С печальным видом сидела Мисси за столиком в украинском кафе.
      – Поверьте мне, мистер Абрамски, – говорила она Зеву, – я очень старалась. Увы, я слишком медленно работаю.
      Абрамски пожал плечами.
      – Такой девушке, как вы, не надо работать на этих потогонных фабриках! – Он гневно сверкнул глазами. – Я просто запрещаю вам, слышите, Мисси, запрещаю! – Поняв, что он зашел слишком далеко, Зев осекся и тихим голосом добавил: – Извините, я хотел сказать «Мисс О'Брайен».
      – Ну что вы, – улыбнулась девушка, – зовите меня просто Мисси, как делают все.
      Абрамски заметно оживился.
      – Мне было бы очень приятно, если вы будете звать меня просто Зев, – проговорил он с улыбкой.
      Мисси посмотрела на этого человека: как редко доводилось ей видеть его улыбку. И только сейчас она поняла, что Зев Абрамски совсем еще молодой человек. Как странно, до сих пор она относилась к нему не иначе как к солидному еврейскому ростовщику, ей в голову не приходило (да и с какой стати?), что он всего на несколько лет старше ее.
      Мисси почувствовала себя виноватой перед этим человеком. Она была настолько поглощена своими собственными проблемами, что совсем не интересовалась его судьбой, его жизнью. За все время их знакомства она задала ему один-единственный вопрос – счастлив ли он, хотя было очевидно, что нет. Отчего еще так печальны его большие темные глаза?
      Склонившись над столиком, она внимательно посмотрела на Абрамски и тихо попросила:
      – Пожалуйста, расскажите о себе, Зев. Я знаю, что вы родом из России, но откуда именно?
      Зев глубоко вздохнул. За все эти годы он никому, ни единой живой душе не рассказывал о себе. Единственными людьми, с которыми он делился своими переживаниями, были умершие родители – Зев часто разговаривал с ними во сне.
      Зев отпил глоток вина, не зная, с чего начать. Какими словами передать этой девушке тот страх, который он испытывал во время погромов? Как рассказать о страшном морском путешествии, во время которого он лишился отца и матери? Он посмотрел на Мисси и прочитал в ее глазах доброту и понимание. Да, с этой девушкой можно было поделиться всем. Неожиданно она взяла его за руку, и Зеву показалось, что это прикосновение исцелило его от многолетней боли, которую он носил в своем сердце.
      Слова пришли сами собой. Он рассказал ей обо всем – о жизни в местечке, о бегстве, о том, как семи лет от роду он оказался в Нью-Йорке – одинокий, никому не нужный сирота в огромном городе. Но дальше он рассказывать не мог. Зев вздохнул и посмотрел на Мисси – эта девушка, так много пережившая на своем коротком веку, должна была его понять.
      Да, Мисси все поняла – она лишь крепче сжала его руку и с сочувствием посмотрела ему в глаза. Зев позвал официанта и заказал вторую бутылку красного. Он быстро наполнил свой бокал и одним глотком осушил его.
      – Поймите, Мисси, мне очень трудно рассказывать о том, что было дальше, – проговорил он. – Понимаете, я оказался совсем один в незнакомом городе, в незнакомой стране. Я ни слова не понимал по-английски и не мог даже обратиться к прохожим с вопросом. Дождавшись, пока из здания морского вокзала выйдет очередная группа эмигрантов, я присоединился к этим людям. Я шел и шел по улицам Нью-Йорка, и вскоре мне начало казаться, что я обречен вечно скитаться по этому холодному сырому городу – мне ведь было некуда идти…
      Опустились сумерки. Улицы опустели, и я снова оказался один – один в этом каменном лабиринте. Меня окружали высокие кирпичные дома с каменными лестницами. Я устроился на ночлег под одним таким крыльцом. Наутро я снова отправился бродить по городу. Мне даже не хотелось плакать. Чувство голода становилось невыносимым. С наступлением темноты я подошел к помойке и стал рыться в ней в поисках чего-нибудь съестного: мне пришлось жевать картофельные обрезки, полусгнившие фрукты и овощи; подобно бездомной собаке я грыз кости. Каждую ночь я залезал под какое-нибудь крыльцо и спал, а на рассвете вновь отправлялся бесцельно бродить по Нью-Йорку.
