Значит, они возникли уже здесь. Но как здесь оказался сам Алек? Убежал из дому? Почему? Он любит родителей. Может быть, попал в какую-то историю? Или несчастная любовь? Нет, из-за этого не бегут из дому. Алек сказал: «Красивая женщина». Но он ее назвал «опасностью», так о любви не говорят, даже несчастной. Видимо, «красивая женщина» встретилась ему позже. Итак, почему же Алек оказался так далеко от дома? Если он не убежал из дому, то, может быть, приехал в Москву или в Борек к кому-то в гости? Или учиться, поступать в институт? Но если он приехал в гости, то был бы в какой-то семье или у друзей; тут случайным, а тем более преступным связям возникнуть трудно. А вот если он приехал поступать в институт, один, в чужой город, тут все может произойти. Сколько таких случаев он, Сергей, знает! Куда же приехал Алек: в Москву или в Борек? Где его путь вдруг пересекся с путем того, главного, самого опасного, человека? И на что Алека поддели, на какой крючок? Вот тут, пожалуй, очень к месту будет «красивая женщина», ну и «глупая гордость», конечно.

Да, опять перед Сергеем человеческая трагедия, опять чья-то измятая, исковерканная судьба! И снова тот знакомый уже случай, когда надо бороться не столько против, сколько за человека. А за этого паренька стоит бороться, даже с ним самим.

– Да ты слышишь меня? – обратился к нему Лобанов.

– Что ты говоришь? – откликнулся Сергей.

– Я говорю: ты еще компота хочешь?

– Нет, нет, пошли.

Выйдя из столовой, они закурили и медленно стали подниматься по лестнице.

– Мне тут пришла в голову одна мысль, – сказал Лобанов. – По-моему, перспективная. Вот этот самый чемодан, за которым пришел Алек… И те двое с чемоданом на вокзале… Так?..

– Пожалуй. А дальше? – поинтересовался Сергей.

– А дальше вот что получается. Семенов, которого опознал Колосков, следил от вокзала за теми двумя. А потом Алек приходит к нему за чемоданом. Ерунда?

– М-да. Непонятно.

– Так, может, это не Семенов следил? Может, Колосков ошибся?

– Во всяком случае, опознал он его потом нетвердо. Там, на рынке. А вот на вокзале… Иначе бы они за ним не пошли.

– Вот именно – «они»!

– Да, это интересно. Причем два вопроса бы ему по ставить, – мечтательно произнес Сергей.

– А какой второй?

– Алек… Еще бы раз убедиться, что он был на вокзале.

– Стой, стой. Тех двоих с чемоданами встречали высокий парень и девушка в беличьей шубке. Так?

– Это говорит Колосков. А их видел еще и тот толстяк. Тем более что парень был в длинном черном пальто и в шляпе; А Алек…

– Ну! – с упреком произнес Лобанов.

– Да, конечно, – согласился Сергей. – Вот именно поэтому.

Они здорово научились понимать друг друга, эти старые друзья по МУРу.

Сергей вздохнул:

– Эх, ходим мы рядом с чем-то, но никак не ухватим.

– Значит, я этим толстяком займусь, – заключил Лобанов. – Как-то мы его упустили.

– Обязательно. А я пока переговорю с Москвой. И еще раз потолкую с Алеком. Перспективный парень. – Сергей подмигнул.

Они расстались на лестнице.

Сергей зашел к себе в кабинет, и, словно только и дожидаясь его возвращения, немедленно зазвонил телефон. Сергей снял трубку.

– Товарищ подполковник, – услыхал он голос дежурного. – К вам тут пришел один гражданин. Разрешите пропустить?

– Ко мне?

– Так точно. Называет вашу фамилию.

– А его фамилия как?

– Федоров.

– Гм. Не знаю такого. Ну пропустите.

– Слушаюсь.

Федоров, Федоров… Знакомая как будто фамилия. Где он ее слышал? За эти дни промелькнуло столько фамилий, столько прошло людей! Федоров… Определенно, кто-то называл ему эту фамилию… А-а, вспомнил! Ох, уж этот Урманский! Неужели это он его прислал? Все-таки нахальный парень. И старик тоже хорош… Нашли способ звать в гости.

