Чоч-Сидри был таким же невысоким и смугловатым, с прямым носом и чуть впалыми висками; губы его казались слишком пухлыми для чистокровного жителя Серанны, а волосы, темные и коротко обрезанные, слегка вились, будто нежная шерсть ламы. Не потомок ли он Унгир-Брена? – промелькнуло у Дженнака в голове. Может из последних его сыновей? Нет, вряд ли, он едва заметно покачал головой. Самый верный признак – глаза, а они у Сидри темно-карие, без всяких изумрудных проблесков – божественного наследия Шестерых. Пожалуй, решил Дженнак, и кожа у него заметно смуглее, и нос все-таки с едва заметной горбинкой, и скулы чуть пошире… Вероятно, он из ротодайна – среди них встречаются люди с пухлыми губами.

Старый аххаль мелкими глотками смаковал напиток.

– Налей хааба воину, Сидри, оставь кувшин и иди, – распорядился он, покончив с первой чашей. – И скажи там, – Унгир-Брен махнул рукой в сторону храма, откуда неслись звуки Вечернего Песнопения, – чтобы нас не беспокоили. Мне надо поговорить с ро'тагиром.

Чоч-Сидри поклонился, поставил чашу у ног задремавшего Грхаба и исчез словно тень.

– Значит, ты опять видел странные сны… – Унгир-Брен покачал головой. Взгляд его рассеянно скользнул по лицу Дженнака, по опустевшему двору и замер, остановившись на фасаде ацли. Трехэтажное строение, уходившее глубоко в скалы, слагали массивные блоки серого гранита, а посреди них зиял проем, обрамленный колоннами; слева и справа от него высились шесть фигур в человеческий рост: светлый Арсолан, увенчанный солнечным диском, грозный Коатль с секирой на плече, Тайонел, простерший вверх могучие руки, Одисс, из-за пояса которого торчал свиток с письменами, Сеннам, восседавший на огромной черепахе, и Мейтасса, бог Судьбы и Всемогущего Времени. Глаза Провидца Грядущего были закрыты, на губах блуждала неопределенная улыбка. О чем грезил он в своем каменном забытьи? Что снилось ему под плеск волн и тихий шелест налетавшего с моря ветра?

Из всех Шести Кино Раа Дженнак предпочитал Одисса. Не потому, что тот являлся покровителем его Очага, и не потому, что в жилах его текла кровь Хитроумного; причина скорее заключалась в том самом хитроумии, коим Одисс отличался от прочих богов. Стезя разума привлекала Дженнака не меньше воинской, а Одисс был на ней надежным водителем. Этого бога, единственного из всех, он звал так же, как отца, – Ахау, Владыка, хоть остальные божества были, конечно, не менее великими и благосклонными к людям.

Унгир-Брен будто подслушал его мысли. Вытянув руку к каменным статуям, он задумчиво произнес:

– Погляди на них, Джен-шай… Много веков назад они явились со Священным Ветром в Юкату, в самую середину нашей благословенной земли… Потом отправились на юг и север, к диким кланам, обучая воинов и охотников письму, счету, ремеслам, выращиванию маиса и многим другим вещам… Они дали нам понятие нравственности, идею божественного, они научили нас ценить прекрасное, открыли дикарям тайны земли и небес… Воистину они сотворили людей из двуногих животных, вдохнув в них искру неугасимого огня! Но не только это, Дженнак, не только это, сын мой… Ты знаешь, что каждый из Шестерых взял женщин, поделившись с будущими поколениями своей кровью… Затем они возвратились в Юкату, повелели выстроить Ацли Вещих Камней и исчезли, оставив на его стенах письмена, высеченные в твердом граните. Каменные книги и капля светлой крови – вот наследие богов, оставленное ими людям! Книги – для всех, кто хочет и может их прочитать, капля крови – для избранных…

Старый аххаль сделал паузу, и Дженнак, нахмурив брови, спросил:

– Зачем ты рассказываешь мне это, мудрейший? Я знаю, как возникло учение кинара, я читал Книгу Минувшего, и я…