      Однажды вечером я попал под проливной ливень – я вымок до нитки. Сухими остались только ноги – благодаря тем самым новым ботинкам, доставшимся мне в подарок от дяди. Под одним из мостов я обнаружил большую пустую картонную коробку. Прекрасное место для ночлега, решил я. Но, едва я закрыл глаза, кто-то стал трясти меня за воротник, выкрикивая какие-то непонятные слова, судя по всему, ругательства. В полуметре от своей головы я увидел лицо бродяги: красное, покрытое густой щетиной, искаженное злобой. Оказалось, что эта коробка принадлежала ему – я посягнул на жилище этого человека. Возмущенный моей бесцеремонностью, он готов был расправиться со мной. Мне удалось вырваться из его рук и убежать.
      На следующий день наступило резкое похолодание. Пошел снег. Подняв воротник, я ходил и ходил по улицам, зная, что стоит мне на минуту присесть – и я уже не встану. В мою голову закралась мысль: «А что если и впрямь лечь на тротуар и заснуть? Это ведь совсем не больно – совсем как сон. Зачем нужна такая жизнь?»
      На углу одной из улиц я встретил людей с большими лопатами – они шли убирать снег. Я присоединился к ним и упросил дать и мне возможность поработать. За целый день работы платили пятьдесят центов. Я был рад и этим грошам. До позднего вечера я разгребал снежные заносы, а потом, сжимая в ладони свое «жалование», бросился вприпрыжку к ближайшей забегаловке и купил себе две сосиски с кислой капустой. Я с жадностью набивал себе в рот куски хлеба, запивая их молоком. Увы! Как только я вышел на улицу, меня вырвало. «Какой ужас! – подумал я. – Пропали мои пятьдесят центов». На следующий день опять шел снег, и опять у меня была работа. Так продолжалось целую неделю. Потом снегопад прекратился, но я знал, что протяну еще несколько дней – мне все-таки удалось более или менее сносно поесть. К тому же, я нашел себе «приличное» место для ночлега—вентиляционную решетку, из которой выходил теплый воздух…
      Зев замолчал. Он не мог рассказать Мисси о том, как однажды его согнали и с этого места – пришел какой-то бродяга и с криками и угрозами набросился на бедного мальчугана. Зев кусался, царапался, пинал обидчика ногами. Слава Богу, что ему удалось остаться в живых. Не мог он рассказать и о том, как темной холодной ночью он дошел до середины моста и, схватившись за перила, пытался найти в себе силы, чтобы прыгнуть вниз, в холодную, темную воду Гудзона. Но он был слишком труслив, чтобы решиться на этот прыжок…
      – Однажды я добрел до Нижнего Ист-Сайда, – продолжил Зев. – Я увидел старенького уличного торговца, толкавшего свою тележку. Он был так слаб, что не мог сдвинуть ее с места. Я кинулся ему на помощь. Старик улыбнулся, протянул мне десять центов и, погладив меня по голове, спросил, чей я и где живу. Я ответил, что у меня нет ни родителей, ни дома. «Выходит, ты сирота, – проговорил старик. – У тебя никого нет, и ты умеешь говорить только на идише. Что ж, я уже стар, и мне нужен помощник. Оставайся жить у меня. Я буду платить тебе пятьдесят центов в день и кормить хлебом с овощами на обед».
