Святослав Иваныч, руководитель кружка художественной самодеятельности при городском Доме культуры, постоянно бурлил творческими идеями, малой толики которых с лихвой хватило бы на всю творческую биографию Станиславскому, Немировичу, Мейерхольду и Вахтангову, а кое-что перепало бы и самому Бертольду Брехту.
      Последним достижением Святослава Иваныча на ниве театрального искусства стала постановка бессмертной шекспировской трагедии "Ромео и Джульетта", к которой он подошел не только с творческой, но отчасти и с практической стороны: поскольку в пьесах Шекспира большинство ролей мужские, а в драмкружке было немало представительниц прекраснейшего из полов, то Святослав Иваныч принял революционное решение – все мужские роли отдать женщинам и, соответственно, наоборот. Ради такого случая Святослав Иваныч даже сам раздухарился и сыграл роль Джульетты, о которой, как он признался в интервью местной газете, мечтал последние пятьдесят лет.
      После шумного успеха, который поимела эта удивительная постановка, Святослав Иваныч обратился к творческому коллективу с новым призывом – дескать, а не замахнуться ли нам теперь, дамы и господа, понимаете ли, на Николая нашего дорогого Васильевича Гоголя? Артисты, всерьез поверившие в свои силы, с радостью согласились замахнуться, и теперь общими усилиями, в муках творчества, рождался новый театральный шедевр – "Ревизор".
      Исполнитель роли Держиморды Василий Юрьевич Щепочкин в сегодняшней репетиции занят не был, но тем не менее пришел, имея желание и необходимость побеседовать с инспектором Рыжиковым, которому Святослав Иваныч после триумфального дебюта в роли госпожи Монтекки поручил роль Городничего.
      Бегая по скрипучей сцене и то и дело натыкаясь на своих актеров, Святослав Иваныч раздавал новые гениальные идеи, касающиеся раскрытия главных образов.
      – Городничий и Хлестаков составляют как бы взаимодополняющую пару, и мы должны довести это до сознания зрителя. – Святослав Иваныч окинул артистов слегка безумным взором. Артисты благоговейно молчали, ожидая, что на сей раз выдаст их режиссер. И режиссер не обманул ожиданий: – Так вот, мы придадим их взаимоотношениям некоторые черты гомосексуального влечения!
      Городничий-Рыжиков воспринял это предложение спокойно – после того, как его шекспировская героиня, согласно режиссерскому замыслу, испытывала тайные лесбийские чувства к своей сопернице мадам Капулетти, инспектор был готов воплощать все, что угодно.
      Увы, того же нельзя было сказать о Хлестакове, чью роль репетировал Вадик – тот самый юноша, что нес венок от осиротевших сослуживцев на похоронах банкира Шушакова. Не то чтобы Вадику было стыдно или неловко играть "голубого" на сцене, но он, при всем уважении к Святославу Иванычу, полагал, что "голубой" Хлестаков – это уже явный перехлест.
      Однако Вадик знал верный способ, как отвлечь Святослава Иваныча от нежелательных идей – подбросить ему какую-нибудь другую идею, причем не менее "чумовую". В таких случаях режиссер обычно увлекался ею и забывал о предыдущей.
      Свежих идей у Вадика на данный момент не имелось, но, к счастью, было нечто иное:
      – Святослав Иваныч, вот вы все кручинились, что не можете подобрать исполнителя на роль доктора Христиана Ивановича Гибнера? По-моему, я нашел подходящую кандидатуру.
      Вадик кинул взгляд в зрительный зал. Улыбчивый молодой человек с копной светлых волос, сидевший в восьмом ряду и внимательно следивший за репетицией, встал и вежливо поклонился.
      – Это господин Мюллер, – представил его Вадик. – Но вы, Святослав Иваныч, можете звать его запросто – Герхардом Бернгардовичем.
