Рыба-одеяло (рассказы)

      Так вот он какой, маг-белогвардеец! Весь смуглый, точно обжаренный, с тонкими губами, с птичьим носом.
      Факир обратился к публике по-английски, по-французски, по-немецки и просил связать его. Никто не вышел. Тогда, коверкая слова, он произнес по-русски:
      - Кто из поштенных гаспада желает завязить вэровка и цэп?
      Минуту стояло молчание. Но вот поднялся толстяк, поправил пенсне и направился к сцене. За ним последовал лысый, длинный норвежец. Они начали связывать факира веревками: сначала руки и ноги, а потом окрутили туловище цепью. Толстяк с долговязым, довольные, сели на место.
      Факир медленно повернулся к публике спиной, чтобы все видели, как он связан. Глухим, как из подземелья, голосом начал произносить магические слова, словно лягушка заквакала. Потом стряхнулся - и веревки и цепь слетели с него шелухой. Зрители ахнули. "Зер гут!{11} Прометей!" - сказал кто-то. А один наш матрос заметил: "Вот это такелажник!"
      Факир поднял цепь и веревки и потряс ими перед пораженной публикой. Затем небрежно кивнул головой и снова обратился к нам:
      - Кто из поштенных гаспада жэлаэт завязить?
      - Пойдем, свяжем этого белогвардейца, - шепнул мне Кожемякин.
      - Ты шутишь! Он же маг!
      - Перед "заячьей лапкой" не устоит, не то что перед печатным узлом.
      - Печатным?! - вытаращил я глаза и даже приподнялся.
      - Пойдем, свяжем! - настойчиво говорил мне Кожемякин. - Кажется, я узнаю этого факира. Если на левой руке, возле большого пальца, увижу темную ямку, - значит, он расстреливал меня.
      Мы встали. Идем под смешки и шепот на сцену. Кто-то присвистнул.
      Факир с готовностью протянул нам руки. Кожемякин даже в лице изменился. Возле большого пальца мага действительно была глубокая темная ямка, по-видимому, ожог ляписом, который остается на всю жизнь.
      Я смотрел, как Кожемякин связывает факира двойным печатным узлом. Да, это был тот самый узел, который синел на руке погибшего в тайге матроса!
      Факир презрительно улыбался. Публика затихла. Маг проквакал волшебные слова, сильно встряхнул руками и... не развязался. С силой дернул еще раз. Не упали веревки!
      Факир тряс руками. Из-за кулис вышел его ассистент, тоже в черном, что-то сказал. Но маг не освободился. Публика кричит. Факир заметался по сцене. В зале рев, свист.
      - Пять минут! - заметил знакомый нам норвежец, глядя на часы.
      Вдруг факир поднял связанные руки над головой и на чистейшем русском языке обратился к Кожемякину:
      - Господин боцман, пожалуйста, развяжите секретный узел!
      Кожемякин поднялся и громко, на весь зал, сказал:
      - Белогвардейским контрразведчикам и шпионам русский матрос не развязывает руки!
      И пошел к выходу.
      Норвежец быстро переводил своим друзьям разговор Кожемякина с факиром. Рыбаки дружно захлопали.
      Все наши матросы встали с мест и под гром аплодисментов покинули клуб.
      Этим печатным узлом, а еще его называли любовным, связан у меня корешок альбома, где хранятся фотографии друзей моей комсомольской юности и товарищей, с которыми я потом много лет работал в ЭПРОНе.
      ТОВАРИЩ ЭПРОН
      1. СЮНЬКА-ПИРАТ
      В 1921 году, сразу после окончания гражданской войны, на Черном море появился частник водолаз, по прозвищу Сюнька. Настоящее его имя и фамилия были Семен Тотопельберг.
      Имел он плохонький баркас с ветхим парусом, на котором мальчишки ухитрились намалевать суриком красный череп с перекрещенными костями символ пиратства. Сюнька только ухмылялся, но парус не снимал.
      На носу судна стояла лебедка для подъема добытого груза и ломаная лодчонка за кормой. Команда у Сюньки - два инвалида: один, без ноги, - на водолазном аппарате, другой, одноглазый, - на сигнале стоял. Где поглубже, нанимал немую бабу качать воздух. Самое большее у него было четверо работников. Что он им давал из добычи, - неизвестно.
