– Какая же я богиня? Великий Конде мимоходом сказал комплимент маленькой девочке, а его превратили в прозвище. Я – зареванная лахудра, вот кто я!
– Опять! Принц Конде – остроумный, галантный красноречивый вельможа, и он сказал правду! А я – косноязычный Рыночный Король, сболтнул глупость. Забудь! Ифигения… Вот и давай юной особе классическое образование! Генриетта! Сравнила! Бедняжку принцессу выдали замуж за юного негодяя в интересах союза двух великих держав.
– Разве я важнее, чем дочь Карла Первого?
– Нет, детка, – мягко сказал герцог, – Просто я хочу, чтобы ты была счастливее, чем она.
Анжелика вздохнула.
– Богинь в жертву не приносят, – произнесла она нараспев, – А богов? Приносят! Вы ошиблись, мой адмирал.
– Не понял.
– А Иисус?
– Иисус – это исключение, – вздохнул Бофор, – И он сам пожертвовал собой. Ради всех нас.
– Иисус не исключение, отец. Иисус – это идеал.
Анжелика перекрестилась, а Бофор обнял девушку, и она склонилась к нему на плечо.
– Видите, не так уж плохо получить классическое католическое образование, – прошептала дочь Бофора, – В моем монастыре меня кое-чему научили. Вот люди! Оплакивают Ифигению в театре и пляшут на свадьбе Генриетты Орлеанской. И не подумают поставить знак равенства между ними.
– Мы отвлеклись, ангелочек, – напомнил герцог дочери о главной теме их беседы.
– Я знаю, отец. Последует монолог, воспевающий вашего очаровательного, отважного, героического – какого там еще – адъютанта. Но люблю-то я не его!
Герцог расхохотался.
– Слышал я уже твою сказку про Шевалье де Сен-Дени.
– Почему сказку! – воскликнула Бофорочка, – Отец! Вы многого не знаете о нас.
– Чего это я не знаю?
– Про меня и Шевалье! Вы думаете, я просто так дала такую клятву? А вы ее подтвердили! И все – свидетели!
– Да, – кивнул Бофор, – и что же?
– Вы толкаете меня к предательству!
– Вовсе нет.
– Объяснитесь, – потребовала Бофорочка. Герцог уже хотел было назвать настоящее имя Шевалье де Сен-Дени, но его насторожила одна из реплик дочери.
– Сначала я хочу выслушать твое объяснение. Что это ''многое'', чего я не знаю о тебе и этом твоем Шевалье?
Бофорочка смутилась. Герцог взглянул на ее мечтательные глаза и встревожился не на шутку.
– Не знаю даже, как сказать, – смущенно начала Анжелика, – Он… и я… в ту ночь… Вам не понять… но вы не можете принудить меня к замужеству с другим, после того, что было между нами.
Бофор подпрыгнул на месте и схватил девушку за руку.
– Что ты натворила? Ну-ка, выкладывай! Говори правду, как на исповеди!
– Разве любовь – это грех?
– Говори, потаскушка!
– Я не потаскушка! Не смейте так говорить, или я ничего не скажу!
– Прости, погорячился. Итак?
– Мы целовались!
Бофор облегченно вздохнул и расхохотался.
– И все? – спросил он, отсмеявшись, – Я знаю.
– Разве я вам говорила?
– Что за дуры влюбленные девчонки! Ты разоткровенничалась еще, помнится, в Париже. И в Тулоне предавалась воспоминаниям об этих… гм… сладких ощущениях.
– Но отец! Мы целовались по-взрослому! По-настоящему!
– Взасос, – уточнил герцог.
– Так, как вы с госпожой де Монбазон, – уточнила в тон ему дочка.
– А подглядывать нехорошо! – Бофор погрозил пальцем.
– А я никому ничего не говорила! Хотя дети многое замечают. Так вы поняли?
Она мечтательно улыбнулась.
– И у нас… Со стороны, наверно, очень красиво было… Я всегда мечтала о таких красивых и нежных поцелуях.
– С тех пор, как выследила меня с госпожой де Монбазон, вредная девчонка?
– Раньше еще, – заявила вредная девчонка, – Так, как целуются взрослые, я видела на Вандомской охоте.
