«Но в любом случае надо отсюда уезжать, разве не так? – подумал Виктор. – Да, нужно уезжать и увозить Катю. Андрей погиб, Вика тоже, в этом нет сомнений. Следующий Серега. За одну ночь… Пусть хоть Катя спасется…»

– Витя, так мы едем?

Виктор кивнул. Он принял решение. Все будут довольны. Только бы не застрять по дороге. Если этого не случится, то все будут просто очуметь как счастливы. Он довезет Катю с Сергеем до шоссе и выйдет из машины. Катя справится. Вдвоем со старым сморчком они доставят Сергея в больницу. Живого или мертвого – это уж как повезет. Да, это просто отличное решение. Они уедут, а он вернется сюда. Придется основательно прогуляться, но это только пойдет ему на пользу. В последнее время было слишком много сидячей работы.

– Да, Катенька, едем… Тебе придется сесть назад, поддерживать Сереге голову. Тряска будет нехилая… Сережа, Сережа, ты меня слышишь? Продержись еще немного, мы едем в больницу.

Сергей облизал сухие губы и едва покачал головой:

– …на нет… – из горла вырывался свистящий шепот, и слов было не разобрать.

– Не валяй дурака, тебе срочно нужно в больницу… Катя, придержи его.

Сергей что-то прошептал, но Виктор уже вылез из машины и ничего не слышал. К нему тут же метнулся старик, простоявший все это время, положив обе руки на крышку капота, будто собирался остановить машину, если попытаются уехать без него.

– Вы возьмете меня? – захныкал он, хватая Виктора за рукав. – Не бросайте меня, пожалуйста. Я не переживу, если вы меня здесь оставите…

Виктор вырвал руку из цепких пальцев учителя.

– Вот кто не переживет эту ночь, так это мой друг, – резко сказал он. – Благодаря тебе… Черт с тобой, садись вперед. Но упаси тебя господь вякнуть хоть слово, пока мы едем.

Старик буквально влетел на переднее сиденье. Виктор сел за руль, пристроив двустволку между ног. Ружье немного мешало, но доверять его старику было бы глупо. Повернув ключ, Виктор с облегчением услышал ровное урчание двигателя. За последние несколько часов это был самый замечательный звук, который доносился до его слуха.

– Ну что, – сказал он. – Все готовы? Тогда поехали.

«Девятка» послушно покатилась вперед. И этой послушности хватило метров на пятьдесят. Потом мотор вдруг несколько раз чихнул, машина сделала пару судорожных рывков и встала. В салоне стало очень тихо. Смертельно тихо.

– Что же это с тобой, родная? – пробормотал Виктор, без всякого толку вертя ключ в замке зажигания. – Ничего не понимаю…

Но все было более чем понятно. Он убедился в этом, когда взгляд упал на датчик топлива.

– Витя, что случилось? Мы сломались?

– Бензин кончился… Ничего не понимаю, было ведь полбака, – растерянно сказал Виктор.

И тут его осенило.

«…на нет», – бензина нет, вот что пытался сказать Сергей. Бензина, черт его дери, нет! Само собой, чем-то ведь нужно было облить стены домов.

– А в канистре? В канистре есть?

– Я, конечно, посмотрю, но думаю, что там тоже пусто. Весь бензин, похоже, ушел на растопку.

Катя на секунду замолчала, а потом неожиданно расхохоталась.

– Господи, ну конечно! Чтобы нас так запросто отпустили отсюда! Как бы не так! Какая же я дура! Поверила, что все кончилось. Господи, ну умора-Бензин пошел на растопку! Бензин на растопку!

Постепенно хохот перешел в рыдания.

Виктор толкнул дверцу машины и вышел. Нужно проверить канистру в багажнике. По дороге он заглянул под днище – так и есть, бензопровод оказался перебит, и весь бензин просто вытек на землю.

Канистры в багажнике не было. Виктор не сомневался ни секунды, что она, пустая, валяется где-нибудь в кустах, рядом с одним из пылающих домов. Он открыл Катину дверь и сказал:

– Мы никуда не едем, Катя. Пересядь пока на водительское место. Мне нужно поговорить с Серегой. Ты бутылку виски достала? Где она?

