Двойник

От таможенника Герман и узнал, что неплановая проверка складов «Терры» была проведена по предписанию старшего следователя Генпрокуратуры Шамраева.

Шамраев. Фамилия ничего не говорила Герману. Но Василию Николаевич Демину, к которому Герман заехал в конце рабочего дня, она говорила о многом. Услышав ее, он помрачнел, походил по своему мрачному, узкому, как пенал, кабинету и неожиданно спросил:

— Что у тебя за дела с Хватом?

— Никаких дел, — ответил Герман. — Была небольшая проблема. Я ее решил.

— Это тебе кажется. Что Хвату нужно от тебя?

— Да ничего, — повторил Герман

— А если ничего, так и не спрашивай меня ни о чем! — сердито отрезал Демин.

— Василий Николаевич, да нечего мне скрывать! С чего вы взяли, что у меня дела с Хватом? — искренне удивился Герман.

— Потому что Шамраев — человек Хвата. Вот почему. Прикормленный. Оборотень, как сейчас говорят. Только не в милицейских погонах, а в мундире министерства юстиции. Старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре России. Дожили, твою мать! Уже важняки кормятся из рук бандитов!

— Уверены? — на всякий случай спросил Герман.

— Не задавай дурацких вопросов! Когда я говорю, я знаю что говорю! Помнишь дело безногого полковника-афганца? Кто тогда Хвата отмазал? Шамраев! Он был руководителем оперативно-следственной группы…

— Из которой вас убрали? — припомнил Герман.

— Он и убрал. С тех пор они и работают в связке. Был следователем Мосгорпрокуратуры. И вот — вырос. Попомни мои слова — еще и Генеральным прокурором станет. А почему нет? Если бандит — депутат Госдумы, почему его другану не стать генпрокурором?

— Хват еще не депутат, — возразил Герман.

— Сомневаешься, что выберут? А я почему-то не сомневаюсь. Иногда даже сам себе удивляюсь: все сомневаются, а я не сомневаюсь. Все радуются: вот боремся с оборотнями, а я не радуюсь. Как думаешь, почему?

— Не знаю.

— А я тебе скажу. Никогда не обращал внимания, какие тачки стоят у каждого райотдела милиции? Не «Запорожцы», даже не «Жигули». «Бумеры» стоят, «мерины»!

— Возле вашей конторы тоже стоят не «запоры», — заметил Герман.

— О том и речь! Мелькнула как-то заметка: капитан милиции в пьяном виде сбил на «гранд чероки» пешехода. Шуму-то, шуму! Капитан милиции — пьяный! Ах, ах! А нет бы спросить: откуда у капитана милиции «гранд чероки»? Я, генерал, езжу на служебной «Волге», а капитан ездит на джипе за пятьдесят тысяч баксов. Спросил кто-нибудь? Нет. А почему? Потому что все и так знают. Теперь понял, почему я не сомневаюсь, что Хватстанет депутатом Госдумы? Понял, почему честные менты спиваются на земле, а наверх вылезает разное говно?

— Но вы-то генералом стали, — напомнил Герман.

Демин только рукой махнул:

— Знал бы ты, как я стал генералом!..

— У вас есть что-нибудь на Хвата?

— Агентурных данных — вагон! Только реализовать их мне не дадут.

— Кто?

— Кто надо. Ты думаешь, Хват только Шамраеву платит? Таких шамраевых у него не один! Но я его все равно достану. Бог не фраер!

— Эту фразу вы повторяете уже много лет, — усмехнулся Герман.

— И буду повторять, — буркнул Демин.

— Сколько?

— Сколько нужно, столько и буду!.. Ты обедал?

— Перекусил на ходу.

— А я и перекусить не успел. Пошли, тут рядом неплохая пельменная…

— Василий Николаевич, какая пельменная? — возмутился Герман. — Видимся раз в год, неужели не можем посидеть по-человечески? Предлагаю «Поло клаб» в Столешниковом переулке, стейки там классные. «Риб ай стейк» с кровью — как вы на это?