      – О-о, замечательно! – обрадовался Святослав Иванович. – Именно таким я себе его… то есть вам себя… то есть себя вам… В общем, таким доктора Гибнера я и представлял. Да что вы там сидите, Гретхен Бертольдович, давайте сюда, к нам!..
      Герхард Бернгардович поднялся с места и, на ходу привычно поправляя галстук, легким шагом поспешил к сцене. Господин Мюллер был членом той самой делегации германских партнеров, которая прибыла по приглашению покойного Ивана Владимировича Шушакова, но успела как раз на его похороны. Через несколько дней делегация отбыла на родину, а Герхард Бернгардович по предложению и. о. директора банка "Шушекс" Григория Алексеича Семенова задержался на неопределенное время "для обмена опытом". Поскольку в банке Герхард Бернгардович оказался не очень-то загружен, то Вадику без особого труда удалось "раскрутить" его на участие в художественной самодеятельности.
      – Исфините, Святослафф Иванофич, я никогда не быль артист и не отшен знайт, как у меня получаться, – честно предупредил Герхард Бернгагдович, едва взойдя на сцену.
      – Получится, еще как получится! – радостно заверил его Святослав Иваныч. – Главное, что у вас есть желание и готовность. Я всегда говорил: нет маленьких ролей и нет маленьких актеров – есть маленькие концепции! А концепция вашей роли вовсе не так проста и однозначна, как это может показаться на первый взгляд. Даже великий Гоголь, при всей своей прозорливости, не до конца понимал персонажей своих пьес, и лишь мне в какой-то степени удалось расшифровать то, что он хотел, но не сумел сказать. И роль Христиана Ивановича в этом ряду занимает наипервейшее, хотя внешне и не очень заметное место…
      Вадик мог радоваться – переключившись на Герхарда Бернгардовича и его роль, Святослав Иваныч, казалось, забыл обо всем остальном, в том числе и о "голубом" Хлестакове. Но еще больше мог радоваться Василий Щепочкин – у него появился случай переговорить с инспектором Рыжиковым.
      Инспектору не очень-то хотелось пускаться в разговоры, связанные с его службой – куда охотнее он послушал бы витийствования Святослава Иваныча – но Рыжиков понимал, что от Щепочкина все равно отвязаться не получится, и со вздохом позволил ему отвести себя в сторонку.
      В надежде получить взамен от инспектора какие-то эксклюзивные сведения, Василий кратко, но исчерпывающе проинформировал его о своих встречах с Анной Сергеевной Глухаревой, о ее переговорах с бароном Альбертом и, наконец, о том, как барон Альберт "заказал" Анне Сергеевне частного детектива Василия Дубова. Инспектор терпеливо слушал, хмурился, но не перебил ни разу. Когда же Василий закончил свое повествование и выжидающе уставился на Рыжикова, тот нехотя произнес:
      – Ну и к чему вы клоните, уважаемый Василий Юрьевич? Налицо глупые игры каких-то великовозрастных балбесов. Ничего хорошего я в этом не вижу, но и состава преступления не усматриваю.
      – Простите, я вам забыл сказать – под Василием Дубовым балбесы подразумевали меня.
      – А вы с гражданкой Глухаревой, случаем, ничего не перепутали? – подозрительно посмотрел на Щепочкина инспектор.
      – На днях Анна Сергеевне опять звонил барон Альберт и напомнил, чтобы она была готова к возложенной на нее миссии, – бодро доложил Василий.
      – Какой миссии – убить вас?
      – Нет-нет, мое имя не звучало. И даже имя литературного героя Дубова. И даже слово "убить". Но то, что они досаждают ей снова и снова, говорит о том, что все это отнюдь не глупые шутки!
      – И у вас есть доказательства? – как бы между прочим спросил Рыжиков.
      – Доказательств нету, – начиная понемногу раздражаться от неоправданного спокойствия инспектора, отвечал Щепочкин. – Их вы получите, когда в следующий раз наткнетесь уже не на Мишу Сидорова, а на меня!
