Хакер

— Ну так вот, все очень просто: для того чтобы узнать, эффективен метод или нет, достаточно провести несколько экспериментов — вылепить по черепам людей, чьи лица известны по фотографиям или портретам.

— И что, каждый раз получалось? — с сомнением в голосе спросил Лобстер.

— Конечно, — усмехнулась девушка. — Нами сразу же заинтересовались некоторые органы. Очень много было заказов. Сейчас сама методика намного упростилась — это раньше приходилось каждую мышцу, каждую клеточку лепить, чувствовать руками, а теперь все на компьютере.

Видит Бог, он ее ни о чем не спрашивал — она сама завела разговор!

— Понятно, эмвэдэшные компьютерщики разработали, — кивнул Лобстер. — А у вас, наверное, из-за отсутствия денег этой программки нет. Сапожник без сапог.

— Почему нет? Есть! — гордо сказала лаборантка. — Только не у всех доступ к программе. Мало ли кто воспользуется?

— У вас «локалка»?

— Что? — не поняла Ольга Геннадьевна.

— Компьютер в локальной сети или в общей?

— Зачем? Он сам по себе.

Понятно — девушка не в курсе. Что ж, и среди антропологов бывают «чайники».

— А сами-то вы можете человека слепить? — как бы между прочим поинтересовался Лобстер.

— Да что вы! Я тут просто бумажки печатаю, за фондами слежу.

«Ну-ну, следит она — дверь не запирает! А если бы я эту косточку шестого века стырить захотел?» — подумал Лобстер и спросил:

— А что вы сегодня вечером делаете, Ольга Геннадьевна?

Девушка посмотрела на него с любопытством.

Лобстер обрел нового друга — дядю Пашу. Почему-то всегда его тянуло к людям старше себя. С ровесниками было скучно. Тот же Гоша — седеющий киберпанк с крашеным хохолком. Сколько ему сейчас — тридцать пять, сорок, пятьдесят? Человек без возраста, играющий в детские игры. Однако, несмотря на детскость, вранье и дурачество, он мудрее, опытнее всех. Лобстер часто сравнивал его с легендарным дудочником, уводящим детей в неизвестность. Глупые родители! Однажды они лишатся своих чад навсегда, как в свое время лишилась сына Татьяна Борисовна. Лобстер редко скучал по матери, а чаще всего не помнил о ней вовсе… Впрочем, все знали, куда уводил Гоша своих подопечных — в виртуальную реальность: в мечты, в фантазии, в мир, полный грез, в котором нет орущих учителей, шпаны, стреляющей мелочь у крыльца школы, наглых ментов с дубинками, скуки, злобы и нужды… Ну а что вы хотели, милые мои? Создайте мир, в котором они будут свободны и счастливы, и тогда дудочник будет выводить свою завораживающую мелодию в гордом одиночестве.

Дядя Паша чем-то походил на киберпанка. То ли тем, что рассказывал истории из жизни, в которых трудно было отделить фантазию от реальности, то ли умением увлекать и завораживать. Только киберпанк не пил, а дядя Паша хлестал водяру чуть ли не каждый день. Деньги у него скоро кончились, и он начал стрелять у Лобстера «двадцатки», «тридцатки» и «полтиннички». Впрочем, Лобстера это пока не раздражало, и давал он деньги охотно.

Вот и сегодня дядя Паша спустился к Лобстеру, чтобы попросить на пиво. Лобстер маялся. Никотиныч пока не мог достать кредитных карт того банка, который они собирались «крякнуть», поэтому взлом снова встал; роман с антропологической лаборанткой развивался вяло, он водил ее по кафе и киношкам, она его — по выставкам и музеям, но каждый раз после культурного мероприятия Ольга Геннадьевна торопливо убегала, как испуганная тигром лань, и не давала никаких надежд на продолжение отношений. Лобстер уже стал подумывать, не девственница ли она…