— Заманчиво, — мечтательно вздохнул Демин. — Но…

— Есть итальянский ресторан «Ангеликос» на Петровке. Там дают салат из травы рукола с белыми грибами и осьминогами.

— С осьминогами? — недоверчиво переспросил Демин.

— Не любите осьминогов? Тогда аргентинское мясо в «Эль Гаучо» на Павелецкой. Или французская кухня в «Сан Мишеле» на Пушкинской, салат с утиной грудкой там очень хорош, — продолжал Герман. — Можно в китайский ресторан «Династия» в Парке Горького, там утка по-пекински с рисовыми блинами.

— Слушать тебя — одно удовольствие, так бы слушал и слушал, — все с тем же мечтательным выражением проговорил Демин. — Только это не для меня. Увидят — буду потом объясняться, с кем это я сидел в ресторане. Долго буду объясняться. За мной в десять глаз приглядывают.

— Кто?

— Ну и вопросы ты задаешь! Кому надо, те и приглядывают! Кому я жить мешаю!

— Тогда так, — предложил Герман. — Заскочим в универсам и ко мне. По-холостяцки, а?

— Это можно, — подумав, кивнул Демин. — Ты один?

— Один.

— А Катерина?

— Дома, в Канаде.

— Ох, негоже это, Герман. Молодая женщина, сидит дома одна, а ты мотаешься по свету, как неприкаянный.

— А что делать, Василий Николаевич? Бизнес.

— А я о чем? Все дела, дела. А жизнь-то проходит!..

Служебную «Волгу» Демин отпустил, на «мерседесе» Германа заехали отовариться в «Седьмой континент». Возле своего дома на Фрунзенской набережной Герман велел Николаю Ивановичу быть на связи, чтобы потом отвезти гостя домой. Обвешанные пакетами, поднялись на четвертый этаж. Путаясь в ключах, Герман отпер замки на стальной двери и посторонился, пропуская Демина вперед:

— Прошу!

Квартира встретила стерильной чистотой и той тишиной, которая всегда царит в надолго покинутом людьми доме. Раз в неделю из хозяйственного управления присылали уборщицу, она вытирала пыль и поливала цветы. Но сегодня эта безжизненная чистота как-то особенно болезненно царапнула сердце, и Герман обрадовался, что ему вовремя пришла мысль пригласить в гости Демина, потому что невозможно было представить, как бы он провел одинокую ночь в этой квартире, где все напоминало о Кате. Это она выбирала обои, мебель, цвет обивки.

— Неплохо ты устроился, — одобрительно заметил Демин, осматриваясь.

— Вы уже у меня были. Разве нет?

— На новоселье. А потом не пришлось. Здорово, просто здорово!

Восхищение Демина удивило Германа. По сравнению с его домом в Торонто московская квартира даже после перепланировки выглядела, как мухосранский краеведческий музей по сравнению с Лувром. Но для Демина, привыкшего к стандартным московским «распашонкам», она была в диковинку.

Квартиру Герман перестроил несколько лет назад, когда уже стало ясно, что в обозримом будущем в Москву они не вернутся. Дальняя, маленькая комната осталась спальней, а две другие, прихожую и кухню объединили в одно пространство. Получилось что-то вроде просторной гостиной с мягкими кожаными креслами и диванами, с торшерами, со стойкой домашнего бара, отделяющей от гостиной закуток кухни с японской вытяжкой, электроплитой, микроволновкой и кофеваркой. Вся квартира была втрое меньше одной только кухни в Торонто, и Герман вдруг представил Катю в их доме, величественном, как Лувр. В огромном пустом доме, с огромной пустой кроватью в спальне. И она, одна. Тоненькая. Тщательно одетая, тщательно причесанная, в туфельках на высоком каблуке. У нее все туфли были на высоком каблуке, даже домашние босоножки. Ей не нравилось, что она небольшого роста. Дурочка.

Одна. Дети спят наверху. А здесь, внизу, только одно живое существо — телефон. Она звонила по несколько раз, не разбирая, день в Москве или ночь, звонок мог раздаться и в два часа ночи и в пять утра. Герман не высыпался, злился. Но сейчас подумал, что все бы отдал, только бы ожил телефон и раздался ее голос: «Не смей бросать трубку! Опять у тебя полно девок?»

