Двойник

Сколько бы ни было у тебя денег, всегда есть те, у кого их на порядки больше. Какой бы особняк ты ни купил, рядом обязательно будет дворец. Запад быстро учит смирению. Но Катя не желала довольствоваться тем, что есть. Тогда-то Герман первый раз задумался о том, что слишком самонадеянно отделял он себя от своей семьи, а Катю от ее семьи. Им управляли унаследованные от матери гены, заставляющие видеть в деньгах не средство для украшения жизни, а надежную защиту от нищеты. И может быть — гены отца, высокий профессионализм которого давал ему независимость от любого начальства. Точно так же в Кате возродились задавленные обстоятельствами амбиции и несбывшиеся мечтания ее матери о принадлежности к московской элите, пресеченные несостоявшейся журналистской карьерой.

Машину Герман ей сразу купил другую: элегантную, стального цвета «БМВ» пятой серии. А после рождения Ленчика подарил двухдверный «Мерседес-500SL» цвета «светлый металлик». Со временем построил дом в фешенебельном Норд Йорке, по индивидуальному проекту, с бассейном. Но вступать в элитный «Торонто-клаб», на чем настаивала Катя, категорически отказался. Платить двадцать тысяч долларов вступительного взноса и столько же каждый год — за что? Чтобы постоянно чувствовать себя чужаком и выскочкой среди потомков первых канадских переселенцев? Они-то и виду не подадут, да мы-то знаем, что им не ровня. Катя злилась, но Герман твердо стоял на своем.

В такие минуты он и вспоминал о Светлане. Ну хоть бы раз Катя сказала ему спасибо. Однажды он мягко упрекнул ее в этом. Она искренне удивилась: «За что? Я не заставляла тебя на мне жениться. Ты сам этого захотел».

Тот двухнедельный круиз на «Шота Руставели» так и остался бы приятным воспоминанием, если бы не имел плохого продолжения. Однажды в кабинет Германа в Олсуфьевском переулке ворвался Тольц, возбужденный, с азартным молодым блеском в глазах, какой у него бывал всегда, когда его посещала увлекательная идея, приказал секретарше никого не впускать и ни с кем не соединять и сообщил:

— Есть дельце. Из тех, что украшают жизнь. Конфетка!

Дело оказалось финансовой авантюрой, которые так любил Тольц. Шел обмен старых советских денег на новые российские. Тольцу предложили сделку: ему привозят сто двадцать миллионов «деревянных», он меняет их на новые рубли, конвертирует в доллары и переводит в австрийский банк «Кредитанштальт». Плата за операцию — тридцать процентов. В пересчете на валюту — полтора миллиона долларов.

— Полтора «лимона»! — повторил Тольц. — Одним ударом! А? Есть за что бороться! Если все получится, возможно продолжение. Не вижу причин, по которым может не получиться. Неслабо?

Он не сомневался в реакции Германа и был озадачен, когда тот не проявил ответного энтузиазма.

— Кто предложил? — спросил Герман.

— Тимур Джумаев, туркмен из Ашхабада. Он был на «Шота Руставели». Я тебя с ним знакомил, но тебе было не до него, — с усмешкой напомнил Тольц. — Тимур очень серьезный человек. На меня он вышел, потому что мы имеем дело с наличкой, для нас эта операция не проблема.

— Зачем ему отдавать тридцать процентов? Он может обменять деньги нормальным порядком.

— Не может. Слишком большие суммы. Не хочет светиться. Это и в Москве опасно, а в Ашхабаде смерти подобно. Люди Туркмен-баши заберут все, а Тимура посадят. Или сразу прикончат. Там свои порядки.

— С Иваном говорили? Он совладелец компании.

— Звонил. Он в Берлине, со своим бывшим тестем занимается распродажей имущества Западной группы войск. Сказал: сами решайте. Ну, подписываемся?