      Вечером мы отправились к нему домой. Сам он жил в подвале одного из домов на Стэнтон-стрит, но мне предстояло ночевать в крошечном сарайчике, в котором он держал свою тележку. Я работал шесть раз в неделю, получал три доллара и имел впридачу крышу над головой и кое-какую пищу. Конечно, я влачил жалкое существование, но, во всяком случае, я не умер от голода и холода.
      Старому торговцу, приютившему меня, мистеру Заметкину, было семьдесят пять лет. Тридцатью годами раньше он оставил свой дом и свою семью в Польше и приехал сюда, в Соединенные Штаты, искать счастье. Увы, он так и не смог разбогатеть. Посылать за родственниками, чтобы они приехали жить в его жалкую каморку, Заметкин не хотел. Много лет спустя он узнал, что его родное местечко сожжено во время погрома, и все родственники погибли…
      Три года я жил в этом крошечном сарайчике на Стэнтон-стрит, замерзая зимой и изнывая от жары летом. Я не знал, хорошо мне или плохо – я просто существовал. Кажется, в те годы я ни разу не смеялся. Впрочем, я и не плакал. Я не ходил в школу, но постепенно научился понимать английскую речь.
      Однажды утром я нагрузил тележку очками, ножницами, висячими замками с ключами – всем этим торговал Заметкин – и стал дожидаться хозяина. Обычно он появлялся возле сарайчика в шесть тридцать, но на этот раз я так и не дождался старика. Обеспокоенный, я побежал в подвал. Никто не ответил на мой стук. Зная, что дверь не заперта, я толкнул ее и зашел в комнату. Заметкин лежал на полу с остекленевшими глазами, из раны на голове сочилась кровь. Старик был мертв, но умер не от старости – кто-то убил этого тихого человека. Убил за какие-то жалкие гроши. За моей спиной послышались голоса. Я обернулся – в комнату набились любопытные. По обрывкам их слов я догадался, что они считают, будто старика Заметкина убил я.
      Голос Абрамски дрогнул, но Мисси сжала его руку, и он продолжал свой рассказ:
      – Вскоре в подвале появилась полиция, и меня увели. Я не оказывал никакого сопротивления – к чему? Я не знал, что им рассказать. Они имели все основания подозревать меня в убийстве – какое им было дело до того, что я искренне привязался к несчастному старику и даже в мыслях своих боялся обидеть его. Меня бросили в тесную камеру без окна. Холодные сырые стены были покрыты плесенью. Полицейские выключили свет и оставили меня одного. Не знаю, сколько времени я провел в этом каменном мешке – по цементному полу бегали крысы, по моему телу ползали тараканы… Время от времени дверь открывалась, и надзиратель ставил передо мной тарелку с какой-то баландой и кружку воды, но мне совершенно не хотелось есть. Само собой разумеется, что никто не пришел меня навестить – ведь у меня не было друзей. Вскоре я впал в глубокое уныние.
      Но вдруг дверь в камеру распахнулась, надзиратель включил свет и крикнул: «Можешь выходить. Ты свободен».
      Оказалось, что полиции удалось схватить настоящего убийцу. Он совершил еще одно преступление в этом же районе и был пойман с поличным. Я снова оказался на улицах Нью-Йорка – одинокий, голодный, никому не нужный.
      Я пошел к моему сарайчику, но оказалось, что его занял другой торговец – на двери висел тяжелый замок. Я провел ночь под мостом, а наутро пошел в городскую баню и попросил, чтобы меня дезинфицировали. Потом я вернулся на Ривингтон-стрит и стал предлагать свою помощь другим уличным торговцам. Кое-как мне удавалось найти временную работу.
