Тихо, чтобы не разбудить свою спутницу, я слез с печи и прошел к окну. Внизу, на полу было гораздо холоднее. Окно слабо светилось от лунного света, и тонко свистел ветер в едва заметной щели у края стекла. Виднелись большие звезды, ставшие к середине ночи еще ярче. Мое внимание привлек шорох. Снаружи окно было до половины заложено сеном, и в этом сене возился какой-то маленький зверёк. Я зажег тусклый фонарик и посветил через полузамерзшее окно. Между сеном и стеклом сидела мышь, ослепленная светом, и таращила на меня черные бусинки глаз.
      Где-то в небе возник гул самолета и проник через стены в хату - далекий и сильный, он долго тянулся, медленно проходя через весь небосвод... как Млечный Путь. В этом звуке мне вдруг открылось мгновение такой безбрежности, такой бесконечности жизни... Казалось, в этом миге было всё - прошлое и будущее, весь мир... Альфа и Омега, начало и конец...
      Ничто не закончено, и путь всё так же простирается передо мной без конца. И может быть, он ведет гораздо дальше, чем я могу себе представить. Ведь мы - фантастические существа в фантастическом мире.
      Сказки Настоящего
      В начале апреля 1985 года, впервые после долгой, холодной зимы я вылез из кузова попутной машины в селе Студенец. Асфальт закончился и передо мной была грунтовая дорога с телефонными столбами, идущая через поля. Я попал сюда в первый раз, и казалось, что дорога уводит в неизвестное.
      Снова я был в царстве Настоящего - того настоящего, вкус которого стремился почувствовать на полевых дорогах, убегая из города от своих друзей и подруг, от всех тех развлечений, которые были свойственны моему поколению. Ведь однажды вкус настоящего посетил меня на дорогах Великого Полдня в образе призрачной тени - что мне теперь до пустого времяпровождения моих сверстников.
      И вот, вкус настоящего, этот вкус реальности опять был вокруг меня, был во всём - в шорохе серой прошлогодней травы, в запахе недавно оттаявшей земли, в криках птиц, шуме ветра, в облезшей зеленой краске на бортах грузовика, в котором я приехал сюда из Канева, и в сером, выцветшем от времени рукаве моего ватника.
      Таинственным дыханием, странным и призрачным дуновением этот вкус реальности пронизывал весь мир, превращая поля, дороги и селения в фантастическую реальность - владения ветра силы...
      Через час я уже был на берегу неподалёку от Бабиной горы. В чистом небе сверкало солнце и ослепительным светом были залиты песчаные обрывы. Синяя поверхность воды, по весеннему прозрачной, уходила до самого горизонта, где терялась в белесой дымке. Оттуда слышались похожие на хохот крики больших чаек, над нагревшимися склонами холма иногда пролетали проснувшиеся после зимнего сна мухи и шмели, а у тропинки, среди серой прошлогодней травы, выросли первые желтые цветы. Пахло землей и еще чем-то, чем пахнет на берегу большой реки только весной, когда растаял лёд - влекущим и манящим, как призрак грядущего лета...
      После зимы вода стояла низко и вдоль берега тянулась полоса песка шириной метров двадцать, по которой можно было идти, как по дороге. Этот песчаный берег, на котором еще не было ни одного следа человека, а лишь местами лежали остатки льдин, тянулся направо и налево и звал отправиться по нему куда-то далеко...
      Идти, не останавливаясь, греясь в свете весеннего солнца... в голубую даль.
      Сидя на песке под обрывом, я бесцельно перебирал обломки зеленоватого песчаника, находя иногда в них обломки древних окаменевших раковин Exogyra Ardita и вспоминая, как в прошлом году в осенних лесах меня посетил образ праморя Тетис - голубые воды изначального рая и свет солнц всех миллионолетий...
      Зеленый песок, осыпающийся со склона, был теплым от солнца, и медленно текли с обрыва струйки песчинок... без начала и без конца... Закрыв глаза, я слушал плеск волн - хотелось забыть обо всем, погрузиться в этот мир и раствориться в нем... чтобы унесли за собой волны праморя Тетис...