Герман задумался. На первый взгляд, идея была хороша. Ничего противозаконного. Почти ничего. Провести через бухгалтерию даже такую сумму, как сто двадцать миллионов рублей, при объеме розничной торговли «Планеты» особого труда не составляло. А полтора миллиона долларов — не баран накашлял. Особенно сейчас, когда «Планета», как всякая быстро развивающаяся компания, испытывала острый недостаток оборотных средств. Но Герман никогда не склонен был бросаться на халяву, как голодный щуренок на блесну. Он знал, чем это кончается.

— Что тебя смущает? — удивился Тольц. — Верное дело!

— Это и смущает. Легких денег не бывает, Ян. За что не доплатишь, того не доносишь. И вы это знаете.

— Ты рассуждаешь, как старый крестьянин. Парадокс! Это ты должен прибежать ко мне с этой идеей, а я тебя от нее отговаривать. Герман, ты же молодой человек! Ты что, не понимаешь, какие времена на дворе? Сейчас нужно действовать, а не рассуждать! Те, кто рассуждает, потом будут волосы на голове рвать!

— Может быть. Но… Нет, Ян, почему-то не нравится мне эта идея.

— Да почему?! Почему!?

— Не знаю, — признался Герман. — Откуда у Тимура столько налички?

— Нам-то что?

— Как посмотреть. Туркмен. Ашхабад. Рядом граница с Афганом. Это наркота, Ян.

— Наркота? — с недоумением переспросил Тольц. — С чего ты взял?

— А что?

— Да что угодно! Это не наши дела!

— Наши, — возразил Герман. — С наркотой нельзя связываться. Ни под каким видом.

— Да почему ты уверен, что это обязательно наркотики?!

— Не уверен. Предполагаю. Но с меня и предположения хватит. Нет, Ян, я против. И вам не советую. Понятно, что торговля обувью дело скучное, — добавил Герман. — Но вы сами говорили, что наш бизнес тем хорош, что в нем можно спать спокойно.

— Да, говорил, — подтвердил Тольц. — Черт! А красивая вырисовывалась комбинация! Но если наркота… Тогда да. Тогда, конечно… Ладно, забыли.

Герман забыл. Тольц не забыл. Он все-таки ввязался в эту авантюру. При встрече Тимур убедил его, что ни о каких наркотиках не может быть речи, он торгует паленой водкой, отсюда и нал. Тольц поверил, потому что хотел поверить. Живущий в нем авантюрист не мог смириться с тем, что приходится отказываться от блестящей комбинации из-за смутных, ни на чем не основанных предположений, а старые деловые связи давали ему возможность провернуть сделку без участия «Планеты».

Деньги доставили военно-транспортным «Антеем» на аэродром в Чкаловском. Из-за обильного снегопада в Ашхабаде самолет задержался, пришел поздно вечером. Груз — два морских контейнера — перевезли в холодный ангар. В контейнерах были увесистые тюки мелких купюр в сетках, как упаковывают в типографиях бумажные обрезки для отправки на переработку. Нечего было и думать пересчитывать сто двадцать миллионов на месте, это заняло бы не один день. Тольц принял их по весу, на двух позаимствованных у военных бэтээрах перевез на заранее снятый склад на территории Варшавского техцентра и оставил под охраной трех вооруженных «калашниковыми» омоновцев из соседнего райотдела милиции.

Утром омоновцев обнаружили убитыми, стальная дверь склада была вырезана автогеном, деньги исчезли. На бетонном полу валялись гильзы от «ТТ». Никто ничего не слышал, из чего оперативники сделали вывод, что стреляли из пистолета с глушителем. Сам пистолет нашли в мусорном контейнере на выезде из грузового двора. На допросе Тольц показал, что из склада похищена партия электронных часов из Сингапура. В газеты происшествие не попало.

О том, что случилось, Герман узнал только через месяц от Тольца. На Яна страшно было смотреть. От былой моложавости не осталось и следа, он сразу постарел лет на двадцать. Обрюзгшее лицо с воспаленными веками, трясущиеся руки. Вместо ухоженной, с благородной серебряной проседью шкиперской бородки

— клок тусклых сивых волос.