      Сюнька делал пять-шесть выездов в месяц, и только в хорошую погоду. Спускался под воду сам. Водолазные рубашки текли. Выйдет на трап, приложит заплату прямо на мокрую рубаху - ничего, мол, на нее же вода давит, не отвалится, лишь бы отработать.
      В погоне за выгодной добычей Сюнька погубил массу затопленных кораблей, еще пригодных для плавания. Если суда лежали неглубоко, он выламывал медные компасы, металлические ручки и другие части. Чтобы добраться до машин и содрать металл, Сюнька взрывал палубы и борта кораблей. Всю добычу он грузил на баржи и сбывал втридорога Рудметаллторгу, крупной в то время советской организации, с которой Сюнька заключил договор на поставку цветного металла. С одной стороны, Сюнька помогал Советскому государству, а с другой - наносил огромный ущерб.
      Время было тяжелое. Только что кончилась гражданская война, и народное хозяйство молодой Советской республики находилось в состоянии разрухи. Для быстрейшего его восстановления вводилась временно новая экономическая политика - нэп.
      Сахар отсутствовал, не хватало хлеба. Страна остро нуждалась во всем. Обескровленным войной фабрикам и заводам требовались станки и металл.
      А на дне Черного моря лежал почти весь флот. Заниматься судоподъемом еще было некому. Вот и стал владычествовать здесь, наживая большие барыши, Сюнька-пират. Когда появился ЭПРОН - экспедиция подводных работ особого назначения, ему немало пришлось побороться с этим пиратом. Водолаз ЭПРОНа Тимофей Сезонов вспоминал:
      "В 1925 году мы поднимали очень ценный груз с железной баржи "Наваль". Врангелевцы при отступлении утопили ее на большой глубине. "Наваль" была загружена токарными и фрезерными станками с николаевского завода. На ее палубе лежали громадные чушки красной и желтой меди. А в баллонах - серебро в стружках.
      Такое богатство позарез нужно поднять, а у ЭПРОНа всего три водолаза: Сергеев, я и Галямин. Сделали объявление, чтобы приходили к нам специалисты. Прибыли Ларин, Халецкий, Правдин - водолазы уже с опытом. И Сюнька явился. В кожаной черной тужурке, курносенький, щупленький, острое лицо, грязноват, похож на механика. Он в Одессе жил. Дивно у него горел зуб на баржу "Наваль" - да аппаратик не позволял спуститься.
      - Какие условия и что с этого иметь буду? - спрашивает Сюнька у начальника базы ЭПРОНа Хорошилкина.
      - Паек бесплатный, обмундирование, спусковые - два рубля в час. Сдельщины нет.
      - Не согласен. Давай триста рублей, отдельную каюту и десять процентов с поднятого груза. Обмундирования не надо и пайка не надо.
      - Э, поезжай в Нью-Йорк, - говорит Хорошилкин, - там тебе все это предоставят.
      - А ты поезжай в Шанхай, там тебе на этих условиях водолазы будут.
      Так и не нанялся к нам Сюнька.
      Весной мы продолжали работу на "Навале". Комиссар отряда Соколов получил из Москвы указ: все потопленные корабли и имущество на них принадлежит ЭПРОНу. А Сюнька уже пиратствовал в Очакове, доставал медные артиллерийские патроны, снаряды с кораблей и по-прежнему сбывал все Рудметаллторгу.
      Хорошилкин посылает Ларина арестовать груз Сюньки и конфисковать его водолазное имущество. А Ларин сам тоже из Одессы и когда-то дружил с Сюнькой. Проходит день, два, три - Ларин как в воду канул. Хорошилкин направил Кузнецова: может, убили Ларина? Неделя прошла, не возвращается и этот водолаз. Тогда мы с Хорошилкиным пешком отправились на розыски. Пришли в угольную гавань. Видим, Ларин в рубахе, в грузах поднялся из воды на трап Сюнькиного баркаса, вышел покурить. А Кузнецов на сигнале стоит. Сюнька их нанял работать, платил по двадцать пять рублей в день, кормил их и поил. Ух, и рассвирепел же Хорошилкин! Хотел арестовать водолазов. А Сюнька куда-то мгновенно исчез. Вдруг бежит с четвертью водки, булку в руке держит и помидоры в кармане кожанки. Помидоры, там дешевые были.
