Степан Разин (Книга 2)

      Левее Сергея вылетел из лесу Еремеев и врезался под крыло воеводской рати. И там завязалась сеча.
      Степан смотрел, как воевода, успев отъехать на холм, собрал возле себя небольшой отряд и как от него поскакали гонцы то в одну, то в другую сторону, разнося приказы.
      «Силен воевода, проклятый!» – подумал Степан.
      Барятинский тут же перед его глазами повернул свое войско головою к Сергею, где ожидал он теперь встретить главный полк Разина.
      «Скор, поворотлив, лихой сатана, – оценил воеводу Разин, – а все же попался в сеть!»
      Он махнул рукой Бобе, и запорожцы двинулись из деревеньки, заходя с тылу под левое крыло воеводы, который всю голову своего отряда развернул, направляя ее на Сергея.
      Барятинский тотчас заметил это с холма, махнул саблей и, вдруг из лесу, со стороны Сельди, на запорожцев ринулся грозный драгунский полк.
      Все сшиблось. В пыли и дыму по всей равнине рубились тысячи всадников. Над скошенным лугом, над сжатою нивой, над низким кустарником и болотцами грохотала пальба из пищалей и пушек, вздымался дым.
      Разин все еще продолжал лежать на крыше деревенской избы. Ему было видно, что дворяне теснят Сергея, добираясь до Пушек, но и Сергей не сдается, бьет их с полсотни шагов, не сходя с места. Разин видел, как рубятся запорожцы Бобы с драгунами, как вдали Еремеев схватился с дворянами и с приказом московских стремянных стрельцов...
      На запорожцев обрушился целый драгунский полк, теснил их к реке, и под тяжестью грозной силы закованных в латы воинов они отступали. По строю драгун, по ухваткам их в битве Степан угадал немецкую выучку. Бритобородые усачи офицеры в драгунских рядах подтвердили его догадку. Разин знал, что немецкий строй не в силах держаться под стремительным натиском бурной казацкой лавы.
      – Наумыч! – окликнул он и махнул рукой.
      – По ко-оня-ам! – грянул Наумов.
      Степан спрыгнул с крыши, сам вскочил на коня, и, вырвавшись из деревни, широкой лавой помчались казаки, с трех сторон охватывая врага: на правом крыле лавы – Наумов, на левом – Разин. Они обрушили разом свои сабли на головы драгун, те дрогнули и понеслись наутек... Степан глазами искал воеводу. Увидел... Барятинский тоже увидел его, но вдруг повернул и пустился прочь... Под напором казаков теперь вся дворянская рать отходила быстрей и быстрей в леса, на обратную дорогу к Юшанску. Казаки ободрились. Они помчались, преследуя уходящих... Те скакали, спасаясь через лощины, болотца, по кочкам, кустам, о которые кони царапали груди...
      «Добить... Добить до конца на сей раз воеводу. Не дать им скопиться снова. Тогда уже воротиться к Синбирску и приступом взять наконец острожек... Ведь срам – сколько дней одолеть не в силах... Уж будет!» – думал Степан, увлеченный погоней.
      – Добывай самого воеводу, секи ему к черту башку! – кричал где-то рядом Прокоп Горюнов. Он вырвался на коне вперед и мчался, догоняя дворян, неумело махал саблей...
      «Сорвут самому-то, уроду, башку!» – подумал Степан, рысью за ним въезжая на холм.
      И вдруг совершилось что-то нелепое, глупое... Как только было заранее не угадать?!
      «Обманули!.. Пропал!» – про себя воскликнул Степан: за холмом, на который взлетели разинцы, перед ними в кустах стояли в ряд два десятка пушек, уставившись жерлами и дымя фитилями...
      Степан хотел крикнуть «назад!», но слово застряло в груди от досады и злобы, и захватило дыхание...
      Он только успел вдохнуть воздух, махнуть рукой, как дрогнули небо, и поле, и лес от удара всех пушек сразу. Кругом засвистало... И на земле возле Разина уже бились кони и казаки.
      «Пушечной дробью лупят!» – сразу понял Степан.