В общем, жизнь замедлила свое движение, стала скучной и однообразной, чем-то напоминая сюжет фильма «День сурка», когда точно знаешь, что завтра будет таким же, как сегодня, что придет Никотиныч, приготовит завтрак, обед или ужин (выбери час). Они поедят и сядут за компьютер работать, будут ломать голову над взломом банка, программой налоговиков, игрушками (выбери объект). Потом Лобстер позвонит Ольге Геннадьевне, и она скажет заученную фразу: «Олег, я посмотрела журнал, где какие спектакли идут (выбери день)», на что он ответит, что театр для него слишком прост, сложен, скучен, наивен, условен (выбери уровень интеллектуальной активности), у него есть более интересное предложение: бар, кафе, дискотека, «Макдоналдс» (выбери кошелек). Ольга Геннадьевна скажет, что это ей неинтересно, приелось, да и Лобстера неудобно все время разорять, а не разорять она не может, потому что зарплата у нее — сами знаете — «00», «000», «0000» (выбери порядок), поэтому, если театр отпадает, можно прогуляться или сходить на художественную выставку: у нее подруга выставляется в библиотеке со своими картинами, народу ходит мало, нужно бы ее морально поддержать, приободрить. А Лобстер скажет, что они уже были на выставке один раз, два раза, три раза (выбери количество посещений), он наизусть помнит каждую картинку, на что «антропологическая» лаборантка ответит, что для понимания искусства нужны дни, годы, вечность (выбери период в зависимости от ощущения ритма жизни), и Лобстер после непродолжительных yговоров сдастся.

Обычно во взаимоотношениях с девушками он всегда был лидером, сам решая, чем сегодня заняться, куда пойти. Но тут столкнулся с диким упрямством — Ольга Геннадьевна ни за что не хотела ни в чем уступать. Лобстера это сначала раздражало, потом забавляло, теперь — приспособился, привык. Он вдруг почувствовал себя слабым перед этой хрупкой, некрасивой, веснушчатой лаборанткой, на которую, кажется, дунь — и улетит. Он вдруг понял, что не может привести ее в дом и швырнуть на постель, как швырнул бы любую рыжую Белку. Скорее она швырнет его на письменный стол в своей лаборатории, если, конечно, захочет… Он давно бросил бы эти бесплодные ухаживания, но…

Лобстер как раз собирался звонить лаборантке, чтобы попробовать сдвинуть застрявшее на их знакомстве время, когда пришел дядя Паша.

— Ну что, фраер ушастый, дурака валяешь? — кивнул сосед на экран монитора, по которому бегал красный шарик, подгоняемый щелкающими ножницами.

— Не дурака, а голову, — уточнил Лобстер. — Впрочем, уже не ломаю. Просто, когда впервые сел за компьютер, попалась именно она. Начал «гэймить», увлекся, прошел все уровни часов за двести. Неплохая игрушка для своего времени. Сейчас, конечно, безнадежно устарела.

— Убил двести часов на эту хрень? — удивился дядя Паша. — Шутишь!

— Нисколько! — помотал головой Лобстер. — Ты сам попробуй.

Дядя Паша сел на стул, Лобстер показал ему, какими клавишами управлять игрушкой, прошел для примера первый уровень. Сосед застучал по клавишам, а Лобстер взял телефонную трубку и направился на кухню уговаривать Ольгу Геннадьевну устроить сегодня маленькое застолье у него дома.

Лаборантка после десяти минут уговоров согласилась. Видно, самой этого хотелось… Договорились, что он ее встретит после работы в шесть, по дороге они зайдут в магазин, купят продуктов, вина. Заспорили, кто будет готовить. Он хотел сам, но Ольга рассмеялась в трубку, сказала, что у него на лбу написано, какой он повар. Лобстер обиделся, но тут же оттаял, он не мог на нее долго злиться, даже несмотря на то, что она постоянно его «ломала».

Когда он вернулся в комнату, дядя Паша рассматривал компакт-диски на полке. Красный шарик сам бегал по зеленому полю, показывая свое мастерство, вернее, мастерство программистов, создавших несколько демо-уровней.

— Не интересно, что ли? — удивился Лобстер, кивнув на монитор.

— Я же говорю — хрень! — скривился дядя Паша. — А это что такое? — В руках он держал коробку с болванками компакт-дисков.

— Это пустышки. Просто у меня пишущий сидюк в машине стоит. Я, вместо того чтобы бабки на дорогую «компашку» тратить, перепишу себе любой софт на классный носитель — и все дела!

