Рыба-одеяло (рассказы)

      В июне 1927 года Правдин, Жуков, Вольнов, Каюков первыми в отряде осмотрели под водой один из эсминцев погибшей эскадры "Гаджибей", дав о нем точные и подробные сведения. "Гаджибей" решили поднять до наступления осенних штормов.
      В Новороссийской бухте дуют коварные ветры. Черноморцы называют их "накат", "моряк", "борода", "норд-ост" и "бора". Я сам видел лежащий на берегу турецкий пароход "Суле", весь обмерзший, точно ледяная сосулька. Вышвырнул его из воды могучий зимний шторм.
      Эсминец покоился на глубине двадцати восьми метров. Вода светлая. Но поставить его на плаву оказалось делом сверхтрудным. За девять лет подводного плена миноносец на две трети своего корпуса зарылся в песок. Над грунтом оставался один длинный стальной киль. Водолазы начали прорывать под "Гаджибеем" тоннели. Ноги увязали в грязи, черная ракушка резала костюмы. Она просто заедала водолазов. Грунтосос не в силах был ее откидывать. А с палубы свисали пушки, торпедные аппараты, рубки, шпили и множество выступающих металлических предметов.
      Вырыли шестиметровую яму. Правдин добрался до первого торпедного аппарата. Над головой водолаза, прикрепленная храпцами{14} к тумбе, повисла смертоносная заряженная "сигара". Малейшее неосторожное движение - и эта громадина разорвет на куски миноносец вместе с его спасателями. Правдин медленно отвинтил храпцы, и торпеда тяжело рухнула в яму. Только большое самообладание и мужество старейшего мастера, предотвратили катастрофу.
      Словно кроты, рылись водолазы под торпедными аппаратами целых два месяца. "350 спусков только для размывки грунта вокруг торпед и 150 спусков на отвинчивание храпцов" - так записано в водолазном журнале.
      Время для подъема "Гаджибея" было потеряно. Молодой корабельный инженер Тимофей Бобрицкий тревожно поглядывал на небо. Вот-вот появится черная точка, расплывется, как чернильная клякса на промокательной бумаге, и налетит ураган.
      Тут-то и выручили опыт, находчивость и сметка подводных мастеров. Четверо старых водолазов во главе с Правдиным твердо заявили: миноносец будет поднят!
      Жуков давно определил, что "Гаджибей" почти не потребует ремонта. Его корпус из нержавеющей стали, зарытый в песке, прекрасно сохранился вместе с механизмами. Чтобы не разрезать при подъеме хрупкую палубу миноносца, он предложил подкладывать под стальные толстые полотенца деревянные подушки.
      А Правдин организовал самую быструю промывку тоннелей. Это было первое, очень своеобразное подводное социалистическое соревнование. Кто скорее дойдет до середины палубы, считался победителем. Побежденные выставят бочонок вина. Ох, что творилось день и ночь под "Гаджибеем"! Грунтосос не успевал выбрасывать песок и тяжелую ракушку. Мотористы, измотанные бессонницей, валились с ног. Качальщики выбились из сил, беспрерывно подавая воздух соревнующимся.
      Тоннели прорыли в самый кратчайший срок. Впоследствии мы не видели подобных рекордов.
      Измученные, но довольные вышли победители на берег. А тут подвернулся татарин, который вез на ослике два бурдюка виноградного вина. Сразу началось чествование. Вахтенный в эту ночь не дождался водолазов на корабль. Победители и побежденные вповалку лежали на зеленой мураве, раскинув руки, и богатырский храп оглашал стенки Новороссийского порта.
      "Гаджибей" был поднят до штормов.
      9. В СТАРИННОМ БРОНЕНОСЦЕ
      Старые водолазы - любопытный народ. Но самой, пожалуй, примечательной фигурой среди них был Сергеев. Малого роста, коренастый, волосы ежиком, густые обвисшие усы моржа, сердитое лицо из-под нависших бровей, черный резиновый колпачок на большом пальце левой руки, когда-то перебитом под водой, быстрый, порывистый, он выделялся среди огромных, спокойных и медлительных старых специалистов. Кстати, и в водолазном уставе сказано, что при работе под водой человек должен быть неторопливым и спокойным.