Герман невесело усмехнулся.

— Ты чего? — жестом спросил Демин.

— Да так… Вспомнил, как Катя звонила, когда я был в Москве. Требовала: «Кричи: проститутки, убирайтесь вон!» Везде ей мерещились проститутки.

— И ты кричал?

— А что мне оставалось? Кричал. Она требовала: громче! Кричал громче. Орал во все горло.

— Ну, дела! — усмехнулся Демин. — А они были?

— Кто?

— Проститутки.

— Да ну, что вы. Проституток не было никогда. Располагайтесь, Василий Николаевич. Снимайте пиджак и займемся делом.

Но едва приняли по стопарю «блэк лейбла», зазвонил квартирный телефон. На дисплее АОНа высветился московский номер. Герман раздраженно снял и тут же положил трубку. Через минуту в кармане пиджака запиликал мобильник. Герман нажал кнопку «выкл.» и держал, пока аппарат не отключился. И тут же, почти сразу, вновь зазвонил городской телефон.

— Ответьте, Василий Николаевич, — попросил Герман. — Меня нет и не будет. Ну их всех к черту.

— Демин, слушаю, — привычно бросил тот. — Его нет… Что?.. Секунду, даю. Из твоей приемной. Что-то важное.

Звонила Марина:

— Герман, у нас ЧП.

— В чем дело?

— Пожар в нашем магазине в Теплом Стане!..

Через полтора часа, уже в темноте, когда они наконец-то пробились через вечерние московские пробки к торговому центру в Теплом Стане, в котором «Терра» арендовала помещение магазина, огонь уже потушили. Расчеты трех пожарных машин сматывали рукава. Черные пустые витрины магазина исторгали слабеющие клубы пара. Едко воняло гарью, по тротуарам стекала вода, таяли хлопья пены. Мигали проблесковые маячки патрульных милицейских машин, придавая пожарищу зловещий и в то же время карнавальный, дискотечный вид. Остальная часть улицы и торговых рядов сияла огнями, переливалась рекламами, гремела попсой.

Перед лентой ограждения теснилась толпа любопытных. Рослый сержант, лениво помахивая дубинкой, прохаживался по мокрому асфальту.

— Куда?! Назад! — рявкнул он, когда Демин и Герман раздвинули кольцо любопытных и поднырнули под ограждение. Но тотчас же, хотя Демин был в штатском и никакого удостоверения не показал, вытянулся в струнку и доложил:

— Группа из МУРа прибыла, допрашивают свидетелей. Пройдите туда, — показал он на микроавтобус дежурного по городу, возле которого стояли какие-то штатские.

Здесь же, среди оперативников, топтался Борщевский.

— В страховую компанию позвонил, сейчас подъедут, — сообщил он Герману.

— Жертвы?

— Нет. Магазин был уже закрыт. Слегка обгорел сторож, увезли на «скорой». Не нравится мне все это, Герман.

— А кому нравится — мне?

Через разбитые витрины Герман заглянул в черный торговый зал, а затем, осторожно ступая по залитому водой полу, обходя искореженные огнем стеллажи, прошел на склад. Обуви здесь было на триста тысяч долларов, но до склада огонь не добрался, лишь прогорела дверь да обуглился ближний штабель коробок с обувью. Два милиционера, молодой и постарше, выставленные для охраны, подсвечивая себе фонарями, деловито рылись в коробках, перебирали и прикидывали на себя зимние меховые ботинки. Увидев Германа, силуэтом появившегося в дверях на фоне уличного освещения, насторожились, но своих занятий не прекратили, продолжали их как бы по инерции.

— Эй, мужик! — окликнул старший. — Чего тебе? Иди, тут не положено!

Не обращая на них внимания, Герман подобрал с полу обгорелый детский сапожок. Он был из новой партии обуви, сшитой по эскизам модельеров «Терры» на фабрике «Обукс» в Курске. Сапожки получились на редкость удачными: легкие, почти невесомые, из мягкой желтой телячьей кожи, с белой нежной цигейкой внутри, с литой прошитой подошвой, эластичной, прочной. Сносу нет им и в любой мороз, и в любую слякоть. И вполне по средствам семье среднего достатка. Герман держал сапожок в руках с таким чувством, будто держит мертвого, полуобгоревшего в пожаре ребенка.