— Софт? — не понял дядя Паша. — Это что еще за слово?

Лобстер рассмеялся — стопроцентный «чайник», таких он, пожалуй, еще не встречал.

— Все программки называются софтами, а компьютеры — «железом», — пояснил он.

— И хороший у тебя компьютер? — дежурно поинтересовался сосед.

— «Пентиум», — сказал Лобстер. — Неплохой вообще-то. Скорость работы зависит от тактовой частоты.

Дядя Паша поставил коробку на полку, стал рассматривать корешки хозяйских книг.

Лобстер все понял. Не в первый раз он сталкивался с полным равнодушием к тому, что было для него очень важным и дорогим, что захватывало его целиком. Может быть, он, конечно, фанат, одержимый? Разговаривает на непонятном людям, как говорит Никотиныч, «птичьем» языке. Но как может быть неинтересен виртуальный мир, которым ты можешь управлять по своему усмотрению, словно бог?

— Много денег надо? — спросил Лобстер.

— На пару пива, больше не давай, — сказал дядя Паша. — Я уже столько назанимал — неудобно. Ты только не думай, я с пенсии верну. Я не такой — не халявщик.

— Я и не думаю. Что, опять вчера с мужиками во дворе гуливанили?

— Есть маленько, — вздохнул дядя Паша. — У них-то еще меньше моего пенсии. Я, считай, богач.

«Какое уж тут богатство, если каждый день бухать!» — подумал Лобстер. После того дня, как они познакомились, он больше не пил. Да и не хотелось вовсе.

— А жрать-то у тебя есть чего-нибудь? — Лобстер полез по карманам джинсов.

— Есть маленько, — повторил дядя Паша. — А это кто? — показал он пальцем на череп.

— Это — бедный Йорик, — пошутил Лобстер.

«Взяли, выкинули здорового мужика на пенсию, чтоб окончательно спился!» — подумал он. Обычно социальные вопросы его мало интересовали, и газет он не читал, и телевизор не смотрел. Но иногда вдруг пропирало, будто вдруг чувствовал себя лохматым студентом из «Народной воли»: хотелось сделать бомбу и бросить ее в окно чиновничьего кабинета. Пожалуй, если б в его жизни не было компьютера, он стал бы не ученым-физиком, а бунтарем: ходил на демонстрации, митинги, брызгая слюной, выкрикивал пламенные речи на площадях в микрофон…

Денег в карманах не оказалось. Лобстер на мгновение задумался — неужели кончились? Потом вспомнил — вчера Никотиныч разменял стодолларовую купюру, чтобы купить продуктов, сдачу куда-то положил, но только Лобстер не помнил куда.

Он стал рыскать по комнате в поисках денег: пошарил на полках в шкафу, заглянул за шторы, даже приподнял мониторы, надеясь, что деньги под ними.

— Сейчас-сейчас, дядя Паша, ты посиди пока!

Сосед терпеливо ждал, поглядывая на Лобстера, крутил в руках коробки с компакт-дисками.

Лобстер обыскал всю комнату, переместился на кухню. Дядя Паша последовал за ним.

Котенок Триллер сидел на подоконнике и сыто жмурился. На полу валялась недоеденная рыбья голова.

— Я тебя когда-нибудь убью, скотина! — пригрозил Лобстер. Он отправился в ванную за тряпкой.

— Смотри, прижился он у вас, — заметил дядя Паша. — А у меня носился каждую ночь, как недорезанный, спать не давал.

— Прижился! — недовольно проворчал Лобстер. Он подцепил рыбью голову на совок, выбросил в мусорное ведро, стал затирать тряпкой пол. — Кусается, царапается, орет, по шторам скачет, одну уже порвал. У меня вон все ноги в царапинах, раздеться стыдно. С ним меня Марина Леонидовна точно выкинет!

— Не выкинет, не ссы, поговорю я с ней! — кивнул головой дядя Паша. — Так вот ж они, деньги! — он кивнул на холодильник. Действительно, на крышке холодильника лежали доллары — пятьдесят и двадцатка. Лобстер протянул дяде Паше двадцатидолларовую купюру.

— С пенсии вернешь.

— Не, Олег, я таких бабок взять не могу! — помотал головой дядя Паша.