– Можно смотреть и не видеть, читать и не понимать, – перебил его Унгир-Брен. – И потому я повторяю известное тебе, и любому юноше из Великих Очагов, и каждому простолюдину: боги одарили некоторых из нас своей кровью. К радости или горю – другое дело; но кровь эта течет в наших жилах, в твоих и моих, и мы не похожи на прочих людей Эйпонны. Мы, светлорожденные, живем дольше, много дольше, мы властвуем над своими уделами, ибо долгая жизнь позволяет накопить мудрость и возвысить сетанну… – Он вздохнул и с печальной усмешкой добавил: – Хотя, надо признать, не всем из нас долголетие приносит пользу. Некоторых обуревают гордость, высокомерие и жажда власти, иным мнится, что мир должен оставаться неизменным, как во времена их юности, другие же становятся угрюмыми затворниками, потерявшими радость жизни… Но не о них сейчас речь! – Аххаль вновь сотворил священный знак, будто бы отметая мысли о неудачниках и недостойных. – Есть и такие, сын мой, кому боги завещали особый дар.

– Ты хочешь сказать… – начал Дженнак.

– …что ты, возможно, унаследовал его. Твои сны – верный признак, известный Посвященным… Так пробуждается второе зрение, дар богов, но лишь Провидцу Мейтассе известно, что принесет он тебе. И сохранится или исчезнет со временем… – Задумавшись, Унгир-Брен смолк, уставившись в пустую чашу, потом потянулся к кувшину и разлил хааб. – Ну, во имя Шестерых! Хочешь ты того или нет, но они наградили тебя редкостным талантом, мой тагир!

– Да свершится их воля! – Запрокинув голову, Дженнак глотнул. Услышанное не слишком потрясло его; он лишь понял, что видения, приходившие во сне и наяву, не являются признаком душевной болезни. Что ж, хорошо, если так! Никто не в силах отказаться от божественного дара, предопределенного судьбой… Тем более что не всегда случалось ему гореть в холодном огне, как прошлой ночью; был еще и величественный корабль, скользивший подобно белому сак-мулю под ясным небом, было и многое другое, столь же интересное и загадочное. Но мысли об этих чудных миражах сейчас отступали перед другим, тревожным и неприятным чувством вины; оно охватывало Дженнака всякий раз, когда он думал о Вианне.

– Так что же ты видел и о чем хочешь поведать мне? – спросил Унгир-Брен, опуская чашу на ковер. – Блуждал ли ты в запредельном мире или сразу вознесся в пределы Великой Пустоты? А может, – в глазах ах-кин-маи мелькнул жгучий интерес, – ты странствовал за Бескрайними Водами – там, где лежит Риканна, другая часть нашего мира?

Дженнак покачал головой.

– Нет, мудрейший. Я не странствовал – горел… Я был привязан к столбу, а под моими ногами разверзлась огненная пропасть… Я не испытывал боли, но страх мучил меня все сильнее и сильнее с каждым вздохом… Кажется, я кричал… И еще, – он отхлебнул хааба, стараясь успокоиться, – еще, отец мой, там были люди… да, люди в странных одеяниях. Они стояли на площади, вымощенной камнем, и глядели на меня… глядели на костер, пожиравший мою плоть. Но я плохо их видел, мешали дым и пламя…

Унгир-Брен погрузился в глубокое раздумье, уставившись на темные воды сенота, похожие сейчас на отшлифованную обсидиановую плиту. Солнце садилось, и над кровлей Ацли Записей заиграли яркие закатные сполохи, окрашивая небеса цветом розовых жемчужин; в восточной части небосклона мигнули первые звезды. Подняв голову, Дженнак попытался разыскать синюю искорку Инлада – путеводного светила мореходов и странников, но тот еще не зажег своего огня.

– Поразительное видение, – пробормотал наконец Унгир-Брен, и поверхность воды в бассейне вдруг полыхнула алым пламенем. – Поразительное! – Пламя погасло, и Дженнак решил, что ему привиделся отблеск вечерней зари. – Я не могу истолковать его, сын мой. – Старик повернулся к Дженнаку, растерянно всплеснув руками. – Ты был жив, связан, и тебя, беспомощного, жгли на костре… Странно, очень странно! У варваров-кейтабцев есть жуткая огненная смесь, но они используют ее только в сражениях… Еще хуже пигмеи Р'Рарды, что обитают на берегах Матери Вод и едят человеческое мясо, но даже они не подвешивают над пламенем живых людей! Или тебе привиделась пытка?