      Он видел по дыму, что пушки ударили разом все. «Значит, нужно спешить, пока их заряжают».
      – Вперед! – крикнул он, торопясь порубить пушкарей.
      От злобы он не видел опасности. Ткнул коня под бока острогами и сам полетел на пушки с поднятой саблей. Как вдруг из кустов позади пушкарей поднялись сразу сотни не тронутой боем свежей пехоты – московских солдат с ружьями наготове. Гром пальбы загремел в лицо казакам. Многие из них попадали с седел, а остальные смешались, отдаваясь на волю своих испуганных громом коней.
      Мгновенья было нельзя терять: пока пушкари еще заряжали и солдаты должны были тоже возиться с ружьями, – налететь на них, смять и тех и других...
      – В пики! – крикнул Наумов, поняв, чего хочет Разин.
      Но меж рядами солдат, когда оставалось всего полсотни шагов до пушек, из кустов же выскочили другие солдаты и, вскинув ружья, ударили также разом, свалив десятка два казаков. Вздыбились раненые казацкие кони, топча сброшенных всадников, а пушкари тем временем уже успели зарядить пушки и грянули новым залпом...
      Ничто не могло теперь удержать казаков: не слыша уже никого, не способные слушать приказов, призывов, они понеслись назад, и новые выстрелы били теперь им в спины... Все войско Разина откатывалось назад к Свияге... Чтобы не быть унесенным общим потоком бегущих, Степан направил коня в сторону и оглянулся. Успевшие построиться сотни дворян, конных стрельцов и драгунские полки мчались уже с горы, готовые преследовать и рубить казаков, но в это время крики и визг раздались у них с тыла.
      – Алла-а! А-а!.. а-а!.. а-а-а!.. – послышалось из-за холма, и войско Барятинского, вместо того чтобы мчаться за казаками, растерянно повернуло назад.
      Разин понял, это поспели его татары.
      «Опоздали немного ударить!» – с досадой подумал Степан.
      Он задержался, наблюдая, как торопливо должна была перестроиться конница воеводы, чтобы принять с тылу двойной удар.
      «Эх, кабы сейчас не бежали казаки, а были бы гожи к бою! – с досадой подумал Разин, глядя вслед своим смятенным полкам, убегавшим к Свияге. – Алешка бы догадался!..»
      И, словно услышав его затаенную мысль, Протакин с тремя полками, по тысяче всадников в каждом, рванулся из лесу, из засады, в поддержку татар.
      Разин радостно усмехнулся, поняв, что успеет построить свои полки, пока дерется Протакин...
      На ровном широком поле Разину было видно, как Наумов, Еремеев и Боба со своими есаулами обогнали бегущих и поскакали впереди всей смятенной страхом отступавшей орды, крича казакам, указывая саблями в сторону пригорка, за которым стояли пушки Сергея Кривого.
      Это был верный прием: увидав впереди себя атаманов, толпа казаков подчинилась общему ощущению того, что она не просто бежит; она поверила, что ее ведут!.. В ее движении уже обозначился некоторый порядок.
      «Молодцы атаманы!» – подумал Степан, представив себе, как за пригорком, под прикрытием пушек Сергея, все войско снова построится к бою, повернет назад, и тогда воевода будет зажат между казаками и татарами.
      Разин помчался за есаулами, чтобы быстрее построить войско и вывести в бой...
      Он не был растерян и знал, что это совсем не конец, а только начало битвы.
      Он видел, что это была не победа дворян, не его поражение, а всего только случай... Сотни две перебитых людей не ослабили его войско, но он был взбешен, что попался, как воробей, в такую пустую ловушку.
      Навстречу Степану скакал одинокий казак от холма, где стоял Кривой.
      – Батька, пушки у нас отбиты, Сергей пропал! – крикнул казак.
      У Разина защемило сердце. Подъезжая к холму, он не увидел там никого, кроме мертвых, валявшихся по его склонам. Еще не поняв, куда девался Сергей, Разин присвистнул коню и с нетерпением поднялся в стременах, стараясь взглянуть на холм...
      Его охватила тревога: пока он увлекся погоней за воеводой, Сергей был разбит и, может быть, даже захвачен дворянами. Степан подхлестнул коня и взлетел на пригорок...
