже примелькалась жителям побережья. Они меня знали наглядно, вот и все. И, справедливости ради, переходя на морской жаргон, скажу, что и в этом случае РУЛЬ ДЕРЖАЛ ГРАФ ДЕ ЛА ФЕР, Я Ж ТОЛЬКО НАПРАВЛЯЛ ПАРУС.
– А теперь берись за руль,
Не отвертишься, Рауль! – сказал Оливье.
Но Рауль все еще не сдавался. Он взял лист бумаги, несколько раз свернул, острием клинка своего кинжала разрезал лист на маленькие билетики.
– Что это ты задумал? – спросил Гугенот.
– Апеллес, дай каждому по угольку, – сказал Рауль.
– Прошу, – сказал Рауль, переворачивая свою шляпу вверх дном, – Тайное голосование. Пишите все имя лидера. Сворачивайте бумажки и бросайте в шляпу. А самый юный Пират нашего Братства под- считает голоса.
Через пару минут все было готово.
– Можно читать? – спросил Ролан, – Внимание! Я читаю!
Ролан, прижав к животу шляпу, стал разворачивать бумажки:
"Бражелон",
"Бражелон".
– О! – сказал Ролан, – Тут еще ''Бражелон'' с восклицательным знаком и улыбающаяся рожа в бандане – дружеский шарж неизвестного автора.
Он показал рисунок.
– Определенно, есть сходство. Эта ''рожа'' знакома многим жителям Лазурного Берега, – сказал Серж.
– Этот тип с веселой рожей
На Рауля был похожий, – сказал де Невиль.
– Что, скажешь, нет? Итог, Ролан, дитя мое, – попросил Гугенот.
Ролан пересчитал бумажки.
– Восемь голосов за господина де Бражелона, – торжественно сказал Ролан, – один голос за господина де Фуа. Извините, если бы я знал, что мы будем выбирать лидера, непременно взял бы свой барабан. Может, сбегать?
"Все за меня, только я против. Я за Сержа", – подумал Рауль, машинально взяв свою шляпу, которую церемонно подал ему Ролан.
– Что ты сказал? – спросил он Ролана.
– Сбегать за барабаном? Для торжественности?
– Остынь.
– Тогда… можно, я сохраню эти билетики для истории?
– Ну конечно, возьми, – сказал Рауль, встряхнулся, раскланялся перед Пиратами, сделав изящно-лихое движение своей шляпой.
"Друзья отыщутся в беде бездонной", – припомнилась ему вийоновская строка.
– Высокочтимое собранье! Благодарю вас за оказанную честь!
За этим последовали аплодисменты и поздравления. Ролан чихнул. Ему, конечно, дружно пожелали здоровья.
– Младенец чихнул, – заметил старший брат, – Вот и правда!
– Не младенец, – поправил Серж, – Малек!
ЭПИЗОД 16. ШАХМАТНАЯ БАТАЛИЯ.
11. ПРО ЦВЕТОЧКИ И ГРИБОЧКИ.
– Вот так-то, дружок, – сказал Серж и пробренчал нечто торжественное на своей гитаре, – попробуй теперь возразить высокочтимому собранью. Ты теперь наш вожак, лидер, командир – так решило Братство!
– Морской Робин Гуд! – воскликнул Ролан.
Барабанщик купил нашего героя этой фразой.
– А ты хитрый, малек! – сказал Рауль.
– О! Вы даже не представляете, какой я хитрый, г-н де Бражелон! – важно заявил Ролан.
И конечно, Пираты опять захохотали.
– Веселый месяц май! – вставил свое словечко Анри де Вандом, обожающий робингудовские баллады. А Серж подвел итог выборов лидера провансальской песенкой:
Начало мая,
Пичужек стая,
Зеленый бук,
Лист иван-чая.
– Это что-то новенькое, – заметил Оливье.
