Эффингтоны-Шелтоны - Визит сэра Николаса

Ник с минуту молча смотрел на Фредерика, потом тоже улыбнулся:

— Полагаю, она выступает на сцене? Фредерик кивнул.

— У этой женщины просто великолепная пара… — Он откашлялся. — …ног. Для сиделки, разумеется.

— Разумеется, — с гораздо более широкой улыбкой подхватил Ник. — Для сиделки.

— Или для богини.

Фредерик усмехнулся и стряхнул пепел с сигары примерно в том направлении, где стояло для этого блюдечко, но пепел, само собой, упал на пол.

— Приятно узнать, что кое-что осталось неизменным, — засмеялся Ник.

— Но ты, однако, совсем не тот мужчина, который уехал отсюда десять лет назад.

Ник нацелил свою сигару на дядю.

— Это и было главной причиной моего отъезда и его целью.

— Я говорю не о твоем богатстве и успехе. Я имею в виду манеру держать себя.

— Надеюсь, я заметно повзрослел и веду себя соответственно возрасту, то есть разумнее.

— Подобное происходит с каждым из нас, но я имею в виду не это. Десять лет назад да и во время своего первого приезда сюда четыре года назад ты не мог спокойно усидеть в кресле, то и дело вскакивал и начинал ходить по комнате. Теперь ты далеко не такой возбудимый, как раньше. На тебе лежит печать, я бы сказал, умиротворения.

— Я победил свои сомнения, демонов неуверенности, которые так долго мучили меня, если хочешь знать. — Ник говорил небрежным тоном, словно не придавая особого значения своим словам; возможно, сейчас так оно и было.

Он всегда отчетливо понимал, насколько важно ему преуспеть в том, в чем потерпел полную неудачу его отец, но не до конца представлял себе, как сильно это желание, пока не добился успеха. Вместе с успехом он как бы обрел мир.

—Да, можно считать, что я удовлетворен своей жизнью. Даже доволен ею.

— Как это ни прекрасно, но сама жизнь важнее, чем накопление богатства. Во всяком случае, так должно быть, — сказал Фредерик. — Чтобы чувствовать жизнь полной, мужчине нужны жена и дети. Ему необходим наследник.

— Однако, как я вижу, ты сейчас не ближе к вступлению в брак, чем десять лет назад.

— Признаю, что в моем существовании имеется такой пробел, о чем я сожалею гораздо чаще и сильнее, чем кажется на первый взгляд. Но ведь я еще не умер. — Фредерик произнес эту фразу с холодной сдержанностью. — Скажу тебе доверительно, что в последнее время я, как говорится, положил глаз на одну очаровательную молодую вдову.

— Отлично, дядя. Я очень рад это слышать. Быть может, она наконец-то приведет тебя к алтарю.

— На это я бы не отважился, — пробормотал Фредерик. — Мой интерес к ней совсем иного рода.

— Почему же нет?

— Видишь ли, мы не подходим друг другу. Я знаю ее с детских лет. Это дочь моих старых друзей. Я долго не мог привыкнуть относиться к ней как к взрослой женщине, какой она, несомненно, стала.

— Кто она, эта вдова? — медленно проговорил Ник.

У нее два сына, и, как бы я ни любил детей, так сказать, теоретически, как будущее нации и так далее, я далеко не уверен, что хотел бы играть роль отца в настоящий период моей жизни.

— Дядя, — предостерегающе произнес Ник. Фредерик проигнорировал это предостережение и продолжал:

— Она все еще необыкновенно привлекательна, из хорошей семьи и прекрасно обеспечена. К тому же время было к ней милосердно. Леди выглядит такой же молодой, как десять лет назад.

Ник приподнял одну бровь.

— Ты закончил?

— В данный момент — да. — Фредерик ткнул концом сигары в сторону племянника. — Но ненадолго.

— Значит, насколько я понимаю, ты открываешь военные действия, иными словами — начинаешь кампанию?