      Закинув над головою руку с зажатой саблей, Сергей лежал на траве с рассеченным черепом. Лежал так, словно и мертвый он продолжал рубиться. Глаза его были открыты навстречу смерти, в выражении лица была не пустая и мертвая холодность, а боевая гроза...
      Весь пригорок вокруг был усеян телами своих и врагов, но пушки исчезли.
      «Не отдал пушки Серега. У мертвого взяли!» – подумал Степан. Он задержался над трупом Сергея, коснулся своей шапки, хотел ее снять и проститься с другом, но вспомнил, что некогда, и, только сдвинув слегка на затылок шапку, пустился вперед. За холмом он все понял: на Сергея ударили сзади, от берега Грязнушки, откуда они не ждали подхода вражеских войск.
      Здесь-то, на берегу этой речки, и строилось теперь войско Разина к новым схваткам.
      По мутной холодной воде Грязнушки, обросшей по берегам ольшаником, плыли, крутясь, осенние желтые листья.
      Степан старался понять, куда же дворяне увезли его отбитые пушки, которые надо было вернуть, пока воевода не мог отвязаться от наседавших с тыла татар, поддержанных Алешей Протакиным.
      Но размышлять долго не было времени: подъездчики донесли ему, что Барятинский устремил на татар часть своих сил, которые бьются отдельно; против Протакина бросил дворянский полк и пеших стрельцов, а остальную часть войска вместе с пушками приготовил к движению вперед, должно быть желая прорваться к мосту через Свиягу, к самому городу.
      Подъездчики сообщили также, что с верховьев Сельди к дворянам пришел еще один конный полк, который поставлен на левом крыле воеводской рати.
      Разин тотчас же послал сказать Бобе, что против него идут свежие силы.
      Над полем сгустился туман с осенним мелким дождем.
      Объехав свое войско, вновь построенное к бою, под прикрытием опустившейся мглы Степан Тимофеевич двинул его снова в долину, навстречу наступающим полкам воеводы. Ему сообщили, что воевода ведет под прикрытием конных пехоту и пушки к свияжскому мосту. Тогда Степан подъехал к лесочку на берегу Свияги, где лежала в засаде пехота, состоявшая из стрельцов Саратова и Самары, атаманом которых был Лазарь Тимофеев.
      – Пошли! – махнул Степан Лазарю.
      С заряженными пищалями стрельцы шевельнулись и двинулись шагом вперед, преграждая подход к мосту.
      – Сам батька с нами! – прошло по рядам стрельцов.
      – В бой с нами! Нас в битву ведет! – радостно говорили они.
      Эта весть бодрила пехоту, как будто присутствие Разина четверило силы бойцов.
      В дожде и тумане стрельцы подошли, пока стали видны смутные очертания врага, остановились и без команды, по молчаливому знаку, вскинув пищали, ударили залпом.
      В стане врага точно этого только и ждали. Грянули крики, и вражеская пехота рванулась в рукопашную схватку. Разинские стрельцы напрасно роптали на то, что головы их замучили учением на иноземный лад, – они представляли собою войско, обученное не хуже, чем присланная из Казани воеводская стрелецкая рать. Сделав выстрел, первый ряд разинских стрельцов отступил назад два шага, второй ряд, стоявший за ними, шагнул вперед, и, прежде чем враг добежал, – впритык, в лицо ему снова ударили выстрелы. Пехота врага остановилась, чтобы также ответить выстрелами, но разинцы снова сменили ряды, и новая вспышка огня опять не пустила вперед дворянское войско.
      – Конники, батька! – крикнул над ухом Разина чей-то голос. И Разин увидел несущийся справа конный отряд, который готов был врубиться в ряды пехоты.
      Однако они не успели напасть: искусные сотники Лазаря быстро построили половину стрельцов ко врагу лицом, и пальба из пищалей встретила надвигавшиеся конские морды...
      Серое небо сеяло бледный свет, при котором нельзя было видеть всадников, только общие их очертания сказали, что это драгуны: рядом с ними торчали высокие древки пик. Смятенные выстрелами, они отшатнулись, опять не сумев завязать общей битвы, но в это время на левое их крыло налетели конники Бобы.