      Над рекой подул ветер, в ярком свете солнца заблестела рябь на воде, а из-за обрыва над головой выплыло белое облачко... В это мгновение ветра и блеска, в котором было всё - и Земля, и Небо, и весь мир, и моя жизнь в нем - в сердце возникло чувство полноты существования; то опьяняющее чувство, которое чаще всего посещает душу именно в такие весенние дни, обещающие впереди столь многое - всю жизнь.
      Поднявшись, я пошел куда глаза глядят по песчаной полосе берега в сторону далекого и невидимого отсюда Трахтемирова. Так я миновал Бабину гору и село Бучак. Вскоре густой лес подступил к самому обрыву, где из волнообразно изгибающихся слоев серой глины выступали огромные глыбы ржавого железистого камня.
      Сейчас, ранней весной, когда на деревьях еще не было листьев, растущие на склонах холмов грабовые леса были прозрачными и сплошной ковер весенних цветов покрывал землю под деревьями. Мне вспомнились осенние дни прошлого года, когда под моросящим дождем я бродил здесь по лесам... Тогда у подножия этих гор я познал вкус Загадки - невыразимое словами чувство. Загадка, столь же изначальная и глубокая, как и лежащая в основании мироздания бесформенная пустота... Кто я?
      Откуда и куда иду? И - где вкус твой, реальность?
      Повсюду на песчаном берегу виднелись песчаные валы, оставленные зимними льдами, а лесное озеро, в котором жили черепахи, было еще полностью покрыто льдом.
      Где-то впереди, в селе Григоровка, лежащем на моем пути, поднимался дым - там жгли траву и бурьян на огородах. А я шел по песчаному берегу вдоль воды, всё глубже погружаясь в пространство весны - душа была легкой и свободной, как пробудившаяся после зимы птица. Снова в ней жило желание неведомого... желание погрузиться в это неведомое без страха, довериться окружающему меня Настоящему и раствориться в нём - в ярком свете, плеске волн, запахах весны, в ветре и уходящей вдаль дороге...
      Через несколько часов, пройдя примерно половину пути, за селом Лукавица я решил сделать остановку и присел на камень под обрывом. Вынув из рюкзака флягу с чаем и пачку печенья, я погрузился в созерцание далеких гор, темневших на юге, откуда я пришел. Вот гора Виха; вот Козацький шпиль с ветряной мельницей, Лысуха с едва заметным старым дубом на склоне; а вот и гора Вовча Хаща, у подножья которой находится неразличимое отсюда устье яра Борисов поток - Голубого каньона, где познал я влекущую силу бучацкого посвящения. Всего несколько часов назад я шел у тех гор по берегу, погружаясь в пространство весны.
      В это мгновение в душе возникло знакомое и ни с чем не сравнимое чувство - Солнечная Дорога, широко распахнувшаяся передо мной. Однажды познав её, я полюбил жизнь странника; жизнь в более просторном мире, где меньше людей. Там чаще удается оставаться вдвоем наедине с самой Действительностью, там чаще в душе ощущается вкус реальности. Тогда не нужно надевать никаких масок, а можно просто быть, затерявшись где-то на пыльных полевых дорогах и становясь такой же частью этого никогда не надоедающего мира многоликой жизни, как птицы у обочины, высохший бурьян или шагающие за горизонт телеграфные столбы.
      Этот уходящий куда-то далеко в неведомое бесконечный мир, в котором исполняется моя свобода и мой путь - мой дом. Не в символическом, а в прямом, буквальном смысле. Ведь дом - это место, в котором просто живёшь. Для кого-то дом - однокомнатная квартира, для кого-то - двухэтажный особняк. А мне тесно в таком доме, и я избрал себе местом для жизни эту гряду прибрежных гор, протянувшуюся на тридцать километров. Знакомые холмы, деревья, береговые камни и яры стали таким же интерьером моего дома, как мебель и домашние вещи.