— Я сам не определял бы это в таких выражениях, но… — Фредерик пожал плечами, — …твое определение мне нравится. Звучит красиво.

— В таком случае готовься к поражению. — Ник произнес это нарочито безразличным тоном, положил свою сигару в поддон на столике и встал. — Я не намерен добиваться леди Лэнгли.

— Почему?

Николас подошел к письменному столу, на котором стояла бутылка бренди.

— Потому что Чарлз был моим близким другом, и я не могу предать его память, ухаживая за его женой.

— Его вдовой. — Фредерик произнес последнее слово с нажимом.

— Не стоит играть словами. — Ник налил себе бренди. — Элизабет была и навсегда останется женой Чарлза.

— Но Чарлз умер, ушел из жизни.

— Он ушел из ее жизни, но не из ее сердца.

Ник с отсутствующим видом подошел к книжной полке и провел пальцем по книжным корешкам.

— Возможно.

Ник резко повернулся к дяде.

— Что ты хочешь сказать этим своим «возможно»?

— Ничего конкретного. Так, слухи, сплетни, намеки… ничего серьезного.

Ник прищурился. Его дядюшка обычно не выражался столь неясно и загадочно.

— Что все это значит? Что ты пытаешься мне внушить?

— Только одно: никто не знает в точности, что происходит по ту сторону замкнутых дверей супружества. Что происходит между мужчиной и женщиной в уединении их собственного дома.

— Как я понимаю, они были совершенно счастливы в супружестве. — То был скорее вопрос, чем утверждение. Ник невольно задержал дыхание.

Что, если тогдашнее решение было ошибочным?

— Как я уже сказал, никто не знает правды о приватных отношениях. — Фредерик с задумчивым видом затянулся сигарой. — Могу лишь сообщить тебе, что, с моей личной точки зрения, они и в самом деле казались идеальной парой. Я ни разу не заметил чего-либо, указывающего на иное положение вещей.

Но в самом тоне Фредерика прозвучало при этих словах нечто вроде неопределенного намека на то, что отношения между лордом и леди Лэнгли были не совсем такими, какими представлялись окружающим.

Впрочем, отношения между мужчиной и женщиной — любым мужчиной и любой женщиной, как бы эти люди ни подходили друг другу, — практически не обходятся без разногласий. Это в природе вещей и вполне ожидаемо во всех случаях. Ник прогнал от себя беспокойное чувство, тем более что в настоящее время оно было попросту бессмысленным.

Он обвел комнату рассеянным взглядом. Десять лет прошло с тех пор, как он решил выбросить из памяти и из сердца Элизабет Эффингтон. И преуспел в этом, как и во всем остальном. Он не полюбил другую женщину, но отнюдь не вел аскетический образ жизни, а порой, если можно так выразиться, заигрывал с мыслью о женитьбе, встретив симпатичную особу, которая явно была к нему расположена. Решительного шага он не сделал, однако Элизабет в этом не играла никакой роли.

— И как же ты намерен себя вести по отношению к леди Лэнгли?

— Что? — встрепенулся Ник, поворачиваясь лицом к дяде. — О чем ты спрашиваешь? Я никак не намерен вести себя по отношению к ней. Это не входит в мои планы. Я же только что сказал тебе, что не стану ее домогаться. Она не составляет часть моей жизни и не будет составлять, я в этом уверен.

— Я вовсе не это имел в виду. — Фредерик поднял брови и помахал сигарой из стороны в сторону. — Замечу, что твой ответ чересчур эмоционален. Ты слишком сильно протестуешь, мой мальчик.

— Тогда что же ты имел в виду?

— Завещание Чарлза. Что ты собираешься предпринять по этому поводу?

Ничего. — Ник повертел в пальцах стаканчик с бренди, глядя, как растекается по стеклу янтарная жидкость. — Насколько я понимаю, Джонатон управлял средствами Элизабет и своих племянников после смерти Чарлза, и я не вижу необходимости что-либо менять.