      – Стой! стой! Своих бьете! Ведь вы запорожцы, собачьи дети! – гневно воскликнул Боба. – Хиба ж запорожцам тут место, в боярском скопе, гадюки?!
      Всадники сгрудились, услыхав украинскую речь, сабли вдруг опустились. Казаки отпрукивали, осаживая разъяренных коней. Два отряда остановились почти вплотную, стена на стену.
      – А ты кто такий? – раздался вопрос из рядов запорожцев, которых Разин принял сперва за драгун.
      – Запориський полковник Боба – вот кто я! Панов да бояр побивать наша справа, як ваша. Идитемо к нам, в наше войско, Панове товарищи!
      – Бунтивник! – крикнули из рядов боярских запорожцев.
      – Продажники! Зрадники! – грянули им в ответ сотни глоток из полка Бобы.
      – Рубаймо их, Боба! Чего с них дывиться! Рубай!..
      – За волю! Неча-ай! – призвал своих Боба, кинувшись в схватку.
      И запорожские сабли скрестились с саблями запорожцев, ряды их смешались... Тысяча всадников, посланных гетманом Многогрешным { Прим. стр. 278} в помощь боярам, колола и секла братьев своих украинцев, восставших за братский народ. Это были отборные всадники из украинской шляхты, дворяне, искавшие царских милостей и поместий в пролитии народной крови. Они не ждали, что будут побиты рукой украинского холопства и «быдла», как от польских панов научились они называть свой народ...
      – Бунтивники! Быдло! – вопила шляхта.
      – Зрадники! Ляховы диты! – кричали казаки Бобы, рубя и кроша их в бою.
      Но в общем гвалте, пальбе и криках их слов больше уже никто не слыхал.
      Пехота Лазаря сошлась грудь с грудью с пехотой Барятинского. Рубились, кололись, били в лицо из пищалей.
      Конница Еремеева крепко схватилась с драгунами. Протакин теснил стремянных стрельцов...
      Но воеводских пушек было никак не достать. Разин держал еще в засаде три тысячи войска: тысячу конных донских казаков под началом Наумова и две тысячи лапотников, вооруженных косами, пиками и рожнами. Эта засада была оставлена им у моста на случай, если дворяне ринутся к переправе через Свиягу.
      Держать наготове большие силы до последней минуты Степан любил сам, и тому же вчера учил своего молодого товарища Боба, когда Степан их застал за игрой в Карты.
      «Береги, козаче, засадную силу к остатнему часу, тогда переможешь врага», – вспомнил Разин слова Старика полковника.
      Но сейчас ему были нужны пушки, взять же их без этой засады было нечем. Когда Барятинский выкатит пушки к мосту, перейдет с ними вместе Свиягу и зажмет казаков у острожка, тогда не поможет засада. «Да и сам воевода небось все засады свои уже ныне истратил. Небось уже последнюю вывел, когда послал в бой своих запорожцев, – подумал Разин, – а у меня тут три тысячи свежих людей. Если сильно ударим – дорвемся до пушек...»
      Атаман уж представил себе, как он, овладев двадцатью воеводскими пушками, поставит их возле моста на горке, подпустит к себе воеводские силы и грянет по ним изо всех двадцати жерл...
      Держать заветы отцов да хранить засаду в три тысячи человек, когда эти люди могли бы решить разом исход всей битвы, показалось Степану смешным и ненужным... Он обернулся к посыльному казаку, скакавшему о бок с ним.
      – Скачи, Терешка, что духу в Синбирск. Серебрякову скажи, чтобы конных гнал тотчас сюда, к переправе, да у Чикмаза пушек с полдюжины прихватил с собою сюда же для обороны моста, – сказал Разин.
      Казак полетел стремглав к мосту.
      Разин выехал сам на пригорок, махнул Наумову, стоявшему в засаде у свияжского моста.
