(Елизавета Абаринова-Кожухова, "Дверь в преисподнюю")
      Кончина основателя и главы банка "Шушекс" Ивана Владимировича Шушакова отнюдь не означала кончину самого банка. И, как бы закрепляя преемственность, собрание акционеров единодушно избрало новым главой банка дочку покойного Ольгу Ивановну, а управляющим – Григория Алексеевича Семенова, который был правой рукой Ивана Владимировича с самого основания "Шушекса". Таким образом, не оправдались пессимистические прогнозы Григория Алексеевича о неких мафиозных силах, желающих прибрать банк к рукам и оттеснить всех соратников Шушакова.
      По такому случаю Ольга Ивановна устроила у себя в особняке небольшую корпоративную вечеринку – задавать настоящие приемы было бы не совсем удобно после недавней подозрительной смерти отца и столь же подозрительного исчезновения матери.
      Званы были только ближайшие друзья и самые верные сотрудники банка. Получила приглашение и Надежда Заметельская, но она с благодарностью отказалась, так как именно в этот вечер собиралась присутствовать на репетиции самодеятельного театра и интервьюировать его руководителя Святослава Иваныча. Впрочем, это больше выглядело отговоркой, так как Герхард Бернгардович Мюллер, занятый в "Ревизоре" в роли доктора Гибнера, после репетиции на вечеринку успел, хотя и не к самому началу.
      Когда Герхард Бернгардович явился, ему тут же, по старинному русскому обычаю, налили штрафную чарочку. Потом еще одну – чтобы не хромал. Затем третью, потому что Бог Троицу любит. Потом четвертую, ибо даже лошадь на трех ногах не ходит. Словом, через каких-то пол часа господин Мюллер "созрел" для разговора с господином Семеновым, на который никак не мог решиться в официальной обстановке банка.
      – Но не о делах, любезнейший Герхард Бернгардович, – весело предостерег его Григорий Алексеевич. – А если о личном, то завсегда пожалуйста.
      – О лишном, только о лишном, – говорил Герхард Бернгардович, отводя управляющего в сторонку, к резному мраморному столику.
      – Ну, что на душе, дорогой Герхард Бернгардович? – поинтересовался Григорий Алексеевич. – Подозреваю, влюбились-таки в какую-нибудь нашу дивчину и меня в свахи зовете? Говорил же я – мы вас женим, непременно женим!
      – О найн, Григори Алексеевитш, дело есть совсем другое, – досадливо поморщился Мюллер. – Я отшень хорошо понимать чувство юмор и высоко оцениль ваш гроссе сатирически писатель Гоголь, но у все есть свой дер лимит!
      – Простите, о чем вы? – встряхнул кудрями Семенов, словно бы пытаясь освободиться от легкого шампанского куража.
      Герхард Бернгардович открыл дипломат, с которым никогда не расставался, и выложил на стол несколько конвертов:
      – Снова какой-то дер шутник делает мне провокацион на едолюдство.
      Григорий Алексеевич извлек из первого попавшегося конверта послание и с чувством зачитал:
      – "Дорогой Герхард Бернгардович! Всякий раз, когда я встречаю Вас, в моей душе поднимаются чувства, которые я не в состоянии унять, хотя и понимаю всю их порочность и несбыточность. Я представляю, как вы отрезаете у меня грудь и, подогрев в электропечке, съедаете…" Так-так-так, далее следуют разные анатомически-гастрономические подробности, – усмехнулся Григорий Алкесеевич, пробежав письмо. – Ага, "…простите мне мою откровенность и примите уверения в высоком уважении, ваша Н.З."
      – Ну и што вы, Григори Алексеитш, мошете на это сказать? – спросил Мюллер, искоса глядя на Семенова.
      – М-да, если это шутка, то не очень удачная, – согласился Григорий Алексеевич, стараясь не обидеть собеседника недостаточной серьезностью, с которой он воспринял эти письма. – Как я понял, послания пришли по внутрибанковской почте, значит, писал кто-то из своих. Н.З., Н.З… Ольга Ивановна, – возвысил он голос, – как бы вы расшифровали сокращение "Н.З."?
