Хроники Дженнака (№1) - Другая половина мира

Почему бы и нет? Она была красива и умна, она получила должное воспитание, как и приличествует девушке из благородной семьи клана ротодайна, будущей возлюбленной и спутнице ягуара – знатного воина или кецаля – человека власти. Она изучила три первые Книги из свода Чилам Баль, умела читать и писать ронго, говорила на одиссарском, майясском и на кейтабе, она плела великолепные накидки из перьев, постигла науку изящного выражения мыслей и искусство любви – все тридцать три канонические позы, предписанные киншу, языком жестов и телодвижений; к тому же она обладала добрым сердцем и твердой душой. Но, помимо этого, в жилах Вианны текла капля светлой крови, что, быть может, перевешивало в глазах владык Дома Одисса все прочие ее достоинства. Дженнак был уверен, что старый Унгир-Брен не возражал бы против их брака как и сам ахау, великий сагамор, его отец.

Правда, кровь богов почти не сказалась на внешности Виа, а это значило, что век ее будет недолгим. Но сейчас она была прелестна – темноглазая, с маленьким чуть вздернутым носиком и золотистой кожей, пахнувшей медом и цветами. И губы… Губы были пухлыми, алыми, и Дженнак с восторгом снова приник к ним.

– Ты стонал, – сказала Вианна, не размыкая объятий. – Что тебе снилось, мой тагир? Что-то ужасное?

– Ужасное и не очень, – пробормотал Дженнак. – Но я уже забыл… Ты заставила меня забыть, моя пчелка, мой ночной цветок… – Он снова поцеловал ее. Ему не хотелось рассказывать девушке о своих видениях; они относились к числу важных дел и великих таинств, которые стоило обсуждать лишь с ах-кинами самого высокого ранга.

– Я слышала о подобном. – Вианна поднялась, набросила на шею белоснежный шарф-шилак, скрыв под ним золотисто-розовые чаши упругих маленьких грудей, ловко расправила ткань вокруг талии и стянула ее завязками; расшитые цветными перьями концы одеяния колыхались у ее колен. – Я слышала о подобном, – повторила она, задумчиво поглядывая на Дженнака. – Ты не должен беспокоиться, мой тагир. Иногда людей светлой крови в юности посещают странные сны, насылаемые Мейтассой, Провидцем Грядущего, но потом это проходит. Проходит, когда костер жизни разгорается ярче, и над пламенем его уже не клубятся загадочные дымы.

– Разумеется, милая, – произнес Дженнак, скрывая усмешку. Виа желала для него лишь самого лучшего, но он вовсе не хотел лишаться своих ночных видений, – даже тех мучительных, когда он горел в огне или висел на кресте подобно койоту, распятому за кражу голубей. Во всем этом была некая тайна, с которой ему предстояло разобраться, конечно, если дар Шестерых не покинет его со временем. Сейчас, когда он едва достиг зрелости, никто не мог сказать чего-либо определенного, даже сам мудрый Унгир-Брен.

Он встал, потянулся, оглядывая свой хоган. Слово это, наследие древности, на языке народа аш-хаши, предков хашинда, означало жилище. Не вигви или типи, шатры из шкур, не киву – строение, воздвигнутое из дерева либо камня, и не сак-муль, дворец, а жилище вообще, место, где обитает человек. В зависимости от ситуации под хоганом понимались покой в доме, или весь дом, или усадьба вместе с прилегающими угодьями. Хейо всех Пяти Племен, растившие злаки, птицу и скот, называли свое хозяйство хоганом, а для цони, рыбаков и мореходов, хоганом были их лодка, плот или корабль.

Хоган Дженнака, одиссарского ро'тагира, был просторен, полон воздуха и света и выходил прямо в сад, к овальному сеноту с прохладной водой. Три стены покоя были убраны коврами из ярких перьев, на которых серебрились зеркала и висели древние керамические маски, раскрашенные в шесть излюбленных богами цветов, четвертая же представляла собой высокую стрельчатую арку, поддерживаемую колоннами из красного дерева тикан и розового дуба хон. Их нижние и верхние капители покрывала искусная резьба, изображавшая початки маиса, сочные гроздья лозы, дара Одисса, и ветви жасмина. Низкое и округлое плетеное ложе стояло посередине просторной комнаты, а в его изголовье свивался кольцами бронзовый змей с широко разинутой пастью, из коей, будто поразивший его дротик, торчала мерная свеча цомпантли. Час был ранний, и ее первое кольцо оплыло только наполовину; жрецы в Храме Записей еще не пропели Утреннее Песнопение.