      А потом кто-то сказал мне, что местному ростовщику мистеру Минцу срочно нужен помощник – он тяжело болен и не может справляться сам. В то время мне было всего двенадцать лет, но, хотя я был невысок ростом, с виду мне можно было дать больше. Мистер Минц знал, что на меня можно положиться. Старый ростовщик был одинок. Его жена умерла несколько лет назад, а единственная дочь еще в юности ушла из дома, и он ничего о ней не слышал. На протяжении трех лет я помогал Минцу за пять долларов в неделю. О прибавке не было и речи: я страшно боялся, что хозяин выгонит меня. Все это время мистер Минц сидел в своей комнатке и тихо спивался. Когда он умер, никто, кроме меня, не пришел на его похороны. А потом, вернувшись с кладбища, я открыл дверь его ломбарда и снова принялся за работу. Деньги Минца лежали в банке, и я даже не пытался воспользоваться ими. Просто я подписал новый договор об аренде помещения с домовладельцем, сказав ему, что мне двадцать один год… На самом деле мне было всего пятнадцать. Никто из местных жителей даже не заметил, что мистера Минца не стало – ведь я уже много лет занимался этой работой…
      Постепенно у меня появилась возможность подумать о себе: я стал ходить в вечернюю школу, научился читать и писать по-английски. Какое это было счастье – получить возможность читать книги! Через некоторое время я приобрел фортепиано, научился играть… Но я по-прежнему был одинок – боялся заводить друзей, раскрывать перед кем-либо мои тайны. Ведь у меня так и не было никаких документов, никаких видов на жительство… Я незаконно жил в этой стране и рисковал в любую минуту быть выдворенным.
      Мисси с удивлением уставилась на Зева.
      – Да-да, – проговорил он. – У меня так и нет никакого гражданства: ни русского, ни американского. Я не гражданин – я просто ростовщик.
      В порыве сочувствия Мисси прижала горячую ладонь Абрамски к своей щеке.
      – Какое это имеет значение, Зев?! Разве дело в бумагах?! Главное – что вы за человек, а вы прекрасный человек. Теперь я знаю о вас все, как и вы обо мне. Поверьте, отсутствие документов не играет никакой роли. Главное– быть человеком, быть личностью…
      И снова они возвращались домой молча. На этот раз Зев шел чуть-чуть ближе к Мисси – конечно, он так и не решился взять ее за руку, но все-таки расстояние между ними сократилось. А когда он остановился возле ее двери, чтобы пожелать ей спокойной ночи, Мисси неожиданно поцеловала его в щеку.
      В этот вечер, возвращаясь к себе домой, Зев Абрамски твердо знал, что он самый счастливый человек в Нижнем Ист-Сайде.
      Розе Перельман не нужно было задавать лишние вопросы: по одному виду Мисси можно было догадаться, что в этот день ей не удалось найти работу.
      – Ну, – весело проговорила Роза, – что с тобой сегодня стряслось? Опять никуда не взяли? Пустое, Мисси, – не надо отчаиваться. Подумаешь – трагедия! С кем не бывает…
      Роза поправила свои густые черные волосы, уперла руки в бока и внимательно посмотрела на Мисси. В глазах девушки было отчаяние. Роза ласково обняла Мисси и сказала:
      – Не расстраивайся, дорогая, все еще будет хорошо. Вот увидишь. Послушай, я тут припрятала пять долларов в старом самоваре. От моего муженька приходится прятать деньги – иначе все спустит на виски. Так вот, возьми их, пожалуйста. Тебе они сейчас нужнее. Мисси покачала головой.
      – Нет, Роза, я не могу принять от тебя эти деньги. Ты не хозяйка швейной фабрики, чтобы раздавать столь щедрую милостыню.
      – Перестань говорить глупости, – перебила ее Роза, доставая из самовара пять долларов и засовывая их в ладонь Мисси. – Тебе надо всерьез подумать о себе, а девочку мы уж как-нибудь прокормим.
      Мисси и Роза одновременно посмотрели в угол комнаты, где сидели за столом Азали и три дочки Розы. Девочки ужинали.
      Мисси села за стол, и Роза дала ей стакан горячего чаю и кусок хлеба, намазанный куриным жиром.
      – Ты только посмотри на Азали, – улыбнулась Роза. – Она такая белокожая, златокудрая. А мои девчонки– ну прямо цыганята.