– Может быть, – Дженнак пожал плечами. – Однако у нас, в Доме Страданий, обходятся без огня. Плети, веревка, секира… ну, еще сенот с кайманами… вот, пожалуй, и все.

– Ладно, не будем вспоминать о столь неприятных вещах. – Старый ах-кин махнул рукой. – Видел ли ты еще что-нибудь?

– Да. – Дженнак сморщился, припоминая. – Корабль… большой корабль с белыми парусами… без весел, не похожий на наши гребные галеры, на драммары кейтабцев и арсоланские плоты. Высокие борта, высокие мачты, надстройка на корме – словно сак-муль с плоской крышей… – Он замолчал, пытаясь воскресить в памяти сияющее небо, изумрудную морскую гладь и судно, увенчанное громадой парусов, неторопливо и торжественно скользившее прямо к нему.

– Стагард? – нетерпеливо подсказал аххаль, и Дженнак почти автоматически отметил, с каким напряжением звучит голос старика.

Затрудняясь с ответом, он потер висок.

– Да, было в этом судне что-то от стагарда… массивный корпус и эта надстройка позади… но парусов больше… три или четыре на каждой из мачт… – Почти непроизвольно он бросил взгляд на поверхность воды в сеноте, и вдруг в ее обсидиановой глубине стремительным фантомом промелькнул грезившийся ему корабль. Брови Дженнака удивленно приподнялись, но смутный мираж уже растаял.

Унгир-Брен шумно выдохнул и что-то пробормотал. Обернувшись к нему, молодой ро'тагир изумился снова: лоб аххаля покрывала испарина, глаза затуманились, будто он выпил сок кактуса из южных пустынь или нанюхался грибов, чей запах погружает в транс. Быстро плеснув хааба в стеклянную чашу, Дженнак протянул ее старику.

– Что случилось, отец мой?

– Ничего. – Унгир-Брен принял сосуд недрогнувшей рукой, и это успокоило Дженнака. – Древняя магия кентиога… Я пытался подсмотреть, что ты видишь… там… – Он кивнул в сторону сенота. – Теперь я представляю, каким был этот корабль… Да, Джен-шай, ничего подобного не строили ни в Коатле, ни в Арсолане, ни у нас, насколько мне известно. Разве что на Островах в последние месяцы…

– Откуда же пришло это видение?

– Не знаю… – Унгир-Брен поднял лицо к россыпи звезд, все отчетливее проступавших на темнеющем небе. – Может, из грядущего, может, из иного мира… одного из тех, что мерцают сейчас над нами за океаном Великой Пустоты… – Он вздрогнул и накрыл руку Дженнака своей сухой горячей ладонью. – Хватит на сегодня, родич. День был длинный, а совет и того длиннее… Иди! Ты устал и наверняка хочешь есть.

Дженнак поднялся на ноги, расправил полы своего пурпурного шилака; белые соколиные перья, скрепленные серебряным полумесяцем, колыхались над его головой, перевязь красной кожи оттягивал тяжелый тайонельский чель-иту. Он замер, подставив лицо налетевшему с моря бризу, глубоко вдыхая прохладный воздух. Да, длинный был день… и многое сегодня случилось впервые… В первый раз он занял место в совете, в первый раз получил власть над войском, над пятью сотнями бойцов… и в первый раз услышал имя Чоллы Чантар. Резко повернувшись, Дженнак протянул руку к старому жрецу.

– Только один вопрос, мудрейший… Скажи, мне обязательно делить ложе с этой арсоланкой? С четырнадцатой дочерью Че Чантара?

Унгир-Брен усмехнулся, пожал плечами.

– А! Вот что тебя волнует! Ну, сын мой, есть сто способов, как приготовить земляные плоды, и всегда можно выбрать наилучший – тот, что подходит тебе больше других. Рано или поздно тебе придется взять эту девушку… Но кто сказал, что ты должен спешить, повинуясь первому же слову Фарассы? Жизнь светлорожденных длинна… – Старик встал, сделал шаг к темному порталу храма и бросил через плечо: – Я поговорю с великим сагамором. Скажу, чтобы он тебя не торопил.