Слева от ложа стопкой лежали пестрые циновки для трапез и кожаные подушки, которые подкладывали под колени, а справа вдоль стены тянулся ряд сундуков, выложенных перламутром и искусно раскрашенных. В сундуках хранились одежды, оружие, утварь и книги, а мозаичные картины на их крышках и боках радовали глаз. Тут были горы Арсоланы, синевшие под белыми завитками облаков, берег моря с пальмовой рощицей вдали, вид на бескрайние плантации коки и табака, дремучий лес Страны Тотемов, голубая лента Отца Вод, извивавшаяся среди зеленых холмов, и даже заснеженный простор Ледяных Земель, где обитают желтокожие плосконосые туванну. Но более всего Дженнаку нравилось разглядывать мозаику с изображением святилища-ацли Глас Грома, что было выстроено столетия назад у гигантского водопада в Тайонеле; его ах-кинам случалось различать в шуме падающих вод пророческие речи Шестерых. Когда-нибудь он отправится туда и спросит… Спросит? О чем? Будет ли счастлив их союз с Вианной? Что значат тревожащие его видения? Станет ли он сагамором, Ахау Юга? Сколько лет жизни отпустил ему неподкупный Мейтасса? И удастся ли Одиссару справиться с нашествиями тасситов – диких всадников на рогатых скакунах, чьи орды неисчислимы, а ярость не ведает границ?

Пожалуй, все эти вопросы, кроме одного, казались сейчас Дженнаку несущественными, неважными и недостойными внимания богов. Он на миг опустил веки, мысленно всмотрелся сквозь бушующую огненную завесу в лица людей, что толпились вокруг приснившегося ему костра, затем усилием памяти вызвал крутобокий корабль, увенчанный громадой белых парусов. Кажется, ничего не забыто… Старый Унгир-Брен будет доволен!

Тем временем Виа задумчиво разглядывала сундук с арсоланскими горами, в котором хранились головные уборы и парадные облачения. Она протянула руку, и крышка с легким шорохом пошла вверх; яркие одежды потоком выплеснулись наружу под ее быстрыми пальцами – танары и шилаки, пояса и перевязи, накидки и пучки перьев, переплетенных цветными нитями.

Дженнак улыбнулся. Каждое утро Вианна сама одевала его, не допуская в хоган слуг, и, похоже, это служило ей любимым развлечением. Пусть! У женщин бывают разные причуды, но все они кончаются с рождением дочери либо сына, так как для всякой женщины дитя – неиссякаемый источник удовольствий… Так, во всяком случае, утверждал Джиллор, его старший брат, имевший уже двух сыновей, а он редко ошибался. Но пока что Дженнак был для Вианны и сыном, и возлюбленным, и полновластным владыкой-ахау – с того самого дня, как ее отец Морисса, первый сахем ротодайна, преподнес будущему ро'тагиру сей драгоценный дар. Видно, дарил он от чистого сердца, так как жизнь с его дочерью была для Дженнака легкой и сладкой, подобной вкусу молодого хааба.

– Не думай о снах, – говорила тем временем Вианна, роясь в сундуке. – Не думай о них, мой зеленоглазый тагир! Сны обманчивы, будто аромат речного лотоса: ты вдыхаешь его и думаешь, что будешь наслаждаться вечно, но цветок вянет, лепестки опадают, и чудные запахи растворяются в Великой Пустоте… Хайя! Вот! – внезапно вскрикнула она, извлекая роскошный золотистый шилак, расшитый изображениями солнца. – Вот то, что надо! Я хочу, чтобы сегодня ты выглядел красивым и величественным, как сам сагамор!

Дженнак улыбнулся и, легко поднявшись с постели, покачал головой.