– Как это не едем?! – взвизгнул старик. – Мы не можем…

– Я вас предупредил насчет болтовни, – отрезал Виктор. – Еще одно слово, и отправитесь гулять в лес.

Старик осекся. Он с ненавистью посмотрел на Виктора, потом, видя, что это не действует, отвернулся к окну и нахохлился. Виктора это больше чем устраивало. То, что предстояло ему сейчас сделать, требовало сосредоточенности, а соответственно – тишины и относительного покоя.

Виктор сел рядом с Сергеем, осторожно положил его голову себе на колени и открыл бутылку «Джонни Уокера». Виски обжигающей струйкой пробежало по пищеводу и плюхнулось в желудок.

– Ты успокоилась, Катюша? – спросил Виктор. – Хочешь глотнуть?

– Да, хочу, – ответила девушка. – Напиться сейчас не помешает… Только вряд ли получится.

– Дай потом учителю бутылку. Слышите, Макаренко? Выпейте, станет полегче. Но сделайте одолжение, хлебайте молча.

Виктор посмотрел на Сергея. Волосы налипли на мокрый от пота лоб, полуприкрытые веки мелко подрагивали, дыхание было частым и прерывистым. Без всякого медицинского образования было ясно, что дела идут не очень хорошо. Кровь продолжала сочиться сквозь бинт. Виктор понял, что для Сергея, похоже, так все и закончится – посреди горящей деревни, на заднем сиденье старенькой «девятки». Вовсе не тот конец, которого можно желать.

Но острая жалость, которую он почувствовал в этот момент к другу, не должна была помешать ему сделать то, что нужно.

– Сергей, – тихо позвал он. – Сережа… Ты слышишь меня?

Сергей слабо пошевелился и открыл помутневшие от боли и действия таблеток глаза.

– Сережа, это ты поджег деревню?

– Не… знаю… Не помню… – прошелестел Сергей. – Ни… Ничего не помню… Больно.

– Дайте сюда виски, – Виктор протянул руку к учителю.

Тот безропотно отдал бутылку и снова уставился в окно.

Виктор поднес горлышко к губам Сергея.

– Выпей, Серега. Сделай глоточек…

– А ему не вредно? – обернулась Катя.

– Уже нет.

Она все поняла. Отвернулась, не проронив ни слова, только чуть дрогнули губы.

Спиртное сотворило маленькое чудо. Взгляд у Сергея стал более осмысленным, дыхание выровнялось, даже смертельная бледность, покрывавшая лицо, сдала ненадолго позиции, уступив место робкому румянцу.

– Ну, полегче? – Виктор вытер ладонью мокрый лоб друга.

– Да… Немного. Спасибо. Что со мной? Я умираю? Рана серьезная?

– Все с тобой будет в порядке. Рана пустячная, просто болезненная… Сереж, деревню ты поджег?

– Я не знаю, честно… Ничего не помню, Витек… Я ждал вас дома. Мы поссорились с Викой. Я уехал… Вы опаздывали, и я волновался… Поехал посмотреть, не случилось ли чего. По дороге выпил. Все, больше ничего не помню. Правда. Темнота.

Было видно, что каждое слово дается ему с трудом, и Виктор почувствовал себя палачом. Но тот парень, который недавно проснулся в нем, отлично знал, что сентиментальность – верный путь в могилу.

– Постарайся вспомнить, Сережа. Это очень важно, понимаешь. Откуда ты знал, что в машине нет бензина? Бензопровод… Это ты? Ну, напрягись, прошу тебя.

– Витя, мне больно! Я ничего не помню, как ты не понимаешь? Я сначала тебя не мог узнать… Не знаю, что со мной.

– Ты никого не встречал по дороге? Ты ведь проезжал мимо поворота на базу, так?

Сергей утвердительно прикрыл глаза.

– Ты никого там не видел? Высокого тощего мужика в длинном плаще? Светло-серый такой плащ, с капюшоном…

– Капюшон… нет, не помню… Ничего не помню… – прохныкал Сергей.