      За долгие годы подводной работы Сергеев привык с любой глубины подниматься без выдержек. Его даже и не поднимали, он сам выскакивал на поверхность. На удивление, ни разу Сергеев не заболел кессонкой{15}. Его так и называли - бескессонный водолаз.
      Не любил отвечать на вопросы сверху и вместо ответа заводил песню: "Ехали на тройке с бубенцами". Любил работать под водой в одиночку. Однажды послали его в Ялту обследовать портовый мол для ремонта и обещали прислать водолазов.
      - Зачем? - удивился Сергеев. - Сам справлюсь!
      Нанял в Ялте мальчишку качать воздух. Снаряжение самому не надеть, а у мальчишки сил мало, да и не умеет. И Сергеев орудовал под водой без костюма, в одном шлеме. Навинтил его на манишку, а чтобы не соскочил, привязал сзади и спереди подхвостником. Он исправил в молу все повреждения, причиненные штормами за много лет, и приехал довольный.
      - Хорошо отдохнул, - говорит. - В подводном санатории, без начальства над душой!
      Водолазы удивились - ведь один выполнил работу за целую водолазную станцию!
      - Виртуоз! - отзывался о нем Сампсонов, сам великолепный гидротехник.
      Под водой Сергеев не признавал никаких авторитетов, все делал по-своему, и не было случая, чтобы он ошибся. Многим старичкам доставалось от его едких насмешек.
      И молодые его тоже побаивались. Говорили, что Сергеев никого не хвалит и не ругает, просто молчит, и все. Чтобы угодить ему, надо черта достать со дна моря. Но если уж кто заслужил, Сергеев без слов дарил водолазу вышитый кисет с табаком. Такова была его высшая оценка за труд, за смелость и находчивость.
      Вот к этому-то старейшему подводному мастеру и послали однажды трех молодых водолазов: Колю Токаревского, Мишу Кузиму и меня. Предстояло обследовать старинный броненосец "Ростислав", затонувший в Азовском море. На боте, кроме Сергеева, находился еще водолаз Галямин. Они когда-то вместе поднимали подводную лодку "Пеликан".
      Впервые я увидел Азовское море, серое, как степь. Отмахиваясь хвостами от мух, в воду вошли коровы.
      - Ну и лужа! - насмешливо сказал Коля Токаревский.
      Между тем эта "лужа" была настолько свирепа, что не дала эпроновцам в 1927 году поднять броненосец: разразился страшный шторм, и "Ростислав" снова ушел на грунт.
      Теперь мы получили задание осмотреть машинное отделение и определить годность механизмов. Все-таки "Ростислав" пролежал на дне с 1919 года.
      Первым спустился Галямин. Долго ходил возле броненосца, но так и не пробрался к машинам. Все три палубы рухнули одна на другую, закрыли проход. Осталось единственное отверстие в борту, почти вровень с грунтом, но водолазу туда никак не пролезть.
      - Посмотрим, посмотрим, - пробурчал Сергеев и быстро ушел в воду.
      Конечно, он осмотрел машины. Но Галямин не поверил. Самолюбие опытного специалиста было задето. Он сердито спросил Сергеева:
      - А доказательство принес?
      - Не догадался, - говорит Сергеев, - но это дело поправимо. Ребята, кто достанет Галямину доказательство?
      И посмотрел на меня.
      - Есть!
      На попятный не пойдешь. Меня снаряжают, а я думаю: хорошо, если сумею пробраться на броненосец, а вдруг осрамлюсь?
      Прошел по песчаному грунту вдоль всего броненосца раз и другой... Обшарил весь корпус. Наконец вижу полупортик - яйцеобразной формы отверстие. Не долго думая, сунул туда одну ногу, потом вторую и, придерживаясь руками, начинаю сползать внутрь судна. А грузы уперлись в стенки и не дают дальше ходу. Крутился, крутился и вылез. Что делать? Попробую-ка головой вперед пройти. Шлем совсем свободно вошел, даже плечи протиснул, но грузы снова застряли. Вынул голову и топчусь перед отверстием. И вдруг осенило... Надо же груз развязать! А если наверх выкинет? А, была не была! Вытравлю сперва весь воздух, чтобы сразу не подняло. Быстро распутал подхвостник и сунул передний свинцовый груз в броненосец, а за ним и сам влез.