      – Цыганята… – проговорила Мисси, отхлебывая чай. – Знаешь, однажды старая цыганка предсказывала мне судьбу. Это было давно, в России. Так вот, она сказала, что на мои плечи ляжет огромная ответственность. – Мисси глубоко вздохнула. – Как ты думаешь, о чем она говорила? О воспитании Азалии? Но она добавила, что от меня будут зависеть судьбы всего мира.
      – А вдруг твоя Азали вырастет и станет президентом США? – улыбнулась Роза.
      – Когда я вырасту, – сказала Азали, – я стану танцовщицей.
      – Да что ты! – рассмеялась Роза. – Танцовщицей? Наверное, балериной?
      – Да, балериной, – согласилась девочка.
      – Не выйдет из тебя балерины, – возразила Ханна, средняя дочь Розы. – У тебя нет платья.
      – Выйдет, выйдет! – закричала Азали и со слезами на глазах бросилась на Ханну. Через какую-то долю секунды девочки уже катались по полу, отчаянно тузя друг друга.
      Мисси в ужасе уставилась на дерущихся.
      – Азали! – закричала она и стала разнимать девочек.
      – Ничего страшного, – спокойно произнесла Роза. – Это хорошо, что малышка проявила характер, а то моя Ханна стала слишком много себе позволять.
      – Я все равно буду балериной! – крикнула Азали, глядя на Ханну. – Вот увидишь!
      – Для того, чтобы стать балериной, нужно брать уроки танцев, – с рассудительным видом проговорила Соня, старшая дочь Розы. – А у тебе нет на это денег.
      Азали беспомощно посмотрела на Мисси. Девочка выглядела очень несчастной – на носу виднелась царапина, в глазах стояли слезы. И вообще, она была так бедно одета, что Мисси стало не по себе: неужели дочери князя Михаила Иванова суждено влачить столь жалкое существование?
      – И все-таки, что с тобой стряслось сегодня? – спросила Роза, поглядывая на часы. Было уже половина шестого, а в семь должен был вернуться с работы Меер. Роза знала, что как только ее муж придет домой, Мисси уйдет к себе – она на дух не выносила Меера Перельмана.
      Мисси пожала плечами.
      – Что стряслось? Да ничего особенного. Тот самый вербовщик, который взял меня на фабрику Циммермана, отвел меня сегодня на фабрику Галинского.
      Роза кивнула: она хорошо знала, что представляла из себя фабрика Галинского. Это заведение скорее можно было назвать маленьким ателье. Время от времени хозяин нанимал поденщиков за скромную плату.
      – Кроме меня на этой фабричке было всего два человека, – продолжила Мисси, – один закройщик и сам хозяин – мистер Галинский. Он посадил меня за швейную машинку и велел начинать работу. В полдень я решила сделать маленький перерыв, но Галинский, заметив, что я подошла к окну подышать воздухом, закричал, что за такие перерывы в работе он будет вычитать деньги из моего жалования. Я кивнула головой и вернулась на свое место. Вскоре Галинский надел шляпу и пальто и вышел пообедать. Я обернулась и увидела, что за моей спиной стоит тот самый вербовщик, который привел меня сюда. «Ну как, – спросил он, – все в порядке?» Я сказала, что все в порядке, и снова принялась за работу. Тогда он подошел еще ближе… – Мисси густо покраснела. – Понимаешь, он подошел совсем близко, положил руку мне на плечо и с кривой улыбочкой добавил, что, если я буду умницей, он все время будет подыскивать мне хорошую работу.
      – А ты? – с ужасом в глазах спросила Роза. – Что ты ему ответила?
      – Я вскочила на ноги, схватила здоровенные портняжные ножницы и сказала, что, если он посмеет притронуться ко мне, я отрежу ему все признаки мужского достоинства, так что он больше не сможет обидеть ни одну девушку.