Но Виктору показалось, что на миг в глазах друга мелькнуло что-то похожее на узнавание.

– С какого момента ты ничего не помнишь?

– Я выпил, когда доехал до шоссе… Кажется, мне стало плохо. Дотянул до поворота на базу… Вроде бы. Потом все, как отрезало… Вить, у тебя больше нет таблеток? Рука горит… Меня в руку ранили, да?

– В плечо, Сережа, в плечо… Таблетки кончились. Но есть еще виски. Глотнешь?

Сергей кивнул.

– Господи, как же больно, – оторвавшись от бутылки, простонал он. – Почему мы не едем в больницу? Надо же перевязать рану…

– Я уже перевязал. И наложил жгут. Не думай об этом, все будет хорошо… Постарайся все-таки вспомнить, что с тобой произошло. Это очень важно, Сережа.

Сергей наморщил лоб, но Виктор понимал, что это бесполезно. В таком состоянии человек не может думать ни о чем, кроме боли и возможной смерти. Оставалось последнее средство. Не самое гуманное в данном случае. Он отдал бы все на свете, чтобы не прибегать к нему, но других вариантов не оставалось. Сергей уже одной ногой в могиле. Помочь ему ничем нельзя. Будь хоть один шанс из тысячи, что он выкарабкается, Виктор скорее отгрыз бы себе руку, чем прибегнул к этому способу пробуждения памяти. Но шансов нет. Зато есть Катя, о которой он обещал заботиться. На одной чаше весов умирающий друг, на другой – девушка, которой при удачном раскладе светит еще лет шестьдесят счастливой жизни. Кошмарный выбор, но очевидный. В конце концов, это привилегия мужчин – умирать молодыми.

Виктор положил ладони на виски Сергея и произнес ровным спокойным тоном:

– Сережа, слушай мой голос, слушай только мой голос. Сейчас я начну считать до десяти. При слове «десять» ты уснешь. Уснешь глубоко…

Виктор продолжал говорить. Монотонно, размеренно, бесцветным, лишенным интонаций тоном. Говорил, отгоняя назойливо вертящуюся в голове мысль, что сейчас он погружает в глубокий гипнотический сон друга, которому и так очень скоро предстоит заснуть навеки. Что он самым чудовищным образом отнимает у того последние минуты сознательной жизни, лишая возможности проститься с этим миром, как положено. Но… пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Разве не так? Да, конечно…

Дыхание Сергея выровнялось, стало глубоким и спокойным. Наступала так называемая парадоксальная фаза торможения. Виктор знал, что теперь Сергей почти не чувствует боли, зато каждое услышанное им слово превращается в сильнейший раздражитель. В таком состоянии ему можно внушить, что угодно. Но самое главное – можно добраться до потаенных уголков памяти. Все барьеры, выстроенные сознанием, сломаны.

– Сергей, ты слышишь мой голос?

– Да.

– Ты сейчас в своей машине. Остановился на дороге, потому что плохо себя почувствовал. Ночь, вокруг темный лес. Ты рядом с поворотом на базу отдыха. Что ты видишь?

– Ничего. Очень темно. У меня пробито колесо. Надо его заменить.

– Ты выходишь из машины…

Ноги Сергея несколько раз дернулись, здоровая рука отворила невидимую дверь.

– Холодно. Мне холодно.

– Рядом с машиной никого нет? Ты один?

– Да, я один. Страшно. Вокруг так темно. Мне страшно…

– Чего ты боишься?

– Не знаю… Он идет. Идет сюда.

– Кто? Кто идет?

– Не знаю. Он уже близко. Совсем близко. Домкрат… Вика взяла доску. Дура. Николай Чудотворец, помоги мне!

Выражение невыносимого ужаса на лице Сергея вдруг сменилось блаженной улыбкой.

– Что ты видишь, Сергей? – Виктор наклонился к другу. – Кого ты видишь?

– Дед. Он хочет мне помочь. Да, деда, мне нужна помощь… Проклятое колесо…

– Какой дед? Кто он, Сергей?