– Нет, чакчан, нет… Сегодня я не могу облачиться в цвета Арсолана. Разве ты забыла? Ахау, мой отец, созывает Круг Власти, и я должен буду сказать мудрое слово… А кто вложит его в мои уста? Лишь хитроумный Одисс, да и то если очень постарается.

– Арсолан тоже мудр и справедлив, – возразила девушка, прикладывая к широкой груди Дженнака прохладный паутинный шелк, отделанный перьями кецаля. – И потом, взгляни, как этот цвет подходит к твоим глазам! Зеленое и золотое – это так красиво!

– Слишком роскошно для наследника южного удела. – Дженнак оттолкнул широкий золотистый шарф, но в глазах его прыгали смешинки. Подобные сцены нередко повторялись по утрам, доставляя им обоим огромное удовольствие. – Слишком роскошно, моя милая! Увидев цвета Арсолана, Фарасса обвинит меня в предательстве или начнет высмеивать… хотя высмеять он попытается в любом случае, что бы я ни надел и что бы ни сделал.

– Он просто завидует тебе, Джен-шай, – заявила Вианна. – Старики говорят: не сумевший раздобыть соколиное перо рядится в перья попугая… Так и твой родич… – Она нагнулась, вытаскивая из сундука пурпурный шарф. Он был не менее роскошен, чем золотой, но теперь Дженнак одобрительно кивнул: алое, красное и пурпурное являлись цветами Одисса, так что раздражительному Фарассе не к чему будет придраться. По крайней мере по части одежды!

Вианна бережно опустила одеяние на крышку ближнего сундука и потянулась к головному убору из перьев белого сокола, скрепленных серебряным полумесяцем – знаком ро'тагира.

– Этот, мой тагир?

– Да, конечно. Еще браслеты с красными камнями, красные сандалии, пояс и перевязь.

– Хайя! Тоже хорошо! Ты будешь алым, как пламя! – Виа принялась выкладывать на сундук украшения.

– Нет, пчелка моя, сегодня не поминай про пламя и костры! – С внезапно вспыхнувшим желанием Дженнак потянулся к девушке, спрятал лицо в ложбинке между ее грудей и замер, вдыхая медовый аромат ее кожи. Постепенно сердце его стало биться чаще, потом раздался глухой стук – из пальцев Вианны вывалились браслеты, те самые, с красными камнями. Он поднял свою чакчан на руки и шагнул к ложу.

– Кажется, ты собирался надеть все это? – слабо запротестовала она, бросив взгляд на груду одежды на сундуке.

Но Дженнак уже нетерпеливо терзал завязки ее шилака.

* * *

– На границе неспокойно, – произнес Джиллор. Его темные брови, сросшиеся на переносице и слегка приподнятые к вискам, походили на крылья хищной птицы, распростертые над зелеными омутами глаз; голос был резок, словно звук талуда – боевого горна из раковины. – На границе неспокойно, – повторил он. – Замечены сигнальные дымы. Пока что немного.

По давней традиции Круг Власти собирался во дворе Храма Записей, около овального бассейна-сенота, куда стекали воды небольшого ручья. Сенот был выложен полированным розовым гранитом. За ним высился фасад массивного кубического здания ацли, втиснутого между береговыми утесами и внешней оградой дворцового комплекса. Эта каменная стена тоже походила на естественную скалу, увитую плющом, гладкую и довольно высокую. Зеленая завеса почти целиком скрывала ее, и только посередине журчал, переливался, брызгал и сиял радугой прозрачный водопад, питавший ручеек. Двор вокруг сенота покрывали гранитные плиты, на которых по случаю торжественного события были расстелены тростниковые циновки, а поверх них – пышные яркие ковры из перьев. Место выглядело очаровательным: влага дарила приятную прохладу, пестрый полотняный тент защищал сагамора и его советников от солнца, великолепный вид на Бескрайние Воды способствовал ясности мысли и взвешенной мудрости решений. К тому же Ацли Записей с его необозримыми архивами находился совсем рядом, так что не составляло труда получить любую необходимую справку.

После слов Джиллора под полотняным тентом повисла тишина. Чудилось, что в теплом влажном воздухе, насыщенном ароматами моря и цветущих садов, вдруг пахнуло парамой – сухими травами, степной пылью, едким потом рогатых скакунов, дымом, кожей, шкурами… Запахи эти казались столь реальными, что Дженнак, прикрыв глаза, глубоко вдохнул; это помогло избавиться от наваждения.