Сергей рассердился. И когда в дверь постучали, он недовольно и строго крикнул:

– Войд-ите!

Огромный человек в полушубке и валенках неуклюже, боком зашел в кабинет, скомкав шапку в руке. Седые потные волосы беспорядочно топорщились во все стороны и, небрежно зачесанные назад, открывали широкий, изрезанный глубокими морщинами лоб. Круглое усатое лицо раскраснелось от ветра. Человек нерешительно остановился у порога, закрывая своей мощной фигурой чуть не всю дверь.

«Ого, – с невольным восхищением подумал Сергей, – вот это да. Такой в войну мог, конечно, дел наделать и героем стать». Только какое-то чрезмерное его смущение, почти робость не позволяли представить себе ратные подвиги этого человека.

– Проходите, товарищ Федоров, садитесь, – пригласил Сергей.

Старик оторвался наконец от двери и тяжело, вперевалку, приблизился к столу. Стул под ним угрожающе заскрипел. Только сейчас Сергей заметил, что в заскорузлой, широченной руке его зажат паспорт, казавшийся непривычно маленьким.

Положив шапку на колени, Федоров вынул полосатый платок, вытер потную красную шею и, кашлянув, сипло произнес:

– Вот паспорт… Может… того… понадобится…

Он осторожно, даже будто опасливо, положил паспорт на стол.

Сергей все яснее ощущал, что далеко неспроста пришел к нему этот огромный человек, что не пустяковая просьба Урманского привела его сюда, что все гораздо сложнее и потому так смущен Федоров, так взволнован и чем-то явно подавлен, и сразу вспомнил слова Урманского о том, что старик вдруг заинтересовался им, Сергеем.

Федоров между тем шумно вздохнул, и светлые его глаза из-под густых, растрепанных бровей посмотрели на Сергея испытующе и чуть растерянно. Он словно робел начинать разговор, словно в последний раз мучительно решал про себя, начинать ему или нет. И так не вязались между собой необычная громадность этого человека с тягостным, растерянным его взглядом, что Сергей поспешил ему на помощь. Он взял паспорт, раскрыл его и сказал, привычно пробегая глазами записи в нем:

– Ну, так чем могу служить вам, Степан Григорьевич?

Федоров опустил взъерошенную седую голову и глухо сказал:

– Иван Григорьевич я…

– Выходит, ошибка в паспорте? – улыбнулся Сергей. – Исправить хотите?

– Хочу…

– Ну так с этим не ко мне надо.

– То-то и оно, что к вам.

Сергей уловил в его сиплом голосе какие-то странные нотки, заставившие его насторожиться.

– В чем же дело… Иван Григорьевич?

– Дело?.. – Федоров поднял наконец голову и скорбно посмотрел на Сергея. – Дело моё такое… Считай, тридцать лет тянется, и жизни мне никакой нет. Вот какое это дело. Курица на дороге глянет на меня, а я уже вижу в круглых ее глазах ехидство: «знаю, мол, тебя, знаю…» Воробышек за окном то же самое мне чирикает. А уж про людей не говорю. Кабы знал я, что оно такое – страх перед каждым человеком…

Федоров медленно, с хриплым усилием выдавливал из себя слова. И странно, даже жутковато было видеть, как затуманились его глаза, как шевелил он одеревеневшими, непослушными губами.

И Сергей, чтобы только рассеять охватившую его тревогу перед тем, что еще скажет этот странный седой великан с преувеличенной бодростью произнес:

– Какой же страх перед людьми, Иван Григорьевич? На фронте, говорят, вы фашистов били дай бог как.

– То не люди, – махнул рукой Федоров. – Я про наших говорю. Этот страх, он меня спать отучил. Он у меня всю жизнь отнял. На фронте… Там я под пулю сам сперва лез. «Убей ты меня, прошу, ну убей, сделай милость. Мочи нет». А потом так решил: русский я человек или кто? Кто-никто, а русский. А раз так, должен бить гадов. Потом разберемся, что к чему. Ну и стал их душить, как гнид. Так что о смерти уже не думал. И ночами одни эти гниды снились. Да… Спокойное для души время было, – с неожиданной тоской подытожил Федоров.