      Наумов построил конных донцов, а сзади них приготовил пехоту тысячи в две – мордвы, чувашей и черемис, которых казаки звали «лапотною пехотой». Их вел поп Василий – он хотя и не брал в руки сабли, но умел придавать людям смелость и веру в свою победу.
      Степан их двинул вперед, решив расстаться с последней засадой на время, пока Серебряков приведет своих конных и Чикмаз пришлет свои пушки к мосту.
      Дождь кончился, разошелся туман, и яркий отблеск вечерней зари осветил поле боя. Все стало ясней. Было видно, что разинцы снова ломят дворян: поле битвы ползло от Свияги в гору, оставляя сзади холмы убитых и раненых.
      Разин качнул головой. Его тревожила участь пеших, плохо вооруженных людей, идущих за конниками Наумова. Но «лапотная» пехота шла смело. Вот она уже дошла до крайнего места схватки, вот казацкая конница для нее прорубила путь сквозь конницу воеводы, словно в лесу расчищая просеку, и раздалась на две стороны, пропуская «лапотных» в битву... При свете зари сверкнули их копья, разя дворян; над ними блеснули дворянские сабли... Но «лапотники» шли бесстрашно вперед, не отставая от казаков Наумова и пробиваясь к дворянским пушкам.
      – Добре, добре, – глядя на них, бормотал себе в бороду Разин.
      Он подхлестнул коня и сам помчался за ними в гущу сражения.
      Трава повсюду была окрашена кровью. Тела убитых разбросаны были везде и местами высились прямо-таки холмами. Отчаянно, визгливо и хрипло кричали подбитые кони, стонали люди.
      Одинокие лошади проносились без всадников и мчались дальше от битвы, в открытое поле...
      В дважды рассеченном саблею запорожце, лежавшем ничком, Разин признал и с затылка убитого Бобу...
      – Эх, Боба! – воскликнул он горько и ринулся дальше вперед.
      – Батька! Батька! Сюда! – узнав его, крикнул Наумов из гущи свалки.
      Наумов ударил на кусты, где стояли теперь воеводские пушки. Он вылетел сбоку и сбил засаду московских стрельцов. Те побежали. Их преследовали казаки Наумова и рубились уже в кустарнике. Пушки остались открытыми. Пушкари только сами оборонялись пальбой от наседавшей «лапотной» пехоты.
      Разин примчался сюда.
      – Наумов! Наумов! – кричал он вдогонку. – Чертов сын, позабыл, за чем шел!
      Боевая задача Наумова была ясной и краткой: сбить стрельцов и помочь пехоте взять пушки. Наумов увлекся погоней.
      – Эй, че-ор-рт! Вороти-ись! – вопил Разин ему вдогонку.
      Пушки хлестали огнем в лицо наступающих, словно метлой разметая ряды чувашей, черемис и мордовцев.
      «Вот-вот побегут, все пропало!» – страшился Разин.
      Но пехота с попом впереди грозно рвалась через павших людей на огонь и смерть...
      «С дубьем ведь, с одним дубьем, родимые, лезут на пушки!» – в восторге следя за ними, восклицал про себя Разин.
      Поп Василий упал в гуще свалки.
      Степан сам подскакал к его пехоте.
      – Бей пушкарей, бери пушки! – крикнул он. Стесненные со всех сторон наступающими воеводские пушкари на руках откатили назад свои пушки и пальнули еще раз в толпу. Пуля пробила ногу Степану и раздробила бедро коню. Конь поддал задом, упал и забился, давя под собой атамана.
      Увидев его паденье, пехота смутилась и отступила, толпой окружила, заслоняя его от врага.
      – Время, время теряете, дьяволы! Пушки хватайте! – выкрикнул Разин.
      С перекошенным от боли и нетерпенья лицом он со злостью вырвал из стремени раненую ногу.
      Неотлучный Терешка поймал для него потерявшую всадника лошадь. Несколько человек его подсадили в седло.
      – Братцы! Держись! – прокатилось над полем битвы, и все по голосу услыхали, что жив атаман.
      Но за эти минуты дворяне и московские стрельцы успели прикрыть пушки и начали отводить их теперь за овраг, на новый рубеж, на пригорок.
