12. КОРОБОЧКА

Кличка у него была Дуремар. Звали Филимоном Сергеевичем. Кроме того, в определенных кругах он был известен под прозвищем Тихая Смерть и по имени Магомай. Человек неизвестного происхождения, неопределенного возраста и невыразительной внешности, но все же не европеец и не славянин, а, скорее, южанин, может быть, с примесью итальянской или албанской крови. Даже для нынешней, обновленной под Америку, обретшей наконец, по словам президента, твердые моральные принципы Москвы его явление было чрезмерным, внушающим трепет.

Ганюшкину порекомендовали его побратимы из кавказской диаспоры, и он пригласил его к себе из человеческого любопытства. У Дуремара была безупречная репутация. Он не то чтобы не знал осечек, но (так уверяли) достиг наивысшего совершенства в своем ремесле. Дважды приговоренный к высшей мере и оба раза казненный, он сидел перед Ганюшкиным в офисе на Ленинском проспекте и забавно посверкивал круглыми, как у кролика, глазенками. Хозяин предложил на выбор вино, коньяк, водку, но необычный гость согласился лишь на чашечку кофе. Объяснил так:

- Когда есть большой заказ, господин хороший, я вообще не пью и не ем. Говею. Из уважения к клиентам. Они это ценят.

- Заказ приличный, - подтвердил Ганюшкин. - Сразу на три персоны.

- Будут какие-нибудь особые пожелания?

- Что имеете в виду, дорогой Магомай?

- Как же... Некоторые предпочитают несчастный случай. Либо наоборот, чтобы побольше шуму. Очередность, опять же. Аспектов много, все влияет на цену.

"Черт побери! - с умилением подумал Ганюшкин. - Да это же философ". Сталкиваясь с детскими глазенками необыкновенного существа, он испытывал мистическое чувство тайного родства. И уже прикидывал, не плюнуть ли на этот гребаный заказ (в конце концов Могильный сам справится, хотя вторичный прокол со старлеем заставлял всерьез задуматься о соответствии старика занимаемой должности) и не отдать ли команду, чтобы киллера повязали на выходе из офиса и сразу отправили в хоспис. Коллекция тамошних типов пополнится замечательным экземпляром... И в то же время что-то подсказывало Ганюшкину, что этого не следует делать. Во всяком случае, так демонстративно. Кроме родства, он ощущал повышенную опасность, как возле заряженного трансформатора с потрескивающими батареями.

- Очередность - это, пожалуй... Сперва чекиста в больничке доделай. После - майора. Но того еще надо найти. Мои службы совсем перестали мух ловить.

- Могильный? - живо вскинулся Дуремар.

- Знаете его?

- Генерала можно объединить с майором. С небольшой переплатой.

Ганюшкин усмехнулся:

- Значит, пересеклись пути-дорожки? Ах, Филимон Сергеевич, а вы, я вижу, горячий человек. Обид не забываете.

Киллер шутливого тона не принял.

- Личная обида ни при чем, - пояснил с серьезной миной. - Важно соответствие вещей. Ваш генерал. Гай Карлович, однажды нарушил хрупкое равновесие, которое удерживало меня в мире. Это было давно. Я был мальчиком, увлекающимся, чистым. Изнасиловал девочку, в которую влюбился. Сегодня это пустяк, а в те времена считалось преступлением. Могильный упек меня в тюрьму, хотя я пытался объяснить ему, что он поступает не правильно. Нельзя разрушать гармонию чужой души из-за служебного рвения. Из тюрьмы я вышел другим человеком. Что-то во мне перегорело. Я перестал писать стихи.

- Это когда Борис Борисыч служил в Пензе? - Давненько Ганюшкин не получал такого удовольствия от разговора - где же ты раньше был, Дуремар?

- Точно так... Возглавлял райотдел. Таким образом, мы с ним отчасти земляки.

- Почему отчасти?

- По материнской линии. Батюшка у меня неземного происхождения. Разве вам неизвестно?