      На склонах вон той далекой горы, хорошо видимой отсюда - горы Вихи - в прозрачных лиственных лесах, пронизанных струящимся небесным сиянием, меня коснулся жемчужный свет, способный входить в душу, изменяя и ее саму, и отношение к миру. Хотелось бы в такой час вечера, когда чистое небо начинает темнеть над горами, наполняясь светоносной глубиной, сидеть где-то там, на склоне горы Вихи в старой сельской хате с её пустыми белыми стенами за деревянным столом, на котором лишь железная эмалированная кружка с водой, кусок серого хлеба и яблоко - много ли нужно для полноты бытия? А голубой свет будет вливаться через окно, озаряя предметы - и стол, и яблоко, и даже грязь на глиняном полу...
      Допив чай, я поднялся с камня и быстро пошёл дальше - день заканчивался.
      Искупавшись в прозрачной холодной воде залива под Зарубиной горой, я вытерся ватником и пробежался по скрипящему под ногами песку. Нигде не было видно никаких следов человека, а вдоль берега тянулись высокие песчаные валы, оставленные льдом. Над ржаво-зелеными песчаными осыпями раскинулось своей синевой вечернее небо и в нём парил одинокий ворон.
      В час зари я пришел в Трахтемиров, где расположился на ночлег в стогу сена, сохранившемся на краю села с прошлого года. Над головой мерцали яркие звезды, а ночной ветер нес запах весны. Положив под голову сапоги и пригревшись в спальном мешке, я долго лежал без сна, вспоминая впечатления прошедшего дня, и чувство радости не угасало в моём сердце. "Да, это оно Настоящее... Исполненное прелести и вечного обещания зримое... Великая Реальность... а мы - как песчинки, текущие в Её руках..."
      Проснувшись на рассвете, я высунул голову из спального мешка - было холодно, в голых ветвях деревьев бушевал ветер, а на востоке над горами разгоралась яркая заря. В начинающем светлеть небе одна за другой гасли звезды - в зените Вега, над Бучаком Альтаир, и на западе, над Ржищевом Арктур. Поднявшийся ночью сильный ветер сделал свое дело, и когда в темно-синем небе взошло солнце, его ослепительный свет, сверкающий, как блеск стали, заливал горы и каждую сухую травинку под ногами. Уже не раз в такие дни яркого солнца и ветра я испытывал прикосновение силы. Предвидя, что и сегодня может произойти нечто подобное, я спустился на берег и пошел по своим вчерашним следам обратно к Зарубиной горе - именно там должно было произойти это. Яркое солнце светило в лицо, ослепляя.
      Казалось, что есть только этот блеск - ветер и блеск...
      В заливе под обрывом Зарубиной горы волны билась об камни, взлетая брызгами.
      Поплавав и быстро замерзнув, я выскочил на берег и стал бегать по песку, потому что от холодного ветра некуда было спрятаться. А одинокий ворон снова парил в самом центре сверкающего солнечного света, временами закрывая крыльями солнце.
      Он рассматривал меня то правым, то левым глазом... Найдя ямку в сухом песке, где не было ветра и одев на мокрое тело ватник, я залёг там, глядя на ворона. Здесь, в царстве песка, камней и яркого света самому хотелось исчезнуть, раствориться во всем этом... стать камнем на склоне, летящим ветром или таким же вороном...
      Долго я лежал на песке, пока солнце не поднялось выше и можно было снять ватник, ощутив всем телом тепло нагревшегося песка, чтобы слиться с ним, с зелеными и ржавыми песчинками, текущими между пальцами без начала и без конца; слиться с плеском волн и ослепительно ярким светом белого солнца... чтобы унесли меня волны праморя Тетис. И тогда не будет больше ни меня, ни "того", ни "этого"; не будет ни зрящего, ни зримого; не будет разграничений и не будет того, кто проводит эти разграничения - моего "я"... Только плеск волн, яркий свет и пески вечности, текущие из ниоткуда в никуда.