– Да будет с тобой благословение Шестерых, отец мой! – выкрикнул вслед ему Дженнак, и дремавший под перезвон водопада Грхаб вздрогнул, раскрыв глаза. В молчании они направились в обход стены, к южным дворцовым воротам и огромной Старой башне, сливавшейся в вечернем полумраке с прибрежными утесами. Закат угасал, мерно рокотали волны, и море, дремавшее под звездным куполом небес, едва заметно раскачивалось в такт шагам Дженнака. Он подумал, что где-то там, за темной далью вод, за Островами и Перешейком, на берегу Океана Заката, стоит другой сак-муль – обитель рода Арсолана, дворец со шпилями, увенчанными золотым солнечным диском. Чолла Чантар… Он никогда не видел эту девушку, но был уверен, что ей не сравниться с Вианной.

Губы Дженнака шевельнулись.

– Под окном родного хогана и цветы благоухают слаще, – тихо пробормотал он, потом вспомнил, как нежны губы Вианны, и ускорил шаг.

Глава 2

День Ясеня месяца Цветов.

Бескрайние Воды близ границы Одиссара и Тайонела.

День Каймана месяца Цветов.

Ро'Кавара, столица Кайбы

О'Каймор, господин надела Чью-Та, тидам, мореход, купец и разбойник на службе властителя Ро'Кавары, стоял на носу своего корабля, прикрывая лицо от соленых брызг широкой ладонью с длинными пальцами. Судно его – сорокавесельный драммар, низкий и длинный, как туловище каймана, с гордо изогнутым, украшенным резьбой носом и алыми уключинами; на каждом его борту сверкала вампа, выложенная мозаикой из раковин, – взметнувшаяся над пальмой волна. На корме была надпись, сделанная знаками ронго и тоже сиявшая перламутром: – «Од'тофал кон'та го», что означало на кейтабе: «Алая рыба, летящая над волнами». Левый и правый балансиры были убраны, и драммар сейчас в самом деле напоминал летящую над поверхностью моря рыбу. Широкий парус и восемьдесят гребцов, по два на каждое весло, быстро гнали его вперед. Их не требовалось вдохновлять плетью или щедрыми посулами, ибо все мореходы на борту корабля были партнерами – торговыми, если речь заходила о торговле, либо боевыми, когда представлялся случай ограбить неосторожного купца-чиквара из Верхних или Нижних Земель.

Как раз сегодня и выпала такая удача: стагард из Накамы, крупного порта с Восточного Побережья, находившегося под защитой и покровительством Тайонела. Впрочем, последнее обстоятельство ни в малейшей мере не беспокоило О'Каймора: тут, в море, все покровительство и защита Тайонела не стоили и рваного сатла. Разве что на борту купца обнаружится отряд тайонельских наемников… Но как обнаружится, так и сгинет: море схоронит всех – и наемников, и торговцев из Накамы, и их экипаж.

Опытным глазом тидам измерил расстояние до кормы купеческого судна и решил, что к полудню все будет кончено. Как все грузовые стагарды – или «морские быки», согласно принятой на Островах терминологии, – накамский корабль не имел весел и шел только под парусами. Иначе и быть не могло: усади на весла сотню гребцов, возьми на борт воду и продовольствие для всей этой оравы, так не останется места для товаров! Чиквара – жадные люди, всегда стремятся погрузить побольше, а заплатить поменьше, так что вместо сотни гребцов на их кораблях болтались два-три десятка охранников. Правда, стагарды несли два больших паруса на передней и задней мачтах, и при сильном ветре длинным пиратским «кайманам» догнать их было бы нелегко, но сегодня – хвала Сеннаму, покровителю странников, и Морскому Старцу Паннар-Са! – ветер оказался слабым.