      Темно в стальной утробе "Ростислава". Иду осторожно, чтобы не запутаться во всяких трубах и железных обломках. Так и добрался до котельной. Машины оказались исправны, на некоторых даже след густого тавота сохранился. Пора и обратно.
      Вернулся к полупортику. Что же принести в доказательство? Не возьмешь же кусок железа, его ведь и возле броненосца много валяется. Никак не придумаю. По краям отверстия торчат острые ракушки. Чтобы не порезать руки, когда вылезать буду, взял полено и начал их сбивать с полупортика. Дров целая поленница стоит возле меня, придавленная чугунными колосниками. Расчистил полупортик, выкинул полено наружу, а оно ударилось о песок и медленно поднимается кверху.
      - Принимайте доказательство! - заорал я, хотя мы работали без телефона и, конечно, никто меня не услышал. От радости я перекидал всю поленницу из броненосца. Поднимают меня кверху, а над головой будто туча - дрова плывут.
      Сергеев снял с меня шлем.
      - Все-таки догадался! - смеется. - Грузы развязывал?
      - Пришлось, - говорю.
      Ребята хлопают меня по плечу: выдержал экзамен! А Сергеев полез в карман и молча протянул мне свой вышитый кисет с табаком.
      10. УБЕГАЮЩИЕ БАШНИ
      В ЭПРОН вливались молодые кадры. Лучшие традиции старых водолазов: никогда не отступать, не страшиться тяжелой работы и, как бы ни было трудно, поднимать корабли - передавались и выпускникам балаклавского водолазного техникума.
      Помню, в 1931 году наш инструкторский класс отчаянно боролся за орудийные башни дредноута "Императрица Мария". Этот дредноут вошел в строй в конце 1915 года и сразу стал грозой для иностранных флотов. Мощные двенадцатидюймовые орудия "Марии" в первом же бою заставили поспешно удрать быстроходные немецкие крейсеры "Гебен" и "Бреслау", которые безнаказанно совершали нападения на Крымское побережье. Базировались они в Константинополе - Турция была союзницей Германии.
      Через год на северном рейде Севастополя чудовищной силы взрыв сотряс могучий корпус дредноута. За ним последовали, один за другим, еще шестнадцать ударов. Это было дело рук вражеского диверсанта.
      Дредноут медленно перевернулся вверх килем и затонул, заняв почти треть бухты. Погибло более трехсот человек команды, остальных успели спасти с днища опрокинутого судна, в том числе и командующего Черноморским флотом адмирала Колчака.
      Стальной гигант лег поперек бухты и мешал идущим кораблям с низкой осадкой. Но подняли "Марию" и отвели в док только перед самой Октябрьской революцией. А через три года снова вывели "Марию" в бухту - дредноут мог раздавить подгнившие стенки дока - и вторично утопили, но уже на неглубоком месте.
      Главные механизмы и котлы почти не пострадали от взрыва. На дредноуте находилось много металла. Рудметаллторг пытался разобрать "Марию", но в воде сделать это было невозможно. Обратились к водолазам. Эпроновцы подняли и сдали государству около миллиона пудов цветного металла и большое количество вполне исправных механизмов.
      А все башни двенадцатидюймовых орудий дредноута как оторвались от "Марии", так и оставались по-прежнему в грунте, на месте взрыва. Покоились они вместе с орудиями на глубине шестнадцати метров. Вязкий ил засасывал их все глубже и глубже.
      Не раз принимались за извлечение башен, но они упрямо уходили в грунт. Пригласили для консультации знаменитых английских, итальянских, японских морских специалистов, и все они авторитетно заявили, что орудийные башни в зыбком грунте северного участка Севастопольской бухты невозможно поднять.
      - Достанем! - решительно сказали молодые водолазы.