Джиллор выждал приличествующее время и, видя, что никто не собирается его прерывать, сказал:

– На правом берегу Отца Вод, у гор Чультун, тысячи наших поселенцев… тысячи! И только шесть защитных тулумов на четыре дня пути. – Он сделал паузу и добавил: – Я бы не стал рисковать. Если тасситы навалятся большой силой…

Теперь тихий шелест прибоя напоминал о грохоте копыт, а резкие стоны метавшихся в вышине чаек – хай-яаа!.. хай-яаа!.. – о боевом воинском кличе; светлые блики, игравшие на морской поверхности, сверкали будто наконечники тасситских стрел. Дженнак, невольно передернув плечами, поднял голову, оглядывая сидевших вокруг бассейна. Их было немного, всего девять человек: отец, застывший в позе напряженного внимания, братья – Джиллор, Фарасса и Джакарра, старый Унгир-Брен, глава Священного Очага одиссарских жрецов, да четыре сахема, четыре наследственных вождя, правивших уделами ротодайна, кентиога, сесинаба и шилукчу. Десятым был сам Дженнак, впервые занявший место в Круге Власти. В полусотне шагов, у водопада и дворцовой стены, расположились еще человек тридцать в ярких одеяниях или доспехах-шарати из кожи либо полированных черепашьих панцирей: советники, посыльные, телохранители. Там, словно гриф среди стаи попугаев, маячил Грхаб – сидя на корточках, он играл с каким-то охранником в фасит.

Морисса, сахем ротодайна, шевельнулся, дрогнули алые перья на его плечах, из-под накидки сверкнула вампа – ожерелье из бирюзы и серебряных арсоланских дисков – каждый размером в три пальца. Отец Вианны был видным и крепким мужчиной лет сорока, и капля светлой крови в его жилах гарантировала, что он, хотя и состарится, проживет по крайней мере еще столько же. Конечно, если не попадет под клинки тайонельцев, стрелы тасситов, страшное оружие Народа Секиры или под жидкий огонь, который метали кейтабские пираты.

– Во имя Шестерых… – медленно протянул сахем. – Значит, Очаг Мейтассы снова зашевелился!

– Я бы не стал утверждать это наверняка, ирт Морисса. – Джиллор покачал головой. – Возможно, объединились лишь два-три приграничных клана, которые собираются в набег. Воины в самом дальнем из наших тулумов видели десяток дымных столбов, не больше.

– Два-три клана… Хмм… – Престарелый вождь сесинаба недоверчиво сощурил правый глаз; левого у него не было, и пустую глазницу прикрывала полоска кожи. Этот сахем по имени Кайатта был щуплым, костлявым и невысоким, но выглядел тем не менее очень воинственно; на его лице, плечах и груди бугрились старые шрамы, но никто не нашел бы даже крохотного рубца на его спине. Поговаривали, что в молодые годы, лет сорок назад, Кайатта сделался ак'тидамом на боевом драммаре кейтабских разбойников, раскроив перед тем череп их прежнему главарю. Правда это или ложь, знали немногие, но слухи, бродившие среди простонародья и людей знатных, не слишком беспокоили Кайатту: одноглазый старик с редкостным равнодушием относился к своей сетанне. Сам он, разумеется, никак не афишировал свои морские подвиги, ибо кейтабские пираты не снискали в Одиссаре популярности; максимум, на что они могли рассчитывать, – бассейн с кайманами в Доме Страданий.

Сейчас, стиснув сухие пальцы на потертой рукояти длинного кривого челя, Кайатта рявкнул:

– Да простит меня чак Джеданна, наш ахау, вонючие скунсы эти степняки! И коварны, как помесь лисы с койотом! Десять дымов – это десять отрядов, пятьсот или восемьсот пожирателей грязи, но за ними могут идти еще пять тысяч!