      - Ты что эксплуатируешь эпроновцев? - набросился Хорошилкин на Сюньку.
      - Ничего, ничего, правительство разберет, кто прав, - говорит Сюнька.
      А глаза серые, спокойные.
      Все-таки конфисковали у Сюньки баркас и водолазное имущество. Отремонтировали его аппарат, баркас окрасили и на берег вытащили. Стоит Сюнькина посудина рядом с эпроновским катером.
      Месяца два не видно было Сюньки. И вот однажды вбегает он к нам в мастерскую, где разбирали аппараты и чинили водолазные рубашки. Под мышкой опять четверть водки и брусок шпику. Ставит все на стол.
      - За что угощаешь, ведь мы тебя обидели?
      - Вы мой баркас отремонтировали. И аппарат у меня в таком исправном виде никогда не был. Я сразу его узнал.
      - Теперь это эпроновское.
      А он достает исполнительный лист, где сказано, чтобы все имущество вернуть и убытки возместить. Оказывается, он ездил в Москву, представил справки Рудметаллторга, что вот, мол, он стране помогает поднимать хозяйство - цветной металл достает.
      И ЭПРОН все вернул Сюньке, да еще должен остался. Сюнька всю зиму приезжал в кассу получать деньги. Вовремя не уплатили - пени; Сюнька не торопит - знает, что долг растет. Если за месяц не получил сто рублей, значит, сорок пять ему прибавится.
      Пиратствовал Сюнька до 1930 года, пока, наконец, экспедиция подводных работ одолела Сюньку. ЭПРОН уже к этому времени имел порядочное количество судов и водолазных кадров. Пришлось Сюньке расстаться со своей морской деятельностью. Но не таков он был, чтобы растеряться. Живо пристроился в торговый ларек на территории порта к инвалиду Костюкову, который раньше работал водолазом на больших глубинах. Потом у этого водолаза началась саркома и отняли ногу, чтобы спасти человека. Как инвалиду, Костюкову выдали патент - торговать в ларьке спичками и папиросами. Костюков с Лариным и обучали когда-то Сюньку водолазному делу.
      Добрый, корявый, огромный сибиряк Костюков тосковал по водолазной работе и то и дело приходил к нам смотреть, как мы спускаемся на грунт. А предприимчивый пират в это время не зевал. Он пробил заднюю стенку в ларьке, сделал пристройку, что-то вроде бара соорудил. И даже поощрял отлучки Костюкова:
      - Иди, иди, поработай с водолазами, а я здесь ресторан открою, вот заживем!
      Вскоре Сюнька начал обсчитывать покупателей, жульничать, и Костюков кричал на него: "Не смей обманывать водолазов!" А Сюнька отвечал: "Во всяком деле главное - барыш!" Разгорались бурные ссоры. Костюков отстранял Сюньку от прилавка. Но проходило некоторое время, и Сюнька снова хозяйничал в ларьке.
      Костюков был неумелым продавцом. Он мечтал только о морских глубинах, и перед ним на прилавке постоянно лежали не конторские счеты, а книга Жюль Верна "80 000 километров под водой". Особенно любил он страницы, где капитан Немо выходит из "Наутилуса" и совершает обход морских владений. А когда, бывало, читал нам, как угрюмый Немо с экипажем хоронит одного из своих водолазов, как роют они под водой могилу и ставят памятник на дне моря, глаза его наполнялись слезами.
      У Костюкова на берегу стояла лодочка. Однажды он подплыл к нам на остров Березань, возле которого мы работали на затонувшем судне. Стал угощать пряниками, папиросами и на старшину Ларина умоляюще поглядывать:
      - Спустите меня под воду, братцы!
      - У тебя же ноги нет!
      - Все обдумано, - говорит.
      Вытаскивает из лодки солому, заталкивает ее в штанину водолазного костюма, плотно-плотно набил туда.