      "Ага, проняло!" – не без некоторого злорадства отметил Вася, увидев, что инспектор чуть заметно вздрогнул.
      – Кстати, как он? – спросил Щепочкин уже вслух.
      – Вам, Василий Юрьевич, это очень важно знать? – хмуро глянул на него Рыжиков.
      – Не столько мне, сколько Анне Сергеевне, – объяснил Василий. – Ведь Миша – ее ученик.
      – Вот как?
      – И даже более того – у меня есть основания считать, что на Мишу напали именно за то, что он попытался проникнуть в тайны тех, кого вы так снисходительно именуете балбесами.
      – Откуда вы это взяли? – удивился Рыжиков.
      Щепочкин понял, что на сей раз инспектор отчего-то вовсе не склонен пускаться с ним в какие-либо откровения. Из "электронного дневника" Миши Сидорова неоспоримо следовало, что занимался он именно слежкой за ролевиками из клуба друзей князя Григория. И тот факт, что Георгий Максимыч Рыжиков отказывался это подтвердить, яснее ясного говорил об одном: кнопку F6 вместо F5 на Мишином компьютере он нажал не по неопытности, а совершенно осознанно.
      Угадав по лицу Щепочкина, что тот знает больше, чем положено человеку, не связанному с официальными следственными органами, инспектор решил как бы пойти навстречу.
      – Знаете, состояние Михаила стабилизировалось, но по-прежнему очень тяжелое. Хотя непосредственной опасности для жизни вроде бы нет, – сказал он, понизив голос и как будто открывая Щепочкину очень-очень конфиденциальные сведения. – А за себя и Анну Сергеевну не беспокойтесь – я вам обещаю, что лично предприму все, чтобы установить подлинную личность этого барона Альфреда…
      – Альберта.
      – Тем более. И мы добьемся, чтобы он оставил заслуженную учительницу в покое. А не угомонится – и власть употребим!
      – Буду вам очень благодарен, – Василий искренне затряс руку инспектора. – Профилактика – великое дело. Хотя и не всегда срабатывает.
      Рыжиков тяжко вздохнул – сам того, может быть, и не желая, Щепочкин наступил ему на больную мозоль, напомнив о недавнем прискорбном происшествии: посаженная в профилактических целях под домашний арест Ольга Ивановна Шушакова каким-то чудом ухитрилась исчезнуть из собственного особняка, за которым велось самое тщательное наблюдение.
      – Георгий Максимыч, вы когда-нибудь видели, как работают наперсточники? – попытался Вася утешить Рыжикова. – Люди следят за шариком, не отрывая глаз ни на миг, а шарик все равно оказывается не там.
      – Но Ольга Ивановна же не шарик и не наперсток, – проворчал Рыжиков. – По-моему, это ребус как раз для вас, уважаемый Василий Юрьевич.
      – А что, я не прочь поразгадывать, – тут же загорелся Щепочкин. – При каких обстоятельствах это произошло?
      – Обстоятельства самые обычные. Единственное, что выходило за рамки обыденности – безвременная кончина и погребение лабрадора Фредика.
      – Ну, о похоронах газеты писали с разной степенью смакования. Пожалуйста, Георгий Максимыч, расскажите о том, что в прессу не попало.
      – Уведомив о кончине четвероногого любимца, мадам Шушакова обратилась к нам с ходатайством, чтобы ей дали возможность лично проводить покойного в последний путь, но, получив отказ, не настаивала…
      – Ну да, эта фотография обошла всю нашу желтую прессу: катафалк отъезжает, а Ольга Ивановна в черном платье и своем любимом цветастом платке с балкона машет вослед, – подхватил Щепочкин. – Очень трогательная картинка. А вы не выясняли, где в это время находилась ее дочка, Ольга Ивановна-младшая?