— Только ради бога не говорите: а я вас предупреждал, — с кривой улыбкой попросил он. — И не сочувствуйте. Не нужно мне сочувствовать, Герман. Я получил то, что заслужил. Ребят жалко. Получается, что я их подставил. Молодые ребята, им бы жить и жить. Я, собственно, к вам по делу…

— Почему «вы»? — спросил Герман.

— Да? Машинально. Мне кажется, что я ни к кому теперь не могу обращаться на «ты».

— Ко мне можете.

— Спасибо. Дело вот какое. Долг, как вы понимаете, повесили на меня…

— Сколько?

— Четыре с половиной миллиона долларов. Два я отдал. Обнулил все счета, продал дом в Барвихе. Осталось два с половиной. Вынужден вынуть их из дела. Понимаю, Герман, это удар по компании, но у меня нет выхода. Включат счетчик. И тогда мне конец.

— Кто включит?

— Крыша Тимура. Круглов. Вы должны его помнить, он тоже был на теплоходе.

— Помню.

— Он дал срок.

— Какой?

— Две недели. Нужно успеть.

— Не паникуйте. Попробуем что-нибудь предпринять.

— Нет-нет! — запротестовал Тольц. — Не связывайтесь. Это страшный человек. Я не хочу, чтобы вы из-за меня рисковали. Я не стою вашей защиты.

— Возьмите себя в руки! — прикрикнул Герман. — Я защищаю не вас, а наш бизнес!

— Ну, как знаете, — безвольно согласился Тольц.

В тот же день Герман встретился с Деминым. Вся Петровка была поднята по тревоге. Убийство трех милиционеров по тем временам было делом неслыханным. Ввели в действие план «Перехват», активизировали всю агентуру. Когда Герман назвал фамилию Клеща, Демин насторожился.

— Что было на складе? Тольц показал: электронные часы. Есть сомнения. За это говно омоновцев не убивают.

— Там было сто двадцать миллионов рублей в мелких купюрах.

— За это убивают. Давай с самого начала, со всеми подробностями. Где могли познакомиться туркмен с Клещом?

— На теплоходе «Шота Руставели», во время круиза. Если не были раньше знакомы.

— С круиза и начни.

Когда Герман закончил рассказ, Демин кивнул:

— Посиди, наведу справки. Как, ты сказал, зовут туркмена?

— Тимур Джумаев.

Вернулся он минут через сорок.

— Ты угадал. Тимур — личность в Ашхабаде известная. Никакая не водка — наркота. Подбросил я им твою информацию о ста двадцати миллионах, которые он увел из-под носа Туркмен-баши. Этого ему не простят. Погасят Тимура. И думаю, ждать недолго.

— Посадят? — переспросил Герман.

— Я не сказал «посадят». Погасят. Там свой гадюшник, но это нас не касается. Так что с туркменом ясно. Теперь с Хватом. Я так думаю, что твоего Тольца развели. И с самого начала знали, что разведут. Прицел-то был на тебя. Но ты молоток, не клюнул.

— Ученый.

— Наверное, на теплоходе и договорились, — продолжал Демин. — А иначе откуда бы Хват узнал про бабки?

— Думаете — он?

— А кто? Кто?!

— Ну, позвонил Тимур, когда деньги исчезли, попросил выбить долг, — предположил Герман. — Обычная практика. И обычная ставка — половина долга.

— Да никуда они не исчезли! Хват их забрал, больше некому. А иначе не сходится. Кто знал, что бабки повезут из Чкаловского? Только Тольц и Тимур. Они что, трепались об этом на всех углах? Клещ не знал, куда их повезут? Да, не знал. Но проследить бэтээры с бабками — проще простого. Если знаешь, откуда они пойдут. И смотри, как быстро все провернули — в часы. Значит, готовились. Нутром чую — его рука!

— Не докажете, Василий Николаевич. Нутро нутром, но прокурор потребует доказательств, не мне вам рассказывать.

— Может, это и не докажем, — согласился Демин. — Мы его по-другому прихватим. На сколько баксов могло быть часов в тех тюках? Если считать, что в них были часы.

— Трудно сказать.

— Примерно?

— На миллион, не больше.