– Мой дедушка. Он пришел помочь… Я тоже рад тебя видеть, деда, – последние слова Сергей произнес тоненьким писклявым голосом, как если бы взрослый мужчина пытался имитировать голос мальчика.

«Господи ты боже мой, что же он там увидел? – холодея подумал Виктор. – Кого он принял за деда?»

– Что он говорит? Что говорит тебе дед? – ему приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы не сорваться на крик.

– Очищение огнем. Очищение огнем. Это шутка. Я должен пошутить.

– Господи… Над кем ты должен пошутить?

– Все сжечь, все очистить. Очистить от мух. От м-мух… Дед заикается. Это будет весело, дедушка, – снова писклявый мальчишеский голос. И тут же, почти без паузы, хриплый, грубый: – Очч-чистить от м-мух, х-х-итрых м-мух.

– Что еще он говорит тебе? – Виктор чувствовал, как шевелятся волосы на затылке. Сколько раз они с Сергеем проделывали подобные штуки, но никогда, никогда, у него не менялся голос и никогда он не заикался. Но даже не это самое страшное. Конечно, бред, но… Не узнать манеру говорить, принадлежащую психу в дождевике, было невозможно. – Что он еще говорит?

– Все сжечь, а потом идти к ней. Она ждет меня. Ждет очень давно, целую вечность. Она откроет мне глаза.

– Кто «она»? Кто это, Сергей? Не уходи никуда, будь здесь. Ты рядом с машиной на дороге. Кто «она»?

– Кто это «она», деда?

– У-узнаешь, когда п-придешь к ней. Она с-са-ма р-ра-раскажет.

– Где ты должен ее искать? – Виктору казалось, что он сойдет с ума от этих голосов.

– Я вижу ее. Я вижу ее. Мы видим ее… Господи, нет, нет, нет! – Сергей вдруг выгнулся дугой, глаза широко распахнулись, рот открылся в беззвучном крике, и он забился в жестоких судорогах.

– Боже мой, Витя, что с ним? – вскрикнула Катя.

– Сергей! Сергей! Слушай мой голос! Я сосчитаю до пяти, и ты проснешься! Ты окажешься рядом со мной, в моей машине, в полной безопасности. Раз!

На бескровных губах Сергея выступила пена, голова дергалась на коленях Виктора так, что он с трудом удерживал ее обеими руками. Жгут немного сместился, но этого оказалось достаточно, чтобы кровь буквально хлынула через бинты.

– Два!

Из горла Сергея вырвалось захлебывающееся низкое рычание. Виктор никогда бы не поверил, что подобный звук может издать человек.

– Три!

Рычание резко оборвалось. Глаза почти вылезли из орбит, словно Сергей и в самом деле увидел нечто ужасное. Он с хрипом втянул в себя воздух и закричал тонким голосом насмерть перепуганного мальчишки:

– Он шевелится! Мох, мох на могиле шевелится! Что б я сдох, он живой, вы видели? Он шевелится! – А через секунду раздался другой голос, но тоже принадлежавший мальчику: – Н-нет, это не мох. Это шевелится земля.

– Четыре! Пять!

Тело Сергея напряглось так, что Виктору показалось – сейчас жилы не выдержат и порвутся, как гнилые веревки. Но в следующий миг Сергей издал последний тонкий вопль и обмяк. Лицо было мокрым от пота, в уголках рта пузырилась розоватая пена.

– Витя, что с ним было? Что это? Он умер? – губы Кати дрожали.

Виктор прислушался. Сергей дышал едва слышно, но все же дышал.

– Нет. Еще нет. Он в глубоком обмороке.

– О чем он говорил? Я ничего не поняла… Но эти голоса… Господи, я так никогда не пугалась.

Учитель что-то промычал, но никто не понял ни слова.

– Что вы там бубните? – раздраженно спросила Катя.

Старик бросил на Катю злобный взгляд, и стараясь говорить как можно внятнее, повторил:

– Прохор заикался всю жизнь. Ваш друг… Он говорил его голосом.

– Без вас знаем. Уж этот голос я никогда не забуду. Что еще скажете?