Сергей молча слушал, чувствуя, как в душе у него растет тревога. Что-то страшное стояло за тем, что говорил сейчас Федоров, и Сергей, не в силах понять что-либо, боялся неверным, фальшивым словом помешать этому человеку в его трудной исповеди.

– Ну, а после войны вернулся я домой, как и был, чужим. Самому себе чужим, вот что главное-то, – глухо, не поднимая головы, продолжал Федоров. – Жена ждала меня. А я и ей чужим был. Потому и детишек у нас не было. Боялся я их, детишек своих будущих. Потому что и они… – Федоров с усилием проглотил подступивший к горлу комок и еще глуше, еле слышно продолжал: – …Они тоже чужими были бы. Сколько она, жена то есть, слез об этом выплакала, только я да еще подушка ее знаем. Уж я ей говорил: «Брось ты меня». Уж я руки хотел на себя наложить. Не дала. И со мной осталась, горемыка…

Федоров умолк, глядя в пол.

Сергей тихо спросил:

– А рассказали вы ей, в чем дело-то?

Федоров покачал головой:

– Нет. Не рассказал. Никому. Сил моих на это не хватило. Да и поздно было мне перед людьми-то каяться. Сам только на себя удивляюсь, как я с этим камнем на шее жил до сих пор. Но вот теперь… появилась у нас эта девчушка…

– Марина?

– Она… Ну и вы тут из Москвы как раз приехали. Вот я и решился… – Он шумно вздохнул и поднял голову. В светлых глазах появилась какая-то скорбная решимость. – Из-за себя не стал бы. Мне бы только смерти скорей дождаться. Да вот из-за нее, птахи этой…

– Что же произошло у вас, Иван Григорьевич?

– Издалека начинать надо-то. Значит, так. Случилось это давно. Молодой был, грамоты семь классов набрался, в колхозе работал. Послали меня однажды за семенным зерном. Привез. А оно оказалось таким, что не только сеять, корове дай – она жрать не станет. Одним словом, подсунули мне. А я по дурости уже всюду где полагалось, роспись свою поставил. И один как есть виноватым оказался. Ну, судили меня. И дали по тем строгим законам десять лет. Вот так…

Федоров умолк. Ошеломленно молчал Сергей. Звенящая тишина на миг воцарилась в кабинете. Вздохнув, Федоров продолжал:

– Да-а… Попал, значит, я, бедолага, куда следует, в холодный край. И думка такая засела мне в голову: убегу. Не за что мне тут быть. Год иль поболе, однако, пробыл, с разными людьми встретился. А потом… одним словом, убег. Молодой-то я еще покрепше был. Сила во мне большая гуляла, а в башке-то пусто. Вот и пришло в нее – убечь. Не поймали меня. Всю тайгу пехом прошел. Волка руками душил, кору жрал. Но прибег я, не думая, не гадая, в город Ростов. Там один мне и присоветовал: вербуйся, мол, на сельские работы, там люди во как нужны. Ну, я и попал в совхоз. Горы я там ворочал, за десятерых. Совесть все свою успокаивал. Видят люди, какой я есть работник, присоветовали остаться. Со слов справки мне, какие надо, составили, я к этому хозяйству и прирос. Работал там и за страх, и за совесть. На Красной доске висел. Свеклу разводил. За нее и на выставку в Москву попал. Знаменитая получилась свекла. Отец покойный ее еще разводил, а я мальчонкой помогал. Вот и пригодилось. В Москве я медаль получил. И диплом. А все эти справки и дипломы руки мне жгли. Чужая ведь там фамилия, из головы ее взял. Люди ко мне с почетом и уважением, а я их обманул подло. И еще страх, конечно, во мне жил. Не дай бог, узнают, что беглый я. А тут, аккурат перед самой войной, дивчину встретил. Полюбил ее без памяти. Ну, без памяти и женился. Свадьбу совхоз устраивал. А я сижу, помню, за тем громадным столом, смеюсь и плачу, и слезы текут, и душа разрывается. Да… Лучший час своей жизни сам же и растоптал… А после свадьбы еще горше мне стало. Совсем было собрался на признание идти, а тут война. Ну, про войну я вам уже говорил, – со вздохом заключил Федоров, – и про потом тоже., .