— Вот! — удовлетворенно кивнул Демин. — А с Тольца уже сняли два и еще два с половиной требуют. Статья девяносто пятая, часть третья, если помнишь. Вымогательство. От пяти до десяти лет с конфискацией имущества. Закроем в Бутырку, а там, смотришь, и про налет что-то всплывет. Эти два «лимона» Тольц отдал налом?

— Нет, конечно. Хват не дурак. Потребовал перевести на счет в Австрии.

— На свой?

Герман усмехнулся:

— И здесь не выходит. Я специально об этом спросил. На номерной.

— Сечешь фишку, — одобрил Демин. — Не забыл выучку. Но два с половиной миллиона Тольц будет переводить? Будет. Вот и доказательство. Напишет Тольц заяву на вымогательство? Не побоится?

— Нужно спросить. Может испугаться. Он же не хуже нас знает, как это бывает. Хват выкупит заяву — и что?

Демин сжал правую руку в кулак и ладонью левой рубанул по локтю:

— Вот он что выкупит! Понял? Выкупит! Вот ему, а не выкупит! Билеты на этот спектакль буду продавать я!

— Тогда поехали, — кивнул Герман.

Заявление Ян написал, хоть и с очень большой неохотой. Герман и Демин вернулись на Петровку и еще часа два обсуждали детали.

— А теперь звони Клещу, забивай стрелку, — подвел итог Демин.

— Как назваться?

— Как есть. Тольц твой компаньон. Встречаетесь один на один.

— А если откажется?

— Скажешь, что бабок не будет. Война никому не нужна, даже бандитам. Не откажется. Чтобы этот волчара отказался от двух с половиной «лимонов» «зеленых» — да ни в жизнь!

Стрелку забили на два часа дня на Таганке. Место и время назначил Клещ за час до встречи. Этого Демину хватило, чтобы расставить своих людей. Без пяти два Герман пересек площадь и остановился возле телефонных будок, торчавших вдоль глухой стены на углу Земляного вала и Большой Коммунистической. Это место Герман хорошо помнил. В день похорон Высоцкого он, тогда семнадцатилетний пацан, вместе с другими москвичами теснился на крышах этих будок, смотрел в сторону театра, откуда должны были вынести гроб с телом Высоцкого. Вся площадь была заполнена людьми. Толпились на балконах, торчали в окнах окрестных домов, висели на строительных лесах ближней церквушки, храма Святителя Николая Угодника на Болванке. Милиционеры, нагнанные на московскую Олимпиаду из провинции, сначала пытались согнать народ с телефонных будок, но на них так дружно рявкнули, что те оступились. А один, совсем зеленый, попросил: «Ребята, пособите, мне тоже охота поглядеть». В несколько рук втащили его наверх, ужались, придерживали, чтобы не свалился с будки. Был погожий июльский день. Было много цветов. И было светлое, трогательное до кома в горле, чувство душевного единения с тысячами незнакомых людей.

В два Клещ не появился. Прошло еще несколько минут. Дул пронизывающий ветер, срывался снег вперемешку с дождем. Кожаное пальто Германа и стоявший у его ног черный кейс покрылись леденистой пленкой.

Четырнадцать десять. Хвата не было. Ровно в четырнадцать пятнадцать у будок тормознуло такси, из него выгрузился Клещ в сбитой на затылок зеленой велюровой шляпе и в распахнутом желтом, верблюжьей шерсти реглане. Такси отъехало и припарковалось неподалеку. Сунув руки в карманы пальто и широко расставив ноги, Хват остановился перед Германом, исподлобья разглядывая его.

— Небось, думал — не объявлюсь? Рано радовался. Ты, значит, и есть Ермаков?

— Я и есть. Не узнал? А ведь мы встречались на «Шота Руставели».

— С чем явился?

— С баксами. — Герман ногой подсунул Хвату кейс. — Здесь пятьсот тысяч.

Хват отшатнулся, как если бы в кейсе была бомба.

— Эй! Ты за кого меня держишь, парень? Думаешь, возьму? Умным себя считаешь, а меня лохом?

— Наоборот, — возразил Герман. — Думаю, не возьмешь. И правильно сделаешь.