– Новое не что иное, как хорошо забытое старое. Не люблю говорить банальности, но так оно и есть. Песенка эта, вернее, эс-там-пи-ада, упоминается в книге Жана де Нострадамуса ''Жизнеописание древних и наиславнейших провансальских пиитов во времена графов прованских процветавших''. Жонглеры из Франции играли эстампиаду. Она весьма по нраву пришлась кавалерам и дамам. Но Раимбаута ничего не забавляло. Посему маркиз, заметив это, сказал: ''Сеньор Раимбаут, что же вы не поете и не веселитесь, ведь вы слушаете столь прекрасную музыку и лицезреете здесь такую красавицу как моя сестра – наиблагороднейшая дама на свете! А Рау… Раимбаут ответил, что не станет петь. Маркиз же, догадавшись, в чем тут дело, сказал сестре: ''Мадам Беатриса, хочу, чтобы вы из благосклонности ко мне и ко всем этим людям соизволили просить Раимбаута – пусть он ради любви к вам и вашей милости примется петь и веселиться как раньше''.
Серж проиграл мелодию эстампиады.
– О, помню! Я тоже когда-то читал ''Жизнеописание провансальских пиитов''! Можно, я продолжу? – спросил Анри.
Серж кивнул, продолжая забавляться с гитарой.
– …И мадам Беатриса была столь обходительна и мила, что обратилась к Раимбауту со словами утешения, прося его возрадоваться ради любви к ней и вновь сложить песню. И тогда Раимбаут о том, что вы слышали, сложил эстампиаду…
– Вы запомнили? – спросил Серж, – Споем, что ли?
Начало мая,
Пичужек стая,
Зеленый бук,
Лист иван-чая.
– Но почему ''лист'', а не ''цвет'', – спросил дотошный барабанщик,- Цветы иван-чая – это так красиво! Я так люблю, когда цветет иван-чай! Они дикие и свободные, и вылезают на Свет Божий, где придется! Не то, что ухоженные, подстриженные лужайки в Ф-ф-фонтенбло, где для каждого цветочка свое место. А иван-чай – Цветок Свободы!
– Теперь он придирается к словам великого трубадура! – воскликнул Жюль, – Где ты видел иван-чай в мае?
– В Бретани не видел. Иван-чай цветет летом. Но в Провансе?
– Иван-чай цветет летом и в Провансе, а у нас как-никак `'начало мая''. Еще не пришло время иван-чая, – сказал Серж.
– Ничего, народ, скоро лето, – сказал Рауль.
– Вы только не смейтесь, – попросил Шарль-Анри, – Но у меня, кажется, тоже стишки складываются.
– Просим!
– Может, это и глупо. Да и третья строчка ваша, виконт, и Вийона.
Будь то Бретань, Турень или Прованс -
Цветок Свободы расцветет без нас.
''В Алжир уфиздипупила братва'' -
Когда еще увидим мы Блуа?!
Не очень точная рифма, я понимаю, – сказал Шарль-Анри смущенно,- `'братва'' – `'Блуа''… Но так сочинилось…
/ Я сказал бы `'И больше не вернемся мы в Блуа'', – подумал Рауль, – Но говори за себя, при чем тут Шарль-Анри. В таком случае…Тогда так:
Я не вернусь из этого `'круиза'',
Девиз мой – `'Здравствуй, грусть,
Прощай, Луиза''.
А переделывать применительно к себе стишок Шарля-Анри что-то лень. А, ладно! Хватит чепуху придумывать! /
– Вот, уже ностальгия начинается, – вздохнул Вандом.
– Она самая, – вздохнул Шарль-Анри, – Глупо, правда? Это все оттого, что вспомнился иван-чай.
– Вот что я тебе скажу, малой, – важно заявил Оливье, – В письме кузине Аннете попроси эту наиблагороднейшую девицу сорвать для тебя Цветок Свободы. Пока твое письмо дойдет до Блуа, как раз и иван-чай расцветет. Верно я говорю, люди?
– Она решит, что я помешался, – Шарль-Анри покрутил пальцем у виска.
– Проверишь ее чувство. Любит – поймет. А я тебя уверяю: кузина Аннета будет столь обходительна и мила, что пришлет тебе с полевой почтой цветок иван-чая. Эх! Мне бы твои заботы, малой!
– Я так и сделаю, – оживился Шарль-Анри, – Спасибо за идею, барон.
– Я ж еще не все мозги пропил, – вздохнул Оливье, – Помню, была стена старого замка, разрушенного еще при Ришелье. Мне нет надобности говорить вам об эдикте Ришелье двадцать шестого года.
– Против дуэлей, – сказал Гугенот.