— Дядя, оглох? — вступил молодой. — Вали отсюда! Не положено тут, не слышал?

Лучи двух фонарей сошлись на лице Германа. Он поморщился и поднял руку, защищая глаза от света.

— Да он пьяный, — сказал молодой. — Что-то не пойму. Или больной?

— Сейчас полечим, — пообещал старший.

— Герман! Ты где? — послышался сзади голос Демина. Луч его фонаря скользнул по лицам ментов, по ботинкам в руках, по груде обуви у их ног. — Так. Мародерствуем? Даю тридцать секунд. Увижу — посажу. Время пошло.

Оба стража порядка, бросив ботинки и толкаясь в дверях, исчезли в глубине склада.

— Это к вопросу о нашей службе, — заметил Демин. — Наша служба и опасна, и трудна. Твою мать. Много убытков?

— Не очень, страховка покроет.

— Ну и ладно. Пошли, нечего тут смотреть.

Он вывел Германа к «мерседесу», кивнул:

— Минутку. Пойду скажу, чтобы сменили охрану.

От толпы любопытных отделился какой-то парень в кожаной куртке. Негромко проговорил, глядя в сторону:

— Господин Ермаков, включите мобильник, вам сейчас позвонят.

— Кто? — спросил Герман, но парень уже исчез в толпе.

Герман активизировал «Нокию», и тотчас же прозвучал звонок.

— Здорово, Ермаков, — раздался в трубке благодушный голос Хвата. — Слышал, несчастье у тебя? Сочувствую. Но вроде не так чтобы очень, а? Ведь могло быть и хуже, как думаешь?

— Могло.

— Какая-то черная полоса у тебя. Сначала Новосибирск, потом таможня, а теперь вот и этот пожар. Но ты уже понял, что к чему, да?

— Понял.

— Догадливый ты, Ермаков, я всегда это говорил. Как насчет встретиться?

— Назначай время.

— Да завтра с утречка. Часиков в десять. А чего тянуть?

— Где?

— У меня в офисе. Нам же никаких снайперов не нужно, никакого ОМОНа, верно я говорю? Так до завтра?

— До завтра.

Вернулся Демин.

— Выставят охрану. Я предупредил: хоть один ботинок пропадет, шкуру спущу. А теперь скажу, что это было. Когда продавщицы ушли, швырнули из машины в витрину канистру с бензином и подожгли. Понимаешь, что это значит?

— Да, — кивнул Герман. — Предупреждение.

Он взял у водителя старую газету, аккуратно завернул в нее обугленный сапожок и спрятал в кейс.

— А это зачем? — хмуро поинтересовался Демин.

— На память.

VIII

На стоянке перед особняком Фонда социальной справедливости Герман заметил темно-красную «Вольво-940» Кузнецова, но самого Ивана в кабинете не было. Хват мрачной тушей лежал в кресле, барабанил по подлокотникам толстыми, как сардельки, пальцами. При появлении Германа кивнул:

— Присаживайся. Как, по-твоему, в чем смысл жизни?

— Твоей или моей? — уточнил Герман.

— Вообще.

— Вообще — не знаю.

— Я тебе скажу. Жизнь — она как марафонский забег. Выигрывает тот, кто приходит к финишу первым. А кто приходит первым? Кто умеет не жалеть ни себя, ни других.

Герман поправил:

— Выигрывает тот, кто приходит к финишу последним.

— Как так? — удивился Хват.

— Не понимаешь? У жизни финиш всегда один — смерть.

— Ну и шутки у тебя, Ермаков!

— Какие же это шутки? Ты считаешь себя бессмертным? Или веришь в реинкарнацию? Так я скажу, кем ты будешь в следующей жизни.

— Кем?

— Шакалом.

— Это почему? — помрачнел Хват.

Герман открыл кейс, развернул газету и выложил на стол обгорелый детский сапожок.