Хват настороженно огляделся. Не обнаружив ничего подозрительного, с угрозой предупредил:

— Только давай без фокусов. А то ведь я могу кое-что показать. Посмотри-ка вон туда, на театр, на крышу. Что видишь?

— Ничего.

— Сейчас увидишь, — пообещал Хват и помахал рукой. Из-за вентиляционных люков показались три черные фигуры. — Теперь видишь?

— Теперь вижу. Что у них в руках — СВД или что покруче?

— Угадал. Догадливый ты, Ермаков! «Винторезы» у них в руках. С оптикой. Впечатляет?

— Тебя погубит страсть к показухе, — неодобрительно заметил Герман. — Не дают покоя воспоминания о спортивных триумфах? И что они будут делать? Стрелять? По кому?

— По кому нужно.

Герман извлек из внутреннего кармана пальто милицейскую рацию, сказал в микрофон:

— Василий Николаевич, мы тут крышами меряемся. Вы поняли, какими крышами? Покажитесь. Прием.

— Понял тебя, — донесся сквозь треск помех голос Демина.(без отступа) — Смотри, — предложил Герман.

Из подворотни углового дома по Большой Коммунистической выдвинулся милицейский «рафик», из него высыпали шесть омоновцев в бронежилетах, встали возле машины в расслабленных позах, положив руки на приклады и стволы «калашниковых».

— А теперь погляди туда, — кивнул Герман в сторону Земляного вала.

Там тоже уже стоял милицейский «рафик» с омоновцами. Пока Клещ, поворачиваясь всем телом, рассматривал предъявленные ему доказательства серьезности намерений, Герман оглянулся на здание театра и с удовлетворением отметил, что к подъезду подкатили две черные «Волги», из них высадились люди в камуфляже и проскользнули в театр. Операция разворачивалась по плану, теперь нужно было потянуть время.

— Сигналь своим снайперам, — посоветовал Герман. — Посмотрим, как они умеют стрелять. По московскому ОМОНу, а?

— Артель «Напрасный труд», — злорадно ухмыльнулся Хват. — На меня ничего нет.

— Не скажи. В МУРе уверены, что три омоновца — твои дела.

И сто двадцать миллионов из склада забрал ты.

— В Папу Римского тоже стрелял я? Они уверены! Жопу пусть подотрут своей уверенностью! Я вообще не знаю, о чем ты толкуешь!

— Знаешь. Мой компаньон написал на тебя заявление. Что ты вымогаешь у него четыре с половиной миллиона долларов. Два уже получил. Я встретился с тобой, чтобы разрулить это дело. Принес пол «лимона». В счет тех, что ты требуешь с Тольца.

Хват еще дальше отодвинулся от кейса.

— Я к ним даже не прикоснусь!

— Это не важно. Главное — я их принес. А теперь скажу, что будет дальше. Тебя задерживают, предъявляют обвинение по девяносто пятой статье…

— Муйня!

— Ты не дослушал. Проводят обыск. И находят знаешь что? Грязный ствол. «Тэтэшник», из которого были убиты три омоновца. Не знаю, где находят. Может, в машине. Или на даче. Где захотят, там и найдут. Да, это не очень законно, — признал Герман. — Даже совсем незаконно. Но если нельзя, но очень хочется, то немножко можно. А кое-кому очень хочется тебя посадить.

— Я выйду из Бутырки через два часа!

— Ты никак не врубишься в ситуацию. Напрягись, ты же умный человек. Вон те ребята с «калашами» — они из райотдела на Варшавке. Это их друзей убили твои люди. И они это знают. Их сейчас не колышет законность. Их колышет справедливость. Не доедешь ты до Бутырки. Понял? Тебя пристрелят при попытке к бегству.

Об этом уговора с Деминым не было, но Хват не мог проверить, действительно ли омоновцы из райотдела на Варшавке. И предположение это было не из тех, от каких можно легко отмахнуться. В те времена даже самые крупные воры в законе старались воздерживаться от «мокрухи». За нее полагалась «вышка». А за мента пуля. До суда. Не всегда об этом знало начальство, но свои девять граммов свинца убийца милиционера получал всегда. И Хват об этом знал.