Он снова умолк.

Молчал и Сергей, не в силах собраться с мыслями, не в силах охватить, разобраться во всей этой нескладной, трагической жизни. Он понимал, что Федоров ждет от него не прощения, не каких-то утешительных слов, а избавления, избавления любой ценой, ибо дальше он уже не может носить в себе этот страшный гнет, что настал предел его силам. И Сергей вдруг вспомнил, что сказал Федоров о Марине. Появилась она, вот он и дрогнул, и пришел сюда, к Сергею. Но почему же? Как она появилась? Кто она?

И, словно угадав все эти вопросы, Федоров выпрямился, строго посмотрел в глаза Сергею и твердо, как что-то бесповоротно решенное уже, сказал:

– Дитев у нас не было, не смел я их иметь, раз обманом жил. А тут появилась под конец жизни эта девчушка. Сирота она круглая и горя, кажись, тоже хлебнула немало. Вот мы с женой и решили принять ее к себе. Но тут уж без обмана надо. Потому и решился я. Нельзя ей чужую, а не свою фамилию-то давать.

– Она взрослая, Иван Григорьевич, у нее своя фамилия должна остаться.

– Не имеет значения, – твердо возразил Федоров. – Раз с нами жить будет. Да и вообще… Вот я к вам и пришел. Может, тридцать лет мук моих… – голос Федорова дрогнул, и он снова проглотил подступивший к горлу ком… – может, зачтет их наша власть. – И тихо, еле слышно добавил: – Егоров я по рождению…

– Полагаю, зачтет, Иван Григорьевич, – кивнул головой Сергей. – Полагаю, дело ваше суд пересмотрит. – И решительно добавил: – Сам к прокурору республики пойду, слово вам даю. Только все это написать надо.

Федоров растерянно развел руками.

– Ну, где же мне написать про это…

– А мы вместе напишем. Сейчас, – загорелся Сергей, чувствуя, как отступают куда-то все его дела и заботы перед этой страшной человеческой драмой, и если он не вмешается, не поможет, то никогда себе этого не простит и потеряет уважение к самому себе. В голове пронеслись почему-то мысли о Витьке, об отце, о матери, о войне и фронте, и еще какие-то мысли, лихорадочные, взволнованные, которые он не уловил, которые только жаркой волной обдали его и исчезли. Сергей не понимал, почему дрожит, как в ознобе, его рука, пока он писал заявление на имя прокурора республики, почему все время пересыхает у него во рту.

Уже под самый конец, когда заявление было почти написано, Сергей сказал:

– Надо, Иван Григорьевич, и о вашем желании удочерить Марину тоже написать, просто, чтобы ситуация яснее была.

– А как же. Непременно. Желаю, мол, удочерить Марину Владимировну Иванову…

– Что?! – Сергей, опешив, поднял голову и с изумлением посмотрел на Федорова. – Как ее зовут?..

– Я же говорю: Марина Владимировна Иванова.

– Так мы же ее ищем!

Сергей все еще не мог прийти в себя от неожиданного открытия.

Федоров обеспокоенно нахмурился:

– Что она такое сделала?

– Да ничего она не сделала! Пропала. Уехала из своего Волгограда, и все. А ее там ищут.

– Так сирота же!

– На работе забеспокоились. Она же работала.

– Ну, то другое дело. Отпишите им, что нашлась, мол.

– Это обязательно. Но мне бы с ней поговорить надо, Иван Григорьевич.

– Милости прошу к нам, – сдержанно ответил Федоров.

– А что? – оживился Сергей. – Неплохая идея.

Они закончили писать заявление и условились, что вечером Сергей придет к Федоровым.

– Вы только Марину не предупреждайте, – попросил Сергей. – Дело пустяковое, а она разволнуется. Лучше я ей сам все объясню. Хорошо?

– Будь по-вашему.