– Не только. Господин кардинал издал в том же приснопамятном двадцать шестом году `'Декларацию о снесении замков''.
– К чему ты клонишь? – спросил Рауль.
– К тому, что на наших землях был такой архитектурный объект. Построенный Бог весть когда, при Ришелье уже разрушенный. Мятежный барон де Невиль – это мой родитель – сбежал от всесильного кардинала в Испанию. Вернувшись в родные места после амнистии в обществе известного вам
Педро-цыгана, отец занялся строительством, и новый замок вырос на нашей земле. Без рвов, подъемных мостов, бойниц – по последней моде. Здесь мы пропустим годков этак десяток и перенесемся в начало сороковых, когда наследник мятежного барона слонялся по этажам, разглядывая гобелены, башенки и дико скучал. В годы моего отрочества я еще не был знаком с творчеством Франсуа Вийона, столь вами почитаемого, но чувства мои были сродни автору `'Баллады о сеньорах былых времен'' -
''Куда девался Шарлемань?''
Зато вот там, на развалинах, была настоящая жизнь! И все древние стены в разгар лета были покрыты иван-чаем. Я с ватагой сорванцов излазил все эти развалины. А на башне я забирался на самую верхотуру, рискуя сломать шею. Мы попадали в волшебную страну, а цветы иван-чая мне казались приветом от сеньоров былых времен. Как заколдованные мечи. Но, разумеется, это вздор, ребячество.
– Не ребячество, а Детство, – поправил Рауль, – С заглавной буквы.
– Можно смеяться, – сказал Оливье.
– Да нет, – сказал Гугенот, – Мы понимаем.
– Тогда еще об иван-чае, – проговорил Оливье, – Иван-чай такой цветок – в комнате сразу вянет. Помню, на матушкины именины я притащил ей здоровущий букет иван-чая и запихал в самую роскошную вазу. А матушка засмеялась и велела ''убрать этот веник''. И мне: ''Иди в парк, котеночек, нарежь мамуле розочек, если хочешь сделать приятное''. Видите, Пираты, какое у меня было трудное детство!
– Рек он, головой качая:
`'Где ты, Рыцарь Иван-чая?''
– Иронизируешь, Рауль?
– И не думаю. Детей всегда тянет в такие места, как развалины, старые башни, лесные заросли.
– И полянки, заросшие иван-чаем! – сказал Шарль-Анри, – Раз достопочтенное общество с таким благосклонным вниманием выслушало г-на де Невиля, вы позволите и мне?
– Мы слушаем.
– Недалеко от Блуа, – заговорил Шарль-Анри, – Есть один лесок. А в том лесочке есть полянка. И на полянке той в разгар лета, куда ни глянь – иван-чай. Тоже вроде волшебной страны. Мы с ребятами любили там собираться. Я имею в виду моих приятелей из коллежа. А на полянке, ближе к лесу, была такая конструкция.
Шарль-Анри взял уголек и на клочке бумаги изобразил восьмиугольник.
– Типа скамейки, поставленной на пеньки. Но я непохоже нарисовал.
Рауль перевернул бумажку и нарисовал ''конструкцию'' по провилам линейной перспективы.
– Вот – теперь похоже. В центре ''конструкции'' мы обычно зажигали костер. Там были камушки, все что надо, чтобы проводить время на природе. И несколько шалашей.
– Вигвамов, – уточнил Рауль, – Мы там в индейцев играли.
– Да, Жан говорил. Жан мне и показал полянку. Нашей компании она, можно сказать, перешла по наследству. Впрочем, наши младшие товарищи – нынешние мальчишки – нет-нет, да и наведываются на поляну с иван-чаем.
– Вот и славно, – сказал Рауль, – хоть кому-то пригодится.
– О, у вас неплохие преемники! – заявил Шарль-Анри, прижав руку к груди и склонив голову, – Уж поверьте!
– Кто бы мог подумать…
– Жан говорил, вы там на костре грибы жарили на прутиках.
– Трюфели, завоеванные свободолюбивыми индейцами.
– Да! Отчим Жана, толстый Сен-Реми, все шнырял по лесам в поисках трюфелей! Ваше ''племя'' взяло толстяка в плен. ''Жестокосердый'' Жан хотел снять с пленника скальп, но вы сжалились над бедолагой и отпустили на все четыре стороны.