Он вновь обвел настороженным взглядом наготове «рафики». Потом посмотрел на крышу театра, как бы соразмеряя силы. Но на крыше никого не было. Из театра уже без всякой спешки появились омоновцы, швырнули на асфальт снайперов, достали дубинки и принялись деловито молотить ими по головам, добавляя ботинками куда попадет, без разбора. Со стороны они были похожи на крестьян, старательно отрабатывающих урок. Потом зашвырнули задержанных в подоспевший милицейский «уазик», расселись по «Волгам» и укатили.

— Ну, как? — поинтересовался Герман. — Понял, с кем ты связался?

— Чего ты добиваешься?

— Отстань от Тольца. Ты получил с него два «лимона». Скажи спасибо. Если бы я об этом узнал раньше, не получил бы и цента.

— А если нет?

Герман включил рацию:

— Василий Николаевич, приступайте.

— Понял тебя.

Омоновцы натянули на лица маски и занырнули в «рафики». Хват затравленно огляделся. Герман представлял, какие картины крутятся у него в голове. Задержание — это только на бумаге просто, строчка протокола. На деле — толчея, возбуждение, злобный азарт: «Лежать! Руки за голову!» Наручники, бешеные глаза в прорезях черных «ночек», грязный пол «рафика», тяжелые ботинки у лица. Много ботинок. Так много, что возможно все.

Машины включили проблесковые маячки и окутались дымом.

— Отбой! — закричал Хват. — Дай отбой!

— За базар отвечаешь?

— Отвечаю!

— Василий Николаевич, как слышите меня? Прием.

— Слышу тебя, Герман.

— Все отменяется.

— Уверен?

— Я уверен? — обернулся к Хвату Герман.

— Уверен, твою мать, уверен!

— Уверен, — повторил Герман. — Как поняли?

— Понял тебя, — буркнул Демин. — Конец связи.

«Рафики» с омоновцами сдали задом и скрылись из пределов видимости.

— Значит, мы обо всем договорились? — спросил Герман. — Одно твое появление возле Тольца, и его заявлению будет дан ход.

— Какие гарантии?

— Никаких. Тебе придется положиться на мое слово.

— Ну, смотри, Ермаков! — хмуро пригрозил Хват, подавая знак таксисту. — Слово сказано. Помни!

— Ты тоже, — ответил Герман.

Такси укатило. Герман обессиленно прислонился спиной к телефонной будке.

Получилось!

Вечером собрались в Олсуфьевском в офисе «Терры», бывшей конторе «Континента». Тольц сидел поникший, растерянный, никак не мог поверить, что все уже позади. Демин молча опрокидывал стопку за стопкой. Герман не отставал. Но хмель не брал, водка словно бы никак не могла восполнить энергию, затраченную на стрелке с Хватом. Через некоторое время Тольц поднялся:

— Извините, поеду домой. Что-то мне не по себе. Заприте за мной, — попросил он Германа.

У двери сказал:

— Спасибо, Герман, я ваш должник. Не знаю, будет ли у меня возможность отдать долг. Но если будет…

— Бросьте, Ян, — отмахнулся Герман. — Если на то пошло, вы должник Демина.

— Да, и Василия Николаевича. Мне хотелось бы его отблагодарить.

Как вы думаете, это удобно?

— Не знаю. Спрошу. Может обматерить.

— Но вы все же спросите, — с жалкой улыбкой попросил Тольц.

Когда Герман вернулся в кабинет, Демин дал волю своим чувствам:

— Упустили сучару! Когда он снова подставится? Жди! И все ты! Сопли распустил. Незаконно! Посадили бы к хренам собачьим — все больше стало бы порядка в России!

— Василий Николаевич, но ведь подбросить человеку грязный ствол…

— Бандюге!

— По-вашему, так можно навести порядок в России?

— За это я перед прокурором отвечу! А за то, что убийца гуляет на свободе — за это мне отвечать перед Богом! И тебе вместе со мной! Так и запомни!