— Чарлз совершенно ясно потребовал, чтобы ты принял на себя эту ответственность, когда вернешься в Англию. — Фредерик несколько секунд молча смотрел на племянника. — Он советовался со мной насчет включения этого пункта в завещание. Чарлз не видел вокруг себя никого иного, кто мог бы лучше соблюдать финансовые интересы его жены и детей. Он ведь тоже гордился твоим преуспеянием. Его решение поручить тебе блюсти интересы его семьи связано с этим преуспеянием, дружеским доверием к тебе и ни с чем более.

— Я ни о чем более и не думал, — ответил Ник, удивляясь про себя тому, как легко ложь соскользнула с его языка.

Узнав о выраженном в завещании желании своего друга, Николас тотчас подумал, не догадывался ли Чарлз о его чувствах к Элизабет. Правда, в своих довольно редких письмах к другу лорд Лэнгли не позволил себе ни единого намека на это.

— Независимо от соображений, которыми руководствовался Чарлз, я должен заметить, что Джонатон приходится Элизабет родным братом, а я немногим больше, чем просто чужой человек. По-моему, лучше оставить все как есть.

— Но если ты говоришь о нежелании предать память друга, почему же ты отказываешься выполнить его последнюю волю, выраженную по причинам, которые он считал чрезвычайно важными для себя?

— Это совершенно разные вещи, дорогой дядюшка. — Ник машинально подошел к картине, на которой была изображена сцена охоты. Стоял и смотрел на картину так, словно видел ее впервые, а не в сотый раз. — Но я вовсе не отказываюсь от ответственности, тем более что Джонатон в последнем письме напомнил мне о ней. Он-то и предложил, чтобы я приехал в Лондон и лично убедился, что все в порядке. — На самом деле Ник страшно обрадовался предлогу вернуться домой. Ведь он так долго здесь не был. — Я планирую встретиться с Джонатоном завтра и убедиться, что с деньгами Чарлза все в порядке.

— Это самое малое, что ты можешь сделать, — произнес Фредерик.

—,Это лучшее, что я могу сделать, — довольно резко возразил Ник, но, тут же спохватившись, виновато улыбнулся дяде. — Я полагаю, мне нет нужды заниматься этим досконально, мне лишь придется подтвердить свое убеждение, что средства Чарлза в надежных руках. Я могу и заблуждаться на этот счет, но сильно сомневаюсь в этом. Прости, что я огрызаюсь, дядя. Я все еще чувствую себя усталым после столь долгого путешествия.

— Да, само собой. Я в точности так и подумал. — Фредерик пыхнул сигарой. — Я и не помышлял, что твое возбуждение вызвано упоминанием о леди Лэнгли, к которой ты все еще питаешь чувства.

Ник изобразил насмешливую ухмылку:

— Это было бы попросту смешно, так как я никогда не питал к Элизабет иных чувств, кроме самой преданной дружбы.

Фредерик кивнул:

— Нелепо.

— Абсолютно, — подтвердил Ник.

— Несообразно.

— Совершенно верно.

— А возможно, и весьма проницательно с моей стороны.

Ник вспыхнул.

— А возможно, ты видишь только то, что тебе хочется видеть.

— Послушай, мой мальчик. Вопреки твоим протестам я знаю, что ты любил ее, когда покидал Лондон десять лет назад. Я знаю, что ты во время твоего первого визита в Лондон избегал ее и всех, кто ее знал и кто знал тебя. И я твердо убежден, что чувства твои не изменились.

— Независимо от того, любил ли я Элизабет, когда покидал Лондон, а я в последний раз заявляю, что этого не было, с тех пор прошла целая жизнь. Элизабет изменилась, и я тоже.

— Ты же сам утверждал, что некоторые вещи не меняются.

— В точности так. Для нас двоих тогда не могло быть совместного будущего, нет его и теперь.

— Чепуха! Все изменилось для вас обоих. Жизнь ушла далеко вперед и увлекла за собой вас. Десять лет назад вы были почти детьми. Элизабет уже не та женщина, которая выходила замуж за виконта Лэнгли, а ты не тот мужчина, что уезжал на поиски собственного пути в этом мире. Вы стали взрослыми, и хотя значительная часть окружающего мира не переменилась, вас обоих настигли перемены.