      Степан, призывая своих людей за собою, пустился вперед, перескакивая через стонущих раненых и убитых недругов и друзей...
      Без шапки, под черными кудрявыми волосами старый шрам на лбу покраснел, как свежая рана. Черная борода растрепалась, глаза сверкали.
      – Вперед! – кричал Разин, устремляя коня сквозь вражеские ряды снова к пушкам.
      Несколько десятков смельчаков кинулись вслед за ним. С другой стороны возвращался сюда же Наумов с донскими... И снова весь жар этой битвы перекинулся вдруг сюда, к пушкам. Разинцы с трудом оттесняли врагов, со всех сторон наседавших теперь на Степана.
      Сотни дворян сшиблись с сотнями казаков. Скрестились пики. Уже в полумраке ударили сабли о сабли в бешеной стычке вокруг пушек.
      Наумов, жестоко рубясь, пробивался с донцами к Степану.
      – Батька, иду! – крикнул он.
      Прежде других разинцев добрался до пушек сам атаман. Он саблей снес голову немецкому офицеру, конем затоптал одного пушкаря и заставил двоих пушкарей залезть под лафеты.
      Пешие люди в лаптях с пиками, с косами, вилами бесстрашно бежали за атаманом. Их били пулями из мушкетов, рубили саблями, но, теряя десятки товарищей, он") пробивались вперед. Затаясь за лафетами, несколько черемис пустили стрелы в рейтаров и в пушкарей.
      Пушкари побежали, бросая свои орудия... Победа!..
      «Вот тут бы сейчас пособил мне Наумов с конными. Вот он где нужен! – подумал Разин. Он увидел, что Наумов рвется в его сторону. – Дьявол – не лез бы вперед, и давно бы мы пушки отбили!»
      Забыв свою рану, Степан стал пристегивать постромки упряжных коней к пушке. Несколько человек чувашей и мордовцев ему помогали. Возле них шел горячий бой, люди рубились саблями, падали под копыта коней. Даже кони, взбешенные запахом крови, вгрызались друг другу в гривы и ляжки, а Степан с горсткой смелых упорно делал свое.
      Он уже видел победу. Он знал, что, оставшись без пушек, воевода опять побежит, и он его будет гнать и добьет до конца...
      Вытащив перепуганного пушкаря из-под лафета за шиворот, Разин швырнул его на лафет и сунул ему в руки вожжи.
      – Скачи! – приказал он, указав ему в сторону своих войск. Молодой пушкарь испуганно заморгал, хватил кнутом и усердно погнал коней, крича на них, как ямщик на большой дороге.
      Чуваши и мордовцы успели запрячь еще два орудия и погнали их вслед за первым.
      Степан оглянулся назад и увидел, что он с горсткой «лапотников» отрезан от всех своих, увидал, как на них налетают откуда-то взятые воеводой драгуны... «Сатана! Ведь еще он припас засаду!» – подумал Степан.
      – Батька! На коня! На коня! – отчаянно завопил, пробиваясь к нему, Наумов.
      Степан ухватился за холку коня, но раненая нога отяжелела и не поднималась в стремя...
      Над самой головой Степана раздался остервенелый лязг сабель – это свежая засада драгун столкнулась с донцами Наумова.
      К ногам Степана упал Митяй Еремеев с разбитою головой. Степан взглянул вверх и увидел покрытое кровью, искаженное отчаяньем лицо Наумова.
      Разин, подсаженный двоими мордовцами, вскочил наконец в седло, схватился за саблю, но не успел ее вырвать из ножен: драгунский клинок рубанул его по простоволосой голове. В глазах атамана перевернулось все – казаки и другуны. Заходящее солнце прыснуло ослепляющим золотом прямо в зрачки, и Степан ощутил, что, как пьяный, ползет с седла.
      «Зарубил меня окаянный драгун!» – подумал он, падая навзничь.
      Нет, это была не победа дворянского войска. Опытный воевода Юрий Барятинский хорошо понимал, что ему снова нечем хвалиться и нечего приписать к «дедовской чести», что он не победитель в этой тяжелой кровавой битее. К концу дня усталость всех дошла до такого предела, что если бы Разин призвал от стен острожка еще один свежий полк, если бы бросил он в бой хоть с тысячу свежей конницы, все воеводское войско пустилось бы в бегство...