      – Ее в это время дома не было, – сообщил Рыжиков. – Ольга находилась в загородной усадьбе Шушаковых, где ожидала останки Фредика, дабы предать их земле. А затем отправилась в некий собачий питомник, где приобрела для матери собаку той же породы. Все это заняло порядка трех дней, и когда гражданка Шушакова-младшая воротилась в отчий дом, то свою матушку там не застала, о чем незамедлительно сообщила нам.
      – И что, Ольга Ивановна-старшая так и исчезла, будто под землю провалилась? – с недоверием спросил Щепочкин.
      – Нет, не под землю, – ответил инспектор. – В тот же день, когда дочка обнаружила ее пропажу, безутешная вдова объявилась в Лондоне. Так сказать, по натоптанным следам Герцена и Березовского.
      – Ну, тогда мне все ясно, – заулыбался Щепочкин. – Ольга Ивановна-старшая покинула особняк, извините, в гробу, предназначенном Фредику, а Ольга Ивановна-младшая, чуть подгримировавшись и набросив знаменитый цветной платок, вышла на балкон и изображала свою мать. Потом уехала из города, а когда узнала, что ее мамаша благополучно достигла брегов туманного Альбиона, то вернулась и заявила о ее пропаже.
      – Да, вроде бы сходится, – должен был согласиться Рыжиков, настолько это объяснение казалось убедительным. – И главное, теперь даже ее выдачи так просто не потребуешь! Ведь Ольга Ивановна корчит из себя чуть ли не политэмигрантку, жертву произвола, а в подтверждение всюду размахивает статейкой, которую накатала эта московская репортерка, Надежда, как ее, фамилию все не запомню…
      – Чаликова? – как бы между прочим подсказал Вася. (Надеждой Чаликовой звалась журналистка, одна из главных действующих лиц Абариновой-Кожуховой).
      Инспектор как-то странно и чуть искоса посмотрел на Василия:
      – Нет-нет, не Чаликова, как-то иначе. Ну и черт с ней. Если вдовушка не виновата, то пускай наслаждается заслуженной свободой на вольном Западе. А коли виновата, так пусть англичане с ней маются.
      – Да уж, Георгий Максимыч, железная логика, – усмехнулся Щепочкин.
      – По правде сказать, мне во всей этой истории жалко одного – Фредика, – нахмурился Рыжиков. – Выходит, чтобы провернуть монтекристовский побег, эти мерзавки убили своего любимца! Ужас какой-то. И потом, если вдова уехала в гробу, то куда же они девали труп собаки?
      Василий уже отворил рот, чтобы высказать свое мнение и по этому поводу, но тут раздался резкий голос Святослава Иваныча:
      – Ну вот, милейший Герцен Бардакович, надеюсь, вам ясна концептуальная канва вашей роли в свете широкой панорамы всего замысла! А теперь с места в карьер пройдем самую первую сцену. Господин Городничий, хватит вести посторонние разговоры, возвращайтесь взад на сцену и в образ.
      Рыжиков с облегчением кивнул Щепочкину и картинно лег на стол посреди сцены, задрав ноги чуть не к потолку – по замыслу Святослава Иваныча, знаменитый монолог Городничего "Господа, я пригласил вас, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие" он должен был начинать именно в таком положении.
      А Вася Щепочкин, который как Держиморда в этой сцене занят не был, задумался над тем немногим, что ему удалось "вытянуть" из инспектора. Не меньше раздумий вызвала необычная скрытность Георгия Максимыча – обычно он бывал с Василием куда разговорчивее.

      Когда Гробослав в разговоре с Надеждой предположил, что она приехала из Москвы, чтобы написать репортаж об историко-ролевом клубе, он был довольно близок к истине. Но и Надежда, ответив, что вообще-то она журналистка широкого профиля, тоже не очень сильно кривила душой. Хотя в действительности круг ее интересов был еще шире – оказавшись занесенной из московской круговерти в небольшой провинциальный город, она обнаружила, что и в провинции жизнь порой бурлит не хуже, чем в блистательных столицах.