— Вот почему.

— Убери к черту, воняет!

Герман перенес сапожок на каминную полку и поставил рядом со спортивными кубками Хвата.

— В твоем жизненном марафоне это самый последний трофей.

— Я сказал: убери! — рявкнул Хват и потянулся к кнопке звонка.

— Тогда никакого разговора не будет.

— Никак я тебя не пойму, Ермаков. Вроде деловой человек, а не врубаешься в элементарные вещи. Ты что, не понял, зачем это было?

— Почему? Понял. Ты хочешь сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться. Делай. А сапожок пусть стоит. Он будет мне напоминать, почему я не могу отказаться.

— Спорить с тобой… Ладно. Сядь и слушай. В свое время ты отказался от контракта с вояками на поставку им обуви. Сейчас снова отказываешься…

— Откуда ты знаешь? — перебил Герман.

— Неважно. Знаю. Но что получается? И сам не гам, и другому не дам. Это дело? Нет, Ермаков, это не дело.

— Что значит, другому не дам?

— Они хотят иметь дело только с «Террой». Никого другого в упор не видят. Вот что это значит.

— Да ты никак хочешь обуть российскую армию? — удивился Герман. — А ты в обуви хоть что-нибудь понимаешь? Кожу от кожемита отличить сможешь?

— Я другое понимаю. Двадцать шесть «лимонов» — это двадцать шесть «лимонов». Ты не хочешь их взять. Я не откажусь.

— Вот, значит, какой выход нашел Иван Кузнецов! — догадался Герман. — Он рассказал тебе про контракт, а ты скостил ему миллион долга. Так? Что ж, это лучше, чем прятаться от тебя у африканского слона в жопе.

— Конечно, лучше, — согласился Хват. — И мне лучше. «Лимона» я с него все равно не стрясу, нет у него «лимона». А это — богатая идея.

— Он сказал тебе, какой вояки объявили откат?

— Сказал.

— И это тебя не смутило?

— Это тебе они объявили такой откат. Мне не объявят.

— Плохо ты знаешь полковника Семенчука! — засмеялся Герман.

— Лично не знаком. Но досье имею. С ним поговорят. Он нормальный мужик, поймет. Жена у него молодая, сын-школьник. Недавно дочка родилась. Дачу на Истре построил. Богатая дача. Участок в полтора гектара. Большой участок — это хорошо. Но дачу же охранять надо. А как, если полтора гектара участок? Откат, конечно, будет, хлеб у него никто не собирается отбивать. Но — в рамках. Так что с полковником мы договоримся.

— Тогда в чем проблема? Договаривайся и вперед. При чем тут я?

— Я же сказал, что они хотят иметь дело только с «Террой».

— И что?

— Ермаков, ты тупой? Или выпендриваешься? Не понимаешь?

— Понимаю. Но хочу, чтобы ты сказал прямо. Чтобы не было недомолвок.

— Ладно, скажу прямо. Вояки заключают контракт с «Террой». А потом ты вместе с предоплатой передаешь его субподрядчику, фирме «Марина».

— Такой фирмы нет.

— Юридически есть. А все остальное не твоя забота.

— Понял. Они поставляют говно, ты получаешь свои бабки, а потом за дело берется Генпрокуратура, и я сажусь в Лефортово. Вместе с полковником Семенчуком. Знаешь, ты лучше сожги еще пару моих магазинов. Это мне обойдется дешевле.

— Ты тоже не останешься в накладе. Отстегну.

— Сколько?

— Ну, процентов десять.

— А какие расценки в Генпрокуратуре? — полюбопытствовал Герман.

— Какие?

— Не знаю. Потому и спрашиваю.

— А мне-то откуда знать?

— И ты не знаешь? Так спроси у следователя Шамраева. Он-то наверняка знает.

Хват набычился.

— Ты вот что, говори да не заговаривайся. Получишь пятнадцать процентов от чистой прибыли. А от Генпрокуратуры отмажу. Все, кончен базар.

— Нужно подумать. Могу я подумать?

— Неделю. Хватит. Дело горящее. Через неделю говоришь «да». Забери свой сапог, вонять он мне тут будет!