– Вот уж это враки! – возмутился герцог, – До поцелуев ли мне было на охоте!
– А разве я сказала, что видела вас? Уединившийся охотник со своей амазонкой были вовсе не вы, а ваш любезный друг, граф де Ла Фер, а его даму мы имели счастье принимать на борту ''Короны''.
– Ты была ужасным ребенком, как я погляжу! – проворчал герцог, – Сущая чертовка!
– И ангелочком только прикидывалась? – спросила ''чертовка'' со вздохом.
– Просто маленькая стервочка! И я поскорее сбуду тебя с рук: пусть муж с тобой мучается. С меня довольно!
– У вас своеобразный юмор, батюшка. Но я еще не все сказала про Шевалье.
– Как? Было еще что-то?
– Я в другом смысле! Ведь Шевалье де Сен-Дени с тех пор так и не появился. И я очень боюсь, что его убили. Или в тюрьму посадили.
– Его не убили, – усмехнулся Бофор, – Могу поклясться хоть на кресте, хоть на Библии, что твой Шевалье жив, здоров, свободен и прекрасно себя чувствует, потому что он не кто иной как…
Бофор опять собрался назвать настоящее имя Шевалье. Если что-то и было между ними – пара поцелуев, а она вообразила, глупышка, этакую пламенную страсть, этакую роковую любовь, пора открыть ей глаза и вернуть к реальности.
Но девочка нарушила этикет, перебив отца:
– Вы же не знаете, отец, какая угроза висит над нами!
– Больше не висит, надеюсь, – заявил герцог, вспоминая сегодняшнее приключение, – Что же натворил твой разлюбезный Шевалье?
Она приступила к своему рассказу.
…
– … И тогда, – говорила Бофорочка, – я выхватила из-под подушки его пистолет. Я уже говорила вам, отец, что мы надеялись вырваться из этого ужасного дома, не причиняя моим похитителям серьезных увечий и остаться невредимыми. Так и случилось, и все-таки… Нет-нет, я вовсе не собиралась стрелять в них! Мне бы передать пистолет его владельцу! Я знала, что и он никого не застрелит, только припугнет. Но как передашь, если между ним и мной вооруженные злодеи, идет бой, звенят шпаги, он – один против всех, и мне к нему не пробиться. А стрелять по-настоящему я стала бы только в том случае, если бы моего единственного защитника задели вражеские шпаги. Но он очень ловко от них увертывался, парировал все удары, и я надеялась, что мы выпутаемся из этой истории. Я верила в него! Всем сердцем! И я молилась за него! Всей душой! А тут как на грех, Филипп Орлеанский, брат короля, стал отнимать у меня пистолет! Я изо всех сил сжимала рукоять. Месье мог застрелить его, понимаете? И ему, Филиппу, ничего бы не было за это! Кто посмеет осудить брата короля! Филипп вцепился в мое запястье своими длинными ногтями… Они у него длиннее, чем у женщины и такие острые!… А ведь я просила их, чтобы они пропустили нас, дали нам уйти с миром. Я клялась, что никто не узнает о существовании тайного притона, где брат короля со своими фаворитами предается… запретным порокам. Но они… я им угрожала… я… ой, забыла, как это слово называется… на ''б''. Это слово еще довольно часто употребляют ваши офицеры…
– Блевать? – ляпнул косноязычный герцог.
– Фи! – поморщилась Бофорочка, – Ну что вы! Нет, конечно… Но, похоже… как это действие называется… из головы вылетело…
– Слово на букву ''б'', которое часто употребляют мои офицеры? – пробормотал Бофор, – Но ведь не… таких слов не должно быть в твоем лексиконе! Я даже не представлял, что ты знаешь такие слова.
– Нет, смущенно сказала она, – Хотя я понимаю, что и то и другое, вами не названное действие, входят в ''добродетели'' ваших львят. А! Вспомнила! БЛЕФОВАТЬ! Я БЛЕФОВАЛА!
– О да, это они умеют, – усмехнулся герцог, – Что же Месье?