      Естественно, Надежда не могда пройти и мимо таинственного исчезновения Ольги Ивановны Шушаковой. Многочисленные версии, выдаваемые местными газетами и радиостанциями, Надю не очень удовлетворяли – их фантазии не простирались далее подземного хода, прорытого еще покойным Иваном Владимировичем, или банального подкупа стражников. А Наде хотелось знать истину – даже не для очередной сенсационной статьи, а, скорее, для себя.
      Не то чтобы Надя стремилась еще раз попасть в шушаковский особняк, но, когда она просто прогуливалась по городу, наслаждаясь солнечным весенним деньком, ноги сами принесли ее на Липовую улицу. Проходя мимо небольшого безымянного скверика, Надя замедлила шаги – по прошлогодней травке степенно прогуливался огромный черный водолаз, очень похожий на покойного Фредика, только с небольшим светлым пятнышком на шее, которого у Фредика не было. Надежда вздохнула – она вспомнила, как Фредик сразу потянулся к ней, едва Надя в первый раз явилась в дом Шушаковых, чтобы взять интервью у Ольги Ивановны. Увидев это, вдова печально проговорила: "Он хороших людей за версту чует".
      – Ага, так это же та собака, которую приобрела Ольга на замену Фредику, – смекнула Надя. Оглядевшись, она увидела и саму Ольгу – девушка сидела на скамейке и читала книжку.
      И вдруг пес сорвался с места и с радостным лаем бросился к Наде. Журналистка уже решила, что черное чудовище вот-вот вцепится ей в глотку, словно сэру Генри, но вместо этого он положил лапы ей на плечи и лизнул в щеку.
      – Фре… Джорджик, как ты себя ведешь! – закричала Ольга, вскочив со скамейки. – Ах, Надежда Федоровна, это вы? Извините его – такой глупый пес!
      Услышав это, Джорджик опустил лапы на землю и укоризненно глянул на хозяйку.
      – А знаете, Ольга Ивановна, я его сыздаля приняла за Фредика, – засмеялась Надя.
      – И не удивительно, они ведь родные братья, – закивала Ольга. – Или даже вообще близнецы.
      – А-а, понятно, – закивала Надежда. – И, видимо, чуять хороших людей за версту – это у них семейная черта?
      Ольга обернулась и, убедившись, что никого поблизости нет, заговорила, понизив голос:
      – Надя, вы так помогли маме и вообще нашей семье, что я не хочу вас обманывать: Фредик и Джорджик – один и тот же человек.
      – А кого же вы тогда хоронили? – изумилась Надежда.
      – Никого, – рассмеялась Ольга. – Все это мы затеяли, чтобы вывезти маму из дома.
      – В гробу?!
      – Ну да, в гробу. А Фредику я только пятно пририсовала, и все дела… Но это строго между нами!
      – Конечно, что за вопрос! – закивала Надежда. – А вы молодцы, такую операцию вдвоем провернули.
      Ольга лишь загадочно улыбнулась – до того, чтобы назвать Наде имена сообщников, ее откровенность не заходила.
      И тут девушка резко переменилась в лице – прямо в их сторону вразвалочку шел собственной персоной ди-джей Гроб.
      – Мерзавец, он еще смеет являться мне на глаза, – прошипела Ольга. – Ну, я ему покажу!
      – Оленька, успокойтесь, – пыталась увещевать ее Надя. – Мы, журналисты, люди подневольные, что нам закажут, то и поем.
      – Вот сейчас и узнаем, под чью дудку он визжит, – зловеще пообещала Ольга и, схватив Джорджика за ошейник, изобразила на лице самую разлюбезную улыбочку, на какую только была способна.
      Тем временем Гроб добрался до девушек, как ни в чем не бывало сердечно поздоровался и с ходу сунул под нос Ольге микрофон:
      – Ольга Ивановна, позвольте один нескромный вопросик. Наши радиослушатели жаждут поиметь эксклюзивную информацию. Поведайте нам, сколько миллионов награбленных у народа денег ваша матушка утащила с собой в Лондон?