      Роза громко рассмеялась.
      – Ах, Мисси О'Брайен! Еще полгода назад ты ни за что не смогла бы такое сказать. Ты стала настоящей ист-сайдской девчонкой.
      Мисси посмотрела на Азали.
      – Мы обе стали настоящими ист-сайдскими девчонками, – проговорила она.
      – И что же было потом? – поинтересовалась Роза.
      – Этот негодяй закричал, чтобы я немедленно убиралась вон, что за сегодняшний день я не получу ни цента и что если мне дорога жизнь, он не советует мне появляться на Свином Рынке. Вот и все, – грустно закончила Мисси.
      – Попробуй сходить в центр города, – посоветовала Роза. – Тебе действительно нечего делать на Хестер-стрит. А там, на Пятой авеню, есть много ателье по пошиву дорогой одежды. Им тоже нужны работницы. В любом случае, это лучше, чем цеха на Ист-Сайде. Возьмешь с собой эти пять долларов и завтра утречком отправишься в центр. Не надо откладывать дело в долгий ящик.
      Ночью, когда Азали уснула, Мисси достала из-под кровати чемодан и вынула из него золотую диадему. На ней оставалось всего пять камней – четыре больших бриллианта и знаменитый изумруд. Что будет, если она придет в какой-нибудь дорогой ювелирный магазин и попросту скажет, что хочет продать диадему княгини Аннушки Ивановой? Интересно, они сразу вызовут полицию? Посадят за воровство? Ведь у Мисси не было доказательств того, что она не украла эту драгоценность. Она даже не могла доказать, что Азали—дочь князя Михаила. Из всех бумаг у нее были лишь документы на владение какими-то копями в Индии. Кому они были сейчас нужны?
      Мисси достала из чемодана фотографию и стала всматриваться в лицо Миши Иванова – такое красивое, такое родное. Приколов к груди брошь, подарок князя, девушка подошла к зеркалу: ярко блестели бриллианты, рубины источали загадочный свет. Это все, что осталось у нее на память об этом человеке. Он сам выбрал для нее этот подарок, сам приколол брошь к ее груди. Мисси еще раз утвердилась в мысли, что ни за что не согласится расстаться с этой вещью – лучше уж умереть с голоду, чем продать брошь Миши.
      Пряча сокровища обратно в чемодан, девушка подумала, что, если на этой неделе ей не удастся найти работу, перспектива умереть от голода станет вполне реальной… Она посмотрела на свое серенькое пальтецо, на скромную шляпку и подумала, что для того, чтобы устроиться на работу в одном из престижных ателье, нужно как можно лучше одеться… Придется потратиться. Мисси вспомнила о ПЯТИ долларах, которые дала ей Роза, и решила, что завтра утром она пойдет в магазин Гланца на Гранд-авеню и купит себе новое пальто. Конечно, этих пяти долларов не хватило бы даже на самый скромный наряд, но всегда оставалась возможность приобрести товар в рассрочку – именно так поступали жительницы соседних кварталов. Конечно, она многим рисковала – вдруг ей так и не удастся найти работу? – но другого выхода у девушки все равно не было.
      На следующее утро Мисси пришла к универмагу Гланца к самому открытию. Она выбрала себе темно-синее шерстяное пальто модного современного покроя. Потом она зашла в другой отдел и приобрела пару лайковых перчаток. Пересчитав оставшиеся деньги, Мисси поняла, что на новую шляпу ей явно не хватает, и, подойдя к уличному торговцу, купила букетик искусственных гардений – после того, как Мисси простояла столько часов под снегом и дождем на Свином Рынке, бумажные розы потеряли форму и цвет. Начистив до блеска свои старенькие черные ботинки, Мисси кинулась к Розе.
      – А ну-ка, повернись, – проговорила Роза, придирчиво осматривая подругу с головы до ног. – Ну, просто картинка из модного журнала. Ни дать ни взять настоящая леди. Тебе самое место на Парк-авеню.