      – Неприкосновенный запас, – откликнулась хозяйка, которая в это время в другом конце гостиной занимала гостей, не без гордости показывая им висящее на стене полотно художника Валентина Серова "Девушка с ананасами", которое Иван Владимирович, по его словам, приобрел за штуку баксов у самого Серова.
      – Нет-нет, это может быть некая особа, скорее всего женского рода, вхожая в наш банк.
      – Что-то я таких не припомню, – чуть подумав, ответила Ольга. – Хотя погодите, вот вам Н.З. – Надежда Заметельская. Ну, московская журналистка, которая…
      Григорий Алексеевич громогласно хлопнул себя по лбу:
      – Ну конечно, Надежда Заметельская, как я забыл! Ведь сам же выписывал ей пропуск внутрь банка.
      – А-а, дас ист та самая фройляйн, который везде ходить и всех спросить? – припомнил Герхард Бернгардович. – Их бин видеть она севодня на репетицион, хотель позфать идти вместе к Олга Ивановна, но она куда-то исчезайть.
      – Скажите, Герхард Бернгардович, в ее поведении не было ничего такого, ну, странного, необычного? – пытливо спросил Григорий Алексеевич.
      – О, найн, я ничего такое не был замечать, – твердо ответил господин Мюллер. – Мне кажется, это не есть она. То есть, не она хочет, чтобы я ее есть.
      – Ну, в таком случае возможны два объяснения, – сказал Григорий Алексеевич. – Либо Надежда умеет скрывать свои противоестественные стремления и дает волю чувствам только в эпистолярном жанре, либо она и впрямь не при чем, а просто это чья-то глупая шутка. В таком случае я проведу служебное расследование, и виновный будет строго наказан. Вплоть до увольнения с работы.
      – Нет-нет, Григори Алексеевитч, никто не надо увольнять, – поспешно возразил Герхард Бернгардович. – Лутше будет, если я буду возвратиться на майн фатерлянд.
      – И не мечтайте, мы вас никуда не отпустим, – бурно возмутился Григорий Алексеевич. – У меня на вас особые виды… То есть, я хотел сказать, что очень дорожу вами, как ценным специалистом! И Ольга Ивановна тоже.
      – Данке шон, либер Григори Алексеевич, – растроганно молвил Герхард Бернгардович и даже слегка прослезился от избытка то ли чувств, то ли выпитого.
      Когда гости расходились, благодаря хозяйку за прекрасный вечер, Ольга Ивановна незаметно шепнула новоназначенному упавляющему:
      – Григорий Алексеич, а вас я попрошу задержаться.
      Так как, простившись с гостями, госпожа Шушакова пригласила Григория Алексеевича в рабочий кабинет покойного Ивана Владимировича, то Семенов решил, что она желает поговорить с ним о делах.
      – Ольга Ивановна, вы просили меня разработать концепцию дальнейшего развития нашего банка, – прокашлявшись, не без важности начал Григорий Алексеевич. – Вообще-то я скорее практик, чем разработчик концепций, но кое-какие теоретические наработки готов вам представить. Мне кажется, что до сих пор наш банк работал как некая "вещь в себе", словно он находится где-то на необитаемом острове, а не в городе, не в средоточии социального общества.
      "Эк меня занесло", – с удивлением подумал Семенов, но продолжал:
      – Такое могут себе позволить банки в спесивых столицах, но нам ни в коем случае не следует забывать, что "Шушекс" – неотъемлемая составная часть нашего города, нашей области, нашей страны. Даже при том, что он не государственный, а частный. Я считаю, что мы должны идти к людям, объяснять им, что наша главная цель – их благо; нужно предлагать услуги, доступные и выгодные не только денежным мешкам, но и простым клиентам; необходимо наладить оплату коммунальных услуг через наши филиалы, хоть это и принесет дополнительные хлопоты и заморочки. И тогда люди станут доверять нам, а не всяким демагогам наподобие ди-джея Гроба. Кстати, о филиалах. В районе Водокачки до сих пор нет нашего отделения, а в здании бывшего заводоуправления освобождаются подходящие помещения…
      – Григорий Алексеич, все это очень важно и очень правильно, – перебила его Ольга Ивановна, слушавшая концептуальные рассуждения управляющего как-то не очень внимательно. – Если вам не трудно, изложите ваши идеи письменно, и в самое ближайшее время мы их рассмотрим на расширенном правлении.