О'Каймор поднял правую руку, и «Тофал» послушно взял вправо, ближе к берегу. Второй кейтабский драммар «Сирин та'на херути» – «Ветер, срывающий пену», где командовал ак'тидам Ар'Чога, – заходил со стороны открытого моря. Имелось немало способов и хитростей морской охоты, и О'Каймор знал их все. Атакуя гребную галеру, можно было пройти вдоль ее борта, ломая весла и калеча их рукоятями гребцов; тот же метод годился при нападении на огромные плоты арсоланцев, низко сидевшие в воде, но в этом случае ломать весла приходилось бревном балансира. Против парусов весьма помогали зажигательные стрелы, но тут главное было не перестараться и не спалить добычу дотла: скажем, большие тростниковые лодки коатлийских купцов вспыхивали не хуже перенара. Весьма помогал чувствительный удар тараном в корму, достаточно сильный, чтоб сломать рули, и в то же время не повреждающий корпуса. С арсоланскими плотами не возбранялось действовать погрубее, ибо они оставались на плаву даже разрезанными на части, а вот хрупкие суденышки с Перешейка могли пойти на дно со всем товаром от единого легкого касания. Наибольшей проблемой являлись боевые корабли Рениги и Одиссара, где на веслах сидела сотня человек и еще полсотни могли сражаться, пуская стрелы и камни из катапульт-тумбалов. Ну, на сей случай у «Тофала» было чем ответить – молниями Паннар-Са, жидким огнем и горшками с горючей смесью.

Но с накамским купцом никаких сложностей не намечалось. К тому же О'Каймор командовал двумя кораблями, а тут тактика охоты была проста: догнать, обойти стагард с обеих сторон, бросить крючья и атаковать с двух бортов одновременно. Но если там будут тайонельские стражи… Впрочем, что с того! Хоть тайонельцы и славные бойцы, но вряд ли они устоят под ударом трех сотен клинков и копий. А в особом случае можно пугнуть и жидким огнем… Тут О'Каймор поморщился: ему не хотелось использовать тумбалы, пускавшие струи пламени, и зажигательные снаряды. Так и добычу потерять недолго, ведь дым, угли и пепел не стоят ничего!

Он поглядел налево, потом направо. Драммар шел на юго-запад, и по правому борту тянулся лесистый берег – ничья земля, разделявшая владения Тайонела и Одиссара. Но до цветущего полуострова Серанны, главного одиссарского удела, оставалось еще немалое расстояние – шесть соколиных полетов, как считают на суше, или два-три дня плавания при попутном ветре. Примерно столько же было и до Накамы, к северо-западу от которой лежало огромное пресное море Тайон; за ним же простирались леса, леса и леса до самого Океана Заката – земли Народов Тотемов, Туманные Скалы, Лесные Владения, Земли Вьюжных Ветров и Вечных Льдов… О'Каймор редко бывал в тех диких краях и не стремился попасть туда снова; он мореход, потомок сорока поколений мореходов, и море являлось его пастбищем, его нивой и охотничьим угодьем. Но в последние годы оно словно усохло; теперь, когда появились быстрые и надежные суда, Ринкас и Сагрилла-ар'Пеход, Море-Заросшее-Травой, да и все другие прибрежные воды Эйпонны как бы сделались меньше размером… Дальний юг и дальний север, где плавали огромные ледяные горы, были неприятным и бесприбыльным местом, путь же к Океану Заката преграждал материк и непроходимый для больших кораблей пролив Теель-Кусам.

Да и чего там искать? – подумал О'Каймор, поглядывая на приближавшиеся паруса купца. Сахры Западного Побережья были беднее восточных, а с военным флотом Арсоланы, с огромными плотами из бальсы, несущими по две сотни стрелков, связываться не стоило. Может, и прав почтенный кьо О'Спада, владыка Ро'Кавары и доброй половины Кайбы, когда говорит, что пора двигаться на восток, через Бескрайние Воды, к новым островам и континентам… Тидам фыркнул, взглянув налево, в открытое море. Не бывает бескрайних вод, разве что в фантазиях дикарей! И он совсем не против пересечь океан на новых больших кораблях – хотя бы ради того, чтоб удовлетворить свое любопытство и тягу к странствиям! Но такое предприятие стоит недешево, очень недешево… Почти машинально О'Каймор занялся вычислениями, скольких купцов придется пустить на дно, чтобы набралась необходимая сумма. Правда, купец купцу рознь… К примеру, вот этот, что маячит сейчас перед ним… если в трюмах у него груз драгоценной пушнины или железных изделий – будет пожива; но может случиться и так, что везет он орехи из северных лесов да грубые волчьи шкуры… Бросовый товар – за все и пары тысяч сатлов не выручишь!