      - Вот вам и вторая нога!
      Почесали мы затылки, посмотрели друг на друга - жаль товарища. А он уже натягивает рубаху. Бережно спустили мы Костюкова по трапу.
      Шел он по дну с невероятной быстротой. Не успевали в одном месте лопнуть пузырьки на поверхности, как появлялись в другом.
      Бежал, как на двух ногах. Дорвался до родного грунта!
      И тут кто-то из водолазов заметил катер, который вышел из порта. К нам мчался инспектор по охране труда - Дед Архимед - Шпакович Феоктист Андреевич. Мы все его очень боялись. Дед нам твердил: "На грунту с водолазом не должно случаться никаких травм!" Не только с головной болью или с легкой простудой, даже с порезанным пальцем он никому не разрешал работать под водой.
      А у нас человек без ноги под водой!
      Быстро просигналили Костюкову:
      - Выходи наверх!
      - Подождите! - отвечает.
      Еще отчаяннее задергали сигнал.
      Снова:
      - Подождите!
      Тогда пять водолазов уперлись ногами в борт и силой вытащили Костюкова на трап. А он не дает снять шлем и баста!
      Катер уже совсем близко, Шпакович перегнулся, смотрит: что такое делается на палубе? Повернули мы голову Костюкова в сторону моря. Охнул Костюков, и его как ветром сдуло с бота.
      - Это что? - спрашивает Дед Архимед, показывая нам на коробки из-под пряников.
      - Да один рыбак оставил.
      - Ага! Рыбак! Это он там уплывает?
      А лодочка Костюкова уже огибала остров.
      Шпакович заглянул внутрь мокрой водолазной рубашки, сунул в нее руку и вытащил пук соломы.
      - Не понимаю!.. Кто из вас ноги парит в этой трухе?
      Старшина Ларин что-то забубнил. А Дед Архимед уже бежал на корму бота, быстро осмотрел все и поднял с палубы книжку "80 000 километров под водой".
      - Это тоже рыбак оставил?
      - Да.
      - Видно, очень торопился, когда меня завидел! Хорошо, я вену ему книгу. А с тобой, старшина Ларин, будет особый разговор.
      Шпакович положил книгу в карман и сел на свой катер.
      Целую неделю не показывался у нас Костюков. Торговал папиросами и ссорился с Сюнькой. Мы слышали, как он кричал: "Утоплю паршивого пирата! Опять зажульничал?" А Сюнька изворачивался, просил прощения, и они вновь мирились.
      - Что это долго нет Костюкова? - спрашивали мы, уже привыкшие к постукиванию его деревянной култышки, пристегнутой на ремнях. И вот Костюков появился. Но какой! В полной морской форме, в ботинках и совсем не хромал.
      - Ого!
      Костюков похлопал по ноге:
      - Как настоящая!
      Действительно, у него был удивительный протез, сгибался и разгибался как нормальная нога.
      - Откуда достал?
      - Тайна! - усмехнулся Костюков.
      И только много позднее мы узнали, что Шпакович долго беседовал с Костюковым о море.
      Понял Дед тоску старого водолаза и где-то заказал особый протез. Возможно, даже разрешил ему спускаться, но мы этого точно не знали.
      - А какая сегодня у вас работа? - спросил Костюков.
      Мы сказали, что подрываем негодный для плавания корабль. На нем много цветного металла. Глубина двенадцать метров.
      - Вот и отлично! Я старый подрывник, помогу. Снаряжайте меня в воду!
      Но мы наотрез отказались выполнить просьбу Костюкова, хоть и была у него великолепная нога.
      - Хватит с нас! И так из-за тебя натерпелись страху!
      Костюков как-то весь обмяк и грузно опустился на палубу...
      - Снарядить Костюкова в воду! - вдруг скомандовал старшина Ларин. - А Сезонову одеться и идти с Костюковым для страховки.
      - Есть!
      Захватив толовые шашки, мы с Костюковым спустились в воду.
      Когда я сходил по трапу, Ларин наклонился ко мне и сказал через головной золотник в шлеме:
      - У тебя заряд с капсюлем гремучей ртути, а у Костюкова вместо капсюля обструганная палочка. Нельзя же, сам понимаешь, человеку без ноги доверить боевой заряд!