      – Слушаюсь, – кивнул Семенов, пряча свои прожекты в черную папку.
      – Я хотела с вами поговорить совсем о другом. Все время дела, все время люди… Вы и представить не можете, как мы с мамой вам благодарны.
      – Ах, Ольга Ивановна, да ну что вы, какие пустяки, – скромно махнул рукой Григорий Алексеевич, хотя эти слова были ему весьма приятны.
      – И вовсе не пустяки! Ведь вы продумали всю эту комбинацию с похоронами, да и документы для заграницы тоже достали. Конечно, Григорий Алексеич, я прекрасно понимаю, что все это вы сделали не ради корысти, а из преданности нашей семье – и все-таки. Что я могла бы сделать для вас?
      – Ну, Ольга Ивановна, по-моему, вы уже тем сделали для меня очень много, что рекомендовали на пост управляющего. Право, и не знаю, смогу ли я оправдать ваше доверие?
      – Батюшка всегда был очень вами доволен, – возразила Ольга. – Я всего лишь официально утвердила то положение, которое вы при нем занимали. Скажите, что я могла бы сделать для вас лично?
      – Ну, разве что выйти за меня замуж, – пошутил Григорий Алексеевич и сам же первый захохотал своей не очень умной шутке.
      – Вы это серьезно? – Ольга поглядела на Семенова лучащимися от счастья глазами.
      ….
      – У нас будет самая-самая чудесная свадьба, – говорила Ольга Ивановна пол часа спустя, все так же счастливо глядя на возлюбленного. – Давай сыграем ее уже на будущей неделе!
      – Ольга Ивановна, не забудьте, что у вас траур, – сдержанно возразил Семенов. – Да и исчезновение вашей матушки еще у всех на памяти. Если вы не против, то повременим хотя бы с месяц.
      – Как скажешь, любимый, – Ольга жарко поцеловала Григория Алексеевича прямо в губы. – Знаешь, я сегодня так счастлива, что готова любить весь мир, всех людей!
      – И даже ди-джея Гроба? – усмехнулся Григорий Алексеевич.
      – И даже его! Не один же он виноват в том, что он такой.
      – Это верно – не один, – подтвердил Семенов. И глянул на старинные часы с позолоченным маятником. – Как раз десять, только что началась его передача "Предполуночный эфир". Не хотите послушать?
      Сказав это, Григорий Алексеевич вовсе не предполагал, что Ольга Ивановна согласится. Но Ольга Ивановна, почувствовав, что Григорий Алексеевич просто хочет ее немного поддразнить, будто несмышленую девочку, упрямо ответила:
      – Да, хочу!
      Делать нечего – Григорию Алексеевичу пришлось включить приемник. И из дорогих стереоколонок карельской березы, сделанных по индивидуальному заказу покойного Ивана Владимировича, полился противный голосок ди-джея Гроба:
      – Итак, дорогие слушатели, мы только что осветили три вопроса, долгие годы волнующие умы всех нас, то есть всей многострадальной российской интеллигенции: кто виноват, что делать и беременна ли Пугачева. А если да, то от кого. А теперь перейдем к менее актуальным вопросам общественной жизни нашего города. Как всегда, мы ждем ваших звонков, на которые попытаемся ответить в прямом эфире. А так как звонков пока что нету, то я хотел бы сказать пару ласковых слов об обстановке в городе. Как вы уже наверняка догадались, речь пойдет о коррупции в высших слоях городского общества, по сравнению с которой даже предполагаемое убийство банкира Шушакова его супружницей кажется пустяком, недостойным нашего внимания. Тем более, что вдовушка, кажется, все-таки не при чем – банкир и впрямь откинул коньки естественным способом. Поэтому, если Ольга Ивановна-старшая в славном граде Лондоне, что на брегах туманного Альбиона, сейчас слушает "Голубую волну", в чем я ни на миг не сомневаюсь, то я хотел бы принести ей извинения и искренние соболезнования по случаю двух невосполнимых утрат – Ивана Владимирыча и Фредика.
      – Ну вот видите, Григорий Алексеич, даже у этого фигляра иногда совесть пробуждается, – с победным видом произнесла Ольга. – Завтра же пошлю маме депешу в Лондон, чтобы возвращалась!