– А что касается этого, – Сергей положил руку на заявление, – я все сделаю, будьте спокойны. Вам только в Москву придется съездить потом.

– Господи, да я куда хотите поеду, – горестно усмехнулся Федоров. – И все, что присудят, как избавление приму. Тут уж не сомневайтесь.

На том они и расстались.

Сергей позвонил Лобанову, однако того на месте не оказалось. Был уже конец рабочего дня', но Лобанов не мог уйти, не повидавшись с Сергеем. «И где его носит?» – нетерпеливо подумал Сергей. Его просто распирало от желания поделиться своим неожиданным открытием. Подумать только, нашлась Марина Иванова! Теперь наконец удастся выяснить, кто такая убитая в гостинице женщина. Ведь она дала Марине телеграмму, собиралась приехать к ней. Это, наверное, близкие подруги. И Марина, может быть, даже назовет того мужчину. Ей обязательно надо будет показать Семенова.

Тут Сергей вспомнил, что не узнал у Федорова, как Марина появилась у него в доме. Может быть, они были знакомы раньше? Или он знал ее родителей? Или у них общие друзья? Это все следовало бы выяснить, конечно. Но Сергей был так ошеломлен судьбой этого человека, что не смог собраться с мыслями, не смог ни на чем другом сосредоточиться. Ну ничего. Все это он узнает сегодня вечером.

Сергей встал, прошелся по кабинету, рассеянно посмотрел в окно на заваленный снегом пустынный двор, затем вышел в коридор и побрел на второй этаж, в уголовный розыск.

Уже спускаясь по лестнице, он увидел Жаткина. Тот стремительно поднимался ему навстречу, в распахнутом пальто и сдвинутой на затылок шляпе, раскрасневшийся, оживленный, видимо только что приехавший откуда-то. Увидев Сергея, Жаткин радостно заулыбался и, сделав последний, по-мальчишески лихой прыжок, очутился рядом с ним. И Сергею вдруг на миг показалось, что это он сам, только на десять лет моложе, когда еще начинал работу в уголовном розыске. Он тоже был тогда таким же легким, азартным и веселым, так же щеголял своей молодостью и энергией.

– Здравствуйте, Сергей Павлович, а я как раз к вам, – оживленно заговорил Жаткин. – Мы вот только что приехали. Александр Матвеевич, – он оглянулся, – идет следом за мной.

Сергей улыбнулся:

– Положим, еще не идет.

– Ну, я ведь бегом… А вот и он!

Действительно, внизу появился Лобанов в пальто и шапке.

– Что, есть новости? – поинтересовался Сергей.

– Конечно! Идемте к нам.

Они дождались Лобанова и все трое направились в егокабинет. По дороге Сергей шутливо сказал:

– Только не очень-то задавайтесь. У меня новость всеравно поважнее. И вообще мне некогда: я сегодня в гости приглашен.

– Да? – Лобанов с интересом поглядел на него. – Если не секрет, то к кому?

– К Марине Владимировне Ивановой.

– Что?! Неужели это та, которую мы разыскиваем?

Сергей важно кивнул головой.

– Вот именно.

Когда они вошли в кабинет, Лобанов энергично заявил:

– К черту. Говори сначала ты.

– Пожалуйста.

И Сергей со всеми подробностями, сам незаметно увлекаясь, пересказал свой разговор с Федоровым. Когда он кончил, в кабинете на миг наступило молчание. Наконец Лобанов сказал:

– Да-а… История… Просто в голове не укладывается. Но все-таки, как хочешь, а я бы… – он покачал головой, – этого Федорова сначала проверил.

– Пожалуй. Но в гости сегодня я к ним пойду.

– Еще бы!

Потом Лобанов сообщил свои новости. Иван Осипович Дубко – так звали толстяка, приехавшего вместе с Дмитрием Петровичем, – хорошо запомнил человека, с которым они столкнулись в первую ночь своего пребывания в Борске. Но когда ему на рынке показали Семенова, он не узнал в нем того человека.

– Вот так, – развел руками Лобанов. – Выходит, разошлись показания.