- Неизвестно, но я догадывался, - Гай Карлович свирепо крутанул носярой, отчего у киллера-философа ответно взметнулась кверху тонкая рыжая бровка. - Извините за нескромный вопрос, милейший Магомай, но зачем вам понадобился заказ на генерала? Ведь это, я понимаю, дело чести. Семейное дело.

Киллер улыбнулся покровительственно, и это тоже было приятно Ганюшкину.

- Моя работа, уважаемый Гай Карлович, требует полного самопогружения, отказа от многих вредных привычек. В том числе от мелких человеческих страстишек. Контракт - это одно, эмоция - другое. Нельзя путать божий дар с яичницей... Кстати, Гай Карлович, двух людишек вы обрисовали, а третий кто?

Магнат уже не сомневался, что встретил человека новой формации, человека из светлого россиянского будущего, причем, трогательная подробность, он явственно чувствовал встречное влечение.

Третий, кого он хотел предложить, был мелкопоместный украинский банкир Лева Жук, который недавно явился в Москву неизвестно зачем и вдруг взял и напакостил Ганюшкину. Шустряком оказался. В Московском правительстве у него нашелся родич, законсервированный еще с партийных времен, с его помощью Жук нагло въехал на чужую территорию и как-то ловко перехватил пару крупных строительных подрядов у "Дизайна". Ганюшкин через адвоката сделал наглецу официальное уведомление: дескать, денежки положи, где взял, а сам убирайся на свой Крещатик, чтобы духу твоего здесь не было. В ответ зарвавшийся банкирчик прислал по факсу издевательскую депешу, где переврал известную шутку президента о равенстве всех россиян перед законом. Ганюшкин понял, что имеет дело с финансовым отморозком (их в россиянском бизнесе - как вшей в тифозном бараке), поэтому решил, раз уж подвернулся случай, слить и его заодно.

Дуремар принял информацию благосклонно. Достал калькулятор, пощелкал перед носом Гая Карловича и назвал цену: за все про все пятьдесят штук зеленых. И добавил:

- Половину хотелось бы авансом, уважаемый. Ганюшкина цена не огорчила, он согласился бы на более крупный гонорар ради знаменитого знакомства, но в соответствии с обязательным ритуалом возразил:

- Не много ли, дорогой Филимон Сергеевич?

Киллер убрал калькулятор, допил остывший кофе. В детских глазах на мгновение блеснуло адское пламя, и Ганюшкин инстинктивно протянул ладони, чтобы погреться.

- В принципе я не торгуюсь, - сказал Дуремар. - Но из уважения к вам... Понимая сомнения... Действительно, товар бросовый: два мента, банкир... Но ведь энергоносители подорожали, Гай Карлович. Впрочем, хотите дешевле...

С обиженным лицом он начал подниматься, и Ганюшкин поспешил его успокоить:

- Ну что вы, Филимон... Это уж я так, к слову. Тем более, насколько я знаю, твердой таксы на эти услуги вообще не существует.

- Почему же... Такса есть на все.

- Неужели? - Ганюшкин заинтересовался, - И сколько же, к примеру, стоит моя голова? В порядке шутки.

- По рангу члена правительства, - охотно просветил киллер. - Где-то в пределах четвертака. В зависимости от дополнительных условий. Но не больше.

- Как? - не понял Ганюшкин. - Дешевле ментовских?

- Скидка за престижность. У нас черная работа дороже. Профессиональный парадокс. По согласованию с мэрией.

- Как с мэрией? Вы разве теперь официально работаете?

- Давно-с... Времена пещерного отстрела, слава Господи, миновали. Кое-где в республиках уже есть профсоюзы, но Москва, как всегда, плетется в хвосте. Догоняет.

Ганюшкин был на верху блаженства. Даже недавняя показательная казнь в хосписе не доставила ему столько удовольствия, сколько эта беседа, хотя и там было много забавного. Особенно восхищало тонкое чувство юмора, которое вдруг обнаружил наемный убийца, бредивший как бы наяву. Безусловно, за этим очаровательным существом вырисовывалась целая программа полезнейшего для россиян воспроизводства.