— Ян просил передать, что считает себя вашим должником, — перевел Герман разговор на другую тему. — Он хотел бы отблагодарить вас.

Демин недоуменно поморщился:

— Это как?

— Вы сберегли ему два с половиной миллиона долларов.

— И он хочет мне от них отстегнуть?

— Не знаю. Почему бы и нет?

— Сколько? — живо заинтересовался Демин.

— Об этом разговора не было.

— А что же он сам не предложил?

— Постеснялся. Или побоялся.

— И правильно побоялся! Я бы его!.. Что творится, Герман? Куда мы катимся? Что, твою мать, творится в нашем возлюбленном отечестве?

— Вы знаете это лучше меня.

— Да, знаю. Знаю! Хотя предпочел бы не знать! Чего ты сидишь, как жених на свадьбе? Это не твоя свадьба. Наливай!

Герман послушно разверстал водку.

— Вот что я тебе скажу, — повертев стопку в руках, проговорил Демин. — Мне простится, если я нарушу закон для дела. Так, как я его понимаю. Но если я возьму за это бабки, хоть копейку, этого мне не простится никогда. И я сам себе не прощу. Будь здоров!

Через час они нестройно, но очень душевно пели:

О чем дева плачет?

О чем дева плачет?

О чем дева плачет,

О чем слезы льет?..

Хват сдержал слово: никаких наездов на Тольца больше не было. Но эта история не прошла для Яна бесследно. В нем будто пресеклась жила, сообщавшая ему энергию. Он погас, стал боязлив, сторонился людей, особенно незнакомых. А через некоторое время продал Герману часть своего пакета акций «Терры», переехал с семьей в Торонто, купил небольшой дом в русском квартале и по предложению Германа занялся организацией торговли психотропными препаратами концерна «Апотекс». По уик-эндам ходил в театры и концертные залы, которых в четырехмиллионном Торонто было втрое больше, чем в семимиллионной Москве, дома читал русскую классику. При встречах восторженно говорил:

— Какой Малер был вчера в «Рот Томпсон Холле!» «Песни об умерших детях». Потрясающая музыка, я полночи не мог заснуть. Вы давно слушали Малера?

— Давненько, — уклончиво отвечал Герман. Он вообще не знал, кто такой Малер, его музыкальные познания не простирались дальше расхожих оперных арий и Первого концерта Чайковского в исполнении Вана Клиберна, которым одно время всех задолбали.

— Напрасно, напрасно. Малера обязательно нужно слушать, — настоятельно рекомендовал Тольц.

Но в делах он был скрупулезно точен, никаких авантюрных идей не выдвигал, Германа это вполне устраивало.

Долгое время не имело никакого продолжения и знакомство с Кругловым. Они иногда сталкивались на экономических форумах и официальных приемах, куда Германа приглашали как представителя молодой российской бизнес-элиты. При встречах Хват издали кивал Герману и даже почему-то хитровато подмигивал. А на ежегодном благотворительном балу в Венской опере при первых звуках вальса Штрауса «Сказки венского леса» неожиданно пересек зал и церемонно попросил у Германа разрешения пригласить на вальс его даму. Катя вопросительно взглянула на мужа. Герман пожал плечами: как хочешь.

Они хорошо смотрелись, Герман даже ощутил легкую ревность: огромный Хват в черном фраке с белой бабочкой и белой астрой в петлице, двигавшийся с грацией сильного зверя, и миниатюрная в его руках Катя в бальном платье от кутюр. Танцевали красиво. Катя когда-то пыталась заниматься балетом, а где учился танцам Круглов, этого Герман не знал. Но где-то, видно, учился. Постепенно пары вокруг них расступились. При последних звуках музыки он преклонил колено и красиво поцеловал царственно протянутую ему руку Кати. В зале одобрительно зааплодировали.

— Кто это? — спросила раскрасневшаяся и слегка запыхавшаяся Катя, когда Хват подвел ее к Герману и молча поклонился, благодаря за доставленное удовольствие.

— Спортсмен, призер московской Олимпиады, — ответил Герман. — Известный московский бандит.