Тем не менее тидам и не думал прекращать погоню. Сказано мудрецом: не раскусив кожуры, не изведаешь сладости плода! Он поднял вверх свой резной навигаторский жезл и резко взмахнул им. Ритм гребли изменился. Теперь он слышал за спиной шумное дыхание людей и частый плеск весел. «Тофал» резко ускорил ход, но и на втором судне тут же навалились на весла: Ар'Чога был опытным кормчим и не спускал глаз со своего флагмана. Оба драммара должны были подойти к накамскому купцу одновременно и взять его в клещи, а подобный маневр требовал немалого искусства.

Отложив жезл и вытянув из-за пояса зрительную трубу, О'Каймор попытался разглядеть что-нибудь интересное. На реях стагарда торчали матросы – похоже, с самострелами, но палуба, заслоненная кормовой надстройкой, была не видна. Впрочем, на самой этой надстройке уже стояли воины – ровная шеренга бойцов в стальных кирасах и глубоких шлемах, над которыми колыхались серые перья. Тайонельцы! При виде их сердце тидама дрогнуло от тревоги и радостного предвкушения. С одной стороны, драться с тайонельскими волками – не подарок, зато с другой… Присутствие на корабле этого отряда почти наверняка означало, что в трюмах найдется кое-что получше орехов и волчьих шкур.

Сунув за пояс трубу, он пошарил в висевшей через плечо сумке, достал трут, огниво и запашистый коричневый цилиндрик шалла'о, свернутый из курительных листьев. Сверкнул огонь, кончик шаллы вспыхнул и сразу погас. О'Каймор глубоко втянул благовонный дым, выпустил через ноздри две белесых струи и затянулся снова. Отличное зелье! Возбуждает не хуже эночи, но голова остается ясной… Странно, что лишь в Коатле да на Островах привычны к табаку, в других же землях все-таки предпочитают хмельное… Он отвел в сторону руку с шаллой, пристально разглядывая ее, принюхиваясь к ароматному дымку и соображая, скоро ли – и по какой цене! – этот товар можно будет предложить на рынках Одиссара, Тайонела и Сеннама.

Тяжелая ладонь легла на плечо О'Каймора, но он, не оглядываясь, только кивнул головой. По едкому табачному запаху было ясно, что подошел Хомда, старший его абордажной команды, рослый, нагой по пояс верзила. Грудь его и лицо покрывала татуировка, левую щеку рассекал глубокий шрам, зубы на медно-красном лице свирепо щерились. Длинные черные волосы были связаны тугим узлом на затылке, в них торчали два пышных пера керравао.

– Мой готов, – заявил он, раскачивая тяжелую коатлийскую секиру с четырьмя лезвиями и не спуская глаз с дымящейся шаллы. – Мой люди тоже готов. Будем резать?

– Будем, – усмехнулся тидам. – Только гляди, сын черепахи, чтоб тебя самого не прирезали! Там тайонельцы.

– Хо! – Хомда презрительно сплюнул за борт. – Тайонел, хо-хо! Мой резал их в лесу, мой резать их на море! Хо!

Он не бахвалился, ибо в самом деле отсек немало тайонельских голов – и в лесах, и в горах, и на Великих Пресных Водах. Хомда не был кейтабцем, а уродился в тех самых Туманных Скалах, Лесных Владениях или в Краю Тотемов, где О'Каймор бывал весьма редко и куда снова попадать не собирался. Настоящее имя его звучало как Хомдатарал Сигор Чикара, что на дикарском лесном наречии значило Воин-со-Шрамом-на-Щеке, но на Островах предпочитали сокращать прозвища чужаков. К мореходам О'Каймора он прибился года три назад, во время набега на один из торговых городов Восточного Побережья. Вышел из леса, когда драммары уже собирались отваливать, и заявил на скверном кейтабе: «Мой – великий воин! Мой плавать с вами». С тех пор язык его не сделался лучше, но О'Каймор весьма ценил Хомду – за силу, свирепость и бесподобное умение обращаться с коатлийской секирой. Он и вправду был великим воином.