– И Колосков его не очень-то твердо опознал, – заметил Сергей. – Странно. Ну, а что еще?

– Другая новость получше. Дубко твердо опознал Алека. Хоть тот и был на вокзале в пальто и в шляпе.

– Парень с девушкой в беличьей шубке?

– Во, во.

– Слушайте, – Сергей покачал головой, – меня эта девушка начинает все больше интересовать. Она знакома с Алеком и с Семеновым. Выходит, Семенов должен знать Алека? Тем более что Алек знает его.

– Ну, еще бы. Надо эту девушку найти.

Лобанов посмотрел на Жаткина.

– Она больше не появлялась у Семенова, – виновато вздохнул тот. – Ни дома, ни на рынке. А больше и неизвестно, где ее искать. И вообще мы ничего о ней не знаем. Даже имени.

– Слушай, а в какой шубке эта самая Марина? – неожиданно спросил Лобанов,

Сергей махнул рукой.

– В черной. И вообще это не она. Я же ту девушку видел.

В конце концов было решено «прекратить прения», как выразился Лобанов, и Сергею срочно собираться в гости.

Час спустя Сергей уже шел по длинной, залитой светом улице, сплошь застроенной новыми, светлыми домами. На широких тротуарах было людно. Никто не спешил, шли компаниями, семьями, громко и весело переговариваясь, окликая знакомых. Чувствовалось, что эта новая просторная улица уже стала местом прогулок и вечернего отдыха для жителей. У ярко освещенного входа в кинотеатр толпились люди.

Сергей хорошо помнил адрес и теперь не спеша шел по этой казавшейся ему такой приветливой улице, поглядывая на номера домов. Но чем ближе он подходил к нужному ему дому, тем больше волновался. «Как на свидание иду», – усмехнулся он про себя.

Но вот наконец и тот самый дом. Сергей свернул в большой полутемный двор и уверенно вошел в первый от ворот подъезд. Квартира Федорова находилась на первом этаже. Сергей поднялся на один лестничный марш и позвонил в обитую коричневым дерматином дверь.

Открыл ему сам хозяин. Был он в широком, слегка помятом пиджаке и в галстуке. Седые волосы на этот раз были аккуратно причесаны. Увидев Сергея, Федоров поспешно приложил толстый палец к губам, давая понять, что женщины ничего не знают и знать не должны. Сергей в ответ кивнул головой и, чтобы у Федорова не было сомнений в том, что он его понял, громко сказал:

– Добрый вечер, Степан Григорьевич, – называя Федорова именем, которое тот сам себе когда-то придумал.

В этот момент из комнаты вышла статная румяная женщина лет сорока пяти, темные густые волосы ее были собраны в большой пучок, под черными, соболиными бровями вразлет большие, тоже черные глаза смотрели на гостя с нескрываемым тревожным интересом. Видимо, Федоров передал жене, что просьба их будет поддержана этим человеком, что он им поможет, и она пыталась угадать, не ошибся ли муж в своих надеждах.

– Проходите, милости просим, – с легким поклоном, певуче сказала она, указывая руками'на дверь в комнату. – Мариночка сейчас придет.

– Хозяйка моя, Галина Захаровна, – чуть смущенно представил жену Федоров.

«Какая же красавица была», – невольно подумал Сергей.

В маленькой квартире было тепло и уютно. Комната удивила Сергея идеальной, прямо-таки стерильной чистотой. Словно никто не пользовался аккуратно расставленной мебелью, ничего не ставил на белоснежные, крахмальные салфетки и дорожки, и пыль словно никогда не садилась на полированные стулья, стол и сервант. Широкий подоконник был заставлен цветочными горшками, и видно было, что за цветами ухаживают любовно и тщательно.

Разговор начался самый обычный: о городе, в котором Сергей раньше не бывал, о морозе, который держался так необычно долго, о Москве, где ни разу не бывали хозяева.

Галина Захаровна принялась накрывать на стол. Проходя с посудой мимо окна, она, улыбнувшись, сказала:

– Вон и Мариночка. С подружкой прощается.