– Ах, отец, он такой урод! Он расцарапал мне все запястье своими когтями! И глаза у него были красные, как у вампира… Я была сама не своя от ужаса… А он мне еще и руку выворачивал. Просто изверг! Живодер! Палач настоящий! Это опрокидывало все мои представления о том, как должен вести себя благородный человек. И я закричала что-то вроде: ''Больно же, гад, отпусти меня!''
И, когда Шевалье де Сен-Дени увидел все это, он… влепил Месье такую затрещину, что тот отлетел на несколько шагов.
– Он ударил брата короля? – тревожно спросил Бофор.
– Это из-за меня, отец! Он защищал меня! Клянусь, у него это вышло против воли! Я во всем виновата! Скажите, разве это – преступление?
– Я не могу быть объективным, моя девочка. Пожалуй, и я не удержался бы, если бы увидел тебя в руках этого поганца. Но я твой отец. И все же… когда речь идет о принце крови, это не является смягчающим обстоятельством.
– Значит, Шевалье, по нашим законам, все-таки преступник? Значит, мужчина не имеет права защищать женщину? А коронованным злодеям все позволено? Любое насилие, любое зверство? Разве можно после этого считать, что у нас цивилизованная монархия?!
– Он принц. Он брат короля. Разве ты не понимаешь?
– Этот принц – гомосексуалист, грязный извращенец!
– И все же он принц, – вздохнул герцог.
– Я не понимаю! Неужели вы осуждаете Шевалье де Сен-Дени?
– Я? Да нет же! Я думаю, как выручить вас. Как помочь вам. Уточним детали.
– Вы думаете, этому делу дадут ход? Я поняла, Месье очень боится, что Людовик узнает о его грязных забавах. Людовик сам извращенцев терпеть не может.
– Подстраховаться не мешает, – заметил герцог, – В нашем-то славном королевстве так легко угодить за решетку, так легко потерять голову. Скажи, лицо твоего Шевалье все время оставалось под маской?
– Да. Все время.
– Он ничего не говорил?
– Нет. Ни слова. Они могли узнать его по голосу? Значит, он из высшего света, и вы его хорошо знаете? И отказываетесь сообщить мне, кто он на самом деле? И вам не стыдно так меня мучить?
– Я спросил тебя…
– Нет, отец, он все время молчал.
– Хорошо. И вы там ничего не оставили? Никаких улик?
– Оставили, – прошептала Анжелика, – Платок, которым он замотал обломок своего клинка.
– На платке были инициалы? Герб? Вензель?
– Я не помню. Кажется, была какая-то вышивка. Де Лоррен протянул платок Месье – у того кровь потекла из носа.
– После затрещины, полученной от твоего героя?
– Да, – проговорила Бофорочка, – Но, папочка, это же только в театре бывает, что платок приводит к смерти и служит обвинением. В ''Отелло'', например.
Бофор опять мысленно выразил сожаление, что его молоденькая дочь так осведомлена о том, что ''бывает в театре''.
А она продолжала:
– Зато я спасла очень важную вещь – шпагу. Хотя бы и сломанную. Сантиметров двадцать от рукояти.
– О шпаге мне ведомо, – вздохнул герцог, – Хорошо, хоть на это ума хватило. А как реагировали сообщники Месье на оплеуху?
– Все ужаснулись. Замерли. Да и сам Шевалье замер не секунду, как бы не веря, что это случилось. А потом де Лоррен сказал, на этот раз вполне серьезно, без своей обычной гадкой усмешки: ''Вам лучше застрелиться на месте, молодой человек. Мне даже представить страшно, что с вами теперь сделают''. А что с ним могут сделать, если поймают? Неужели казнят?!
– Действия Шевалье де Сен-Дени по законам монархии могут расцениваться как оскорбление величества, а это смертный приговор.
– Но нам удалось убежать! Он закрыл дверь снаружи, а ключ потом выкинул в Сену. Он почти нес меня на руках, я пришла в себя только на берегу Сены. А остальное вам известно, – вздохнула Бофорочка.
– С вами не соскучишься, милые детки, – проговорил Бофор. У герцога после исповеди дочери пропало желание открывать настоящее имя ее спасителя и организовывать свадьбу на корабле ''Корона''.