– Мы содрали с толстяка богатый выкуп – корзину с трюфелями.
– Да ты, как я погляжу, тот еще сорванец! – засмеялся Оливье, – А что же толстяк? Нажаловался небось, на ''диких индейцев''?
– Как ни странно, нет.
– И вам не влетело?
– Да нет. Вот только на следующий день наш Гримо привез доски и пеньки и соорудил вышеупомянутый восьмиугольник. Мы попрятались в зарослях, но любопытство пересилило. Как я впоследствии узнал через несколько лет, телега с Гримо и нашими парнями оказалась на полянке с иван-чаем не случайно. `'Дети сидят на голой земле, жгут костры, боюсь, они простудятся'',- сказал г-н де Сен-Реми. Остальное известно. Мы очень любили нашу полянку с иван-чаем.
Нам поляна с иван-чаем
Представлялась в детстве раем.
Странно, рифмы сами лезут в голову.
– Пусть останусь без ушей,
Раем – только в шалаше! – заметил Анри де Вандом.
– Да, – вздохнул Рауль, – Рай был в шалаше.
– Интересно, в Алжире цветет иван-чай? – спросил Шарль-Анри.
– Вот уж не знаю, – сказал Рауль, – Посмотрим.
– Ах вы, ботаники несчастные! – взвыл Гугенот, – Цветочков захотели?
– Опять каркаешь? – разозлился Оливье.
– Молчу, молчу, – прошептал Гугенот.
– Да, – вздохнул Шарль-Анри, – В этом сезоне нам не видать иван-чая.
– Как своих ушей, – заметил Гугенот, – Этот сезон обещает быть весьма жарким.
– Я тебе уши отрежу, если не уймешься! – пригрозил де Невиль.
– Этому человеку, – сказал Гугенот, – Ни в коем случае нельзя читать мемуары уважаемого графа де Ла Фера, учти это, милейший Рауль. Если он начал внаглую к месту и не к месту красть фразочки Атоса, что будет, когда этот нахалюга ознакомится с мемуарами?
– ''Пустяки'', – улыбнулся Рауль, – Тоже, оттуда же. Но уж главу про амьенский погреб ты не получишь ни в коем случае, хмельная душа!
– Про амьенский погреб я и без тебя знаю от гасконца. Это теперь место паломничества. Собственно, погреба, где г-н Атос и потрясный Гримо пили две недели, уже нет.
– Неужели трактирщик разорился? – пробормотал Рауль, – Насколько я знаю, мушкетеры честно расплатились с ним.
– Трактирщик – хитрая бестия, и он еще тогда здорово наварился. А уж потом, когда в его погребок потянулись поклонники аж из-за рубежа – о наших я и не говорю…
– Из-за рубежа?
– Из веселой Англии…
– Ах да, лорд Уинтер…
– Да, лорд Уинтер сделал отличную рекламу своим французским друзьям.
– Скорее амьенскому кабатчику.
– И владелец кабачка смекнул, что, коль его заведение так посещаемо юными безумцами ''с мушкетерскими сердцами'', он сделал в погребке зал с факелами, свечами и уютными столиками. За вход – двойная плата. Предприятие амьенского трактирщика расширилось, и он сам водит любопытный народ, повествуя о тех славных временах. `'Мушкетерский погребок'' в Амьене – одна из достопримечательностей. Я там был, я там пил и очень рекомендую наведаться в Амьен.
– Наведаемся! – воскликнул Шарль-Анри.
– А меня возьмете? – спросил Ролан.
– Куда ж мы без тебя, будущий мушкетер! – улыбнулся Рауль.
– Вот там и обмоем твой мушкетерский плащ, малек, – сказал Оливье.
– Этому господину только бы за воротник залить, – покачал головой Рауль.
– ''Он и кувшин повсюду были пара'', – сказал Серж, – Все тот же Франсуа Вийон.
12. ТЕ ЖЕ И ПОМОЩНИК КАПИТАНА.
– ''Он и кувшин повсюду были пара'' – тема для дружеского шаржа, – сказал Гугенот насмешливо, – Нарисуй шарж на этого шалопая, Апеллес.
– Это я мигом! – оживился Люк, взял свою папку, достал чистый лист и коробку с углями.