      Целое лето мы догоняли башни когда-то грозного дредноута. Казалось, вот-вот подденем тросами... И снова убегают они, прячутся в вязком иле.
      Мы превратились в песчаных свиней - так яростно рылись в грязи.
      Все дальше убегало дно бухты, а рядом все выше поднимались горы намытого песку. Мощный грунтосос "Карбедзь" выбрасывал вместе с грунтом камни и черепа погибших матросов. У водолаза Барашкова втянуло в пасть насоса манжет рубашки, еле руку успел выдернуть, а рукав оторвало. В костюм хлынула вода. Еле вытащили человека из тридцатиметровой ямы. Конечно, все мы перепугались.
      "Это что - рукав, - сказал нам тогда водолаз Сезонов, - куда более страшный случай произошел, когда мы обследовали отсеки внутри "Марии".
      В котельном отделении даже на плоту, словно по большому озеру, плавали. Сумрачно там, как в чугунном склепе. Над головой тяжелые пятидесятитонные котлы... Воздух сырой. Капля сверху сорвется, шлепнется об воду да так гулко, что даже вздрагиваешь.
      Дредноут, как вы знаете, вверх килем лежал. В днище отверстие пробили, огромную трубу вставили - шлюзовое приспособление, наследство мостостроителя Альберта Томи. По этой трубе и спускались на "Марию", без водолазного костюма. У каждого из нас свечка в руке. Открыли однажды еще не осмотренный отсек, а там сероводород. Газ как полыхнул - целое облако огня вырвалось. Еле выбежали. И с нами комиссар Каменецкий ходил. Посмотрел я на него, да так и обмер. Глаза у Каменецкого нет! И не кричит. Хочу ему сказать - голоса нет. Наконец выдавил: "Товарищ комиссар, у вас же глаз выбит!" А он спокойно разжимает кулак и протягивает мне на ладони глаз... "Не бойся, Тимофей Михайлович, - говорит, - потрогай". А я в себя прийти не могу. Дотронулся... Глаз-то оказался стеклянным. Каменецкий, как попал в "Марию", сам вынул его".
      Только осенью, пройдя еще примерно десяток метров, мы подсекли наконец первую орудийную башню и пристегнули к ней круглые понтоны. И вот мы стоим на берегу поздним вечером. Клокотала и вздувалась вода, окрашенная ярким светом прожекторов, направленных со всех кораблей севастопольской бухты. На поверхности, в ожерелье железных понтонов, вынырнула трехсоттонная чугунная махина. Она поднимала на себе огромный кумачовый лозунг: "Нет такой крепости, которую бы не взяли большевики!"
      * * *
      ЭПРОН прославился на весь мир. Когда-то маленькая экспедиция под Севастополем и Одессой, она превратилась в мощную организацию. На всех морях, реках и озерах Советского Союза эпроновцы уже строили порты, гидростанции, мосты, прокладывали кабеля и трубы. Мчались на сигнал "SOS", спасали терпящие бедствия корабли; и в южных морях и в ледяных широтах Арктики поднимали давно затонувшие суда, упорно завоевывая новые глубины морей и океанов.
      О ЭПРОНе писали газеты, журналы; выпускались специальные почтовые марки, спичечные коробки с изображением водолазов, и был даже сорт папирос "ЭПРОН".
      А поэт А. Чивилихин посвятил ему свои стихи:
      "И волны, что ветром клубимы,
      Осилить его не смогли.
      Входил он в немые глубины,
      Со дна поднимал корабли.
      И жгло его ветром суровым,
      Над ним пролетела заря
      Его называли ЭПРОНом,
      Что значит "входящий в моря".
      "ДЕВЯТКА"
      Спасательное судно ЭПРОНа бороздило воды Финского залива, разыскивая подводную лодку номер девять.
      "Девятка" шла в очень густом тумане и столкнулась со встречным кораблем. Удар был смертельным, и она затонула. Точное место ее гибели не удалось установить.
      Лето 1932 года уже было на исходе. Казалось, найти лодку так и не удастся. Но вот... трал вздрогнул и туго натянулся. Судно остановилось.