Сергей подошел к окну. Около ворот стояла Марина в своей черной шубке и большой меховой шапке, а рядом с ней… Сергей не поверил своим глазам. Рядом с Мариной стояла и горячо что-то говорила ей девушка в светлой беличьей шубке. Та самая девушка… Сергею пришлось сделать усилие над собой, чтобы вот так, в одном пиджаке, не выскочить стремглав на улицу. Его остановила только мысль, что раз девушка знакома Марине, то теперь уже не скроется от него. Но как они познакомились, черт возьми?

Он еле заставил себя отойти наконец от окна и с улыбкой, которая нелегко ему далась, сказал:

– Ну, мы с Мариной старые знакомые, еще, так сказать, по Москве.

– Да, да, она рассказывала, – оживленно откликнулась хозяйка, расставляя на столе посуду. – И Гоша так вас расхваливал…

Сергей не сразу сообразил, что она имеет в виду Урманского.

Вскоре пришла Марина. Увидев Сергея, она сразу как-то испуганно сжалась и боязливо протянула ему холодную, слегка дрожащую руку. Сергея не удивил ее испуг. Он легко был теперь объясним, как и поведение Марины в самолете. Непонятна была только причина ее бегства из Волгограда. Но главное, что следовало выяснить в первую очередь, это, что известно Марине о женщине, убитой в гостинице, и, конечно, кто такая новая ее подружка.

За чаем разговор не клеился. Федоров отмалчивался. Марина все еще была охвачена испугом, и только Сергей да еще хозяйка дома пытались разрядить тягостную обстановку.

Потом Федоров с женой под каким-то предлогом вышли на кухню, и Сергей сказал Марине:

– Давайте поговорим.

– Пожалуйста…

– Вы только не бойтесь меня, Марина. Я же помочь вам пытаюсь, – искренне заверил Сергей. – Вы хотите остаться в этой семье?

– Да.

– Ну и отлично. Они вас, кажется, по-настоящему полюбили. И люди хорошие.

– Очень хорошие!

– Вот я вам и помогу у них. остаться.

– Правда?.. – робко спросила Марина, подняв на Сергея большие серые глаза.

– Конечно. Но и вы мне помогите. Вы знаете эту женщину? – он вынул из бумажника фотографию и протянул через стол девушке.

Марина испуганно взглянула на нее, но тут же с непонятным облегчением покачала головой:

– Нет. Я ее не знаю, совсем не знаю.

Пораженный, Сергей как можно мягче возразил, еле сдерживая охватившую его досаду:

– Но, Марина. Она же послала вам телеграмму в Волгоград, собиралась к вам приехать. Вы посмотрите получше. Может быть, фотография не очень удачная?

– Нет, нет. Я вам даю слово… Я ее совсем не знаю. Совсем. И… и я не получала никакой телеграммы.

Девушка говорила искренне. Сомневаться в ее словах было невозможно. Но за всем этим Сергей ощущал страх, владевший ею, непонятный, ничем на этот раз не объяснимый страх. А главное, факты, которыми располагал Сергей, не позволяли поверить, что Марина говорит правду. Все обернулось до такой степени неожиданно и странно, что Сергей просто не знал, что теперь предпринять. Настаивать? Но этим ничего не добьешься. Уличить Марину во лжи, показать ей в конце бланк телеграммы с ее адресом и фамилией? Но самое странное заключалось в том, что Сергей готов был поклясться, что девушка говорила правду. Нет, нет, лучше пока больше не касаться этого вопроса. Надо спокойно подумать, посоветоваться с товарищами, еще раз все проверить. Марина, в конце концов, никуда не денется. Сейчас же самое главное – это постараться ее успокоить. Она вся дрожит от испуга. И Сергей, махнув рукой, сказал:

– Ну ладно. Не знаете, так не знаете. Дело, в общем, пустяковое, – и сам содрогнулся от своих последних слов. Они помолчали, потом Сергей снова спросил: – А почему вы так внезапно уехали из Волгограда?

– Я больше не могла жить одна, не могла, – поспешно ответила Марина, с каким-то новым испугом взглянув на Сергея. – Мне было так тоскливо. Я не думала, что… что останусь здесь. А теперь я напишу на работу, уволюсь.