      Мир вокруг был прозрачным и ярким. Темно-синее небо опускалось над водой к горизонту, светлея по краям до бледной голубизны; на воде искрился солнечный свет, и всё так же беззвучно стекали по склону струйки зеленых и ржавых песков.
      Шли часы и я не замечал их. Настал ли уже полдень, или нет я не знал, но в какой-то момент почувствовал, что пора уходить и отправился дальше по широкому песчаному берегу, усеянному здесь, под Зарубиной горой, огромными каменными глыбами. Идя так по берегу вдоль воды я вдруг осознал свою свободу - ближайшее селение далеко, людей вокруг нет, и я могу делать всё, что захочу и идти, куда захочу. А можно не делать ничего... Может быть, в таком недеянии и есть высочайшая свобода: просто идти по песку, греясь на весеннем солнце, глядя на прозрачный яркий мир, это царство Настоящего, и не думать ни о чём... В этот миг в мире нас было только двое - я и ветер силы, а больше не было ничего - ни духа, ни материи; ни бога, ни дьявола; ни реальности, ни иллюзии...
      Когда я добрался до мыса, за которым река поворачивает на юг, передо мной раскрылся огромный мир солнечной дороги - дуга гор, уходящая вдаль и скрывающаяся в туманной дымке яркого света. А в темной синеве, высоко в зените два быстрых самолета чертили свои серебристые следы, похожие на стрелы, устремленные в одну точку.
      Войдя в воду, я медленно поплыл прочь от берега. Над головой раскинулось безоблачное небо и ослепительно блестящая под солнцем водная равнина уходила направо и налево до самого горизонта. Вдали была видна Бабина гора и мне вдруг захотелось оказаться там. Если бы не нужно было идти по непроходимому берегу к тем далеким горам, темнеющим на горизонте; если бы можно было полететь туда, как птица - через сверкающий центр неба, центр солнечного блеска, чтобы через мгновение оказаться на берегу у подножья бучацких гор, лечь на гладкую серую гальку древних морей, залитую ослепительным светом и остаться наедине с миром, без мыслей, забыв о времени, забыв о самом себе, перебирая камни и находя то обломки окаменевших за миллионы лет кораллов, то отпечатавшиеся в сером зернистом песчанике древние раковины праморя Тетис.
      Пусть где-то проходят годы и тысячелетия, но это мгновение неподвластно времени, потому что для того, кто вошел в поток, это не утомляет и не надоедает никогда.
      Ведь нет больше ни духа, ни материи; ни реальности, ни иллюзии осталось только Великое Настоящее.
      Выйдя из воды, я сел на большую каменную глыбу под обрывом, глядя вдаль. Над бескрайним пространством искрящейся воды раскинулся свод бездонного синего неба, безбрежного, как океан. Широкая дуга гор охватывала вдали полмира, над ними сверкало солнце, и в свете полдня черные призрачные горы казались миражом... В этом мгновении было что-то грандиозное, но я не знаю слов, которые могли бы передать то, чем была пронизана вся эта экстатическая вселенная. Слова отражают только миг, застывший, как остановившийся кадр. Но остается нечто самое главное в этом мгновении, чего не передать словами. И когда из-за далекого поворота появился "метеор" - только белая летящая черточка с дымящимся следом пены и брызг - солнце Великого Полдня на миг вспыхнуло ослепительной белой звездой в его стекле и весь мир, казалось, был созвучен этому стремлению не движению, а именно стремлению. В такой экстатической вселенной сам процесс существования настолько ускоряется, стремясь к бесконечной скорости жизни, что запечатлённое словами мгновение уже не в состоянию отразить происходящее. Время сжимается, а во взаимоотношениях "Я" и мира возрастает сила, влекущая нас друг к другу - электризующая сила Эроса.
      А мгновение вечности всё длилось и длилось, никак не заканчиваясь, и в темном слепящем небе, в самом его зените, над призрачными черными горами и над ярким солнцем две белые стрелы самолетов из бесконечной дали всё шли и шли навстречу друг другу...