— Через неделю, — пообещал Герман. — Когда приду и скажу «да».

Спускаясь по лестнице в сопровождении референта, он сунул руку под мышку, сделал вид, что почесался, и выключил плоский японский диктофон, проводок от которого тянулся через рубашку к прикрепленному под галстуком микрофону. В машине, когда отъехали от особняка, попросил Николая Ивановича остановиться, перемотал микрокассету на начало, потом подключил наушник и включил воспроизведение. Записалось все — до скрипа кресла, до звука шагов. Герман выключил диктофон и кивнул водителю:

— Поехали.

— Куда? — спросил Николай Иванович.

— На Шаболовкук, в РУБОП.

IX

У Демина шло оперативное совещание. В приемной-предбаннике хрипела рация, надрывались телефоны, дежурный капитан еле успевал отвечать на звонки. Входили и выходили озабоченные люди, все в штатском, но с той особенной, милицейской хмуростью на лицах, которая сразу заставила Германа вспомнить времена, когда и он был таким же, как эти крепкие серьезные мужики. И если бы по воле начальства попал не в ОБХСС, а в МУР под начало Василия Николаевича, сейчас и он, возможно, сидел бы на оперативках, ходил в таких же затрепанных костюмах и лишь на официальные мероприятия надевал мундир с погонами майора или подполковника. Даже, может быть, и полковника. А что? Стал же Демин генералом, хотя сам в это не верил.

Карьера Демина двигалась как-то странно, рывками. В МУРе дорос до заместителя начальника второго отдела, «убойного», как его называли, получил подполковника. Потом неожиданно был назначен начальником райотдела УВД в Марьиной Роще, одном из самых криминальных районов Москвы. Но что-то там не сложилось, через три месяца он вернулся в МУР, а еще спустя некоторое время перешел в Региональное управление по борьбе с организованной преступностью на должность старшего оперуполномоченного по особо важным делам.

Герман в это время разворачивал бизнес на Украине и в Сибири, встречались они редко, но одна встреча запомнилась. Демина только что назначили начальником одного из оперативных отделов РУБОП и присвоили звание полковника. Он приехал в офис «Планеты» и, смущаясь, спросил, не сможет ли Герман одолжить ему пятьдесят тысяч долларов. Предупредил:

— Отдам нескоро, не раньше чем через полгода.

— Когда будет, тогда и отдадите, нет проблем. — заверил Герман, обрадованный возможностью оказать услугу старшему другу. Он не спросил, для чего Демину такие деньги. Мало ли для чего. Может, квартиру хочет купить. Или сменить старую «шестерку» на новую иномарку. Но Демин как жил в малогабаритной трехкомнатной квартире с женой-учительницей и взрослой дочерью, так и продолжал жить. И ездил на «шестерке», пока она окончательно не развалилась.

Через полгода он вернул долг, но так и не сказал, для чего одалживался, а Герман не стал спрашивать. Узнав, что Демин получил лампасы, Герман искренне обрадовался за него. Все же успел Василий Николаевич стать генералом, на самом излете карьеры, в сорок девять лет. В пятьдесят бы уже не стал. В пятьдесят полковников отправляют в отставку.

Оперативка наконец-то закончилась. Герман вошел в прокуренный кабинет, но даже начать разговор не получалось: все время звонил телефон, входили сотрудники.

— Давай отложим до вечера, — предложил Демин. — Не дадут поговорить. Это важно?

— Да как сказать? — неопределенно отозвался Герман. — Для меня — да.

— Тема?

— Хват. Вы спрашивали, что ему от меня нужно.

— Понял. Пошли отсюда.

Демин предупредил дежурного, что отъедет на полчаса, они вышли на улицу, прошли в соседний двор и устроились в беседке на детской площадке, усыпанной яркими кленовыми листьями.

— Осень, скоро опять зима, — проговорил Демин, закуривая. — Ну, что у тебя?

Герман сунул ему микрофон и включил воспроизведение. Демин внимательно прослушал запись и вернул к началу. На середине остановил.