      Какая лютая схватка закипела вдруг над пораженным атаманом! Откуда взялось у разноплеменных мятежников столько ратного жара, который пристал бы лучшему войску при защите отечества от нашествия иноземцев?! И казацкая сила вдруг вся навалилась на этом участке боя... Половина драгун полегла под внезапным свирепым натиском. Воевода видел их трупы: удары пик их пронзали насквозь, взмахи сабель рубили почти пополам. Отколе сия богатырская сила?!
      Если бы не было сабель, пищалей и пик, думается, мятежники и с голыми кулаками одолели бы все же дворян и драгунский засадный полк и отбили бы все-таки своего атамана.
      Гора мертвых тел осталась на месте той схватки. Сколько было побито там «лапотной» рати!.. Сам воевода Барятинский, бодривший своих воинов, едва не пропал в этой сече, когда, как буря, без всякого склада и строя, толпы мятежников бросились напролом, защищая упавшего Разина. Пешие, конные – все помешалось. Пешие не страшились конских подков, всадники сами налетали грудями на выставленные копья пехоты, чтобы своими телами сломать ее строй... Барятинский видел, как какой-то широкоплечий, коренастый татарин, свалившись с убитой лошади, схватил под мышки мертвого дворянина и стал им махать, как дубиной, сваливая пеших стрельцов.
      А этот бешеный есаул Наумов! Сколько воинов искрошил он саблей и затоптал конем, когда, словно чудом, прошел невредимым сквозь полк стремянных стрельцов и врезался в гущу драгун!
      Дорвавшись до своего атамана, Наумов перекинул его к себе на седло. Дворяне, драгуны, стрельцы – все искали чести взять в плен воровского главаря. Но вокруг него словно проведен был заколдованный круг, в который не мог прорваться никто из воеводского стана... Мятежники отходили железной стеной, отражая удары до самой Свияги...
      «Когда бы я так пал с коня, стояла бы так же нерушимо и бесстрашно вся дворянская рать в защиту меня?» – спросил себя воевода.
      И он сам себе не хотел ответить, чтобы не покривить душою...
      И, размышляя так, Барятинский вдруг увидел в тот миг, что от стен Симбирска несется свежее войско разинцев... На берегу Свияги оно с ходу поставило пушки, конные сотни ринулись вплавь через воды реки...
      Барятинский тотчас велел своим отходить на север по левому берегу... Ввязаться в бой с новыми силами он не решился...
      Разинцы думали, что воевода уходит опять к Тетюшам, но Барятинский уже понимал в тот миг, что они не станут его преследовать. Оба зверя были равно изранены и усталы! Оба хотели лишь одного: лечь спокойно и молча зализывать раны...
      Пехота Барятинского была измучена битвой и не могла отходить достаточно быстро; она даже не в силах была бы вынести самый ничтожный натиск. Нужно было избавиться от нее, чтобы быть готовым назавтра к поспешному отступлению...
      Барятинский перешел Свиягу верст на пять ниже и в сумерках осторожно приблизился к острожку.
      Его встречали со стен острожка как победителя. Они не знали о том, как кончился бой. Из Казанских ворот острожка выехал сам воевода, окольничий Иван Богданович Милославский. Измученный и усталый, он обнял Барятинского и называл его избавителем от египетского плена. Он молился и плакал... Но Барятинский так и сказал ему прямо:
      – Я сам разбит, братец Иван Богданыч. Пехота моя – на ногах у меня как колода. Возьми-ка ее к себе в стены...
      Милославский опешил от этих слов. Он сказал, что не сможет сдержать еще один приступ разинцев, умолял взять с собой защитников городка, увести их в Казань.
      – Куда ты, Иван Богданыч, побойся бога! – возразил Барятинский. – Ведь воры в погоню пойдут. Я с конными стану наскоре уходить, а пехота отстанет, и ты со своими отстанешь... Сиди уж еще в городке...
      Милославский заплакал.