      О, эти Сказки Настоящего!
      Weltinnenraum
      Название "Бучак" происходит от укр. "бучало", "буча", "бучина" "прiрва, вир, глибока яма, глибiнь у рiчцi..." ("Етимологiчний словник української мови". т.1, с. 284) и объясняется тем, что в этом месте река у подножия гор образует излучину с быстрым течением и большими глубинами.
      В мае 1985 года я снова оказался на Бабиной горе. Поставив палатку на вершине, я с самого утра уходил исследовать отроги огромного яра, называемого в народе Борисов поток, а местными адептами Голубым каньоном. Путеводителем мне служила старая книга Владимира Резниченко "По ярах та кручах Канiвських гiр", опубликованная в 1926 году. Днем, когда становилось теплее, мы с компанией лежали на берегу, греясь на солнце, но утренние часы я посвящал тому, чтобы всё глубже и глубже проникать в лабиринт яров - зеленые весенние леса с цветущими дубами, пение птиц, синее небо над яром и журчание быстрого ручья - "потока".
      Однажды рано утром, когда я набирал во флягу воду из ручья, бегущего по каменистому дну каньона, мне вспомнились слова Кавабата Ясунари о древнем поэте Иккю - "...если я произношу слова легко войти в мир Будды, но нелегко войти в мир дьявола, Иккю входит в мою душу всей своей дзэнской сущностью...". В этот миг весь мир бучацких гор с его высоким небом, холодными ярами, каменистыми дорогами и жарким солнцем очередного лета вошёл в мою душу всей своей дзэнской сущностью - "...легко войти в мир Будды, но нелегко войти в мир дьявола..."
      Я долго смотрел на лист липы, кружащийся передо мной в бурлящем потоке ручья - водоворот стремился затянуть лист в глубину, но стремительное течение не давало ему погрузиться. Глядя на тёмно-зеленый цвет и узор прожилок листа, я думал о природе самой Жизни и её глубинных, биологических первоначалах - как будто в зеленом мире природы, в мире растений, птиц, насекомых и других живых существ действительно есть нечто, способное изменить отношение ко всему миру. "Навчiть мене, рослини, щастя"... И - "...верю в учебник ботаники".
      Здесь, в этом яру, начинающемся у подножья горы Вихи и обрывистым каньоном прорезающем крутые холмы, в мае 1985 года я познал влекущую силу того, что назвал словами, уже несколько лет всё более властно звучавшими в глубине души - силу бучацкого посвящения.
      Это посвящение подарило мне ни с чем не сравнимый новый опыт, хотя и не для того, чтобы дать какое-то знание. Его цель была иной - изменить отношение ко всей действительности; не только здесь, в зеленом мире природы, но и там, в Городе, на путях человеческого бытия. Слово "цель" я употребляю намеренно, потому что в то далёкое лето меня не покидало чувство, что я следую пути ученичества у самого совершенного Мастера, имя которому - Мир (если мы хотим, чтобы этот мастер воплощал в своём образе мужское начало) или Жизнь (если нам больше нравится, чтобы Мастером была женщина). Мне казалось, что некие первоначала бытия обращаются ко мне, давая свои уроки; обращаются разными способами - шумом ветра, плеском волн, звуком бегущей воды... Так общалось со мной то таинственное первоначало мироздания, которое Рильке называл немецким словом Weltinnenraum - Душа Мира.
      Местом, где происходило таинство этого посвящения, стали леса и холмы возле горы Вихи. В те годы мир Голубого каньона и гор вокруг него был совершенно безлюдным.
      Он казался девственным и нетронутым человеком; там многоликая жизнь представала во всех своих формах и проявлениях. Цветы и травы, звери и птицы, жабы и черепахи - все это было частью бесконечного потока жизни, берущего своё начало в неведомой дали времён: праморе Тетис, отпечатки листьев древней пальмы и бесчисленные луны, встававшие над первобытными джунглями... Изначальный рай, память о котором скрыта в глубине души.