- Еще маленькая деталь, дорогой Магомай. Майор. Он ведь в бегах. Вы это учитываете?

Убийца спросил разрешения и закурил дамскую сигарету с золотым фильтром.

- Да, разумеется... Но это проблема для вашего генерала, не для меня.

- Хотите сказать, знаете, где он?

- Почти... Забился на конспиративную квартиру, а их у конторы после всех чисток и уменьшения ассигнований осталось не больше десяти. За пару часов можно все объехать.

- Осечек у вас не бывает?

- Откуда им быть? Если честно, добросовестно относиться к своей работе...

Ганюшкин принес деньги из сейфа - три банковских упаковки, по десять тысяч в каждой, - протянул киллеру.

- Считать не буду, - предупредил Дуремар. - Обманешь, себе дороже сделаешь.

- Филимон Сергеевич! Как можно такое?!. Не надумали по рюмочке?

Детские глазки блеснули хитро.

- Самому не хочется уходить... Душевный вы человек, Карлович... Но - заказ. Может, после исполнения загляну.

- В любое время, - искренне пригласил Ганюшкин, надеясь, впрочем, увидеть киллера значительно раньше, чем тот предполагает.

Он заранее предупредил Могильного, чтобы послал людей поводить гостя по Москве. Но ничуть не удивился, когда через полчаса генерал перезвонил и доложил убитым голосом, что объект сорвался.

- Не могу понять, - в сердцах бухтел служака. - Зашел за будку помочиться - и нет его. Ребята опытные, проморгать не могли... Проясните, Гай Карлович, что за фрукт, который по воздуху летает?

- Твои ребята? - с сарказмом переспросил Ганюшкин. - Да они у тебя паралитика не могут усыпить. Твои ребята.

После тягостной паузы генерал отозвался:

- Если намекаете. Гай Карлович, могу хоть сегодня подать рапорт.

- Борис, ты же знаешь, - мягко ответил магнат, - Я никаких рапортов не принимаю.

Попрощался - и тут же затренькал мобильник в левом кармане. А вот это всегда что-нибудь да значило. За несколько лет Ганюшкин так и не сумел полюбить гуттаперчевую трубку, поэтому сотовый номер знали очень немногие. Услышал знакомый голос Громякина и сразу подумал: неужто хоть в чем-то генерал не сплоховал? Когда третьего дня доложил о выкупе, который беглый майор предлагает за свою подлую жизнюшку, не придал особого значения, и вот - на тебе. После короткого обмена любезностями Громякин в присущей ему грубой манере объявил:

- Надо повидаться. Гай... Я тут неподалеку.

- Что-нибудь случилось, Вова?

- По телефону базарить не будем. Ты один?

- Один, Вова, один... Приезжай, жду...

У Громякина была замечательная в своем роде особенность: что бы он ни говорил, даже комплименты, все звучало как хамство. Причем если он робел перед человеком, а перед Ганюшкиным он, конечно, робел - никуда не денешься, разные весовые категории - то хамил вдвойне. Это проявлялось не столько в смысле слов, сколько в интонации, в издевательском фонетическом подтексте, хотя в смысле тоже. Он дерзил президенту, председателю правительства, товарищам по партии, журналистам, но никто не обижался, потому что все знали: в россиянской политике нет хищника покладистее и сговорчивее его. Сколько раз Ганюшкин зарекался прекратить с ним все деловые контакты... Громяка был ненадежен, как проститутка, ухитряющаяся обслуживать сразу нескольких клиентов. Но в этом же было его преимущество перед другими известными политиками, закупленными раз и навсегда.