– Он говорил, что встретил деда. А тот умер три года назад…

– Это тоже знаем.

– Не перебивайте. Мне тяжело говорить. Вы мне, кажется, зуб выбили… Я вам не успел рассказать… Помните, я дошел до того места, когда Прохор явился в деревню в июне первый раз? Как он вошел в дом, а потом оттуда послышались крики? Так вот… В соседнем доме жила еще одна городская семья. Мужчина, звали его Толей, служил в ОМОНе. Здоровый такой парень был. И заядлый охотник. Двустволочка, которую вы у меня отняли – его. Когда, значит, началась вся эта кутерьма, он выскочил из дома. В трусах и с ружьем. Мда… Смельчак. Он крикнул что-то, но я не расслышал, что именно. Зато Прохор расслышал. И вышел на крыльцо. Он был весь залит кровью. Просто весь, понимаете? Будто купался в ней. Он вышел на крыльцо и начал спускаться по ступенькам. Медленно так. В доме уже не кричали. Только стонал кто-то. Вроде, женщина, но я мог и ослышаться. Толя велел Прохору остановиться, предупредил, что будет стрелять. Тот, разумеется, и не подумал. Тогда Толя выстрелил из одного ствола… Нервишки, видать не выдержали. Оно и понятно – видок у Прохора был тот еще. Высоченный, худющий, в чем мать родила, еще и кровью заляпан весь. Тут кто угодно струхнет да выстрелит. Вот Толик и пальнул… Богом клянусь, он попал прямо в грудь. Ее всю аж разворотило, ошметки какие-то во все стороны полетели. Прохора отбросило к стене дома. Но он не упал, нет. Отлепился от стены и снова пошел на Толю. Как ни в чем не бывало, улавливаете? Словно не всадили в него с десяти шагов заряд дроби. Толя попятился, потом выстрелил еще раз. Да, видно, рука дрогнула. Только бок зацепил. Дробь вырвала клок мяса. Будто ножом отхватили. Тут Прохор остановился и что-то сказал. Тихо сказал, я даже голоса его не услышал. Но Толик вдруг гаркнул: «Батя, прости!», швырнул ружье и бросился к Прохору, словно хотел обнять. Ну, дальше рассказывать не нужно, я думаю…

Старик замолк и осторожно коснулся челюсти. По его лицу было видно, что хоть пришлось ему нелегко, он доволен тем впечатлением, которое произвел рассказ на Катю.

Потрясенная девушка обернулась к Виктору:

– Витя, ты слышал? Витя, что с тобой?!

Все это время Виктор просидел молча, рассеянно поглаживая по голове Сергея. Он словно выпал из реальности. Окружающий мир перестал существовать. В голове гулким эхом перекатывались последние слова Сергея, которые он выкрикнул звонким мальчишеским голосом. «Н-нет, это не мох. Это шевелится земля». Шевелится земля… Сами слова ничего Виктору не говорили. Но они стальным крюком зацепили засунутый в самый дальний угол склада под названием «память», ящичек с воспоминаниями детства и потащили его из-под груды других коробок, грозя обвалить их ровные штабеля. У Виктора было ощущение, что эти незнакомые, лишенные для него сейчас всякого смысла слова, на самом деле должны значить гораздо больше. Они просто обязаны быть связаны с чем-то давно позабытым – человеком, ситуацией, явлением, не важно. Он словно схватился за тонкую прочную нить, но понятия не имел, что находится на обоих ее концах. Они терялись в непроглядном мраке, но сомнений не было – там что-то есть, что-то очень важное. И он снова и снова повторял про себя это словосочетание, надеясь, что подсознание рано или поздно откликнется и вытолкнет на поверхность нужный образ, запечатленный когда-то в памяти. Но Катин голос вывел его из оцепенения, когда, казалось, он был совсем близок к тому, чтобы вспомнить…

– Витя, ты в порядке? На тебе лица нет!

– Все нормально, – пробормотал Виктор. – Все хорошо. Я просто…

Его прервал Сергей:

– Витек, мне холодно. Ног не чувствую. Почему так холодно, Витек?