      Что это могло быть? "Девятка", просто скала на дне или подводная лодка "Единорог", которая покоится на дне залива еще с дореволюционного времени?
      Эхолот спасательного судна показал семьдесят семь метров. На такую глубину не спускался в те годы ни один водолаз. Предел в вентилируемых костюмах был сорок пять метров, а в Финском заливе из-за плохой видимости только двадцать один. Бывалый эпроновец, доктор Павловский, призадумался. Сколько времени водолаз может пробыть без вреда для себя на этой глубине? С какими остановками поднимать смельчака на поверхность, чтобы не наступила внезапная смерть от разрыва кровеносных сосудов?
      Таблиц{16} для такой глубины еще не существовало.
      - Товарищи, глубина не изучена, - сказал командир и испытующе посмотрел на водолазов. - Кто первым осмелится?
      - Есть! - одновременно отозвались два молодых друга комсомольца: широкоплечий, кряжистый Разуваев и худощавый стремительный Гутов. Разуваев первым вышел вперед.
      Уже одетый в водолазный костюм, он перевалился с кормы на ступеньки железного трапа и тихонько шепнул своему другу:
      - Ваня, чтобы я не сдрейфил, обмани по телефону, сообщай мне глубину поменьше, чем на самом деле.
      - Ладно, уважу, - улыбнулся Гутов и надел на Разуваева шлем.
      Сквозь зеркально чистое стекло иллюминатора водолаз шевелил губами, как немая рыба: "Помни, о чем я просил!"
      Гутов дал Разуваеву в руку подводную лампочку и легонько шлепнул ладонью по макушке медного шлема: "Отправляйся".
      Водолаз сошел с трапа. Вода как бы расступилась перед ним, и он, раскинув руки, ушел в темную неизведанную глубину. Мощные компрессоры подавали водолазу воздух. Обычные помпы уже здесь не справлялись.
      Вскоре загремел громоподобный бас Разуваева. Даже ушам нестерпимо стало. Гутов поморщился.
      - Ваня, рыбы кругом знакомятся со мной!
      - Отлично!
      И снова донесся голос Разуваева, но уже глухой, как из подземелья. Его сдавила плотная толща воды.
      - Темно, будто в сундуке. Взгляни-ка, пожалуйста, сколько на манометре?
      Стрелка показывала пятьдесят метров.
      - Тридцать, - убавил Гутов.
      - А я думал, больше, - усомнился Разуваев. - Уже в голове шумит и в ушах будто осы гнездо свили.
      На манометре - семьдесят метров.
      - Как себя чувствуешь? - спросил Гутов.
      - Хорошо. - Теперь голос Разуваева походил на мышиный писк.
      - Травить шланг дальше?
      - Давай!
      Семьдесят семь метров.
      - Я на грунте, - доложил водолаз. - Осматриваюсь. Судно. Лежит торчком на высокой скале.
      - "Девятка"?
      - Нет.
      - "Единорог"?
      - Нет. Броненосец! С пушками! Совершенно целый. Смешно сделан. Такого утюга никогда не видывал. Ах, чертов светлячок, а не лампочка! Сейчас прочитаю медные буквы.
      Командир, стоя рядом с Гутовым, насторожился.
      - "Русалка", - сообщил Разуваев.
      Командир приказал поднимать Разуваева с грунта и, волнуясь, рассказал столпившимся вокруг него водолазам о том, как в конце прошлого столетия был построен низкобортный броненосец "Русалка".
      Этот неуклюжий корабль в сентябре 1893 года возвращался в Кронштадт после практических плаваний под командой адмирала Бурачека. От сравнительно небольшого шторма зачерпнул бортами волну и всей броневой тяжестью пошел на дно. Ни одному человеку из команды спастись не удалось. Весть о гибели совсем нового броненосца удивила страны мира. Царское правительство постаралось заглушить разговоры о нелепой гибели корабля. Было предпринято несколько попыток разыскать "Русалку". Даже с воздушного шара просматривали глубину. Шар взяли из воздухоплавательного парка армии и пристроили к барже. Но найти броненосец не удалось. Так и лежала "Русалка" на дне морском, пока впервые с ней не встретился Разуваев.