– Или пятьдесят, – заметил Джакарра, старший из братьев Дженнака. Он был высок, поджар, словно гончий пес, и отличался несокрушимым спокойствием, трезвостью мысли и умением разобраться в самом сложном деле. Запутанное он мог обратить в ясное, мог сказать резко – и не обидеть, мог говорить много – и ничего не сказать. Как и положено главе Очага Йашчилан, надзирающему за хитрыми чиквара.

– Или пятьдесят! – повторил Кайатта, сверкая сохранившимся оком. – Я бы не доверял их сигналам. Эти вонючки – известные ловкачи: в пыли пройдут и следов не оставят.

– Так все же сколько их? – Джакарра, возглавлявший братство путешествующих по суше и морю без малого полвека, усвоил склонность к точным цифрам. Много лет он занимался тем, что высчитывал расстояния меж городами, определял вес корабельного груза, прикидывал стоимость товаров и взимал с купцов-чиквара положенные пошлины. – Если в набег собрались пятьсот воинов – это одно, если поднялись все восточные кланы – совсем другое. Это война, большая война, клянусь благоволением Мейтассы! И нам придется слать в горы Чультун целое войско, иначе поселенцы и черных перьев не успеют собрать!

При упоминании о поселенцах угрюмый великан Коррит, первый вождь кентиога, презрительно сморщился, закатив глаза. Дженнак знал, что у Коррита имелось свое мнение по этому вопросу, и не сомневался, что тот не станет молчать.

– Все воины восточной парамы не поднимутся в седла без приказа Ко'ко'наты, – рассудительно заметил Халла, сахем шилукчу, сидевший слева от Дженнака. – А если б повелитель Степной Страны решился на большую войну, мы бы об этом проведали… Не так ли, светлорожденный ирт Фарасса?

Взгляды сидевших вокруг сенота обратились к главе лазутчиков, и тот с достоинством расправил плечи. Облаченный в пурпурное, багровое и алое, Фарасса был великолепен. Гора плоти, крепких мышц на крепких костях; пышная накидка из перьев вдвое увеличивала его размеры, и без того весьма внушительные. Он не уступал годами старому сахему сесинаба, но не имело смысла сравнивать их возраст: для человека обычного седьмой десяток являлся преддверием смерти, для потомка Кино Раа – временем зрелости и расцвета.

Фарасса, выпятив губы, почесал необъятную, обтянутую красным шелком шилака грудь, которую подпирало брюхо, подобное перевернутому котлу, лежащему на мощных бедрах. Пожалуй, не без ехидства подумал Дженнак, из каждой его ноги можно скроить по Кайатте, а оставшегося хватит для рослого Коррита. Но он не обманывался – в огромном, тучном и неуклюжем теле брата обитала душа ягуара. К тому же Фарасса был силен, как степной бык, хитер, словно стая койотов, и отличался мертвой хваткой каймана.

– Разведать намерения Ко'ко'наты нелегко, – с важностью произнес он. – Мейтасса – дикая страна, не Коатль, не Арсолана и даже не Тайонел… Там чужаки слишком заметны, и их не любят.

– Значит ли это, светлорожденный, что у тебя нет каутов в тасситской параме? – осторожно спросил Морисса.

– И значит ли это, что тебе нечего нам сказать? – Вопрос Джиллора прозвучал словно удар хлыста. Брови его грозно сдвинулись, на лбу пролегла вертикальная морщинка.

– Утроба каймана! – Фарасса сжал огромные кулаки, лицо его скривилось в раздраженной гримасе. – Разве я говорил такое, родич? Разве я произнес хоть слово о том, что не ведаю о делах, творящихся в степи? Я всего лишь упомянул, что Мейтасса – дикая страна, и, значит…

– Это мы уже слышали, – резко прервал брата Джиллор, – и это известно всем. Теперь я хочу знать, что доносят твои люди. Или им повырезали языки в диких землях тасситов? Затоптали их рогатыми скакунами? Вспороли животы, набив их сухой травой? Отправили в Чак Мооль?

– Нет, кое-кто еще бродит в параме, мой нетерпеливый наком. – Фарасса вперил в лицо Джиллора мрачный взгляд. – Но будет лучше, если ты перестанешь беспокоиться о них. Мои люди – мое дело! А твое – резать глотки тасситам, когда придет время!

Глаза Джиллора вспыхнули.