11. СЕБАСТЬЕН ДЮПОН, КОРАБЕЛЬНЫЙ ВРАЧ.
Расскажем теперь, что происходило с остальными нашими героями…Когда все убедились, что Анри и Рауль оба невредимы, их встретило оглушительное ''Ура!!!'' Народ ликовал. Бофор обнял обоих одновременно. А потом взял на руки Анри и унес в свое помещение. В этот момент Бофор не думал ни о чем, отцовское чувство оказалось сильнее разума. Капитан ''Короны'' подошел к Раулю с протянутой рукой.
– У меня нет слов, виконт! – восхищенно сказал капитан, пожимая руку виконту.
– У меня тоже нет слов, капитан, – ответил Рауль c грустной усталостью.
Но тут на него набросились друзья. Рауль принужденно улыбался, отвечая на их шутливые приветствия.
– Постойте, – остановил он их, – Отпустите меня. Мне надо сказать несколько слов нашему капитану. Господин капитан!
Ришар де Вентадорн обернулся.
– Господин капитан, – повторил он, – приношу вам свои извинения за то, что я превысил полномочия и позволил себе отдать команду вашим матросам. К этим чрезвычайным мерам меня вынудили столь же чрезвычайные обстоятельства. Надеюсь, вы не в обиде на меня? Честь имею.
И поклонился.
– Господин виконт, – столь же учтиво сказал капитан, – Какая может быть на вас обида, помилуйте? Вы действовали как профессионал…
– …Высшего класса! – вставил языкастый матрос.
И все засмеялись.
– Но довольно любезностей! – воскликнул Оливье, – Друзья мои, пойдемте выпьем за нашего героя!
– Хо! ''Куда я только не взберусь!'' Помните девиз Фуке? – захохотал Серж, – Возьми это своим новым девизом, Бражелон, тебе он больше подходит!
И по команде Сержа Пираты возопили: ''Куда я только не взберусь!'' Рауль вздохнул и отреагировал на выходку приятелей мягкой меланхолической улыбкой. Капитану бросилась в глаза неестественная бледность его лица. А приятели все зазывали Рауля на пирушку.
– Простите, что нарушаю ваши планы, но у меня чертовски болит голова.
Компания взвыла. Но Рауль не поддавался на уговоры.
– Я вынужден отказаться, – упрямо сказал он, – В другой раз. У меня действительно болит голова.
Гримо встал подле своего господина.
– Вам не ясно, что ли, молодые люди? – заворчал Гримо, – Идемте, мой господин, идемте, а то они вас в покое не оставят.
– Каков мошенник! – хмыкнул де Невиль.
Старик обернулся и сделал грозную гримасу. Пираты захохотали. Де Невиль сделал движение, чтобы утащить приятеля в свою компанию. Но Гримо скрестил руки и энергично затряс седой головой.
– Я пришлю к вам нашего врача, господин виконт! – крикнул капитан. Рауль махнул рукой, сделав жест, означающий ''не стоит беспокоиться''.
– Ну вот, – вздохнул Гугенот, – Старая нянька утащила нашего героя.
– Старый черт!
– Злыдень! х х х
Рауль вошел в свою каюту и повалился на постель.
– Я дьявольски устал, – простонал он, – Гримо, не пускай ко мне никого.
Гримо выразил полное согласие с таким благоразумным решением.
– Не все ж с этими сорванцами пьянствовать, – ворчал старик, – Так и спиться недолго. Лягте отдохните лучше.
– Именно так я и сделаю, – сказал Рауль, – Поваляюсь впрок, пока есть возможность побездельничать.
Он разделся и завалился в постель.
''Что-то с ним не так'', – подумал Гримо с тревогой. Он взглянул на хозяина – тот лежал с закрытыми глазами.
– Кто бы ни пришел – я сплю!
– Во-во, – поддакнул Гримо, – Так всем и скажем.
Гримо пристроился у окна и стал смотреть на море.
– Гримо, платок скорее! – закричал Рауль.
– Что с вами?! – вскрикнул перепуганный Гримо.
– Да ничего, пустяки, – пробормотал Рауль, зажимая нос платком, который Гримо поспешно подал ему, – Что ты всполошился, старина?