      Но Ольга, вместо того, чтобы честно удовлетворить здоровое любопытство ограбленного народа, все так же любезно улыбаясь, шепнула Джорджику:
      – Фас.
      Джорджик с самого появления ди-джея поглядывал на него без особых симпатий, а услышав долгожданную команду, задергался и грозно залаял на Гроба. Тот невольно отшатнулся.
      – А хотите, я спущу его на вас? – любезно осведомилась Ольга.
      – Н-нет, не надо, – дрожа, пролепетал ди-джей. – Он же меня на куски разорвет!
      – Тогда отвечай, продажная шкура, какая сволочь наняла тебя распускать гадости про нашу семью, – все так же улыбаясь, предложила Ольга и как бы невзначай немного ослабила хватку на ошейнике.
      – Все, все скажу, – залепетал Гроб, покосившись на Надежду. Ольга схватила собаку в охапку, и ди-джей что-то шепнул ей на ухо.
      – Что-о?! – вспылила девушка. – Ты еще на честных людей будешь напраслину возводить? Урод, я тебя из-под земли достану! И твоих хозяев тоже!..
      Но Гроб уже улепетывал прочь, даже не замечая, что его микрофон, будто хвост, волочится по лужам и прошлогодней траве.
      Надежде, конечно, очень хотелось узнать, что же сказал ди-джей Ольге, отчего она пришла в такое негодование, но приходилось сдерживать жуналистское любопытство: если бы Ольга пожелала, то сказала бы сама.
      Однако вместо этого девушка заговорила о другом:
      – Надежда Федоровна, у меня к вам будет деловое предложение. На днях состоится расширенное собрание акционеров "Шушекса", и, скорее всего, меня изберут главой правления. Поверьте, мне лично это совсем ни к чему, но я согласилась из уважения к памяти отца. А предложение у меня к вам вот какое. Наш банк известен и во Франции, и в Швейцарии, с Германией так и вообще очень тесные контакты. А вот в собственном Отечестве, за пределами области, никто о нем и не слышал. Разве это справедливо?
      – Конечно, несправедливо, – с готовностью закивала Надя, уже догадываясь, к чему клонит ее собеседница.
      – Нет-нет, упаси Боже, никакого "пиара", никакой "джинсы" – так ведь это, кажется, называется у вашего брата-журналиста? Но если вы опубликуете где-нибудь в московской прессе статью, в которой объективно расскажете о нашем банке, не скрывая всех его достоинств и недостатков, то мы вам будем очень-очень благодарны!
      Надя задумалась. Все-таки, как ни крути, Ольга предлагала ей заказную статью. Однако было что-то такое, что не позволяло Надежде вежливо, но твердо отклонить заманчивое предложение.
      – Пожалуй, Ольга Ивановна, я попытаюсь выполнить вашу просьбу, – не очень уверенно заговорила Надежда. – Но для этого я должна основательно ознакомиться не только с витриной банка, но и с его внутренним устройством. Нет, конечно, я не собираюсь лезть в коммерческие тайны и все такое прочее, однако… Ну, вы меня понимаете.
      – Да-да, разумеется, – тут же ухватила мысль Ольга Ивановна. – Я поговорю с Григорием, и он… с Григорием Алексеичем Семеновым, нашим временным управляющим, и он вам выдаст пропуск. Постойте, Наденька, куда вы? Я хочу пригласить вас на чашку чаю.
      – Ну что вы, Ольга Ивановна, право же, не стоит, – принялась было отнекиваться Надя.
      – Хорошо, не на чашку чая. А как насчет эксклюзивного интервью с будущей главой банка?
      От такого искушения ни один журналист не смог бы отказаться, и минуту спустя девушки уже всходили на мраморное крыльцо банкирского особняка. Джорджик, весело виляя пушистым хвостом, не спеша поспешал следом за ними.