Сейчас, стоя рядом на носу «Тофала», кейтабский тидам и дикий воин из северных лесов являли собой забавное зрелище. О'Каймор, подобно большинству людей с Островов, казался невысоким, приземистым, но длинноруким; кроме того, его отличали изрядная полнота, толстая мощная шея и выпуклая бочкообразная грудь. Его широкое лицо было обветренным и смуглым, но без примеси медно-красного оттенка, нос расплывчатых очертаний и слегка приплюснутый, губы полноватые и сочные, волосы коротко острижены. Перьев он не носил, считая это дикарским обычаем, но короткий кожаный танар и юбка, как и голенища высоких мокас, были расшиты мелким жемчугом, что придавало тидаму щеголеватый вид. Поверх танара сверкал легкий доспех из бронзы с перламутровым гербом, защищавший грудь и живот, за поясом торчали два изогнутых клинка, подлиннее и покороче, и зрительная труба – Око Паннар-Са. Лет О'Каймору было около пятидесяти, и он являлся достойным представителем кейтабской знати – полупират, полукупец и, безусловно, один из лучших седрамов Морского Содружества.

Хомда казался выше его на добрый локоть и носил только набедренную повязку, сандалии грубой кожи да ожерелье из когтей гигантского северного медведя. По обычаю своего неведомого лесного клана, он был татуирован: зеленые змеи, знак его Тотема, переплетались на его груди, могучих плечах и лопатках, шею же, щеки и лоб украшали изображения алых и желтых кленовых листьев, среди которых внушительный орлиный нос торчал, как скала над осенним лесом. Весил он раза в полтора побольше плотного О'Каймора, но отличался кошачьей ловкостью и стремительностью движений, силен же был, как тот самый медведь, чьи когти болтались у него на шее. В определенном смысле он, как и кейтабский тидам, являлся достойным образчиком своего племени лесных дикарей, из века в век упорно тревоживших границы Тайонела.

Видно, с тайонельцами у Хомды были давние счеты: поглаживая шрам на щеке, он уставился на корму стагарда, словно волк на стадо жирных оленей. О'Каймор скосил глаз на дикаря и довольно хмыкнул: выглядел Хомда заправским разбойником и душегубом, что всегда вдохновляло людей из абордажного отряда. Эти парни уже толпились на палубе, потрясая дротиками и метательными ножами, – крепкие, коренастые, смуглые, обветренные и просоленные всеми морскими ветрами. Его бойцы, его дружина! Ощутив законную гордость, О'Каймор рявкнул, призывая помощника:

– Эй, Торо! Одноглазый, чтоб тебя Паннар-Са пнул под зад! Всем – бальче и табака! И пусть гребцы приготовят самострелы и крючья!

Он ткнул Хомду в бок, сунул ему недокуренную шаллу.

– Иди, черепаший ублюдок! Сейчас будем резать.

Осклабившись, северянин жадно схватил хозяйский подарок, вскинул секиру на плечо и направился к своему отряду. До купеческого судна оставалось немногим более полета стрелы, и «Сирим», второй драммар О'Каймора, вспенивая воду четырьмя десятками весел, ловко обходил намеченную жертву слева. Там уже готовились к бою: сверкали клинки абордажных челей и копья, Ар'Чога, раздавая затрещины, строил своих головорезов в шеренгу. Ухмыльнувшись, О'Каймор опять навел свою трубу на купца и обомлел. Челюсть у него отвисла, полные губы побелели, на висках выступили капли пота; пробормотав проклятье морским демонам, он снова приник к Оку Паннар-Са.

Так и есть! Стальные панцири-шарати тайонельских воинов, стоявших на кормовой надстройке, были изукрашены чеканными волчьими головами, а на шлемах торчали не серые перья, а волчьи хвосты!

Дети Волка! Лучшие из лучших, опора Дома Тайонела! Во имя Шестерых, невероятно, но факт! Воины сагамора Харада, Ахау Севера, никогда не нанимались охранниками на купеческие суда; это считалось ниже их достоинства, да и сагамор не потерпел бы подобного ущерба своей сетанне. Случай из ряда вон выходящий. Значит, на судне везли нечто особо ценное. Нечто такое, что могли сохранить и защитить лишь самые умелые тайонельские бойцы.

Кстати, сколько же их? Облизнув губы, О'Каймор принялся считать. На корме – двадцать человек… и наверняка десятка три на палубе… Сила! Теперь клинки и дротики трехсот кейтабцев уже не казались тидаму гарантией успеха, ибо враги были закованы в сталь и умели рубиться в сомкнутом строю. Страшный противник! Каждый из этих рослых опытных бойцов стоил по меньшей мере четырех островитян из его дружины.