— Что верно, то верно, дядя, я уже не ребенок. Я знаю свой разум и…

— Знаешь ли ты свое сердце?

— Да, — бросил Ник.

— Вот как? Сомневаюсь.

— Почему?

— Во-первых, потому, что глаза твои светлеют, когда ты слышишь ее имя…

— Не говори ерунды!

— А во-вторых, — Фредерик выдохнул совершенное по форме колечко голубого дыма, затянулся снова, выдохнул другое колечко и пропустил его сквозь первое, словно стрелу, пронзающую сердце. — Во-вторых, твое беспокойство вернулось. Я бы сказал, что вернулся тот демон, который охотился за тобой. Или скорее, — проговорил Фредерик с понимающей улыбкой, — он никогда тебя и не оставлял.

Глава 5

Элизабет, леди Лэнгли, распахнула дверь в библиотеку Эффингтон-Хауса и с удовлетворением отметила, что она ударилась о стену со стуком, который разнесся не только по этой комнате, но, к счастью, и по всему дому.

— Как ты мог, Джонатон?

Она ворвалась в библиотеку, размахивая бумагами, которые сжимала в руке, с трудом подавляя желание запустить ими в брата. Джонатон Эффингтон, маркиз Хелмсли, сидел за письменным столом. Он уставился широко раскрытыми глазами на влетевшую столь неожиданно в комнату сестру.

— За три года ты ни разу даже не намекнул об этом! В конце концов, я твоя сестра, ты мог бы оказать мне хоть каплю доверия. Как ты мог не сказать мне?

Джонатон положил перо належавший перед ним на столе листок бумаги, на котором, без сомнения, воплощал свой последний литературный опус, бросил на него полный сожаления взгляд и встал на ноги, выпрямившись во весь рост с видом будущего герцога Роксборо. Несмотря на величественную позу, в глазах у него появилось смешанное выражение неуверенности, смирения и тревоги. Очень хорошо. Так и надо. Пусть боится. Ему и следует бояться.

— Но я же сообщил тебе, — заговорил он в излишне невозмутимой манере для предателя. — Ты держишь в руке бумаги, которые я тебе послал. Ты не имеешь оснований жаловаться, что я тебя не уведомил.

— У меня есть для этого все основания, — огрызнулась Лиззи. Как это в духе Джонатона — истолковывать ее слова только в буквальном смысле! И ведь он прекрасно понимает, о чем она его спрашивает. — В таком случае позволь мне переформулировать вопрос. Почему ты ничего не сообщал мне до сих пор?

— А, да, это, пожалуй, совсем другой вопрос.

— Не так ли? — произнесла она с пылающими глазами.

— В самом деле…

Джонатон присматривался к ней с опаской, словно предполагал, что она вот-вот перепрыгнет через стол и сдавит ему шею обеими руками.

— Должен признаться, что ты обозлилась еще сильнее, чем я предчувствовал.

— Да что ты? — Она швырнула бумаги на стол. — Ты мог хоть на минуту подумать, что я не приду в ярость?

— Я надеялся… —Джонатон с беспомощным выражением лица пожал плечами, как это делают самые разумные мужчины, очутившись лицом к лицу с беспредельно негодующей женщиной. А Элизабет негодовала беспредельно. — Если повезет… возможно…

— Хватит, Джонатон! Ты уклонялся от этого годами, больше я тебе этого не позволю. — Она приблизилась к брату с таким угрожающим видом, какой только могла на себя напустить. Не так уж это и сложно в минуту, когда ей прямо-таки хочется задушить его голыми руками. На самом-то деле она никогда бы ничего подобного не могла сделать. Вероятно. — Я заслуживаю получить ответ. И будь я проклята, если я его не получу!

— Что за язык, Лиззи. — Джонатон неодобрительно покачал головой. — Что подумал бы папа?