      – А как тебе моя шляпка? – спросила Мисси.
      – Просто восхитительно, – улыбнулась Роза. – Можно даже на работу не устраиваться – хозяин лучшего ателье предложит тебе руку и сердце.
      Расцеловав Розу в обе щеки, Мисси бросилась из дому. Роза подошла к окну и посмотрела ей вслед.
      – Какая походка, – подумала она. Высунувшись из окна, крикнула – Желаю успеха, Мисси!
      Как хотелось ей, чтобы подруга вернулась домой совсем другим человеком – человеком, нашедшим работу.

      Мисси поднялась по беломраморной лестнице и остановилась напротив высокой двери, на которой красовалась медная табличка с вычурной надписью «Элиза». Навстречу девушке вышел угрюмого вида швейцар в зеленом мундире с золотыми пуговицами и, сложив руки на груди, неприветливо спросил:
      – Что тебе здесь нужно?
      – Я… я… – проговорила Мисси, несколько удивленная таким приемом, – я пришла узнать насчет работы.
      – Ты что, с луны свалилась?! – рявкнул швейцар. – Для тех, кто ищет работу, существует служебный вход, а ты в парадную дверь ломишься! А ну-ка убирайся отсюда поживее! Нечего тут околачиваться!
      С этими словами швейцар стремглав сбежал с лестницы и, заискивающе улыбаясь, распахнул дверцу большого красного лимузина, затормозившего возле подъезда. Из машины вышла элегантная рыжеволосая дама. Мисси решила получше рассмотреть незнакомку. Высокой, худощавой даме было с виду лет пятьдесят, одета она была с особой изысканностью. Дама заметила Мисси и некоторое время с любопытством разглядывала ее. Сказав что-то на ухо швейцару, она поднялась по мраморной лестнице и скрылась за роскошной дверью.
      – Эй, ты! – крикнул швейцар, махнув Мисси рукой. – Пойди сюда!
      В нерешительности девушка подошла к мраморным ступеням.
      – Считай, что тебе крупно повезло, – осклабился швейцар. – Это была сама мадам Элиза. Она спросила, что ты здесь делаешь, а я ответил, что тебе нужна работа. Она сказала, чтобы ты пошла к служебному входу, спросила миссис Мастерс и передала ей, что тебя послала к ней сама мадам. Миссис Мастерс – старшая в швейной мастерской. Может быть, ей нужны работницы.
      Швейцар внимательно посмотрел на Мисси и с доброй улыбкой добавил:
      – Ты уж не обижайся, что я на тебя наорал – просто с минуты на минуту должна была приехать мадам, а она терпеть не может, когда у парадной двери толкутся посторонние, особенно в те минуты, когда она сама приезжает в ателье. Скажешь Фреду, это вахтер, который дежурит у служебного входа, что это я тебя послал. Да, вот еще, скажи ему, что я готов спорить на доллар, что на бегах в два тридцать выиграет Пузырь. Поняла?
      – Вы ставите доллар на Пузыря, – повторила Мисси и со всех ног бросилась за угол – вдруг мадам передумает.
      Миссис Мастерс оказалась сущим драконом: она заставила Мисси прождать полчаса, а потом, шурша шелками, важно подошла к служебному входу, смерила бедную девушку взглядом и процедила сквозь зубы:
      – Кто вы такая? Кто вас пустил сюда?
      – Меня впустил Фред, – проговорила Мисси. – Он сказал, чтобы я подождала здесь. Мадам Элиза сказала, что для меня может найтись работа.
      – Работа? – переспросила миссис Мастерс, внимательно оглядывая девушку.
      Мисси заметила, что от ее взгляда не ускользнули трещинки на ее видавших виды ботинках и помятые поля шляпы. Новое пальто могло ввести в заблуждение кого угодно, но не эту женщину – она тотчас поняла, что Мисси находится за чертой бедности. Миссис Мастерс гордилась тем, что за всю ее сознательную жизнь ни одному человеку не удалось обвести ее вокруг пальца.