      Но, чтобы не обижать старого водолаза, все это было проделано незаметно.
      Мы шли с Костюковым по чистому, с редкими камнями, песку. Многочисленные мидии избороздили его узорчатыми дорожками. Тогда еще не поедала их прожорливая раковина рапана. Эта хищница появилась много лет позднее, прибыв сюда на днище судна из порта Дальнего Востока.
      Вдруг Костюков заметил большую камбалу. Она чуть пошевеливала нарядными жабрами. Быстро подбегали проворные бычки, заглядывали в открытый рот плоской рыбы и уносились дальше. Костюков наклонился, чтобы схватить камбалу, но хитрюга взвилась и умчалась от водолаза. Я увидел веселое лицо Костюкова: он что-то говорил беглянке и грозил пальцем.
      Подошли к кораблю. Костюков заложил в бортовину свой заряд и стал сдирать с судна прилипшие ракушки. Разобьет камнем скорлупу, а мясо кидает бычкам. За стеклом было видно, как быстро что-то шепчут губы Костюкова, вроде: "Цып, цып, цып!" К кормушке отовсюду налетели окуни, султанки, морские ерши и выхватывали пищу прямо из рук водолаза. Костюков казался окутанным в разноцветный живой плащ - так густо окружили его рыбы.
      Мы, водолазы, часто не замечаем красоты морского дна. Под водой всегда спешим работать и еще на борту определяем, как поскорее добраться до места. На грунте обычно думаем профессионально: сегодня некогда, успеем насмотреться, ведь вода от нас никуда не уйдет. Наверное, так же прежде рассуждал и Костюков, так же ворчал, надевая грузы, ругался, когда приходилось выполнять в темноте тяжелую работу. А сейчас он как бы все заново увидел. Правильная есть поговорка: "Что имеем - не храним, потерявши - плачем".
      Я обошел вокруг судна и тоже заложил свою шашку, но уже с другого борта. Нечаянно отколупнул воск, которым заливают заряд, и, вместо капсюля, увидел обструганную палочку... "Неужели перепутали?"
      Со всех ног бросился к шашке Костюкова. Отковырнул с нее воск и вижу: тускло поблескивает никелем настоящий боевой капсюль. Оглянулся на Костюкова, а тот, зацепившись одной рукой за медное кольцо корабельного иллюминатора, покачивается от хохота, будто его подшибает подводное течение. Опытный водолаз не дал себя провести и сам сыграл со мной шутку.
      Все еще вздрагивая от смеха, Костюков направился к подъемному трапу. И вдруг упал. Сердце у меня сжалось: подвела все-таки беднягу нога! Я больше не сердился на него и поспешил на помощь. А Костюков уже сам встает, прижимая к груди трепещущую камбалу. Чтобы поймать эту скользкую рыбу, надо быстро на нее упасть.
      Радостный поднялся Костюков на трап с живым подводным трофеем. Он принес эту рыбину в ларек и показал Сюньке, а тот сказал: "Эге, мы назовем наш будущий ресторан "Рыжая камбала". Успех будет обеспечен!"
      Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба столь разных людей, как Сюнька и Костюков, связанных лишь случайно друг с другом жизненными обстоятельствами. Но неожиданно грянула Отечественная война, и Сюнька в первый же день вражеского налета, обокрав ларек, исчез из родного города. А Костюков мужественно защищал Одессу в одном из военных отрядов. Во время бомбежки ему оторвало ступню левой ноги; подбежали санитары и стали утешать: "Сделают протез, не горюй!"
      - А я его и потерял, - сказал Костюков, - как хорошо был сделан!
      Костюкову починили протез, и он вернулся в строй.
      А Сюнька больше не появлялся в Одессе. Ходили разные слухи. Одни говорили, что он пристроился где-то к рыбакам, другие - что он отбывает наказание. А потом и эти слухи прекратились.
      Так и пропал бесследно когда-то знаменитый черноморский пират, по прозвищу Сюнька.