      Так изо дня в день я блуждал по лабиринтам яров, а подобная стремительному потоку сила бучацкого посвящения уносила мою душу всё дальше и дальше к первоистокам бытия, первоистокам ночи - всё глубже и глубже в бездонный фантастический омут иллюзии... И порой действительно казалось, что если найти начало потока, шумящего на дне Голубого каньона, это поможет мне открыть что-то очень важное, связанное с первоистоками бытия.
      Поиск первоосновы жизни уводил мысль в далекие геологические эпохи, потому что вся история живых существ отпечаталась в человеческом бессознательном, в инстинктивной памяти тела. На пути возвращения к первоистоку предстоит пройти через все уровни проявления единой жизни в поисках изначального уровня чистого бытия ("з усiх явищ найдивнiше - то саме iснування"), вмещающего в себя все разноликие проявления жизни, но ни одним из них не являющимися.
      Если суметь не отождествляться с этими проявлениями, тогда можно познать их и дальше погружаться в глубину. Ведь цель состояла не только в том, чтобы достичь первоосновы существования, но и суметь потом, изменившись, вернуться назад, в мир людей, к человеческому сознанию. Если же поддаться колдовскому очарованию многоликой Жизни (недаром слова "Жизнь" и "Женщина" начинаются с одной буквы) в каком-то из ее обличий, испытать любовь и страсть к ней, вечно изменчивой неутомимой танцовщице, то в этой ловушке можно будет найти свой конец. Потому что слова "Страсть" и "Смерть" тоже начинаются с одной буквы.
      Сон всё это или явь? Реальность или иллюзия?
      И кто я, странник? Откуда и куда иду?
      Во время одного их походов по каньону, в самой глубокой и узкой его части, где над ручьем нависали отвесные каменистые стены обрывов, в русле потока я нашел огромную спиральную раковину древнего моллюска - наутилуса. Сначала я не понял, что это такое, но меня привлек радужный блеск зеленоватого перламутра, местами сохранившегося на поверхности раковины и отсвечивавшего через воду текущего ручья.
      С большим трудом я вытащил спиральную раковину, хорошо отмыв её в потоке, и тогда этот предмет силы поразил мое в воображение, став символом бучацкого посвящения - затягивающий в себя спиральный водоворот и фантастическое сияние миров иллюзии...
      Я спрятал тяжелую раковину в сухих листьях под обрывом у развилки каньона, но потом почему-то не смог найти это место и лишь через много лет волей судьбы снова увидел наутилуса - он все так же лежал под листьями, где я его оставил.
      А на следующий день в лесу на склоне яра я нашел скелет огромного кабана, лежавший в траве - то ли он умер от старости, то ли забежал когда-то в яр, раненный охотниками. Трава проросла через побелевшие от времени кости, а длинный череп лежал среди весенних цветов. Жизнь и Смерть, переплетенные в своих объятьях, прорастающие и взаимопроникающие друг в друга...
      Однажды после утреннего путешествия по отрогам Голубого каньона я по лесным дорогам вышел на гору Лысуху, высоко поднимающуюся над берегом на самом краю села Бучак и поросшую старым лиственным лесом. Спустившись по тропинке мимо тысячелетнего дуба на песчаный пляж возле одного из черепаховых озер, я провел там весь день. Никто не потревожил меня, ни люди, ни звери, и я мог делать то, что мне хотелось - сидеть, скрестив ноги, на раскаленном песке, созерцая зеленые горы, парящего ястреба, небесный зенит и небесную даль.
      Когда настал вечер и жаркое солнце скрылось за горой, я выбрался по крутому обрыву, цепляясь за корни, а потом поднялся на вершину горы, где раньше никогда не был. Там на большой поляне, поросшей молодой весенней травой, среди нескольких кустиков цветущего терна, виднелись остатки давно истлевшего деревянного столика, вкопанного в землю. Вокруг стояли странные сосны с раскинувшимися горизонтально ветвями и синеватой длинной хвоей это были пинии, растущие обычно на юге, в Крыму и на Кавказе, и непонятно как оказавшиеся тут.