– Тихо, тихо, Сережа, не болтай. Полежи спокойно. На, выпей немного, – он поднес к губам друга бутылку.

Тот сделал маленький глоток и тяжело закашлялся.

– Не давали бы вы ему пить, – не выдержал учитель.

– Посидели бы вы молча, – в тон ему ответил Виктор, но бутылку закрыл. – Ну как, Сережа, полегче?

– Да не сказал бы, – вяло улыбнулся Сергей, и улыбку тотчас сменила гримаса боли. – Горит все… Витя, что со мной было? Я все вспомнил, понимаешь? Как будто только что это произошло…

Виктор немного удивился. Обычно человек не помнит ничего из того, что происходило, пока он пребывал в гипнотическом сне. Грубо говоря, каким уснул, таким и проснулся. Но здесь творилась такая чертовщина, что на подобную мелочь можно было не обращать внимания.

– Ты должен знать, Витек… Мне кажется, это очень важно, – Сергей вдруг впал в лихорадочное возбуждение. Взгляд прояснился, щеки порозовели, он даже попытался поднять голову, но сил на это не хватило и он ограничился тем, что здоровой рукой легко сжал руку Виктора. – Это я поджег деревню. Поджег, чтобы вы вышли из домов.

– Я знаю, знаю, – мягко сказал Виктор. – Успокойся, Серега, тебе не нужно сейчас болтать.

– Брось, мне гораздо лучше. Но я не сам это сделал, то есть сам, но меня заставили… Я был словно под гипнозом, понимаешь? Только очень сильным. Намного сильнее, чем то, что ты со мной делал… Боже мой, я принял его за деда. За Афанасия, представляешь? Он внушил мне, что передо мной мой дед. И я его послушался. Там еще что-то нехорошее было. Я не помню, что именно… Будто кроме того, кто прикинулся дедом, был еще кто-то… Не могу сказать, все слова растерял. Оно как будто забралось мне в голову. Я, Господи ты боже мой, слышал мысли… нет, думал, как думает оно, видел его глазами… Это ужасно. Да, я видел вас… Вернее Катю и какого-то старика, они сидели в доме… Мухи, так вас называл дед, и то, что было с ним. Тебя, Витя я не видел, и ненавидел тебя за это. Знал, что ты где-то поблизости, но видеть не мог. И ненавидел… А потом… потом дед сказал, чтобы я взял бензин и поджег всю деревню. И я послушался. Не мог не послушаться. Они управляли мной…

– Сережа, помолчи, тебе нельзя столько говорить. Побереги силы.

– Нет, нет, нет! – замотал головой Сергей, и на губах у него снова выступила красная пена. – Какие к свиньям силы… Я умираю. Витек, как же мне не хочется умирать! Но я сам в этом виноват… Если бы только я не послушался! Но я не мог, веришь мне? Не мог!

– Я верю, верю тебе…

– Молчи! Все это как-то связано с той поляной, помнишь? Черная земля… Черная земля, которая шевелилась. Мы были детьми. Ты должен вспомнить, это важно… Очень важно. Потому что… Потому что она идет за вами! Они идут за вами… Черная земля… Рядом с кладбищем… Ты нас вывел тогда… Спас… Черная земля!

Сергей, казалось, снова впал в транс. Глаза закатились так, что были видны лишь белки, перепачканный кровью рот широко распахнулся, из горла вырывались какие-то нечленораздельные звуки, которые изредка превращались в осмысленные слова.

– Там люди… Я вижу людей в земле. Вика… Боже, она мертва. Все люди мертвы. Земля… Земля!

Он выкрикивал еще что-то, но Виктор уже его не слышал. Он сам будто провалился во временную черную дыру. Воспоминание, казалось, надежно уничтоженное, стертое, или, на худой конец, задвинутое в самый дальний пыльный уголок памяти, неожиданно ожило, приобрело потрясающую воображение яркость и четкость, обросло звуками и запахами, а потом вынырнуло на поверхность, безжалостно взламывая толстые льды забвения.