– Не учи меня моему ремеслу! А насчет глоток… Еще неизвестно, кто из нас перерезал их больше! Когда ты в бытность свою ро'тагиром повел войска в Коатль…

– Мир, родичи, мир! Вспомните, что говорят на Островах: когда ссорятся гребцы, драммар стоит на месте! – Джакарра, вскинув руки, прекратил перебранку, едва заметно подмигнув сидевшему напротив Дженнаку: мол, учись, брат. Следить за порядком во время совета было обязанностью наследника, но пройдет еще не один день, пока слово нового ро'тагира запечатает спорщикам рты. Джиллор, превосходный воитель, так и не научился этому тонкому искусству. Впрочем, он всегда предпочитал дипломатии хорошо заточенный клинок.

– Да, не будем тратить время на пустые пререкания перед лицом ахау, – произнес сахем шилукчу, почтительно сложив руки у груди и повернувшись к Джеданне. Затем он приподнялся на коленях и сделал божественный знак, призывая к умиротворению. – Сегодня День Ясеня, вожди, ясень же – мудрое и спокойное дерево. Лучше и нам сохранить спокойствие и мудрость. Во имя Шестерых!

– Да свершится их воля, – пробормотал Фарасса, словно бы оседая под своей роскошной накидкой. Он поерзал, удобнее устраиваясь на подушке, и заговорил монотонным голосом, как будто читал погребальную молитву: – Есть у меня человек, близкий к тасситскому вождю из западных пределов, один из тех, кто седлает его скакуна и носит за своим сахемом лук и колчан. Полезный парень этот тассит и стоит недорого – два чейни в месяц… Однако сахем ему и того не жалует, так что этому бычьему навозу полюбился звон одиссарского серебра. Недавно пришла от него весть с соколом, что прибыл в их становище гонец от самого Ко'ко'наты; затем было велено точить магави, острить уогги и пребывать в готовности… да, пребывать в готовности… – протянул Фарасса, – но не выступать!

– Пребывать в готовности, но не выступать… – повторил Джиллор, хмуря брови. Казалось, он уже забыл о перебранке с братом. Наверняка мысли его витали сейчас на степных просторах, где собирались орды диких всадников, звенело оружие и тянулись к небу сигнальные дымовые столбы. – Похоже, они хотят потянуть ягуара за хвост и убедиться, что тот не спит… прощупать рубеж малыми силами… выяснить, сколько солдат в наших тулумах и много ль среди них ачидов и воинов в панцирях… – Наком замолчал, потом покосился на Фарассу и резко спросил: – Ну, что еще? Что доносит твой лазутчик из западных пределов, цена коему два чейни?

Он ни разу не назвал брата ни родичем, ни светлорожденным, отметил Дженнак, обошелся даже без почетной приставки «ирт», что свидетельствовало о нарочитой небрежности или открытой неприязни. Подобное случалось весьма нередко, когда Джиллор говорил с Фарассой: разговоры их напоминали беседу сокола с грифом-падальщиком, в коей хриплый клекот заменял слова. С другой стороны, обращаясь к вождям, Джаккаре и Унгир-Брену, Джиллор никогда не забывал прибавить «ирт», «родич» и «аххаль», а уж отца-сагамора титуловал как положено: чак – великий и ахау – властелин.

Но Фарасса, казалось, не заметил столь явного пренебрежения и с насмешливой ухмылкой произнес:

– Этот, за пару чейни, больше не донес ничего. Но есть новости от других ублюдков, от тех, брат мой, что пасутся в восточной параме, прямо у наших границ. Там собралось тысячи три поедателей грязи…

– Ха! – Одноглазый Кайатта стукнул кулаком по колену. – Я так и знал! Десяток дымных столбов, клянусь светлым оком Арсолана! Ха-ха! А на самом деле их в четыре или в пять раз больше! – Старик откинулся назад в полном восторге от собственной проницательности. Правое око его пылало огнем.