От кровотечения из носа не умирают.
– С вами же никогда такого не было, – ворчал старик, стаскивая перепачканную рубашку, – Что за напасть!
– Привыкай ко всяким ужасам, Гримо, – сказал Рауль, – Это еще цветочки. Что-то я не слышу твое о-хо-хонюшки!
– Ну и шуточки у вас последнее время, господин Рауль! – не выдержал Гримо. Он вздохнул, и, намочив салфетку холодной водой, подал хозяину.
– Запомните на будущее, – заметил Гримо, – В таких случаях надо приложить к переносице что-нибудь холодное.
– Думаешь, это повторится?
– А я почем знаю? – буркнул Гримо.
– Уже было, – вздохнул Рауль, – Может быть, это предупреждение. Знак свыше. А может, возмездие.
– Я вас не понимаю. Что за чушь вы несете?
– Тебе не нужно меня понимать. Зато я сам на этот раз прекрасно себя понимаю. х х х
Полные слез глаза Анжелики де Бофор. Брат короля. ''Ой! Мне же больно, отпусти меня, живодер!''…Кровь на лице принца крови… и освобожденная Бофорочка… х х х
– Кажется, прошло.
– Ну и слава Богу, – обрадовался Гримо.
В дверь постучали. Рауль сделал запрещающий жест, затряс головой.
– Я сплю! – прошептал он.
Гримо открыл дверь. Вошел скромно, но элегантно одетый человек лет сорока с небольшим саквояжем.
– Меня прислал господин капитан, – сказал посетитель и представился, – Себестьен Дюпон, корабельный врач. Где больной?
''Так вот ты какой, знаменитый док Дюпон, гроза флагмана'', – подумал Рауль.
''Так вот ты какой, Пиратский Вожак, малыш Шевретты'', – подумал доктор. До сих пор они раскланивались издали.
– Мнимый больной, – отозвался Рауль, – Я здоров как бык.
– Посмотрим, посмотрим, – сказал Дюпон, – Если человек вашего возраста средь бела дня лежит в постели, что-то тут не так.
Гримо нахмурился, пораженный совпадением его мыслей и высказыванием врача. Но он решил вставить словечко.
– У моего господина сегодня был трудный день,- заметил Гримо.
Трудный! Не то слово! Сначала стукач, потом обаранившийся де Невиль, и злосчастный Анри де Вандом.
– У вашего господина все дни трудные, как я погляжу, – улыбнулся Дюпон.
– Я просто хочу побыть один.
– Господин виконт, я же был на палубе со всеми и собственными ушами слышал, как вы жаловались на головную боль. Я и пришел, чтобы помочь вам. Я полагаю, что вы просто переутомились. Но капитан наш очень встревожен. Так на что вы жалуетесь?
– Я ни на что не жалуюсь, господин Дюпон. Передайте капитану, что я очень признателен ему за заботу, но вы напрасно беспокоились, я не нуждаюсь в ваших услугах. Гримо, поблагодари господина Дюпона за визит.
Он сделал жест – заплати, мол. Это была и просьба удалиться. Но от Дюпона не так-то просто было избавиться.
– Понимаю. Вы хотите, чтобы я ушел. Но я должен дать отчет капитану о вашем состоянии.
– Начинается, – вздохнул Рауль, – Уже врачи зачастили. Следующий будет священник, потом гробовщик.
– Гробовщик на море? – хмыкнул Дюпон, – Пожалуйте ручку, сударь.
Гримо подошел поближе.
– Пульс в норме, – сказал врач.
– Я же говорил, любезный господин Дюпон. И не мните, пожалуйста, так мой бедный живот. Я не жалуюсь ни на пищеварение, ни на почки, ни на что!
– А это что? – спросил врач, показывая на перепачканный платок.
– Ничего особенного, – сказал Рауль насмешливо, – Вы поняли, уважаемый господин Дюпон – ничего особенного!
– Но у вас глаза покраснели.
– Это от ветра.
– И лицо бледное.
– Залезьте сами на высоту больше пятидесяти метров, я посмотрю, какой вы будете румяный! Что вас интересует? Язык вам показать? Извольте!
– Вы можете не паясничать, господин виконт?