      Барятинский ввел к Милославскому в городок свой обоз, дал осажденным пороху и свинцу и оставил свою пехоту. Он раскинул свой стан возле стен городка и велел рыть окопы для обороны по северной стороне, чтобы враг не напал внезапно.
      Воевода знал, что разинцам тоже нужно сперва отдохнуть. Если увидят, что он тут роет окопы, они не будут спешить с наступлением, дождутся утра, а до утра он уйдет...
      Сам воевода расположился в ближней слободке. В теплой избе он выпил вина, съел яишню на целой сковороде – штук в двенадцать яиц... Ел безразлично, не замечая, что ест, незаметно для себя искрошил большой каравай хлеба, размышляя о том, что разинцы все-таки могут ударить ночью и натиска их ему не сдержать.
      Надо было отвлечь их внимание, обезопасить себя хотя бы на три-четыре часа, пока отдохнут и покормятся кони...
      Он вызвал к себе подполковника Казимира Ющинского.
      – Слышь, пан Казимир, твой полк не так сильно устал. Спустись со своим полком к Волге. Тихо спустись. Да от берега Волги шум учини со своими. Пусть воры оттоле ждут на себя большой силы.
      – Един мой полк, пан князь, воры побьют без всякой пощады, – сказал полковник.
      – А ты не давайся! Не указую тебе вступать в бой, а шум учинять, чтобы ждали, что с Волги стоит великая сила, да на нас не смели бы сами ударить. Ведаешь ты, что стрясется, как они ночью полезут на нас?.. Подков не сберем до Казани...
      – Так, пан воевода.
      – Ну вот и ступай... а в драку не лезь, пан Ющинский. Да берегись – дозоры надежные выставь. Перебежчики не ушли бы к ворам...
      Ющинский ушел, а воевода вызвал к себе дворянского сотника.
      – Доброго дворянина одень во стрелецкое платье, пошли «перебежчиком» к ворам, – указал воевода. – Пусть скажет, что, дескать, войско великое с Волги пришло. Как они бой со мною учнут, так у них, мол, челны и струги отобьют да угонят к Казани. Они не схотят без челнов остаться и в драку на нас не пойдут...
      – Не дай бог, князь Юрий Никитич! Ведь целый день и так в битве, куды же еще!.. И так половина людей осталась! – сказал дворянин.
      Отпустив дворянина, Барятинский потребовал перо, чернила, бумагу. При свете свечи он писал главному воеводе Петру Семеновичу Урусову, жалуясь, что в битве он «от воров разбит», что «силам их сметы нет да еще что ни час подходят». Барятинский упрекал его за сиденье в Арзамасе и молил выслать в помощь конное подкрепление.
      «А пехоту свою я оставил в Синбирском острожке и хлебный запас им покинул – без хлеба они отощали, а с хлебом да с зельем им бог поможет держаться еще. Да в битве в покров день вор Стенька дважды поранен и есаулов лучших его побито», – писал Барятинский.
      Он сообщал, что не стал стоять под Симбирском из боязни «государево войско сгубить без всякия пользы, а вору без великого урона – лишь ко тщеславию».
      «Да войско в подмогу мне, господине князь воевода, когда изволишь, прислал бы в Тетюши. Там стану его поджидать», – заключил Барятинский...

Свет померк

      Наумов не отходил от Степана. Тот лежал неподвижный, как мертвый, в шатре при свете мерцающей свечки. Надвигалась ночь. Наумов не ждал ночного нападения воеводы. Он призвал к себе Чикмаза, сговорился с ним выставить караулы. Алеше Протакину указал держать вокруг стана разъезды. Велел собрать все остатки Конницы и пехоты, пересчитать боевой припас и оружие.
      Разин внезапно очнулся, когда Наумов беседовал с есаулами.
      – Кто бит, Наумыч? – спросил он.
      – Стоим, батька, держимся крепко, – ответил Наумов.
      – Вели-ка свечу вздуть, – сказал Степан.
      – Свеча ведь горит, Тимофеич, а больше на что! – возразил Наумов.
      – Не вижу свечи... Поднеси-ка ко мне поближе, – потребовал Разин.