– И еще не думали, что здесь появится столько друзей? – весело добавил Сергей. – Георгий. И потом та девушка. Мы видели вас из окна.

– Ах, Тамарочка? – слабо улыбнулась Марина.

– Вас, наверное, Георгий познакомил?

– Нет, мы… мы случайно познакомились в кино. Потому что… – Голос ее задрожал, на глазах появились слезы, и она вдруг в отчаянии воскликнула: – Вы мне не верите!.. Вы ни одному слову моему не верите!.. – И Марина зарыдала, уронив голову на стол.

Сергей растерянно произнес:

– Марина… Откуда вы взяли?.. Я вам верю…

Но девушка, захлебываясь в рыданиях, лишь отчаянно затрясла головой.

В дверь заглянула встревоженная Галина Захаровна. И Сергей виновато сказал:

– Ну, смотрите – плачет. Я же ничем ее не обидел. – И, сам расстроенный, обратился к девушке: – Марина, разве я вас обидел?

Та снова затрясла головой и, неожиданно вскочив, кинулась в соседнюю комнату. Галина Захаровна, сама чуть не плача, поспешила за ней.

Сергей тоже поднялся. Было ясно, что поговорить с девушкой сегодня уже не удастся. Да и с хозяевами тоже. Вечер был испорчен.

Сумрачный Федоров проводил Сергея до двери.

– Честное слово, просто не знаю, почему она так расплакалась, – смущенно сказал Сергей.

Федоров вздохнул:

– Тоже жизнь, видать, не удалась у этой птахи.

Они условились встретиться на следующий день.

Сергей медленно брел по улице, расстроенный, на всех обозленный, и в первую очередь на самого себя, брел, не замечая ледяного ветра, дувшего ему прямо в лицо, не замечая людей вокруг, снова и снова перебирая в уме все, что произошло в этот вечер.

Итак, ему ровным счетом ничего не удалось узнать у Марины. Ни как она попала к Федоровым, ни кто та женщина, которая послала ей телеграмму, ни даже кто та Тамара, с которой Марина познакомилась в кино. А в кино ли, между прочим? И стоило ему только задать себе этот вопрос, как тут же всплыл целый рой других вопросов. Все было странно и непонятно в поступках этой девушки и в ее словах.

Сергей чувствовал, что безнадежно запутывается. Утомленный мозг уже не в силах был оценить и сопоставить факты, нахлынувшие на него за весь этот беспокойный, напряженный день, начавшийся с ошеломляющего открытия, что убитая не была Ниной Горлиной. А потом шли допросы Алека, Семенова, очная ставка между ними, наконец, появление Федорова, его страшная история. И вот теперь этот неудачный вечер.

В конце концов Сергей решил, что больше он не будет думать о Марине до самого утра, иначе можно просто свихнуться от всех этих мыслей.

До гостиницы он добрался поздно. Видимо, шел не самым коротким путем по улицам этого почти незнакомого города, больше руководствуясь собственной интуицией, чем указаниями редких прохожих, к которым иногда обращался.

Уснул он мгновенно, как только вытянулся на прохладных простынях, укутавшись с головой в одеяло. По комнате гулял ветер.

Наутро Саша Лобанов встретил друга нетерпеливым вопросом:

– Ну, как в гостях?

Сергей только махнул рукой.

– Что был, что не был.

Кабинет между тем наполнялся сотрудниками. Все были в курсе дела, все жаждали услышать какие-нибудь новости.

Сергей принялся рассказывать. И по мере того как он рассказывал, лица слушателей становились все озабоченнее.

Закончил Сергей неожиданным вопросом, сам удивившись, как это он вдруг всплыл у него в голове:

– Между прочим, к ориентировке по розыску Марины Ивановой должна быть приложена ее фотография. Где она?

Этот вопрос возник у него только что, в тот момент, когда он заново рассказывал все, то произошло накануне вечером у Федорова.

Оказалось, фотография поступила позже.

Когда она попала ему в руки и Сергей впервые, может быть, так внимательно, даже придирчиво, вгляделся в нее, он почувствовал, как заколотилось вдруг сердце.