— Поскольку папы в данный момент здесь нет и поскольку я женщина двадцати девяти лет, вдова, мать и виконтесса Лэнгли, мнение отца по поводу слов, какие я выбираю, вообще ничего не значит!

Лиззи сказала неправду. Мнением своего отца, герцога Роксборо, она дорожила независимо от своего возраста и положения. Она любила своих родителей. Ни мама, ни отец не считали ее глупенькой только потому, что она хорошенькая и любит развлечения, но ее покойный муж скорее всего придерживался такого мнения.

Она сняла перчатки и бросила их на кресло, потом развязала ленты шляпы.

— Подозреваю, если бы отец знал, что вызвало такие мои слова, он нашел бы выражения покрепче. — Лиззи помолчала и сняла шляпу. — Или он знает об этом?

— Не имеет ни малейшего представления, насколько мне известно. — Джонатон решительно замотал головой. — Чарлз не хотел ни с кем советоваться по поводу своих действий, но я, поверь, выразил твердый протест.

— Очевидно, недостаточно твердый. —Лиззи швырнула шляпу в том же направлении, что и перчатки. — Кто еще об этом знает?

— Весьма немногие, — как можно убедительнее и оживленнее произнес Джонатон, словно известность того факта, что покойный муж Лиззи не доверил ей самой распорядиться своей судьбой, малому количеству людей могла сделать сам факт более приятным. — Сам я считаю, что это дело касалось только тебя и Чарлза, а более никого.

— Чрезвычайно тебе признательна за такое суждение.

Она сняла плащ и повесила его на спинку кресла. Собираясь сюда, Лиззи была слишком взбешена, чтобы думать об одежде. Только по настоянию дворецкого и экономки она вообще надела плащ, хотя утро было сумрачным и морозным, радовал лишь свежий ветер, предвещавший наступление Рождества.

Пропустив мимо ушей ее выпад, Джонатон продолжал:

— Поверенный Чарлза знает…

— Мой поверенный, — перебила его Лиззи со злостью, про себя решив, что уволит этого человека как можно скорее. И сделает это с огромным удовольствием.

— Полагаю, Чарлз советовался с лордом Торнкрофтом, прежде чем внести это условие в свое завещание, а после его смерти я был вынужден условие принять, — говорил Джонатон с таким видом, словно находился в этот момент где угодно, только не здесь, — и написать Николасу, уведомив его об этом.

Тяжело дыша, Лиззи шагнула к нему.

— И ты не нашел нужным сообщить мне, твоей родной сестре, об акциях, которые есть не что иное, как вторжение в сферу моих наследственных интересов, а также интересов моих детей, но счел необходимым поставить в известность об условиях завещания Николаса Коллингсуорта? Человека, которого ты не видел десять лет?

— Тогда это было семь лет.

— Однако… Джонатон поднял плечи.

— Я обязан был сообщить Николасу.

Лиззи до безумия хотелось надавать ему оплеух, или наорать на него, или то и другое вместе.

— А как обстоит дело с твоими обязанностями по отношению ко мне?

— Я их выполнял. — Голос Джонатона был тверд. — Я обязан управлять твоими финансовыми делами до тех пор, пока не приду к убеждению, что ты в состоянии делать это сама. Говоря по правде, у меня имелось немало сомнений на этот счет: я не верил, что ты справишься с делами по управлению имением, наследственными делами детей, а также с инвестициями Чарлза.

Просто задушить его — слишком легкая кара. Лиззи устремила на брата смертоносный взгляд.

— Незачем винить меня в чем-то недостойном, — поспешил сказать Джонатон. — Я с самого начала говорил Чарлзу, что в его предосторожности нет нужды, потому что я в отличие от большинства окружающих не считал тебя легкомысленным и беспечным созданием.