      2. КОЛЫБЕЛЬ ЭПРОНА
      На дне голубой Балаклавской бухты всегда холодно, даже в самый жаркий день. Водолаз, спускаясь сюда, надевает под костюм толстое шерстяное белье: свитер, зимние брюки, длинные чулки, меховые ноговицы и вязаную теплую фуфайку. Дно тут гладкое. Это не евпаторийский рейд, где в густых водорослях застревают торпеды. Балаклавский грунт на глубине прибит водой, как мостовая. Здесь не так быстро гниют деревянные суда, не обедают барабульки, скумбрии и медузы - дно выстлано чистой темной галькой и посыпано крупнозернистым песком.
      Мы, молодежь, проходили в этой бухте тренировочные глубоководные спуски. Феоктист Андреевич Шпакович, он же Дед Архимед, - начальник инструкторского класса водолазного техникума - говорил нам: "Вы должны испытывать свой организм под разными давлениями, как скрипач тренирует на скрипке свои пальцы". Вместе со Шпаковичем наблюдал наши спуски врач Константин Алексеевич Павловский - первый эпроновец, который когда-то искал здесь "Черного принца". Ведь Балаклавская бухта - место рождения ЭПРОНа!
      Сперва мы шли близко к берегу, высоко поднимая тяжелыми калошами легкий илистый дым. Потом удалялись все глубже и глубже. Огромные камбалы лежали перед нами, как лопаты без ручек. На большой глубине, где плотная вода обступала со всех сторон, наши движения делались замедленными, плавными, как во сне. Тут уже нельзя было похлопать в ладоши - их не слышно, будто они из ваты, и не свистнуть - губы шевелятся, а звука нет. Здесь всегда полная тишина.
      Тут-то мы и обнаружили подводный погреб. В Крымскую войну 1854 года неприятельские корабли хотели проникнуть в Балаклавскую бухту с моря через каменное горло, но здесь их застигла буря. Стоял беспокойный ноябрь. Часть судов пошла на дно бухты, а многие погибли от русских пушечных ядер.
      Французский военный парусник "Ришелье" привез тогда для офицеров своей эскадры несколько ящиков дорогого виноградного вина. От парусника мы нашли только обломки. Бутылки лежали глубоко в песке. Курсант Рудик даже сперва не догадался, что это вино. Бутылки были особенные, пузатые, толстого тусклого стекла. Когда он сообщил с грунта о своей находке, наш кок крикнул:
      - Ура! Неси сюда! Ко дню рождения Феоктиста Андреевича приготовлю именинный пирог - тесто со столетним вином!
      Но глубоководный погреб оказался замкнутым на заколдованный замок. Бери вино в руки, любуйся сколько хочешь, а вынести не смей.
      - Чего же ты не принес? - спросили мы Рудика, когда он поднялся из воды с пустыми руками.
      - А ты сам попробуй достань?
      Пошел на грунт другой курсант и тоже вернулся ни с чем. Наступила моя очередь.
      - Смотри там, осторожнее обращайся! - шепнул мне Рудик.
      - Почему?
      - Увидишь сам.
      "Что за ерунда!" - подумал я.
      И вот я на грунте, иду, ищу бутылки. Воздух едва бормочет в шлеме. Двое качалыщиков уже не в силах были вращать помпу. Еще несколько человек ухватились за ручки маховиков...
      Эту глубину не в силах просматривать даже самый дальнозоркий баклан, что терпеливо сидит и покачивается на красном буйке возле водолазных ботов. Прожорливый хищник все время наготове. Свесил, как гирю, свой чугунный нос и бултых под воду за кефалью! Лакомка. Ему подавай только вкусный сорт рыбы!
      Цвет воды тут я увидел такой, что никак его сразу не определишь. У мыса Тарханкут, тоже в Черном море, там, например, дно красное и вода отсвечивает малиновым цветом.
      В Финском заливе серый и свинцовый цвет воды.
      В Неве и Волхове цвет желтый - от песка.
      На речке, впадающей в Ладогу, у Вознесения, вода цвета йода.
      В Баренцевом море зеленая и прозрачная, будто ты стоишь в толстой светло-зеленой бутылке. На Байкале, у пристани Танхой, синевато-фиолетовая, как денатурат.