— Почему? — удивился Лобстер.

— Не догоняешь, что ли? На пивко я у тебя всего три десятки возьму и отдам потом легко, а если двадцать «зеленых» — это ж без малого шестьсот! Думаешь, я двумя бутылками успокоюсь, если у меня в кармане бабок полно? Русской натуры не знаешь? Мне еще захочется. Пока все до последнего фантика не спущу, не уймусь. Поэтому ты мне лучше рублей поищи.

— Ну, нету у меня рублей — кончились! — похлопал себя по карманам Лобстер, его начинала раздражать назойливость дяди Паши.

— Хорошо, пойдем — разменяешь и дашь мне на пивко, — невозмутимо сказал сосед.

Лобстер заглянул в холодильник, взял пакет с ананасовым соком, потряс в руке. Сока было на донышке. Кроме сока надо еще сладенького купить, чтобы мозги лучше соображали: халвы, шоколада, конфет.

— Ладно, пойдем, — со вздохом согласился Лобстер.

Он зашел в обменный пункт, сунул в металлический лоток двадцать долларов. Дядя Паша нетерпеливо мялся на улице за дверью. Лобстер за ним наблюдал.

Глядите-ка, в последнее время он стал прислушиваться к мнению других, поступать согласно их воле! Лаборантка, сосед. Скажи ему еще полгода назад, что он по прихоти какого-то пьяницы пойдет менять доллары, чтобы одолжить ему тридцать рублей, он бы рассмеялся и покрутил пальцем у виска — никогда! А теперь вот… Лобстер пересчитал деньги и вышел на улицу.

— Держи! — сунул дяде Паше в руку пятьдесят рублей.

— Спасибо, Олежек! — Сосед посмотрел на него подобострастно. — Что бы я без тебя делал?

— Кого-нибудь другого затопил, — пошутил Лобстер.

Они двинулись по тротуару вдоль бесконечного ряда припаркованных машин к ближайшему магазину.

Дядя Паша начал что-то рассказывать и вдруг с силой толкнул Лобстера, навалился на него, уложил па асфальт, под бок к припаркованной «пятерке» красного цвета. Лобстер услышал, как сбоку тихонько тренькнуло стекло, но пока еще не понял, что случилось.

— Блин, что за дела! — закричал Лобстер, пытаясь скинуть с себя соседа. Дядя Паша оказался тяжелым, кроме того, от него сильно несло застарелым перегаром, вызывающим тошноту. Сосед закрыл широкой ладонью его рот, прошептал:

— Не ори, мудак! Привстал и на четвереньках пополз к подворотне! Понял? — прошептал дядя Паша на ухо.

Лобстер кивнул в ответ и испуганно оглянулся. В витрине закрытой на ремонт чебуречной была оплавленная дырка с разошедшейся в разные стороны паутиной трещин.

— Пошли!

Они привстали и, низко согнувшись, под прикрытием машин побежали к ближайшему двору. Может, со стороны это и выглядело смешно — два здоровых мужика несутся по улице на полусогнутых, но им сейчас было вовсе не до смеха.

— Сюда! — Дядя Паша увлек Лобстера во двор. Они бегом пересекли детскую площадку, ломанулись напрямик через кусты в соседний двор.

Наконец дядя Паша перешел с бега на шаг, отдышался.

— Это что… это меня хотели?.. — От страха голос Лобстера срывался и дрожал.

— Почем я знаю? — пробурчал дядя Паша, оглядываясь по сторонам. — Может, и меня! Решили, что слишком много знаю и… Вот ведь сучий потрох, дилетант гребаный! Блеснул мне в глаз прицелом. Что значит — инстинкт! Еще бы секунда — и… «кирдык»! — Он нервно рассмеялся. — Сейчас огородами — домой! — Сосед опять прибавил шагу, и Лобстер припустил за ним, испытывая противную дрожь во всем теле. Он был не в силах ее унять.

Около дома дядя Паша все-таки купил в киоске три бутылки пива. Одну высосал, пока шли через двор к подъезду, еще одну отдал Лобстеру, третью взял за горлышко, как гранату.