Виктор словно наяву увидел ту, покрытую черной жирной землей поляну, которую окружали чахлые, лишившиеся жизненных соков деревца. Он увидел трех насмерть перепуганных мальчишек, стоявших на краю этой поляны, взявшись за руки. Одним из мальчишек был он сам, но видел себя со стороны, словно не вспоминал тот день, а просматривал записанный на пленку фильм. Губы того, двенадцатилетнего Вити, зашевелились, и до ушей взрослого Виктора донеслось дрожащее:

– Н-нет, это не мох… Это шевелится земля!

Земля действительно шевелилась, будто под ней ворочался похороненный в незапамятные времена великан.

Тут сознание сделало еще один скачок, и Виктор увидел поляну глазами мальчишки. Теперь он был не сторонним наблюдателем, а непосредственным участником событий. От одурманивающего запаха сырой земли перехватило дыхание. Все тело дрожало от какого-то запредельного напряжения, будто он пытался удержать руками отходящий от платформы поезд. Горячий пот заливал глаза, а желудок прыгал вверх-вниз, как шарик для пинг-понга.

Поляна притягивала к себе, влекла, требовала ступить на эту жирную черную землю и идти вперед, к самому центру, где виднелся могильный холмик с покосившимся крестом. Но глядя сейчас на эту картину, Виктор, непонятно, взрослый или двенадцатилетний, заметил еще один бугорок, поменьше. Похоже, это была еще одна могила, но время основательно постаралось уничтожить ее. И, как показалось Виктору, этот бугорок и был эпицентром расходящихся концентрических кругов, которыми расходились волны потревоженной земли.

Он посмотрел на друзей. Андрей стоял слева, Сергей – справа. Оба, не отрываясь, смотрели на качающийся крест. Глаза были совершенно бессмысленные, пустые. У Андрея из уголка рта свисала длинная ниточка слюны. Такими друзей Виктор никогда не видел. Это было пострашнее, чем наклонившийся у него на глазах могильный крест.

Первым не выдержал Сергей. Как во сне, он шагнул вперед. Подошва кеда коснулась земли, и та приняла ее с громким довольным чмоканием. Нога тут же провалилась по щиколотку, но Сергей этого не заметил. Следом за ним шаг сделал Андрей. Из-за своего веса он погрузился в землю едва ли не по колено, но тоже не обратил на это внимания. Их сознание, казалось, было где-то в другом мире. А телами управляла чужая воля.

Виктор был готов последовать за ними, все его существо просто бесновалась, требуя идти вперед за друзьями. Но какая-то крохотная частичка сознания, забившаяся в самый дальний уголок мозга и потому не доступная силе, исходящей от земли, продолжала отчаянно сопротивляться этому зову.

Он медленно поднял ставшие вдруг неимоверно тяжелыми руки, и опустил ладони на плечи друзей. А потом, подчиняясь внезапному порыву, запел, вернее, захрипел на манер песни какую-то дурацкую детскую считал очку – первое, что пришло на ум. И это помогло. Не друзьям, те по-прежнему стремились вперед, хотя влажные горячие ладони Виктора, давящие им на плечи, немного ослабили, приглушили зов земли. Помогло самому Виктору. Он почувствовал, что жизнь возвращается к нему. Руки уже не были налиты свинцом, колени перестали дрожать, сердце забилось ровно и сильно, уверенно разгоняя кровь по оцепеневшему телу. Вскоре у него хватило сил потянуть назад друзей, ухватив их за руки. Поначалу ничего не получалось – Сергей с Андреем словно вросли в землю. Но Виктор, понимая, что если он не вытащит их, произойдет нечто ужасное, не сдавался. Он пыхтел, задыхался, выбивался из сил, но продолжал тащить их прочь от проклятой поляны, ни на секунду не прекращая повторять срывающимся голосом считалочку. Сейчас она была для него молитвой, своеобразным символом веры. Веры в то, что за его спиной лежит другой мир, большой и прекрасный, в котором нет места лесным полянам, засасывающим, как трясина, двенадцатилетних пацанов.