      В Ледовитом океане, у острова Диксон, с водой происходят превращения. Зимой водолазы клали каменную постель для мола на глубине пятнадцати метров. У них над головой висела ледяная крышка толщиной метров шесть, но лучи солнца проходили сквозь лед, такой он был прозрачный. Водолаз только шагнет по грунту, и пузырьки из-под шлема превращаются в радугу. Махнет он рукой вода заиграет, будто разноцветные ленты развеваются на ветру. Вода здесь бирюзовая. Но едва подует южный ветер - превращается в мутно-коричневую, даже противно спускаться.
      А вот в Балаклавской бухте, на этой голубой глубине, цвет воды лунно-белесый, как белая ленинградская ночь. И, куда ни посмотришь, над тобой и вокруг тебя бесцветные, точно вываренные чаинки, крошечные волокна это планктон, рыбья пища в подвешенном состоянии.
      А со всех сторон тебя обступают беловатые, мутно-фарфоровые стены, словно стоишь на дне огромной пустой чаши. Шагнул - и чаши нет, под ногами ровное дно. Дальше темный туман стоит. Кажется, будто это стены подводного Херсонеса, древнего исчезнувшего под водой города, который разыскивали наши археологи. А подойдешь поближе, и стены уходят от тебя. Мираж.
      Я добрался, наконец, до обломков французского парусника "Ришелье". Чугунное ядро лежало рядом. Его можно было резать водолазным ножом, как сыр. Дерево давно сгнило, железо проржавело, чугунные пиллерсы корабля ломались в руках, как макароны. А бутылкам ничего не сделалось. Они лежали и стояли в песке то горлышками, то донышками кверху.
      Я захватил целую охапку, но тут вспомнил предостережение Рудика. Внимательно посмотрел на бутылку Вино как вино. И дал сигнал, чтобы поднимали.
      На первой остановке, когда меня оставили на выдержке, снова посмотрел на бутылки. Ничего не произошло. Только поверхность чуть-чуть искрила и подергивалась.
      На сорока метрах взглянул на бутылки и даже испугался. Вино метало огни, бурлило и полыхало.
      Когда до верха оставалось метров пятнадцать, что-то вдруг треснуло под мышкой и разбросало руки в стороны. По шлему протарахтели осколки стекла, и меня окутало розовым облаком. Вино растаяло, как дым.
      Я рассказал, что произошло.
      - Газ виноват, - сказал Рудик. - Надо проткнуть пробку гвоздем.
      И действительно, следующий курсант вынес наверх целую бутылку, но полную морской воды. Вино вырвалось вместе с пробкой.
      - Ах, как жалко, - сказал наш кок. - Не испечь мне, видно, знаменитый пирог для Феоктиста Андреевича.
      Мы все любили нашего Деда. Был он весь бронзовый от горячего южного солнца и черноморских крепких ветров. Отрастил себе длинные седые усы, как Тарас Бульба. Водолазное дело любил больше всего на свете и заботился о курсантах, как отец. В царское время Феоктист Андреевич служил в Севастополе портовым чиновником. И вдруг в 1913 году, испросив разрешение у начальства, прошел кронштадтскую водолазную школу. Так из чиновника он превратился в водолазного специалиста. Во время интервенции белогвардейцы, убегая, чистили под метлу все склады и погреба Севастопольского порта. Феоктист Андреевич ночами топил водолазное снаряжение в Мартоновском эллинге. Когда организовали экспедицию подводных работ, Шпакович передал молодому ЭПРОНу свое подводное хранилище. В те годы даже за золото невозможно было купить водолазное снаряжение.
      В Балаклаве Деда знали все рыбаки, их жены и детишки. Гречанки приглашали на крестины. Крестников у Шпаковича была половина Балаклавы. И всё будущие рыбаки. Недаром Балаклава, или по-татарски Балык Юве, означает "гнездо рыбы".
      Дед был приветлив, но на своей работе строг и нарушения правил не допускал.
      - Вы инструкторский класс - молодое пополнение командирских кадров ЭПРОНа, - говорил нам Дед. - Поэтому должны служить образцом дисциплинированности!