Позволь выразить тебе за это мою вечную благодарность. — Ядовитый сарказм пропитывал каждое из этих слов. Расточаемые Джонатоном комплименты не достигали цели; он может стараться изо всех сил, но эти старания не изменят суть дела. — Тем не менее ты…

— Я не мог тебе сказать, будь оно все проклято, потому что не знал, как это сделать, Лиззи. — Джонатон запустил руку себе в волосы. — Чарлз включил этот пункт в завещание за год или около того до своей смерти, примерно в то время, когда Николас был удостоен титула. Хоть я и знаю, что они с Чарлзом в тот раз не встречались, все же подозреваю, что именно эта акция подала твоему мужу мысль, которую он потом осуществил в завещании. Возможно, я спорил с ним не так упорно, как следовало бы, но ведь я был убежден, что вы оба доживете до глубокой старости и все это утратит смысл. Но Чарлз умер, сообщать тебе о неуместном с твоей, да и с моей тоже точки зрения пункте завещания сразу после его смерти было как-то неподходяще, а потом, когда ты все более и более входила в самостоятельное управление твоими делами, это стало совершенно несущественным. Но я клянусь тебе, история эта тяжким грузом лежала на моей совести.

Лиззи недоверчиво хмыкнула.

— Да, так и было, — заверил Джонатон. — Я постепенно свыкался с этим, но мне пришлось нелегко. Чувство вины, как ты понимаешь.

Брови Лиззи приподнялись, но она промолчала.

— Вероятно, это чувство не обрело достаточно определенный характер. Возможно, из-за того, что нам не верилось в возвращение Николаса домой, а ты все более уверенно справлялась с делами, обсуждаемый сейчас мною и тобой пункт завещания стал казаться ненужной деталью. Рассказать тебе о нем — означало бы расстроить тебя понапрасну, и я просто пренебрег этим. — Джонатон поморщился и добавил: — Вернее сказать, я о нем полностью забыл.

Лиззи довольно долго молча смотрела на брата, обдумывая его слова. В сущности, гнев ее мог быть в той же мере направлен на ее покойного мужа, как и на Джонатона, который, бедняга, вынужден был принять на себя всю тяжесть ее неистового возмущения. Но с другой стороны, Джонатон не оказался бы в подобном положении, если бы не держал столь долго язык за зубами.

— Ну что ж, — со вздохом заговорила она, более или менее успокоившись, — предположим, я приму твое объяснение. Теперь, когда ты открыл мне некую толику правды, я нуждаюсь в более подробном изложении обстоятельств дела и, надеюсь, того заслуживаю. — Элизабет собрала бумаги и протянула их брату. — Честно, Джонатон, неужели ты считаешь, что частичная копия завещания моего мужа, то есть того пункта в нем, о котором я не имела представления, и твоя коротенькая записка достаточны?

— Я считал, что изложил все достаточно подробно, — пробормотал Джонатон.

— В таком случае ты ошибаешься. Сообщать о недостатке доверия ко мне со стороны моего мужа письменно, а не в личном разговоре, на мой взгляд, есть проявление трусости. А ты как думаешь?

— Господи, разумеется! — Джонатон энергично кивнул. — Это еще мягко сказано. Я никогда не считал себя трусом, но когда потребовалось сообщить тебе о последней воле твоего покойного мужа, я им стал. Смею сказать, что предпочел бы смотреть надуло пистолета, направленное на меня, а не на твою физиономию в подобной ситуации. Ты всегда обладала достаточно бурным темпераментом и была подвержена вспышкам негодования, хотя в последние годы, надо отдать тебе справедливость, стала намного сдержаннее. Я даже надеялся, что когда ты, получив мое письмо, явишься сюда, то поведешь себя существенно спокойнее и рациональнее. Очевидно, я ошибался.

— Очевидно.

— И хотя я недооценивал степень твоей ярости, я тем не менее был убежден, что твоя первая реакция окажется не слишком приятной. В этом я не ошибся.

И Джонатон продемонстрировал Лиззи свою самую очаровательную, совершенно мальчишескую улыбку, которая неизменно покоряла неискушенные женские сердца.

— Тут ты прав, — согласилась Лиззи, сама еле удерживаясь от улыбки. Скрестив руки на груди, она произнесла: — Ну, итак?