Сегодня у него по телефону был какой-то деревянный голос, и Ганюшкин подумал, что, вероятно, явится с какой-то экзотической блажью, как, к примеру, месяц назад, когда Громяке приспичило купить "Боинг-экспресс" с позолоченной внутренней отделкой, и почему-то на денежки "Дизайна". Когда этот прохиндей начинал клянчить, отделаться от него было труднее, чем от триппера. В тот раз Ганюшкин подарил ему вместо "Боинга" списанный "Мигарек", апеллируя к патриотическому чувству, и вроде бы Громяка остался доволен, но как знать... Не исключено, что решил опять вернуться к своей блажи, тем более что отработанный "Миг-19" так и не удалось поднять в воздух. Если у него вдобавок есть какая-то ценная информация, на что намекал генерал, то может вообще затребовать луну с неба. Правда, генерал намекал и на другое, на предательство Громяки, но это звучало юмористически. Все равно что по секрету сказать про алкаша, что он опохмелился...

Напротив офиса в БМВ с тонированными стеклами двойник Громякина получал последние наставления Сидоркина. Держался скованно, но не трусил. Сидоркин был почти уверен в успехе, но он никогда не играл с одной карты и уже обдумывал следующую акцию, если провалится эта.

- Владимир Евсеевич, давайте поговорим еще раз: третий этаж...

- Третий этаж, - механически отозвался двойник.

- Кабинет прямо перед лестницей.

- Прямо перед лестницей.

- Все тут пешки перед вами.

- Все пешки.

- Ганюшкина вы хорошо знаете в лицо.

- Хорошо знаю в лицо.

- Через две минуты звонок по телефону.

- Будет звонок.

- Бояться ничего не надо.

- Не надо.

- Вы не боитесь.

- Я не боюсь. - Внезапно двойник заулыбался. - Он даст мне водочки, да?

- Обязательно. Если попросите... Что ж, с Богом, Владимир Евсеевич. Пора отбить ему рога.

- Пора отбить рога...

Бодрый, с независимым видом, он взошел на крыльцо офиса, смело взялся за ручку и скрылся в недрах "Дизайна".

Сидоркин включил станцию на прием, нацепил на ухо наушник. Давненько так не волновался, словно собирался рожать. А дельце-то пустяковое: спасти свою шкуру.

В вестибюле двойник перемолвился словом с охранником и сделал это точно в духе инструкции. Охранник его узнал, спросил:

- Проводить, Владимир Евсеевич?

Громяка ответил:

- Маму свою проводи в сортир. Мысленно Сидоркин зааплодировал. В приемной секретарша кинулась ему навстречу, с ней Громякин пошутил с утробным смешком:

- Опять в черных трусиках ходишь, Надюша? Уважаю... Вепрь у себя?

- Какой вы озорник, Владимир Евсеевич... Проходите, ждет...

В кабинете мужчины обнялись, Сидоркин слышал звуки сочных поцелуев, но не видел лиц, а если бы видел...

Ганюшкин с первого взгляда определил: что-то не так. Но не мог понять - что. Под сердцем шевельнулась тревога, и это было непривычно. Непривычна не сама тревога, а ее внезапный, ничем не мотивированный укол. Всякий российский нувориш серым фоном своей жизни испытывает ощущение, что за углом его подстерегает мужик с вилами, и Ганюшкин не был в этом смысле исключением. К такому ощущению можно привыкнуть, как к потеющим ногам, но оно не добавляет душевного комфорта.

У вломившегося в кабинет Громяки было какое-то чудное выражение лица - наглое и озадаченное одновременно. И еще. От него, когда обнимались, пахнуло сложным, запахом конского навоза и тройного одеколона - родной запах хосписа. Ганюшкин не мог спутать его ни с чем. Первые членораздельные слова, которые произнес Громяка, были такие:

- Налей водочки, Гай. Потом побазарим. Слова были истинно громякинские, дикие и несуразные, но они не успокоили магната. Тревога росла от секунды к секунде и, когда наполнял из бутылки хрустальную стопку, превратилась в утробный, никогда прежде не испытанный ужас. Еле ворочая языком, спросил:

- Вова, у тебя ничего не случилось? Громяка любовно заглянул в стопку, поднес к синим губам. "Почему у него синие губы?"