      – А что вы умеете делать? – спросила она. Сначала Мисси хотела рассказать ей о том, что она работала на швейных фабриках, но интуиция подсказала, что этого делать не стоит.
      – У меня мало опыта, мэм, – проговорила она, – но, когда я училась в школе, монахини научили меня шить…
      Она убрала руки за спину, надеясь, что монахини простят ей эту маленькую ложь.
      – Как вы сказали? Монахини? – с интересом переспросила миссис Мастерс. – Да, монахини до сих пор остаются лучшими учительницами рукоделия. Многие наши белошвейки обучились своему ремеслу в монастырях. А ну-ка, покажите руки! – быстро скомандовала она.
      Дрожа от страха, Мисси стала снимать перчатки. Она боялась показывать этой придирчивой даме свои покрасневшие от ежедневных стирок, покрытые цыпками руки.
      Миссис Мастерс пощупала кожу на ее руках и определила:
      – Слишком грубая кожа! Видите ли, милочка, в нашем ателье используют лишь самые тонкие, самые дорогие ткани – шелк, шифон, кружева: девушки имеют дело с серебряными и золотыми нитками, с ручной вышивкой… Эти руки могут лишь испортить все дело. Извините, но я ничем не могу вам помочь. До свидания, мисс…
      – О'Брайен, – прошептала Мисси. Ей так хотелось надеяться, что миссис Мастерс передумает, но увы – строгая женщина повернулась к ней спиной и стала рассматривать отрезы дорогих тканей, лежащие на подоконнике.
      Старый вахтер Фред, отложив в сторону «Вестник ипподромов», с сочувствием посмотрел на Мисси и произнес:
      – Ну как? Не взяли? Не расстраивайся, детка, может быть, в следующий раз повезет. Да, кстати, когда будешь проходить мимо парадного, скажи Биллу, что на бегах в «Палисадах» нет коня по кличке Пузырь.
      Мисси кивнула головой и вышла на улицу. С неба посыпался мелкий дождик – девушка подняла воротник своего нового пальто и зашлепала по мокрому тротуару, раздумывая, куда пойти теперь.
      Она подошла к парадному подъезду, собираясь передать швейцару, что никакой Пузырь в бегах не участвует, но вдруг Билл сам выбежал ей навстречу и закричал:
      – Эй, эй! – крикнул он. – А ну-ка пойди сюда!
      – Извините, я, наверное, что-то перепутала, – с виноватым видом проговорила Мисси. – Фред говорит, что на бегах в «Палисадах» нет коня по кличке Пузырь…
      – Ну и дурак же этот Фред! Не в «Палисадах», а в «Саратоге»! Но я тебя не для этого позвал. Мадам велела поймать тебя. Сдается мне, ты ей понравилась – она хочет тебя видеть. Прямо сейчас.
      Не веря своим ушам, Мисси проговорила:
      – Видеть меня… Но зачем? Швейцар лукаво подмигнул:
      – Откуда же мне знать? Может, она подумала, что ты миллионерша, разгуливающая инкогнито по Нью-Йорку, и решила упросить тебя приобрести всю весеннюю коллекцию готового платья?.. Как бы то ни было, милости просим подняться по парадной лестнице. Проходи в салон – мадам Элиза не любит, когда ее заставляют ждать.
      Билл распахнул перед Мисси дверь и провел девушку по красной ковровой дорожке в салон. Мисси осмотрелась: это было просторное помещение с высокими полукруглыми окнами, занавешенными сиреневыми шелковыми шторами. Стены, обитые штофом, мягкие серые ковры, низкие диваны, стулья на витых золоченых ножках, огромные хрустальные люстры – давно уже Мисси не приходилось видеть такую роскошь.