— Значит так, Олег. Я иду первым, если что — беги, ори, зови на помощь! Бежать нужно зигзагами, как заяц! А потом на досуге нам вместе подумать надо, кого ты обидеть мог, кого я. Ну, если только по мою душу, я их всех, лидеров, сделаю! Кровавой слюной харкать будут! — сказал дядя Паша и решительно взялся за ручку подъездной двери…

Лобстер, постоянно оглядываясь, открыл замок, заскочил в квартиру, хлопнул дверью, припал к мутному глазку. Лестничная площадка в глазке изменила очертания, двери и стены выгнулись, искривились, словно резиновый пузырь, наполненный водой. Они больше не таили в себе опасности. Лобстер бросился к телефону.

— Никотиныч, в меня стреляли! Мы уезжаем! Немедленно, сейчас же!

В квартире было тихо. Дневной свет струился через полузадернутые шторы, которые из-за гуляющих по квартире сквозняков с легким шуршанием скользили по полу, то плотно прижимаясь к батареям, то вздуваясь, словно наполненные ветром паруса; яркие солнечные пятна бегали по паласу, креслам, по разноцветным щитам и копьям, украшавшим большой африканский ковер на стене.

В коридоре стоял полумрак. Только небольшой квадрат гладкого паркета перед дверью ванной был освещен тусклым электрическим светом. Из туалета доносилось журчание воды. Дверь в ванную комнату была нараспашку. Изящный шпингалет висел на одном шурупе, остальные были выдраны «с мясом». Из большой импортной ванны с гидромассажем торчало огромное копье с рукоятью, украшенной замысловатой резьбой, оно слегка приподнималось и опускалось, покачиваясь, словно было воткнуто в спину вздыхающего кита. На самом деле оно торчало из груди человека, который был подтоплен тяжестью копья и словно парил в воде около дна ванны, раскинув руки. Струйки воды, вырывающиеся из массажных отверстий в боках ванны, покачивали тело. Вода была окрашена в бурый цвет, будто в ней долго варили свеклу. Глаза человека были открыты, они давно остекленели, подернулись белесой пленкой и сквозь толщу воды безжизненно смотрели в потолок. На его седой голове красовался панковский «ирокез», чем-то похожий на коровий рог, он неторопливо и плавно покачивался в воде, словно рыбий хвост. Гоша лежал в ванне второй день.

ALT

Небольшой поселок, раскинувшийся на холмах вдоль небольшой речушки, был погружен в осенний утренний туман. Кое-где в окнах уже горел свет, из печных труб поднимался к небу жидкий дым. Те дома, которые были ближе к реке, в низине, полностью утонули в пелене тумана. Казалось, что дым поднимается прямо из земли, словно по берегам лениво курятся десятки маленьких вулканов.

Третьи петухи свое откричали, и было тихо. Разве что изредка скрипнет колодезный ворот, спросонья тявкнет собака или негромко хлопнет калитка. Но вот из-за холма послышалось тарахтение. Неуклюжий «пазик» перевалил через вершину, высветил фарами кусок дороги и медленно покатил вниз, к поселку.

Он остановился на небольшой поселковой площади. По периметру площади стояли слегка скособочившиеся деревянные магазинчики, посредине — невзрачный серый памятник погибшим в боях с фашизмом. Двери автобуса с лязгом отворились, и из автобуса вышли двое — Лобстер и Никотиныч. У Никотиныча на плече болталась большая дорожная сумка, у Лобстера — его любимый рюкзак. В руке Лобстер держал небольшой пластиковый короб. Из короба доносилось жалобное мяуканье. Автобус фыркнул, обдал их сизым дымом и укатил в начавший рассеиваться под розовыми лучами зари туман.

— Да заткнись ты, Триллер! — раздраженно сказал Лобстер.

— Вот она, альма матер, мать твою! — вздохнул Никотиныч, оглядывая площадь. — Ничего за двадцать лет не изменилось. — Помолчал немного, сплюнул. — И дерьмом все так же пахнет.

— А телефонная линия здесь есть? — поинтересовался Лобстер — его потряхивало от утреннего холода и недосыпа.

— Ну а как же! Должна быть, — неуверенно сказал Никотиныч.

— Смотри! А то сегодня же отсюда свалим! Веди, Сусанин.