— Все-таки тупые они, эти спортсмены. Интересно, почему? В боксе понятно, по голове лупят. Но и в борьбе, видно, то же самое. Когда тебя шмякают на ковер, и голове достается. С полковником он поговорит. Он даже не представляет, какие бабки через таких полковников проходят.

— Что из этого следует?

— Да то. Большие бабки требуют защиты. У вояк это дело поставлено так, что мало не покажется. Никакому Клещу нечего там ловить.

Он дослушал запись до конца и вернул Герману диктофон.

— Похоже, попал ты в расклад.

— Попал, — согласился Герман. — У вас не исчезло желание посадить Хвата?

— За что? Пленка? Прослушка не санкционирована, ни в какой суд ее не представишь. Херня.

— Как только я заключу контракт и передам подряд Кузнецову, меня уберут. Ивана тоже, чуть позже. И концы в воду. Для вас открываются оперативные возможности.

— Херня, — повторил Демин. — К Хвату есть подход посерьезнее. Тимура Джумаева помнишь? Туркмена, который деньги менял?

— Еще бы не помнить.

— Так вот, был недавно проездом в Москве один опер из Ашхабада. Когда-то он у меня в МУРе стажировку проходил. Привез мне копии протоколов допросов Джумаева. Я был тогда на все сто прав. Хвата дела. И с бабками, и с тремя омоновцами, которых убили. Джумаев его сдал с потрохами. Да и мудрено было не сдать, допрашивать люди Туркмен-баши умеют.

— Джумаева посадили?

— Расстреляли. Но протоколы остались. И это не херня.

— Так за чем дело стало?

— А ты представляешь, сколько людей и каких нужно задействовать? Это тогда, в девяносто третьем, можно было реализовать данные по горячим следам. А нынче не то. Нынче никто и пальцем не шевельнет. Трех омоновцев убили. Ну и что?

— Что нужно, чтобы шевельнули пальцем?

— Бабки, Герман. Большие. Заказ на такого, как Хват, очень больших бабок стоит.

— Сколько?

— Штук пятьсот.

— Долларов?

— Не рублей же. Это — сейчас. А станет он депутатом Госдумы — там и «лимона» не хватит.

— Лучше бы вы мне этого не рассказывали! — вырвалось у Германа. — Что же это творится в нашем возлюбленном отечестве?

— То и творится. Помнишь, я одолжил у тебя пятьдесят тысяч?

— Помню.

— Я тебе скажу зачем. Когда меня назначили в Марьину Рощу, на третий день ко мне пришли. Объявили: тридцать штук. С каких херов? Меня назначил Лужков. Объяснили: ты подчиняешься не только Лужкову. Я их послал. Через три месяца меня сняли. Не прошел аттестацию в министерстве. В РУБОПе меня заранее предупредили: пятьдесят штук. За должность. Что делать? Я сыскарь, Герман. Ни к чему другому не способен. Сказал себе: да и мать вашу, жрите, только дайте работать. Вот так и живу. В системе. Через меня крутые бабки проходят. Снизу вверх. Но я тебе клянусь: копейки к моим рукам не прилипло!

— Значит, пятьсот тысяч? — повторил Герман.

— Не меньше. Но ты пойми меня правильно: это не мне.

— Знаете, Василий Николаевич, если бы вам — я бы дал. Но ваших министерских или каких там вшей кормить не буду. За такие бабки я бригаду киллеров найму. Или бизнес в России закрою. А Хват пусть на свободе гуляет. Это меньшее зло.

— Тошно, Герман. Так тошно иногда, глаза б мои ни на что не смотрели! А что делать? Надо жить, надо дело делать. Не получается по-другому — значит, так. У тебя есть выбор. У меня нет.

Демин вернулся в управление, а Герман еще долго сидел в беседке, хмуро курил, глядя, как ветерок гоняет по детской площадке сухие листья кленов. И жалко было Демина, и глухое раздражение подступало. Больше всего Германа почему-то злило стремление Демина остаться чистым в грязном деле. Себе он ничего не берет. Да лучше бы брал.

Выбора у него нет. У человека всегда есть выбор!

Герман достал мобильник и позвонил полковнику Семенчуку:

— Подъеду через двадцать минут. Закажи пропуск.