— Откуда ты его знаешь?

— Случайно познакомились.

Герман очень надеялся, что это знакомство так и сойдет на нет, заглохнет, как заглохли многие ростки из прошлого. Но не заглохло, вспухло ядовитым плодом дурмана.

Большой человек. Радетель за социальную справедливость. Кандидат в Государственную думу России. Такого взводом ОМОНа не напугаешь.

«Герман разумный человек…»

Ты еще не знаешь, пес, какой я разумный!

XI

Темно-красная «Вольво-940» Ивана Кузнецова стояла возле центрального входа в особняк Фонда социальной справедливости, а сам Кузнецов топтался в кабинете возле камина, разглядывая спортивные трофеи Хвата. Он давно уже расстался с черно-кожаным бандитским прикидом, носил светлые клубные пиджаки от Армани, итальянские «казаки» на высоком скошенном каблуке, как бы приподнимающие над землей его короткую увесистую фигуру. Лишь к галстукам не привык. Так и теперь воротник белой крахмальной рубашки был распахнут, а на мощной шее поблескивала золотая цепь. При появлении Германа он поставил на мраморную полку хрустальный кубок и полуобернулся, явно не зная, в каком тоне пойдет разговор и как ему в этом разговоре себя держать.

— Здорово, Иван, давно не виделись! — приветствовал его Герман.

Дружелюбно пожал неуверенную руку Кузнецова и предложил, положив серый кейс на столик, приставленный к массивному столу хозяина кабинета:

— Ну что? Как поется в опере «Евгений Онегин»: «Начнем, пожалуй»?

— Убери к черту! — прикрикнул Хват, показывая на кейс. — Знаю я эти штучки. На твой кейс только посмотришь, и весь московский ОМОН сразу начинает заводить машины!

— Хорошая шутка, — оценил Герман. — Но тебе ли с депутатской неприкосновенностью бояться ОМОНа?

— Я еще не депутат.

— Вопрос времени. Я же сказал, что буду голосовать за тебя. А здесь ничего нет. Несколько документов и все. Смотри сам! — Герман продемонстрировал содержимое кейса. Кивнул Ивану: — Присаживайся.

Герман и Кузнецов расположились визави за приставным столом, Круглов в своем начальственном кресле стал как бы арбитром. Судя по его виду, роль эта ему нравилась.

— Ну, приступай, — благодушно кивнул он Герману.

— Небольшая предыстория, — начал Герман. — Компанию «Терра» создали три акционера: я, Иван и небезызвестный тебе Ян Тольц. В равных долях. В управлении компанией Иван участия не принимал, его деловые интересы лежали в другой области…

— В какой? — перебил Хват.

— Вопрос не ко мне.

— Проворачивал кое-что с вояками в Западной группе войск, — неохотно объяснил Кузнецов.

— Потом ситуация изменилась, — продолжил Герман. — Министра обороны отправили в отставку, кое-кого посадили, прокуратура начала копать, куда подевалось имущество ЗГВ. Ивану удалось выпутаться, но стоило это, как я понимаю, очень недешево. Пришлось вернуться к торговле обувью. Дело скучное, доходы не бешеные, но стабильные. Иван стал вице-президентом «Терры». Но ему не понравилось, как я веду дела…

— Ты зажимал дивиденды.

— Я инвестировал прибыль в расширение бизнеса и считал, что правильно делаю. Я и сейчас так считаю. После того, как я отказался от одного крупного контракта, мы разругались…

— От какого контракта? — заинтересовался Хват.

— Ты умеешь хранить коммерческую тайну?

— Как швейцарский банк!

— Я тоже, — сказал Герман.

— Вот за что я тебя, Ермаков, не люблю, так это за твою хитрожопость! Не можешь по-простому? Я спросил: что за контракт? Так и бы сказал: мои дела, пошел на хер. И я бы все понял. А ты — коммерческая тайна!

— Контракт на поставку обуви армии, — вмешался Кузнецов. — На два миллиона пар.

— Какой армии?

— Российской, какой.

— Круто! Хотели обуть российскую армию? А чего ж не обули?