— Покажу тебе сейчас местный парадиз, — подмигнул приятелю Никотиныч и повел Лобстера вниз, к реке.

Туман уже почти рассеялся. Река неторопливо несла свои воды. Противоположный берег зарос тростником и камышами, а тот, на который они вышли, был чист — только кое-где из воды торчали верхушки водяных растений. Узкие деревянные мостки уходили в реку на одну треть ее ширины. Речной поток неторопливо огибали покрывшиеся тиной деревянные столбы.

— Ну что, будешь? — спросил Никотиныч, кивнув на реку.

— Купаться? Ты что, глюкнулся? — возмутился Лобстер. — Холодина какая — пар изо рта идет!

— Как хочешь, — пожал плечами Никотиныч и стал расстегивать брюки. — Подержи, чтоб не отсырело.

Лобстер принял его одежду, перекинул через руку. Никотиныч, оставшись в длинных трусах, заухал как филин, стал звонко хлопать себя по животу и ляжкам, приседать и размахивать руками, потом сорвался с места, понесся к мосткам. Деревянные отсыревшие доски громко запели под его ногами. Он нырнул, разорвав тишину речной глади громким всплеском.

Лобстер присел на корточки и стал рассеянно наблюдать за рекой — хотелось спать. Никотиныч вынырнул, отфыркиваясь, поплыл к противоположному берегу.

Лобстер вдруг представил себе, что будет здесь через каких-нибудь полтора-два месяца, когда мороз накрепко скует реку, оденет ее в ледяной панцирь. Сначала и без того неторопливое течение замедлится, вода станет тягучей, масляной, как глицерин, но еще будет сопротивляться холоду, упрямо пробивая себе дорогу в неглубоком русле, но потом сдастся, встанет и начнет снизу нежно облизывать пока еще тонкий лед, потихоньку наращивая его. Изо льда около берега будут торчать верхушки водяных растений, которые побуреют, промерзнут и станут хрупкими, как елочные игрушки. А поселковые протопчут через реку десятки узких тропинок и будут шастать через реку взад-вперед — в магазины, в гости, в школу.

Удирали они из Москвы поспешно, как зайцы. Через пять минут после звонка Никотинычу Лобстер уже выскочил из дома. На улице огляделся по сторонам и бросился к автобусной остановке — машину ловить не решился. В каждом человеке, будь то мужчина, женщина или десятилетний лохматый шкет, видел он теперь потенциального убийцу. Оборачивался на каждый шорох, следил за руками людей. Когда кто-нибудь из окружающих лез в карман или за пазуху, Лобстер замирал, готовясь броситься за угол, в кусты: он был почти уверен, что человек сейчас вынет пистолет с глушителем. Нервы были натянуты как струны.

С Никотинычем они договорились встретиться на Ярославском вокзале, под табло. Лобстер сунул в рюкзак свой ноутбук, провода, разъемы, покидал компакт-диски с программами, родного Йорика. До того спешил, что забыл взять коробку с обыкновенными дискетами. Потом выяснилось, что Никотиныч тоже не взял дискет. Истеричный звонок Лобстера полностью выбил его из колеи. Уже в поезде он пытался было начать разговор о предполагаемых врагах, которые могли бы мстить, предлагал сделать звонок в Управление по борьбе с оргпреступностью, анонимно навести на след, но Лобстер заявил, что даже думать об этом не хочет. Ему нужно время, чтобы хоть немного успокоиться и все взвесить. Ночью, когда в Угличе ждали автобус, он вдруг подумал, что дядя Паша мог быть прав, покушались на него, а не на Лобстера, за какие-нибудь его «славные» чеченские дела. Мстили? Эта мысль хоть немного привела его в чувство — до этого момента он не мог ни спать, ни есть.

Никотиныч выбрался на берег, стал бегать вокруг Лобстера, высоко вскидывая ноги.

— Ать-два, ать-два! Водичка — мед, а вылезешь!.. — хохотнул он, обрызгав приятеля.

— Морж нашелся! Давай уже пойдем, глаза слипаются, — недовольно проворчал Лобстер.