— Что ну?

— А объяснение?

— О, разумеется. Оно очень простое. На Чарлза сильно повлиял финансовый успех Николаса и возведение его в рыцарское звание. Поэтому он и решил, что лучшего человека, который бы контролировал финансовое будущее его семьи, не найдешь. Но при этом он понимал, что Николас может не вернуться в Англию на постоянное жительство, и потребовал, чтобы я вел твои дела до того времени, как Николас приедет домой, если он вообще приедет. Или мальчики достигнут совершеннолетия и получат свое наследство. Или… — Тут он сделал паузу. — Или ты снова выйдешь замуж. В том случае, если бы я и отец одобрили твой второй брак, управление состоянием Чарлза, то есть твоим состоянием, перешло бы в руки твоего нового мужа.

Элизабет уже прочитала об этом в коротеньком письме брата, однако значение поступка Чарлза дошло до нее по-настоящему только теперь, когда она услышала все из собственных уст Джонатона. Она опустилась в ближайшее кресло.

— Смогу ли я когда-нибудь сама управлять своим состоянием? — медленно произнесла она. — И своей жизнью?

— Ты уже это во многом делаешь. — Джонатон придвинул свободное кресло поближе к Элизабет и сел. — По сути дела, ввиду отсутствия Николаса Чарлз передал все в мои руки. Вспомни, что после того, как прошло самое тяжкое потрясение от смерти Чарлза, ты постепенно начала принимать все большее участие в делах.

Элизабет кивнула:

— Да, но у меня сложилось впечатление, что ты просто занимаешься моими делами по просьбе семьи, поскольку сама я в то трудное для меня время не могла заниматься этим, а не потому, что Чарлз назначил законного опекуна. Но почему мне не сказали об этом сразу после его смерти?

— Это было бы не слишком разумно. — Джонатон явно старался как можно осторожнее выбирать слова. — Горе — ужасная вещь, Лиззи, в особенности такое, которому никто и ничем не может помочь. Безвременная смерть Чарлза потрясла всех нас, но вспомни опять-таки, что ты была сама не своя в течение многих месяцев.

— Да, конечно, — пробормотала Элизабет.

Она не могла забыть те мрачные дни, полные чувства невозвратимой утраты, раскаяния, полные неожиданно возникавших поразительных открытий, касающихся не столько человека, за которого она вышла замуж, сколько ее самой.

Она необычайно гордилась тем, что смогла пережить это, а еще более тем, что повзрослела и обрела уверенность в себе. Она сама делала все, что следовало, для своих сыновей и для себя. Сейчас она осознала, что если бы Джонатон сразу после смерти Чарлза рассказал ей, каким образом тот обеспечил в завещании защиту своей семьи и ее состояния, она, видимо, никогда бы не стала самостоятельной женщиной и продолжала бы опираться на помощь мужчин во всех необходимых случаях.

— Послушай, Джонатон. — Лиззи покачала головой. — Я была такой дурой! Я не обращала никакого внимания на денежные дела, пока Чарлз был жив.

— В таком случае ты не похожа на большинство женщин.

— Я не принадлежу к большинству женщин. — Она прямо посмотрела брату в глаза. — При жизни Чарлза я этого не осознавала. Я всегда считала, что принадлежу к очередному поколению женщин из рода Эффингтонов, независимых и своевольных, но не применяла на практике свойства характера, унаследованные от этих леди, пока жизнь не заставила меня опереться на мои внутренние силы. Мне не приходилось этого делать при Чарлзе, потому что нужды в том не ощущалось. И все-таки очень неприятно сознавать, что муж мой недостаточно хорошо меня знал и не полагался на меня.

— Чарлз был глупцом, — несколько жестче, нежели было бы допустимо, сказал Джонатон.

Лиззи посмотрела на него с удивлением.