      * * *
      Подъем Разуваева продолжался. Доктор Павловский не отходил от телефонной трубки и беспрерывно справлялся у водолаза о самочувствии. Медленно тянулось время. Команда волновалась. Уже третий час поднимали. Спешить нельзя. Организм водолаза должен постепенно привыкать к перемене давления, а кровь освобождаться от азота.
      Вдруг доктор побледнел. Несколько минут он не слышал Разуваева. Кажется, с водолазом несчастье. Все на палубе притихли. Гутов схватил водолазную рубаху, готовый ринуться на спасение друга. Павловский, не оставляя трубки, напряженно вслушивался. Наконец облегченно вздохнул:
      - Здоров!
      Разуваев взошел на трап. Доктор взял обе его руки, тревожно спрашивая, нет ли зуда - признак оставшегося азота. Вместо ответа, Разуваев как гаркнет свою любимую песню:
      "Эх вы, кони мои вороные!.."
      Доктор так и отшатнулся. Все засмеялись. Павловский сосчитал у Разуваева пульс и удивленно воскликнул:
      - Батенька! У вас не сердце, а бронзовый колокол!
      Разуваева за этот первый рекордный спуск наградили золотыми часами с надписью: "Отважному водолазу, первым в СССР достигшему 44-саженной{17} глубины".
      * * *
      Влажный скафандр Разуваева повис на корабельных вантах, раскинув зеленые руки и ноги. Легкий ветер чуть-чуть колыхал его, и он шевелился, как живой. Над Балтикой сияло солнце и небо было необычно голубым. Эпроновское судно шло дальше - на поиски "Девятки".
      13 августа трал вновь зацепил за что-то.
      - Лиха беда начало, - улыбнулся Гутов. - Посмотрим, кого мы подцепили?
      Он взялся уже за водолазную рубаху, но желающих теперь оказалось много. И командир назначил водолаза Василия Никифорова, наиболее опытного из молодой команды и старшего по возрасту.
      Первые пятнадцать метров Никифоров прошел легко. На сорока метрах слегка закружилась голова, его бросило в жар. Он дошел до грунта, но ничего не смог обнаружить, потерял сознание. Пришел в себя, когда стали поднимать.
      Затем спустились молодые водолазы Венедиктов и Царев. Тоже ничего не увидели. Время вышло, и их подняли. На этой глубине можно было находиться не больше десяти минут.
      Наконец снарядили Гутова... Он совсем не походил на обычно рослых водолазов и казался среди них подростком. Не было у него широких плеч, туго выпиравшей груди и плотного затылка.
      Впервые знакомясь с ним, бывалые подводники посмеивались: "Тоже мне, водолаз. Его любой скобой в воде прибьет". А Гутов спокойно надевал шестипудовый костюм, спускался на грунт и работал лучше, чем многие из них. Старые водолазы удивленно поговаривали: "Он, видно, знает какое-то петушиное слово".
      Но никакого особенного слова Гутов не знал. Стремительный и в то же время неторопливый, он не впадал в панику, никогда зря не звал на помощь, а спокойно осматривался; если попадал в трудное положение, сам уверенно выходил из него.
      - Тебе тоже глубину поменьше сообщать? - спросил Разуваев.
      - Обойдусь, - улыбнулся Гутов.
      * * *
      Водолаз удачно попал в нужное место. Свинцовые подметки брякнули обо что-то... Рядом лежало судно. При слабо мерцавшем свете лампочки он разобрал, что это подводная лодка.
      О находке сразу сообщил.
      - "Девятка"?
      - Сейчас узнаю, - ответил Гутов. Он заметил на перископе рубки фал веревку, которой поднимают флаги.
      "Если флаг цел, - "Девятка", - подумал Гутов. - От царского и лоскутка бы уже не осталось".
      Добрался до прилипшего к железу флага и посветил лампочкой.
      - Советский! - радостно крикнул Гутов.
      - Значит, "Девятка", - обрадовались наверху.
      Гутов стал осматривать лодку. Корма ее зарылась в ил почти по фальшборт.