– Не могу, – все так же насмешливо ответил Рауль, – Меня весьма забавляет эта сцена, господин Эскулап! Ничего не произошло! С чего переполох? Это сейчас, пока мы еще в пути. Что будет, когда начнется война с арабами? Вы и ваши коллеги будете щупать пульс нам после каждого выстрела? Прописывать слабительное после каждой вылазки? А кровопускание нам устроят господа мусульмане, у них это лучше получится, чем у ваших клистироносцев.
– Ох, виконт, – вздохнул Дюпон, – Что за глупости вы говорите! У вас превратное понятие о медицине. Вы судите о людях моей профессии по комедиям достопочтенного господина Мольера. Неужели вы полагаете, что мы лечим своих пациентов только клистирами и кровопусканиями?
– Нет, – нахально сказал Рауль, – Вы еще слабительное даете своим жертвам. Ваша слава, док, идет впереди вас!
– За все гадости, что вы мне наговорили, вы, право, заслужили изрядную долю слабительного.
– Или приличный клистир, не так ли? Но, почтенный господин Дюпон, я вам не дамся живым! – воскликнул он патетически, утрируя трагический тон актеров той эпохи.
Дюпон улыбнулся.
– Да перестаньте ерничать! Жаль, что у вас такое предубеждение к медикам.
– Да я вовсе не знаю медиков. Просто я не прибегал к помощи ваших коллег. Если когда и болел, то само проходило. Если и были какие царапины, заживало как на собаке. А то, что сужу поверхностно, не обижайтесь. Скажите спасибо… Мольеру…
Он чуть не ляпнул ''Коклену де Вольеру'' – так в последний раз назвал Мольера Портос, вострженно описывая феерическое празднество в Во, и Рауль сначала не понял, о ком идет речь, но после пары наводящих вопросов сообразил, что Портос исковеркал Мольерову фамилию, и чуть не засмеялся, хотя ему тогда, право, было не до смеха. Но глупость привязывается, и, если речь заходила о Мольере, так и хотелось повторить портосовский ляпсус. Но ''Коклена де Вольера'' заценил бы Д'Артаньян, господин Дюпон такую шутку не поймет и сочтет его совсем дураком.
– Скажу спасибо. Впрочем, я уже говорил ''спасибо'' ему лично.
– Вот как? А я думал, вы обозлились на него. Здорово он высмеивает вашего брата!
– Ничуть. Мольер высмеивает то, что составляет позор моей профессии. Шарлатанов с клистирными трубками, выкачивающих деньги из богатых профанов. Я же окончил медицинский факультет Сорбонны, стажировался в Отель Дье, и видел столько несчастных и отверженных, еще будучи совсем юнцом, помоложе вас, пожалуй. Мне доводилось приходить на помощь дуэлянтам.
– О! Врач на дуэли – это серьезно.
– Мне приходилось оказывать помощь раненым во время боев в Париже в эпоху Фронды, но даже не это повергло меня в ужас, а болезни, которые порождены нищетой и голодом. Но зачем я вам говорю все это?
– Извините, – серьезно сказал Рауль, – Меня иногда заносит.
– Да меня тоже заносит. Я не люблю, когда профанируют мое ремесло. Вам ведь тоже неприятно, когда высмеивают военных?
– Если смешно, я смеюсь. Кстати, о Воль… о Мольере!
''Мы с ним познакомились в армии: в то время маркиз командовал
КАВАЛЕРИСКИМ ПОЛКОМ НА МАЛЬТИЙСКИХ ГАЛЕРАХ''.
– ''Смешные жеманницы''? Помню, как все смеялись до упаду, включая короля.
– Да. Весело было. Не то, что весело – умора! Знаете, док, в моей профессии свои проблемы, но вы правы – одно дело – здоровый юмор, а другое – злобное зубоскальство. И мы сойдемся на том, что Мольер – не злобный зубоскал.
– О нет! – сказал Дюпон, – Мольер – первый юморист Франции.
– ''Истинно ученые и истинно мужественные люди еще ни разу не были в обиде на комедийного Доктора или Капитана'', -процитировал виконт с улыбкой, – Это из предисловия к ''Смешным жеманницам''.