— Говорю так потому, что он не сумел оценить ни твой ум, ни твою проницательность, — поспешил исправить свою оплошность Джонатон. — Ведь я отпрыск того же древа Эффингтонов и так же, как и ты, наделен умом, проницательностью и даже обаянием. —Джонатон слегка улыбнулся. — И могу замечать то, чего не замечают менее сообразительные смертные. Лиззи засмеялась:

— Думаю, сейчас это уже не имеет значения. Все сказано и сделано, а теперь, как я понимаю… — Она умолкла, словно пораженная какой-то неожиданной догадкой. — Джонатон…

— Я бы предложил выпить по этому поводу стаканчик бренди.

Джонатон вскочил и быстро подошел к шкафчику, в котором их отец держал отменное бренди и другие спиртные напитки.

— Пожалуй, час слишком ранний, чтобы пить бренди, — заметила Яиззи.

— Час более поздний, чем ты предполагаешь, — бросил через плечо Джонатон и открыл шкафчик.

— Даже если так, я не понимаю, за что мы будем пить.

— За родственные чувства. — Он стоял к ней спиной, и голос его звучал сдавленно. — Нерасторжимые кровные узы. И взаимную лояльность.

Через минуту он вернулся к своему креслу, держа в одной руке два стаканчика, а в другой — графин.

— За то, чтобы никто не убивал гонца. — Он наполнил стаканчик и протянул его Лиззи. — За прощение.

— Ну хорошо, получай мое прощение. — Она без особой охоты взяла стаканчик. — Но я, право, не думаю…

— Выпей, Лиззи, — перебил ее Джонатон, — ведь ты любишь бренди. И всегда любила.

Он налил себе и выпил бренди одним глотком.

— Как, очевидно, и ты. — Лиззи осторожно пригубила напиток. Хотя для подобных возлияний час был и в самом деле ранний, бренди приятно согрело ее. — Хорошо выпить в такой промозглый день.

— Ну вот видишь! — Джонатон весело улыбнулся, но взгляд у него был чуть-чуть настороженный. — Может, хочешь еще?

— Благодарю, с меня достаточно. — Она рассмеялась. — Право, Джонатон, можно подумать, что тебе хочется напоить твою сестру допьяна.

Джонатон тоже рассмеялся, но смех его был какой-то неестественный, визгливый, неприятный.

— Что за нелепая мысль!

— Бренди всегда пробуждает во мне ощущение тепла и уюта. Выпьешь — и уже не можешь сердиться ни на что, даже если это тебе очень неприятно. — Она снова пригубила напиток. — Тебе стоило бы использовать этот прием до того, как ты послал мне свою записку.

Джонатон вяло усмехнулся.

— Мне следует извиниться перед тобой. Во всем этом на деле нет твоей вины. — Лиззи взяла стаканчик с недопитым бренди в обе ладони. — О, разумеется, ты должен был давно сказать мне правду, но я могу тебя понять: ты верил, что делаешь все мне во благо.

— Помни об этом, — почти выдохнул он.

— Мне не стоило так злиться. В глубине души я признательна тебе за твои усилия. Но мне кажется, ты чего-то не договариваешь.

— Не договариваю? — Джонатон налил себе еще бренди. — Тебе добавить?

— Я и этого не допью. Так в чем дело? О чем еще ты умолчал?

— Тебе это не понравится.

Джонатон покачал головой с таким грустным выражением лица, что Лиззи, наверное, стало бы его жаль, если бы она не ощутила свербящую боль под ложечкой — результат дурного предчувствия.

— Право, не думаю. — И тут Лиззи вдруг поняла, от какого сообщения ее брат так старается воздержаться. — Джонатон, почему ты решил рассказать мне о завещании Чарлза именно сегодня? Почему, Джонатон?

Помолчав, тот выпалил:

— Николас вернулся.

У Лиззи подпрыгнуло сердце.

— Вернулся?

— В Лондон. Приехал, кажется, только вчера.

— Понятно. — Голос у Лиззи был совершенно спокойный вопреки неистовому биению сердца и шуму крови в ушах. — Но ведь это в известной мере осложняет дело, не так ли?