Но, не разложив костра, не поджаришь мяса… А мясо тут было – сочный большой кус, иначе бы Дети Волка не стерегли его! Снова облизнув пересохшие губы, О'Каймор обернулся и приказал:

– Торо, людей к тумбалам левого борта! Поставь лучших – Руена и Пахо!

– Однако, мой кьо… – Одноглазый помощник, следивший за раздачей хмельного и табачных листьев, почесал в затылке. – Мы же, клянусь клювом Паннар-Са, спалим всю добычу!

– Делай, что говорю, черепашье яйцо! Там, – О'Каймор вытянул руку в сторону приближавшегося стагарда, – полсотни тайонельских волков в шарати! Хочешь, чтоб нас перебили, как откормленных керравао?

Помощник разинул рот, люди вокруг него загудели. Никто, разумеется, не испугался; все поняли: бой будет тяжким, но и добыча – достойной. Пожалуй, на суше немногие из них рискнули бы скрестить оружие с бойцами Тайонела, но корабельная палуба – не земля; шаткие доски привычнее кейтабцам, чем лесным воинам.

Торо вышел из столбняка и принялся расставлять стрелков у тумбалов. Метать горшки с огненным зельем и струи пламени умел почти каждый, но Руен и Пахо считались лучшими наводчиками. Убедившись, что они заняли положенные места, О'Каймор распорядился залить в баки жидкий огонь и пояснил:

– Сделаете по одному выстрелу. Ты, Пахо, бычий навоз, подпалишь хвосты волкам на корме, ты, Руен, ударишь по тем, что на палубе. Надо поджарить этих лесных обезьян, чтоб они не так ловко орудовали своими челями! Но смотрите, псы, такелаж не жечь! Устроите пожар – брошу к акулам! – Тидам грозно выпятил челюсть, потом кивнул помощнику. – Выдели два десятка парней с черпаками? Если где загорится, пусть таскают воду с правого борта, заливают огонь.

Не дожидаясь свиста первых стрел, люди из абордажной команды принялись ставить шебуру – высокие, в полтора человеческих роста щиты. Когда корабли сойдутся и гребцы перебросят крючья, шебуру эти лягут на вражеский борт, превратившись в мостки. По ним легче взбираться наверх – палуба купца была на четыре локтя повыше, чем у «Тофала».

О'Каймор посторонился, пропуская дюжих мореходов, тащивших пару помостов на нос, потом встал за спинами стрелков, уже крутивших вороты и щелкавших рычагами своих самострелов-тооклей. Их метатели были тяжелыми, неуклюжими и не могли сравниться в скорострельности с одиссарскими ачи, выпускавшими стрелу за время трех вздохов. Но ачи с луками из чикле являлись тайной Одиссара – точно так же, как состав горючей смеси, называемой молниями Паннар-Са, был секретом Морского Содружества. Свои тайные искусства были и у других Великих Очагов: арсаланцы считались непревзойденными строителями, умевшими размягчать камень соком сениль и перебрасывать мосты над пропастями; мрачные и угрюмые атлийцы придумали огненный порошок перенар; тасситы умели покорять огромных косматых быков, бродивших в параме тысячными стадами; в Сеннаме владели странным оружием и непревзойденным искусством рукопашного боя; тайонельцы лучше всех работали с твердым железом. Если б можно было собрать все эти тайны и секреты в одну корзину! – подумал О'Каймор. Вот это был бы товар! Если б Кейтаб овладел им, то наверняка сделался бы седьмым Великим Очагом! И тогда пришлось бы включить в компанию шестерых богов древнего тене Паннар-Са, Великого Осьминога, владыку акул, морских тапиров и змеев шо-камов в блестящей чешуе…

Ухмыльнувшись, тидам прикинул расстояние, отделявшее его корабль от добычи. До стагарда было всего пятьдесят длин копья, но накамские мореходы не стреляли: трудно попасть в цель, когда болтаешься на мачте словно обезьяна из ренигской джассы. Что касается тайонельцев, то они замерли неподвижной сверкающей шеренгой, прикрываясь круглыми щитами-шебуру. Борт стагарда был высок, и стрелки О'Каймора видели только верхний обрез блестящей железной стены да волчьи хвосты, что торчали над ней подобно пушистым кустикам.