– Я знаю, – кивнул доктор, – Может быть, теперь вы будете со мною более откровенны? Скажите, я могу с полной ответственностью сказать капитану, что с вами все в порядке? Если я сейчас уйду, вы сможете заснуть спокойно?
– Что вы, док! Мне и ночью-то не заснуть, тем более средь бела дня.
– И обед вы сегодня пропустили.
– Увы! Дела! И еще – пора приучаться к спартанской жизни, док. Вы полагаете, у нас во все время экспедиции будут такие деликатесы? Отнюдь, прошу поверить на слово как профессионалу. Когда начнется заварушка, будем рады стаканчику вина и корочке хлеба.
– Теперь мне более менее ясно, – сказал Дюпон. Он достал из саквояжа флакон, накапал несколько капель в стакан, разбавил водой и подал Раулю.
– Выпейте это.
– Надеюсь, не слабительное?
– Вовсе нет. Это поможет вам успокоиться и заснуть.
– Ваше здоровье, док!
– Вот так-то лучше.
Себастьен Дюпон был сведущим в медицине человеком. Поговорив минут пять ''за жизнь'', он заметил, что капли начали действовать и тихонько вышел, поманив за собой Гримо. Старик последовал за ним.
12. ПОГОВОРИЛИ.
''Вот и поговорили'',- подумал Бофор, сидя подле спящей дочери. Девушка сжимала руку герцога. Она заснула незаметно, и задумавшийся Бофор не заметил этого в первую минуту. А адмиралу было о чем подумать, и мысли его были невеселые. Все его планы рушились. Вот и не верь приметам.
Женщина на корабле приносит несчастье.
Бофор перешагнул через эту примету, счел ее суеверием. А беда была не за горами, она поджидала их всех. И беда эта не последняя. Напасти посыпятся на них, как волны на палубу во время шторма. Одна уже обрушилась. Продолжение следует. Мы сядем на мель. Начнется шторм, посильнее первого. Мы собьемся с курса. Мы вовсе потонем. И все потому, что старый осел Франсуа де Бофор уступил просьбе своей обожаемой дочурки.
''Да, старый осел, – ругал себя Бофор, – Осел, больше никто. Проявил слабость. Не захотел расставаться с девочкой. На что ты надеялся, кретин, когда поддался на ее уговоры? Хотел, чтобы все были счастливы. И вот к чему привели эти благие намерения. Все несчастны, и он – самый несчастный из всех. Да. Несчастнейший из смертных. Детки наделали глупостей, заварили кашу, а я должен найти выход. Дочка правильно сказала: ''Вы в ответе за всех нас''.''
''Ужасно!'' – пробормотал герцог и постарался одернуть себя.
''А что, собственно, я ною, какая такая беда? Вот тут рядом живая и невредимая моя дочь. Она преспокойно спит, а могла бы… заснуть навеки. Главное – мы все живы. Сейчас главное это. А дальше… Что будут с нами потом? Вот давай и поразмыслим, сударь, что же делать. Какую позицию занять''.
– Рауль! – закричала Бофорочка, – Держи меня крепче! Что это с нами? Мы падаем или мы летим?!
''Бедняжка, ей снится кошмар. Ей снится, что они сорвались с вантов. О, я помню свои кошмары накануне бегства из Венсенского замка! Только мои кошмары снились мне ДО. А у нее все позади''.
– Проснись, крошка, проснись, моя девочка!
– Ах, это вы… – вздохнула Анжелика, открывая глаза.
– О! Я, кто же еще? Ты, похоже, разочарована? Тебе снился кошмар, я и поспешил разбудить тебя. То был сон. Только сон. Рауль спас тебя.
– Я знаю. Только мне не кошмар снился… Мы летели… и оказались в каких-то мягких облаках… на седьмом небе…
– Ну тогда, – вздохнул герцог, – Извини, что потревожил твой сон.
''Ишь ты, вот что ей снится! В объятиях Рауля на седьмом небе! А на меня смотрит с обидой, что прервал ее грезы. Вот, так и будет. Она уйдет с этим мальчишкой, это случится когда-нибудь. Может быть, поэтому я и не решился сказать ей правду''.