– Ты прав, ирт Кайатта, совершенно прав! – Фарасса низко склонил голову, чтобы никому не была заметна его торжествующая усмешка. Он поведал почти все, о чем донесли лазутчики: Ко'ко'ната, сагамор Мейтассы, видно, и в самом деле собирался прощупать одиссарские рубежи небольшими силами, а затем в случае успеха двинуть на восток все свое воинство на рогатых скакунах, разметать крепости-тулумы и спалить деревни поселенцев, очистив правый берег Отца Вод и все долины вдоль притоков великой реки. Но целью его была, несомненно, Дельта, к западу от которой лежал рубеж Коатля и Одиссара. Ахау Мейтассы рвался к морскому побережью, к торговым путям, к Кейтабскому морю, где сходились все дороги Эйпонны и где в портовых городах и корабельных трюмах хранилась немалая толика ее богатств. Пожалуй, если б не одиссарские пограничные крепости, Ко'ко'ната сумел бы этого добиться, ибо тасситы были многочисленным и воинственным кочевым народом; их племенам не приходилось беспокоиться о сборе плодов и злаков, а значит, они могли воевать в любое время теплого сезона, да и в холодные месяцы тоже.

Итак, размышлял Фарасса, поглаживая щеки огромной ладонью, им сказано почти все и сказано вовремя – очень вовремя, чтобы разжечь в сыновьях Дираллы огонь нетерпения. Вопрос заключался лишь в том, что понимать под небольшими силами тасситов; он назвал три тысячи, а самый надежный из его каутов говорил о семи-восьми… Может, этих вонючих пожирателей грязи наберется и больше, кто знает? Ну, на то воля Шестерых… Три, семь или десять… разве сочтешь всадников в бескрайней степи? Утроба каймана, даже лучший лазутчик способен ошибиться!

Он поглядел на Джиллора и снова ухмыльнулся, прикрывая ладонью рот. Похоже, великий воитель, славный наком, уже попался на крючок! Да будет он проклят и богами, и демонами!

Но наживку неожиданно заглотил Джакарра. Вытянув длинную руку в сторону Фарассы, он поинтересовался:

– Твои люди что-нибудь говорили о сроках, брат? Когда эти три тысячи подступят к первому из наших тулумов? Может, он уже лежит в развалинах, а на кинаме гниют трупы?

– Ну, не думаю… – Глава лазутчиков наморщил лоб. – Месяц у нас есть… возможно, и больше… И мы не промедлили, собирая Круг Власти: последнее донесение я получил только вчера.

– Месяц… За такой срок не перебросишь войско к границе, разве что на кораблях, а кораблей у нас мало… – Джакарра взглянул на отца, но тот и бровью не повел. Лицо ахау казалось маской из светлой бронзы под пышным убором из белых перьев. На таких советах он предпочитал слушать, пока не наступало время сказать последнее слово. И слово это было кратким.

Старый Унгир-Брен, ах-кин-маи, сидевший по правую руку от сагамора, казалось, и вовсе задремал, привычно сохраняя позу внимания: ладони лежат на коленях, плечи чуть наклонены вперед, глаза прижмурены. Он в совершенстве владел киншу – языком поз, жестов и телодвижений, так что мог бы участвовать в дискуссии, не раскрывая рта, но, судя по всему, дела на западном побережье Отца Вод его не слишком интересовали. Дженнак, покосившись на неподвижную фигуру старика, припомнил, что собирался поговорить с ним насчет своих ночных видений. Пожалуй, решил он, стоит задержаться после совета; его сны казались Унгир-Брену куда любопытнее, чем интриги и свары во всех шести Великих Очагах. Во всяком случае, так утверждал сам старый аххаль.

Джиллор тем временем задумчиво поглаживал бровь.

– Ты прав, брат, большое войско быстро не перебросишь, – наконец кивнул он Джакарре. – Но в каждой из наших порубежных крепостей по две сотни испытанных воинов, и если послать им на гребных судах подкрепление, тогда, я думаю, они продержатся до моего прихода.

– У тебя есть план, светлорожденный? – раздался внезапно гулкий бас Коррита, сахема кентиога. Он распахнул накидку, сплетенную из хохолков розового попугая, и, склонив голову к плечу, с вызовом уставился на Джиллора.

– Разумеется, ирт. Теперь я знаю, где враги, сколько их и когда они будут атаковать… Что еще надо воину? – Усмехнувшись, Джиллор поднял руку и прищелкнул пальцами.