      - Выходи наверх! - раздалось по телефону.
      - Есть!
      Стали поднимать, а шланг, по которому подается воздух, не пускает. Гутов потянул за него - не поддается!
      - Спустите обратно, распутаюсь, - сказал он и, не выпуская шланга из рук, полез в черную как смоль тьму, обратно на лодку. Руки и ноги стали слабеть, тело обмякло. Но он настойчиво полз... Вот и перископ! За него-то и зацепился шланг. Вдруг лодка закачалась под ним, и он медленно заскользил с борта. "Головокружение", - догадался Гутов. Последним усилием он скинул шланг и дернул за сигнальный конец...
      * * *
      - Гутов! Гутов! - тревожно звали по телефону.
      - Есть! - слабым голосом ответил он.
      - Что же ты все время не отвечал?
      - Я не расслышал.
      На последней выдержке, когда до трапа оставалось всего несколько метров, Разуваев сообщил:
      - Сейчас Романенко на грунте. С ним несчастье - лампочку разбил, запутался. Просит помощи.
      Гутов понял, что он не должен опоздать ни на минуту.
      - Травите шланг и сигнал! - быстро сказал он. И ушел опять на глубину.
      Огромный Романенко лежал, раскинув руки и ноги, обвитый, как змеями, двумя тросами. Быстро распутав их, Гутов приказал: "Поднимайте!"
      Щупленький Гутов цепко схватил грузного Романенко за скафандр и стал медленно подниматься с ним. Держать становилось все труднее и труднее.
      С переходом от большой глубины на малую в глазах у Гутова стало рябить. Ему слышалась то музыка, то пение.
      - Кто поет? - спросил он.
      На судне подумали, что он сошел с ума.
      - Держись, Ваня! - дрогнувшим голосом подбодрил Разуваев.
      Гутов чувствовал, что теряет сознание, но не выпускал Романенко. "Я должен, должен..." - повторял он. Знал, что, если их выбросит наверх, конец обоим! Гутову прибавили воздуху. Стало легче. А когда из молчавшего шлема Романенко наконец вырвался бурный поток пузырей и к иллюминатору приблизилось его круглое лицо, Гутов разжал онемевшие руки.
      Первым подняли Романенко. За ним вышел Гутов. Разуваев бережно подхватил его и быстро освободил от снаряжения. Гутов улыбался в ответ на поздравления товарищей, потом вдруг побледнел, щеки его задергались, он покачнулся и упал навзничь. Его унесли в лечебную камеру, где атмосферное давление приравнено к глубинному. Через два дня Гутов был совершенно здоров. С виду слабый, он был на редкость крепким и выносливым.
      * * *
      На основании этих спусков была выработана первая глубоководная таблица, и эпроновцы приступили к работам по спасению "Девятки". Уже стояла дождливая балтийская осень. Один шторм следовал за другим. Но команда корабля жила одной мыслью: во что бы то ни стало поднять "Девятку". Комсомольцы выпускали стенную газету "Боевая задача". В ней печатались проекты, предложения водолазов. Такелажники готовили прочные тросы для "Девятки". А электрик Обозный усовершенствовал глубинное освещение, так нужное для водолазов, приспособил сильную лампу от киноаппарата. "Берегите ее, - предупреждал он, - это единственная!"
      В часы редких передышек между штормами водолазы продолжали свой нелегкий труд.
      В один из вечеров Гутов и Разуваев зашли в радиорубку. Судовой радист принимал финскую станцию.
      "Напрасно стараются, - говорил диктор на русском языке, - подводной лодки большевикам никогда не поднять! Англия и Франция, обладая прекрасным техническим оборудованием, даже с меньшей глубины не могли поднять своих лодок "М-2" и "Прометей". Что же после этого думают советские судоподъемщики со своей скудной техникой? Смешно, право..."
      - Значит, у иностранцев кишка тонка! - Разуваев сплюнул со злости. - А мы и уключины шлюпочной не оставим на грунте! Верно, Ваня?
      - ЭПРОН еще никогда не подводил! - твердо сказал Гутов.