      Справа и слева открывались далекие горизонты, и купол безбрежного синего неба накрывал собой весь мир. Я сел в траве, и сердца коснулось умиротворение этого вечернего часа. Вниз уходил крутой травянистый склон с редкими старыми дубами и липами. Было пять часов и мимо прошли, не заходя в Бучак, три "метеора" на Киев.
      "А мне туда пока не надо..." - с удовольствием подумал я и лег в траве, вынув флягу с водой, кусок черствого хлеба и полпачки печенья. Вечерний свет озарял прозрачные травинки, сухую ветку и три голубых цветка, оказавшихся передо мной, названия которых я не знал и не хотел знать давно ведь уже было сказано, что незнание глубже, а знание мельче.
      Действительно, здесь, в этих горах, где на душу ничего не давит, начинаешь испытывать радость от всего - от питья воды из источника в холодном яру и от лежания на траве в прохладной тени; от рассматривания неторопливо летящих летних облаков и голубой воды с рябью бриза на ней; плывущих по реке барж, птиц, неба...
      Такие мгновения оказываются самодостаточным, хотя в них нет ничего, кроме самого лишь существования, чистого бытия. Действительно, так можно было бы жить бесконечно. Может быть, это и есть свобода? И возвращение к первоистоку?
      Но у этих гор была и другая сторона, мрачная - затягивающие в себя фантастические миры иллюзии, миры сублимированного Танатоса. Я хорошо почувствовал эту сторону в прошедшие дни, бродя по ярам. Действительно, "...легко войти в мир Будды, но нелегко войти в мир дьявола". Однако "без мира дьявола нет мира Будды..."
      "Та шо нам той Будда - усмехнулся я про себя я, глядя на вечернее небо над горой Лысухой - вiн був такий же хлопець, як i ми". И если он говорил, что собирается идти в город Бенарес бить в барабан бессмертия во тьме этого мира, то и мы можем для этого хоть завтра отправиться в город Канев, чтобы там бить в барабан бессмертия.
      А ясный небесный свет всё лился и лился над миром с прозрачного вечернего неба, в котором не было ничего, кроме пустоты. Когда мир заполнен светом великой пустоты, все в нем становится совершенным и прекрасным - яблоко на ветке и зеленое дерево на сельской улице, обмазанный глиной угол сарая и грязь под ногами.
      Тогда "Я" исчезает, растворяясь в процессе существования, а когда "меня" уже нет, то нет и разделения на "в кайф" и "не в кайф", как нет и всех вопросов типа "имеет ли жизнь смысл". Смысл - для кого? Если "меня" уже нет, то и вопрос о смысле и бессмыслии утрачивает всякую актуальность. Пока было "Я", оно могло то входить в состояние радости, то выходить из нее; когда же "Я" больше нет, остается только сама радость и нет больше ничего кроме великой пустоты.
      Еще с детской поры я заметил в себе способность погружаться в любую вещь и уходить в какой-то бесконечный мир, открывающийся за ней. Сначала просто смотришь на травинку или рисунок на пачке печения, удерживая на нём взгляд.
      Потом исчезают мысли и бездумно созерцаешь травинку, как будто ничего другого в мире не существует. А после этого начинаешь видеть свет, озаряющий небесным сиянием и травинку, и пачку печенья и кусок хлеба. Через этот свет сознание получает возможность проникать во всё что угодно. В нём, в этом свете открывается бесконечное внутреннее пространство, в котором нет ни слов, ни мыслей, ни качеств, ни самого времени, а только вечно длящееся мгновение бытия, мгновение изначального просветления, звучащее как аккорд, как сумма всего. Тогда исчезает разделение на "меня", смотрящего, и на объект созерцания, как будто зрящий и зримое стали одним целым. А когда нет больше разделения на "мое" и "не моё", мир вокруг оказывается настоящим, как будто увиденным впервые. И это чувство неуловимой подлинности мира настолько влечет к себе, что возникает непреодолимый соблазн уйти из дома, покинуть человеческое бытие навсегда, как оставляем мы при внезапном отъезде ставшие ненужными старые вещи... Уйти и раствориться в окружающей действительности; раствориться, как тает сахар в чашке чая и крупинка соли, упавшая обратно в море. Путь будет то, что есть здесь и сейчас - ведь меня все равно уже нет... Навсегда и навеки...