      Но молодость неуемна. Энергия била в нас через край. Мы иногда дурили, огорчая требовательного Деда. Помню, устроили салют в честь нашего любимца, когда работали на "Уорпайке". Этот английский пароход затонул осенью 1918 года в Новороссийской бухте, почти у стенки, от неизвестно кем произведенного взрыва. Пароход привез для белогвардейской армии Деникина груз солдатского обмундирования, масло в бочонках, мыло и артиллерийский порох пачками в виде больших длинных макарон. Пролежав много лет в воде, порох весело горел, как бенгальский огонь, если подожжешь его с одного конца; но достаточно зажать отверстие, как эта макаронина взрывалась. И вот, когда мы увидели, что к нам едет Дед, решили встретить его фейерверком. Сразу несколько человек наступили ногой на незажженные концы "макарон". Получился такой эффектный взрыв, что Дед чуть не упал от воздушной волны.
      В другой раз, когда мы доставали разбросанное с "Уорпайка" по грунту мыло в ящиках, то поиграли с Дедом в "кошки-мышки". Было очень жарко, а глубина небольшая, вода светлая. Мы и стали работать в одних шлемах. Только один у нас был в полном снаряжении. Он и прикрывал нас на грунте от Шпаковича. Увидел Дед, что водолазы под воду ушли, а их спецкостюмы на берегу лежат, ахнул и велел снарядить его в воду. Только заметит Дед голого водолаза, погонится за ним, а товарищ в полной подводной форме заслонит его от Деда. Замучили мы старика. Зато потом коллективно просили у него прощения.
      Балаклавская бухта была для курсантов как дом родной. Чего только не проделывали тут курсанты! То читали под водой журнал "Бегемот", засунутый еще на боте под тугой манжет водолазного костюма. Развернешь на выдержке и рассматриваешь. А через иллюминатор рисунки и текст кажутся большущими в прозрачной воде. Любопытные султанки и барабульки подхватывают размокшую бумагу и выплевывают - не нравится им сатирическое лакомство. На последней выдержке журнал уже превращался в белую кашу. То сооружали на дне чучело, чтобы проверить, кто боится утопленников. То выпускали с грунта пустую бутылку, и она, вытолкнутая давлением, подпрыгивала на метр в воздухе. То плавали на поверхности, раздутые как пузыри. А на берег выходили с подвешенными к поясу огромными живыми камбалами.
      Или нырнет на глазах у зрителей с берега голый курсант и не появляется. И когда начинается паника: "Утопленник! Лодку!" - из воды появляется в том же месте другой водолаз. С берега кричат: "Бросился рыжий, а вынырнул черный!" А среди зрителей курсант спокойно объясняет: "Это тот же рыжий, но он почернел от давления". А рыжий в это время сидел под пристанью в рейдовой маске и пускал пузырьки. То вдруг выходили неожиданно для гуляющих прямо из воды на танцплощадку - один в тяжелом вентилируемом скафандре, а другой в рейдовой маске. Под ручку. Проделывали тур вальса. Затем, подхватив в руки водолазные шланги, уходили обратно в воду под одобрительные крики танцующих парней и пронзительный визг перепуганных барышень...
      Сейчас кажется смешным, но в те годы молодым водолазам не разрешалось играть в футбол. Врачи тогда считали, что эта игра вызывает быстрое кровообращение и под водой, когда ноги водолаза плотно обтянуты тифтиком костюма, может произойти закупорка вен. Но мы не внимали строгим запретам и с увлечением гоняли футбольный мяч, укрываясь от Деда высоко в горах, за башнями Генуэзской крепости.
      Мирная жизнь в бухте кончилась внезапно. Враг без объявления войны начал бомбить Севастополь и бросил авиадесант на Балаклаву.
      Пороховой дым застилал древние бастионы - башни Генуэзской крепости на крутых скалах бухты. В воздух летели обломки красного кирпича, известки и куски тесаных камней, заложенных когда-то генуэзцами в основании крепости. За пороховым дымом ползли стальные рогатые каски и темно-зеленые мундиры немецкого десанта, а наша морская пехота в черных бушлатах, отстреливаясь шаг за шагом, не давала гитлеровцам спуститься к горлу бухты.