– Если ты не очень устал, Люк, – сказал Рауль.
– Пустяки, – заявил Люк, – Я уже отошел. Картина все равно еще не подсохла. Ну-ка, барон, голову правее, ближе к окну. А вы чуть подвиньтесь, люди, не загораживайте натуру. Попрошу живую натуру не шевелиться.
– И долго мне так сидеть? – спросил Оливье.
– Сиди ''по стойке смирно''! – сказал Серж.
Оливье скривился.
`'Уж я тебе покажу'', – подумал Люк и взялся за рисунок.
Первыми захихикали желторотые. Вскоре на лицах всех Пиратов, с интересом наблюдавших за уверенными взмахами люкова уголька, появились улыбочки. Только Оливье не улыбался – он не видел, что рисует художник. Художник Люк Куртуа, как справедливо заметил герцог де Бофор, был романтиком. Хотя парижские шаржи Люка приводили в восторг ''золотую молодежь'', сам Люк не всегда был доволен подобными произведениями, чаще недоволен, чем доволен. Получая деньги за очередную поделку, Люк старался поскорее забыть свою натуру и проесть гонорар. Но в тех шаржах Люк передавал внешнее сходство, умело утрируя смешные черты портретируемого, не без легкой лести ''живой натуре''. Здесь все было иначе. Барона де Невиля Люк успел узнать ближе, чем случайных клиентов. Да и настроение у него было теперь совсем другое! Он уже не обслуживал богатеев, / бывало, думал: '' Слава-те, Господи, хоть кто-то попался изголодавшемуся художнику!''/ – он был своим в этой компании, одним из них, и сгрудившиеся за его спиной Пираты не раздражали его так, как толпа зевак, обсуждавшая его уличные портреты.
– Ну! – спросил нетерпеливо Оливье, – Скоро ты, Апеллес?
– Сиди, жертва! – цыкнул Люк, – Пять минут всего прошло.
– Хоть бы кувшин дали… – проворчал де Невиль.
– Потерпишь.
– Кувшин я запросто придумаю. Что-нибудь восточное…
Несколько взмахов уголька – и на листе появился восточный кувшин. Украшения на кувшине представляли перепуганную физиономию. Нарисованный Оливье устремил жадный взор на несчастный кувшин.
– Скоро ты, Апеллес? У меня уже рука затекла.
– Я заканчиваю. Остались лилии.
Люк провел еще несколько линий – и на бандане появились лилии. Он добавил прямых штрихов, прорисовывая бахрому.
– Готово! – сказал Люк, и, сняв зажим, показал рисунок своим товарищам. Пираты расхохотались.
– Апеллес, ты превзошел самого себя! – сказал Гугенот смеясь.
– Мое терпение лопнуло! – заявил Оливье, – Дайте взглянуть!
– Извольте, – сказал Люк.
– Эким уродом ты меня нарисовал, – пробормотал Оливье, – Люди, неужели я такой на самом деле?
– Апеллес тебе еще польстил, – сказал Серж.
– Это же шутка, – сказал Рауль.
– Вставь в раму и повесь в фамильной галерее, – посоветовал Гугенот.
– Да мои благородные предки из рам повыскакивают и разбегутся, кто куда, – ухмыльнулся Оливье.
– Твои благородные предки и не такое видали в той же Палестине, – сказал Рауль.
– Ты слишком добр, Рауль. Ну, за неимением конного парадного портрета…
– …генерала де Невиля, – вставил Гугенот.
– …сохраню, пожалуй,… для… потомства!
Пираты опять захохотали.
Анри де Вандом все-таки уловил за этой беспечностью и бравадой скрытую тревогу. ''Все хиханьки да хаханьки. Слишком часто они смеются. Не накликать бы беду''.
Кто-то постучал в дверь. Пираты насторожились. Смех замер.
– Заходите! – сказал Рауль.
Вошел помощник капитана, молодой де Сабле. Он приветствовал собравшихся и обратился к Раулю:
– Приятно видеть, что наши уважаемые пассажиры весело проводят время.
– Стараемся, как можем, любезный господин де Сабле.
– О! – сказал де Невиль, – Вот кого спросим! Господин де Сабле, как скажете – похож?
И Оливье, держа рисунок на уровне лица, вопросительно взглянул на помощника капитана.