Бофор вздохнул, кусая усы. ''Эх, ребятки, – мысленно обратился он к Анжелике и Раулю, – Не ожидал я от вас такого. Никак не ожидал. Но, что бы ни случилось, я вас не дам в обиду. Я отведу от вас все дамокловы мечи и молнии всех на свете громовержцев. А сейчас не будем паниковать понапрасну.
Ваши враги остались там. Но мы-то, дьявольщина, мчимся на всех парусах к новым врагам. А вот об этих бездельниках, герцог, думать пока еще рано. Подумаем о врагах и друзьях, оставшихся во Франции. Ситуация такова: спасая мою дочь от высокопоставленных преступников, Рауль нечаянно ударил по лицу брата короля. К счастью, на нем была маска, и имени его они не знали. ''Нечаянно? -спросил себя герцог, – А не самого ли Людовика ударил Рауль в лице его брата? Как вызвал Сент-Эньяна, направляя вызов королю''. И тут же Бофор одернул себя. По рассказу Анжелики, принц обращался с девушкой так жестоко, что нормальный человек не выдержит и вмешается. Значит, люди принца, придворные – ненормальные? Получается, так. Ни один нормальный человек не сможет спокойно смотреть, как женщине выворачивают руки. Порыв Шевалье был понятен Бофору. И таинственность, с которой действовал Шевалье, он оценил, ибо сам обожал тайны.
И все было бы не так плохо, если бы не поспешная, опрометчивая клятва Анжелики. Она выдала его невольно этой клятвой. Кто ее тянул за язык? Она, что ли, хотела сказать всему высшему обществу – не рассчитывайте на меня как на выгодную партию для всяких ваших кузенов, племянников, детей и внуков – мой выбор сделан! А я мог опровергнуть ее слова, обратить все в шутку. Но – подтвердил. Хорошо, на балу были только наши. Но слухи о странной клятве дочери Бофора, конечно, пошли. И дошли до ушей наших врагов. Так всегда было, так и будет. Узнали наверняка и участники этой истории. Вот мы и попались. Мышеловка захлопнулась. Враги узнали о том, что дочь Бофора поклялась выйти замуж за своего спасителя с вымышленным именем Шевалье де Сен-Дени. Я, Франсуа де Бофор, благословил этот союз.
А дальше, если бы события разворачивались так, как я задумал вначале, как уже было согласовано с Атосом и Шевреттой – моя дочь выходит замуж за их сына. Я торопил события и подталкивал девочку к этому шагу. Чего тянуть? Обвенчаем ребяток на корабле – и семь футов под килем!
Но после рассказа Анжелики мой гениальный проект неосуществим. Увы! Моя дочь получит мужа, но этот шаг выдаст мальчишку с головой. Вот какая дрянь получается. Ибо меня, Бофора, честнейшего человека Франции, знают как человека слова. Человека, человека – балда я косноязычная! Все шло так хорошо, и такой жестокий облом! Замаскированный Шевалье де Сен-Дени, спасший герцогиню де Бофор – поди его найди! – и всем известный Рауль де Бражелон – одно и то же лицо. А король и так обозлен. Впрочем, его тоже не поймешь. Куда ветер подует. Все это дело с Сент-Эньяном и Лавальер мы бы замяли, Людовик был бы только рад такой развязке. Он все-таки не может игнорировать общественное мнение. А общественное мнение за Рауля. ''Молодец, мальчик, моя школа'', – это Конде. Но вот еще и эта история как назло! Как же после этого он может жениться на моей дочери? Это равносильно признанию в преступном подвиге. В героическом преступлении. Потому и на бал не явился, и не стал продолжать знакомство со спасенной девушкой – уже под своим настоящим именем. А она, бедненькая, мучается и думает, что Шевалье забыл ее. А Рауля я расспросить не могу. Надо было сразу. По горячим следам. Упустил время. С чего это вдруг я начну выяснять, как далеко зашел господин де Бражелон в своих отношениях с моей дочерью? Как я могу просить его припомнить обстоятельства, при которых он нанес удар брату короля? Его лучше не дергать лишний раз. Парню и так досталось. Пусть успокоится.