      * * *
      Барометр на судне предсказывал сильную бурю. Уже забегали по морю беспокойные барашки и с жалобным писком пронеслась, черпая крылом воду, балтийская чайка. Небо исчезло. Все помрачнело вокруг.
      В такое время в Кронштадте судам приказывают не выходить из порта и крепко швартоваться к гранитным стенкам. Но до Кронштадта двести километров.
      "Судам, захваченным в море штормом, - говорится в морском международном законе, - разрешается укрыться в каждом порту любого государства мира".
      Ближе всего Финляндия. К ее берегам и направилось эпроновское судно. Радировали в порт. Ответа не последовало. Волны поднимались все выше и выше, гулко ударяясь в борта. Снова запросили. И опять молчание. Наконец примчался портовый буксир. Толстый человек в новенькой форме, улыбаясь, взял в руки рупор - мегафон. К ногам его жался мопс, с голубым бантиком на шее и одеяльцем на спинке. Чиновник заявил, что ему велено отказать советскому кораблю в укрытии. Это было то время, когда финское правительство относилось к нашей стране агрессивно. Буксир повернул обратно, холодная волна обрызгала мопса, он мелко дрожал и злобно лаял на советское судно.
      Эпроновцы тоже повернули, но прямо в открытое море, подальше от негостеприимного берега. На палубе царило гнетущее молчание... Разуваев вынул из карманов тяжелые руки, сжатые в кулаки. Водолазы мрачно провожали удаляющийся берег. Палуба круто накренилась.
      - Ничего, глубоководники! - вдруг звонко крикнул всегда сдержанный Гутов. - И это выдержим!
      С капитанского мостика раздался приказ:
      - Надеть спасательные пояса!
      Борта застонали от волн. Вспененная ветром вода стала седой. Судно, как на пружинах, то подпрыгивало, то опускалось в глубокую водяную бездну.
      Волны перехлестывали через борт, мыли палубу. Могучий Разуваев найтовил - крепил к палубе водолазное оборудование, спасая от волн. И яростно ругался. Его глухой бас сливался с ревом ветра.
      В носовой части оборвало концы. Гутов бросился туда. Огромный водяной вал перекатил через него. Он уцепился за шлюп-балку{18}.
      Волны совсем стали накрывать судно. Только рубка одна виднелась. Вода не успевала сбегать через шпигаты{19} и вкатывалась в кубрики.
      Лицо Гутова пожелтело. Он совсем выбился из сил, но не отставал от Разуваева. Они и тут были вместе.
      Два дня и три ночи продолжалась буря. А когда она кончилась, водолазы снова принялись за работу.
      И вот наступил долгожданный день. Приготовления к подъему лодки были закончены.
      Волнение охватило команду. В назначенное время, по четко установленному плану, все заняли свои места.
      - Пошла! - негромко сказал командир.
      - Вира! - прогремел боцман.
      И сразу заработали лебедки на "Коммуне", специальном судне для подъема лодок. Пришли в движение мощные гини{20}. Многострунные тросы, продетые под днище "Девятки", вздрогнули и, натянувшись, медленно поползли вверх. Высокая многоэтажная "Коммуна" огрузла и глубоко вдавилась в воду.
      - Вира сильней! - повторил боцман.
      "Коммуна" задрожала и подпрыгнула. Это "Девятка" оторвалась от грунта.
      Водолазы придвинулись к борту. Наконец под водой, отливая сталью, мелькнула большая сигарообразная тень. Еще не веря своим глазам, смотрели они сквозь воду на ржавую спину лодки, на погнутый конец перископа, на тросы - на все то, что они не раз освещали в глубине Балтики своими тусклыми лампочками. Дружное "ура" раскатилось по морскому простору и эхом отдалось в далеких берегах.
      - Ура ЭПРОНу!
      - Ура глубоководникам!
      Наконец всплыла рубка подводной лодки.
      На спасательных судах приспустили флаги. Отдать последнюю честь погибшим товарищам - таков морской закон.
      Будто легкое дыхание пронеслось над затихшими кораблями:
      И о погибших друзьях на "Палладе"