— Окунулся, и не слипались бы, — весело отозвался Никотиныч. Назначая встречу под табло на Ярославском, он и словом не обмолвился, куда они едут — боялся прослушивания. Сам для себя тут же решил, что убегут они именно сюда, под Калягин, — кто будет искать их в этой глухомани?

Никотиныч снял трусы, тщательно отжал их, сунул в полиэтиленовый пакет, вытерся полотенцем, надел другие.

— Знаешь, как речка называется? — спросил он вдруг Лобстера.

— Как?

— Жабня.

— Жабня? — Лобстер рассмеялся. — Ты и есть самая главная жаба на этой реке.

— Главная, не главная, однако сколько мы тут с пацанами рыбы перетаскали… Ты рыбачить любишь?

— Терпеть не могу, — честно признался Лобстер.

— Все с тобой понятно — московская мимоза. ^ Ладно, через пять минут будешь спать сном младенца, — пообещал Никотиныч.

Он оделся, обулся и выкинул вперед руку, указывая направление.

— Нам туда.

Они взбирались на холм по тропинке между домами. Триллер в коробе не переставая мяукал, чем вызвал ажиотаж среди собачьего населения. Первым в одном из дворов зашелся истошным лаем седой пес, видимо выживший к старости из ума, потом к нему присоединился соседский волкодав, затем загремела тяжелой цепью овчарка во дворе напротив, заставив гостей ускорить шаг, — в общем, через минуту от деревенской тишины не осталось и следа.

— Ты, Триллер, просто международный террорист какой-то, — насмешливо сказал Лобстер. — Всех на уши поставил!

Котенок испуганно смотрел на хозяина через щели короба, вжимался в пластиковую стенку и недоумевал, из-за чего весь сыр-бор?

Никотиныч зашел во двор, поднялся на крыльцо, коротко стукнул костяшками в дверь. Никто не отозвался. Второй раз Никотиныч стучать не стал, открыл дверь и, кивнув Лобстеру — давай за мной, — вошел в сени.

Небольшая горница, разделенная надвое фанерной перегородкой, оклеенной цветастыми обоями, была погружена в полумрак. Воздух в избе был спертый, словно ее не проветривали несколько лет: несло кислятиной и тухлыми яйцами.

Никотиныч приложил руки к печи, Лобстер последовал его примеру. От печной стены шло приятное сухое тепло.

— И кто это по избе шлындрает? — раздался из-за печи скрипучий старческий голос.

— Теть Варя, это я, Сергей, — торопливо отозвался Никотиныч.

— Какой такой Сергей? — Певуче заскрипела пружинами кровать, послышались шаркающие шаги, сопровождаемые постукиванием палки о пол. Из-за перегородки показалась старуха в каком-то ветхом, не поддающемся описанию платье. Она подслеповато щурилась, силясь разглядеть непрошеных гостей. — Какой Сергей? — повторила она.

— Ирины Ермолаевой сын, — уточнил Никотиныч.

— Иркин? Серега? — В голосе старухи слышались нотки сомнения. — Иди-ка сюда! — Нашарила в полумраке его руку, потащила за собой к окну. Уставилась, силясь узнать в сорокалетнем мужике пацана. — А не похож, — покачала головой тетя Варя. — До чего ж громоздкий стал! Поперек себя шире!

— Да я это, тетя Варя, я, — рассмеялся Никотиныч. — Я тут вам подарочков привез. — Никотиныч расстегнул молнию на сумке, стал выкладывать на стол какие-то свертки.

— А кто это с тобой? — все еще недоверчиво вглядываясь в Никотиныча, спросила старуха.

— Это друг мой, Лобс… Олег, в общем. Вот, решил ему пенаты предков показать. Отдохнуть хотим немного. Телефон на почте работает, нет?

— Телефон? — переспросила старуха. — Я уж третий год со двора никуда не хожу! Почитай, девятый десяток меряю. У Светки спросить надо. Мать-то жива?

— Жива, теть Варя, жива. Привет вам передавала. Как там ее дом, стоит?

— Ага, вот в ермолаевском и будете жить, — кивнула старуха. Она откинула скатерть, выдвинула ящик стола, стала шарить рукой. Протянула Никотинычу ключи на шнурке. — Ране я и сама Иркин дом держала, а теперича соседку прошу. Мать-то когда последний раз была?