Три его молодых помощника-таркола, наслаждавшихся у стены прохладой, торопливо вскочили. Дженнаку показалось, что каждый из них держит по паре медных квадратных подносов. Когда один такой квадрат лег на циновку между ним и сидевшим рядом Халлой, Дженнак увидел раскрашенную восковую карту. В отличие от плоского рисунка на пергаменте или бумаге она представляла собой макет местности, позволявший судить о рельефе. Реки и ручьи были помечены на ней серебристым цветом, голые склоны гор и холмов – серым, травянистая парама – зеленым, а лес и заросли кустарника изображались маленькими шариками сухой коричневой колючки, вдавленными в мягкий воск. Самая большая из рек образовывала долину, расширявшуюся к юго-востоку и ограниченную по бокам лесистыми увалами. На западе простиралась степь, уходившая за обрез карты. В наиболее узком месте – там, где долина, подобная бурому треугольнику с серебряной полоской водного потока, целилась острием в простор парамы – стоял крохотный тулум, помеченный красной деревянной пластинкой.

Дженнак словно с высоты птичьего полета зачарованно обозревал горы Чультун – Соколиные горы, западный рубеж своей страны, самую далекую из ее окраин. Поход туда был долог. Хайан, одиссарскую столицу, и Тегум, лежавший по другую сторону Больших Болот, соединяла сакбе Белых Камней – великая дорога, что протянулась вдоль всей Серанны с юга на север; пройти по ней пешим маршем можно было за двенадцать дней. И еще двадцать восемь понадобилось бы, чтоб добраться от Тегума до Дельты Отца Вод – немалый путь, который, правда, на корабле и при попутных ветрах преодолевался впятеро быстрее; затем оставалось проделать еще пятнадцать-двадцать переходов вдоль правого берега огромной реки и по ее притокам, чтобы добраться до гор. По воде, под парусом и на веслах, эта дорога заняла бы дней десять или двенадцать… Но все равно это было так безмерно далеко!

Покачав головой, Дженнак вспомнил Эйчида, тайонельца, который одолел еще больший путь среди гор и равнин, добираясь из Лесной Страны в Серанну. И добрался, чтоб найти здесь погибель… Сейчас путешествие Эйчида казалось ему едва ли не подвигом, хотя торговые тракты, соединявшие северное побережье Ринкаса, Внутреннего моря Эйпонны, с гигантским пресным озером Тайон-точи-ка, были широки, надежны, снабжены мостами, переправами и сигнальными вышками. И, конечно же, Эйчид не шагал по ним пешком, а ехал в повозке или в колеснице-туне, как положено светлорожденному. Значит, вся дорога заняла у него месяц…

Резкий голос брата прервал его раздумья. Джиллор, поглядывая на карту, говорил:

– Здесь, в горле речной долины – Фирата, самая дальняя из наших крепостей. На высоком теокалли, с валами, рвом и частоколом, с двумя сотнями стрелков-ачидов… Если добавить еще полтысячи солдат, гарнизон продержится и двадцать дней, и тридцать. Я же проведу войска сквозь холмы с юга и с севера на равнину… Смотрите! Впереди у тасситов будет наш тулум, справа и слева – взгорья, где всадникам не развернуться, а перед взгорьями – наши воины в шарати, с длинными копьями и челями. Мы вырубим их как гнилой лес, перестреляем словно уток на отмели!

Брови Джиллора изогнулись и выпрямились – будто орел взмахнул крылами. Да и сам он сейчас походил на орла: растопыренные пальцы словно когти впились в колени, взгляд сделался пронзительным и грозным, серые перья накидки встопорщились над напряженными плечами. То была его стихия: планировать и предугадывать, окружать и наступать, вести в бой войска под рев боевых раковин, свист стрел и грохот барабанов-тумма. Пожалуй, в свои тридцать восемь лет он уже доказал, кто является лучшим полководцем в Верхней Эйпонне.

– Сколько людей ты собираешься взять, светлый ирт? – спросил Морисса.

– Восемь полных санр, четыре тысячи ачидов и копейщиков. Ну, еще пятьсот человек из Очага Гнева… бойцов в шарати, носящих чель и секиру… Думаю, этого хватит.