Полковник Семенчук так обрадовался появлению Германа, что сам выскочил встретить его на вахте.

— Ну наконец-то! Я уж не знал, что думать. Шеф на каждой планерке собак на меня спускает: где «Терра», почему дело стоит? А что я могу сказать? Ты исчез, на фирме ничего не говорят. В отъезде. Где в отъезде? Почему в отъезде?

В кабинете Семенчук сразу полез в тумбу письменного стола, но Герман остановил его:

— Побереги «Луи Трамп». Выпьем, когда сделаем дело.

— Да все, считай, сделано! — весело возразил полковник. — Контракт практически согласован, все визы есть, остались мелочи. Юристам на три дня работы.

— Для кого мелочи, для кого не мелочи.

— Есть проблемы? — насторожился Семенчук.

— Есть.

— У тебя?

— У нас обоих. Фирма «Марина» — говорит тебе что-нибудь это название?

— «Марина»? Да, выходили на меня от этой фирмы. Очень хотели получить контракт. Но я и говорить не стал. Вопрос практически решен. В пользу «Терры». Так я им и сказал. А что, серьезная фирма?

— Очень серьезная, — подтвердил Герман. — Но не в том смысле, в каком ты думаешь. Послушай эту запись. Тебе все станет ясно.

По мере того, как крутилась пленка, лицо Семенчука тяжелело, наливалось кровью.

— Теперь ты понял, почему я не выходил на связь? — спросил Герман, когда полковник выключил диктофон.

— С кем ты говорил?

— Сергей Анатольевич Круглов. Он же — Хват. Призер московской Олимпиады по классической борьбе. Президент Фонда социальной справедливости. Кандидат в депутаты Государственной думы России.

— Почему ты раньше не пришел?

— С чем? Этот разговор был сегодня.

Семенчук еще раз внимательно прослушал запись, надолго задумался и заключил:

— Не проблема. Выкинь из головы. Разрулим. Оставишь мне пленку на пару дней? Покажу ее кое-кому.

— Могу подарить. Мне она ни к чему.

— Лады. А насчет смысла жизни ты правильно сказал. Мудро сказал. Уважаю. Выигрывает тот, кто приходит к финишу позже. Позже, а не раньше. А тот, кто спешит, всегда проигрывает. А мы и не будем спешить. Куда нам торопиться, правильно? Вот за это давай и выпьем! — не без торжественности закончил Семенчук и полез за бутылкой.

IX

Все эти дни Герман допоздна засиживался в офисе, стараясь отдалить минуту, когда окажется один в пустой квартире. Включенный мобильник постоянно лежал на тумбочке у кровати. Во сне иногда казалось, что он звонит. Герман вскакивал, хватал трубку. Но телефон молчал. Катя не звонила.

Звонок раздался ночью, через три дня после разговора с полковником Семенчуком.

— Алло! — закричал Герман. — Катя, ты? Алло, алло!

— Какая к хренам Катя, я не Катя, — прозвучал в трубке голос Демина. — Оденься и спустись вниз. Я послал к тебе мою «Волгу». Садись и приезжай.

— Куда?

— Водитель знает.

Над Москвой занимался хмурый осенний рассвет. Низкие дождевые тучи затуманивали шпили высотки на Котельнической набережной. Покачивалась тяжелая, в маслянистых разводах, медленная вода Москвы-реки. Черная «Волга» Демина спустилась на Крутицкую набережную, и Герман вдруг понял, куда они едут.

Еще издали он увидел у ворот Фонда социальной справедливости мигалки патрульных машин. У него появилось странно-болезненное ощущение, что все это уже было: милицейское оцепление, пожарные машины, мелькание электрических фонарей, запах гари.

Площадка перед особняком была пуста, только у бокового входа стояли «ауди» Хвата и «лендровер» его охраны, а в стороне краснела какая-то «вольво». Особняк выглядел как всегда — с черными поблескивающими стеклами, с решетками на первом этаже. Лишь приглядевшись, Герман увидел черную зияющую дыру на втором этаже, на том месте, где были окна кабинета Хвата.