      – Решать, конечно, вам, Ольга Ивановна, однако я бы на вашем месте не торопился, – осторожно возразил Григорий Алексеевич. – Может быть, все это лишь уловка, чтобы вернуть ее, так сказать, в добровольном порядке. А потом вдруг "обнаружатся" некие дополнительные обстоятельства, и вашу матушку запрут уже не под домашний, а под самый настоящий арест.
      – Надо же, а я и не подумала, – сокрушенно развела руками Ольга. – Что бы я без вас делала!
      – Совсем пропали бы, – Григорий Алексеевич шутливо погладил невесту по голове.
      А ди-джей Гроб продолжал вещать:
      – Речь, как я сказал, о другом – о коррупции, пронизавшей весь наш город сверху донизу. Под верхом я имею в виду нашего мэра и его, извините за выражение, камарилью. Они чувствуют, что их время вот-вот пройдет, и поэтому воруют уже по-черному, без оглядки на закон и уж тем боле на такой пустячок, как общественное мнение. Как мы знаем, через несколько месяцев состоятся муниципальные выборы, и у нынешних "отцов города" нет ни малейших шансов удержаться у власти. Вернее, не было, пока был жив Иван Владимирыч Шушаков. Конечно, и он был далеко не безупречен в смысле законности и правопорядка, но только покойный олигарх, с его миллионами и пиар-ресурсами, мог на выборах составить конкуренцию нынешнему вору. Простите, мэру.
      – Что за чушь! – не выдержала Ольга. – Папа ни разу и не заикался, что хочет стать мэром!
      – А не потому ли господин Шушаков так скоропостижно скончался незадолго до начала предвыборной кампании? – продолжал "поливать" неугомонный Гроб. – Не в этом ли направлении следует покопаться нашей славной милиции? Впрочем, к нам поступил телефонный звонок. Алло, мы вас слушаем, вы в прямом эфире. Пожалуйста, представьтесь.
      – Меня зовут профэссор Каширский, – зажурчал в динамиках приятный бархатистый голос. – Я психотэрапэут и ученый широкого, можно сказать, энциклопедического склада…
      – Как он сказал – Каширский? – удивленно переспросил Григорий Алексеевич.
      – А что, вы с ним знакомы?
      – Да нет, просто где-то слышал. Или даже читал в "Науке и жизни". Только там его, кажется, звали как-то чуть по-другому…
      – Слушая ваши передачи, я пришел к выводу, что в них непропорционально высока концентрация темной энэргии, выплескивающейся в виде так называемой "чернухи", – наукообразно вещал профессор Каширский, – и в качестве своего рода противоядия хотел бы попотчевать уважаемых радиослушателей своими целебными устаноуками.
      – Одну минуточку, господин Каширский, – с трудом перебил психотэрапэута-энциклопедиста ди-джей Гроб. – Большое вам спасибо, но, к сожалению, подобные сеансы не совсем вписываются в формат нашей передачи. Однако на радио "FM Голубая волна" есть немало программ, куда вас охотно пригласят. Не могли бы вы перезвонить мне после двенадцати?
      – Непремэнно позвоню, – охотно отозвался Каширский. – Как говорится, почту за честь.
      – А мы продолжаем нашу передачу "Предполуночный кошмар". То есть, пардон, "Предполуночный эфир". Это была оговорка по Фрейду. А если бы я сказал "Предполуночный дозор", то это была бы оговорка по Лукьянеко. Ха-ха, шутка. И специально для наших дорогих слушателей мы зашпулим ваш любимый шлягер "И целуй меня везде, восемнадцать мне уже", после чего продолжим ковыряться в наших общественных язвах.
      Однако с первыми аккордами бессмертного шедевра вокально-инструментального искусства Ольга Ивановна решительно выключила радио: любимое занятие ди-джея Гроба ее совершенно не привлекало, а вот слова песни она готова была осуществить прямо здесь и сейчас, вместе с Григорием Алексеевичем, хотя возраст новоявленной банкирши давно миновал число, указанное в шлягере.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
РАЗМЫШЛЕНИЯ К ИНФОРМАЦИИ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
КОНКУРС САМОЗВАНЦЕВ