В какой-то момент ему показалось, что у него ничего не выйдет. Взгляд остановился на могиле с покосившимся крестом, считалочка оборвалась на полуслове, и в голову широкой полноводной рекой, сметая все хрупкие барьеры детского сознания, хлынул поток пугающе ярких образов. Образов, принадлежащих чужой памяти. Чем-то это было похоже на испорченную пленку, снятую оператором-самоучкой. Изображение прыгало, дергалось, то полностью выпадая из кадра, то появляясь в нем снова, но уже снятое под другим углом. То и дело картинка затемнялась, или наоборот, становилась настолько светлой, что ничего, кроме смутных теней, пляшущих на ослепительно-белом фоне, разобрать было невозможно. Но кое-что Виктор все же сумел разглядеть. Главным элементом был огонь. Толпа кричащих людей с горящими факелами, полыхающие стены странного скособоченного дома на высоких сваях, слепящие огненные всполохи со всех сторон, словно оператор снимал фильм, сидя в мартеновской печи… Виктор слышал леденящие кровь вопли боли, яростную ругань, ощущал запах дыма и гари, которые перебивал один невыносимо резкий тошнотворный запах, напоминающий тот, который разносился по кухне, когда мать опаливала над газовой горелкой куриную тушку. Все это было настолько жутко, что Виктор чуть не потерял сознание от страха и отвращения. Огромным усилием воли ему удалось оторвать взгляд от могилы с крестом. Сразу стало чуть легче, и он захлебываясь словами, начал тараторить свою молитву, заговор против злых сил, который был сочинен много лет назад другими людьми и для совсем иных целей.

Тогда он совершил невозможное. Не только вырвал друзей из мертвой хватки черной земли, но и дотащил их, лишившихся чувств, до старого кладбища. И только там, увидев, наконец, солнце, выглянувшее из-за облаков, и кусочек ярко-синего неба над головой, рухнул в изумрудную сочную траву и зарыдал в голос, давая выход неимоверному напряжению последнего часа.

Виктор, взрослый Виктор, сидящий в машине посреди горящей деревни, открыл глаза. Двенадцатилетний мальчишка остался лежать там, посреди кладбища, но Виктор знал, что он скоро возьмет себя в руки и приведет в чувство друзей. И что они, не сговариваясь, ни разу не вспомнят эту историю и уж тем более никому не расскажут о той поляне. А через какое-то время этот день, самый страшный день в их жизни, полностью сотрется из памяти. Как обычно стираются самые тяжелые переживания, с которыми человек попросту не смог бы жить.

Он вдруг почувствовал, что Сергей до боли сжал его руку. Это прикосновение к обожженным ладоням окончательно привело его в чувство.

– Он сгорел, – тусклым голосом сказал Виктор. – Его сожгли живьем. В его собственном доме.

– Кого? – в один голос спросили Катя и старик.

– Прохора. Не знаю, заперся он там сам, или его загнали туда… Но он сгорел вместе с домом.

– С чего ты взял? – на этот раз Катя опередила учителя, но всего лишь на секунду.

– Неважно, – Виктор посмотрел на Сергея.

Тот лежал с плотно закрытыми глазами, но губы шевелились. Виктор наклонился к другу, пытаясь расслышать, что он шепчет.

– Мне совсем не больно, – говорил Сергей. – Хорошо, когда не больно. Жаль только, что все так бессмысленно… Всегда боялся умереть бестолково. И Вика… День рождения удался, да? Тридцать три года… Иисус был безжалостно молод… Господи, как мне страшно! Как это, оказывается, страшно… Ног совсем не чувствую. А ведь я думал, устроим салют… Решил, что будет салют, как тогда, помнишь? Здорово было… И совсем не страшно…

Сергей продолжал шептать еще что-то, но слова слились в монотонный тихий шелест. Несколько раз Виктору удалось разобрать «салют» и «страшно», а потом шепот перешел в хрип. Сергей дернулся, широко открыл полные ужаса и страдания глаза, и застыл, уставившись невидящим взглядом в потолок.

– Вот и все, – сказал Виктор, глядя в окно. – Вот и все…