— Не знаю, — пожал плечами Никотиныч. — У нее уже лет десять под Москвой дача есть.

— О-о, зато я знаю, — протяжно произнесла старуха. — Третий год уж носу не кажет! Избу-то держать надо: и топить, и править. Одних дров сколько уйдет? А ежли бы не я? Так и передай: не может ездить, пускай продаст, а у меня уже силов нету. «Под Москвой у нее дача»! — передразнила Никотиныча старуха. — Срам!

— Хорошо, теть Варь, я скажу, — пообещал Никотиныч.

Когда они вышли на крыльцо, Лобстер с удовольствием вдохнул в себя свежий осенний воздух.

— Ну, ваще!

— А ты думал булки на деревьях растут? — усмехнулся Никотиныч. — Как говорится, не дай бог па старости лет одному остаться! Да еще в такой глухомани. Умрешь, и будет дом твой гробом твоим, — неожиданно возвышенно произнес он.

— Значит, телефона может и не быть? — вернул его на землю Лобстер.

— Давай-ка сначала устроимся, — предложил Никотиныч.

Дом матери, состоявший, как и изба тети Вари, из двух крохотных комнатушек, разделенных фанерной перегородкой, оказался в полном порядке — горница была чисто убрана, стол застелен новой клеенкой, Лобстеру даже показалось, что окна вымыты совсем недавно — они радужно поблескивали под лучами осеннего холодного солнца.

— Смотри, я здесь на каникулах жил. — Никотиныч показал на перегородку, рядом с которой стояла узкая софа с исцарапанной спинкой. На обоях были наклеены вырезанные из «Советского экрана» фотографии актеров и актрис. Некоторых Лобстер не знал — старики. — Молодость моя, — вздохнул Никотиныч. — Когда в шестом классе учился, мы с двоюродной сестрой сюда приезжали. Сколько ей тогда было? Лет шестнадцать? Ну, в общем, как все девки, хотела в театральный поступать и меня тоже этим бредом заразила. Слава богу, выздоровел вовремя, а то до сих пор сопли пускал бы! — Никотиныч сорвал одну из выцветших фотографий, скомкал ее и швырнул в ведро со щепками возле печи. — Хочешь, здесь спи, а я на материной, — кивнул он на софу.

Лобстер раскрыл короб, Триллер некоторое время раздумывал, покинуть свое временное пристанище или обождать, потом все-таки решился — выскочил, осторожно ступая лапами, прошелся по горнице, принялся обнюхивать углы.

— Только попробуй мне здесь нагадь! — грозно предупредил Никотиныч котенка. — На улицу будешь ходить, понял?

Триллер шмыгнул под трильяж с прикрытыми зеркальными створками.

— Зато мышей не будет, — сказал Лобстер, укладываясь на софу. — Меня больше нет! — И тут же провалился в сон — сказалась почти суточная нервотрепка.

Никотиныч проснулся из-за скрипа половиц, открыл глаза и увидел женский силуэт напротив окна. Женщина была окружена солнечным ореолом, а ее волосы ярко светились.

«Явление Божьей Матери засранцу Никотинычу», — подумал он, усмехнулся про себя и натянул одеяло до подбородка.

— Кто здесь?

— Здравствуйте, — сказала женщина чуть слышно. Она отошла от окна, и сияние исчезло. — Я стучала, а вы спите. Меня баба Варя прислала. Светлана я, с почты.

— Вы подождите, я встану.

— Ах да, — смутилась женщина. — Я на крыльце подожду.

Скрипнула дверь. Никотиныч торопливо напялил брюки, надел на ноги шлепанцы, вышел из закутка, где стояла кровать. Лобстер все еще спал, отвернувшись лицом к поцарапанной спинке софы.

Было далеко за полдень. Холодное солнце уже клонилось к кромке перелеска на дальнем холме. Теперь Никотиныч сумел как следует рассмотреть женщину. Было ей около тридцати. Высокая, плотная, щеки горят румянцем, будто вымазаны свеклой. Про таких говорят: кровь с молоком.

— С приездом, Сергей Дмитриевич, — улыбнулась она широко.

— Ты меня знаешь? — удивился Никотиныч.