      "Подобно крупице соли, которая,
      смешавшись с водой,
      становится одним и тем же с ней,
      так и ЭТО есть формой созерцания мира,
      в которой нет больше ни "здесь" ни "не здесь",
      но только озарение и спокойствие,
      подобное великому океану, который
      сама ПУСТОТА..."
      Через полчаса я спустился обратно на берег залива, искупался и хотел уже уходить, но что-то заставило меня вернуться и сесть у воды на песке. Из Канева наверх прошла последняя "ракета", напротив горы она замедлила свой бег, заворачивая к пристани, хорошо видимой отсюда. С плеском набегала на песок волна и гладкая вода в это вечерний час начала приобретать опаловый цвет... В голубом вечернем пространстве неба и воды я смотрел на север, на гряду далеких гор, охватывающих дугой полмира, и меня поразило острое чувство реальности этого мгновения. Это была она, подлинность мира - как будто я впервые видел и этот залив, и эти горы... Уходить не хотелось, и я всё сидел и сидел на берегу, повторял про себя бессмысленные греческие слова - "тон эона". Навсегда и навеки.
      Пепси-кола
      Так пролетели удивительные дни бучацкого посвящения и пришла пора возвращаться в город. По ведущим вдоль берега каменистым лесным дорогам, мимо залитых ярким светом зеленых гор, через луга и болота я отправился на пристань в соседнее село, до которого от Голубого каньона было километров пятнадцать. Взор мой был светел и пуст, а в душе было чувство свободы и счастья. Все мне было похуй, и в этом было высочайшее блаженство - ведь теперь мой дух крещен у истоков вечности, по сторону добра и зла.
      В таком настроении я пришел на пристань, где уже собрались местные жители со своими корзинами и мешками. Ухмыляясь и чувствуя себя старым драйвером, оказавшемся среди сборища туземцев где-то в Мексике, я дождался, пока к пристани подошёл белый корабль - "Метеор-25". В измененном состоянии сознания, в котором я находился, он показался мне совершенным творением внеземной цивилизации.
      От жары сильно хотелось пить, и вот я, наконец, добрался до буфета. Мне повезло, и в холодильнике была пепси-кола. В те годы она ещё была осквернена рассуждениями всяких лохов о "поколении пепси" и меня с ней связывали отношения интимные и нежные, которые простому народу было не понять, ибо народ в те годы преимущественно пил пиво.
      И вот, наконец сняв рюкзак с обгоревших на майском солнце плеч, я добрался до своего любимого места у выхода, а "метеор" тем временем набрал скорость и понесся по волнам мимо зеленых гор. Ветер бил в лицо, летели в разные стороны радужные брызги а я, мучимый жаждой, наконец открыл бутылку и смогу насладиться тобой, верная спутница моей юности, о пепси-кола, пьянящий напиток вкуса свободы!
      Твой цвет и твой вкус давно уже стали для меня символами лета - одного бесконечного метафизического лета, вобравшего в себя приключения и дороги всех лет странствий; символом того мира Солнечной Дороги, в котором никогда не бывает скучно.
      О пепси-кола, ты действовала на меня, как наркотик - стоило только увидеть красно-синюю этикетку с ее предельно простым изгибом линий, намекающим на катящуюся волну (да, да, это она - та самая волна!), стоило только взять в руку бутылку с жидкостью цвета днепровской воды и ощутить твою пузырящуюся прохладу во рту - сразу срабатывал условный рефлекс, и радость начинала свой невидимый танец во мне.