Жестокий шторм

— Плохой знак, мэм. Так что сидите дома.

— Банни!

— Слушаю, мэм.

— У вас нет такого пистолета, как у него?

— В том-то и дело, что нету, мэм.

УДАЧНЫЙ ЛОВ

Петрас высоко поднял леску с серебряным якорьком из строенных крючков и стал опускать ее за борт. Ему помогал Алексей Горшков, разматывая капроновую нить с проволочной катушки. Глядя на их сосредоточенные лица, старшина Асхатов сказал:

— На такой леске, помнишь, Петрас, мы палтуса вытащили, только тогда на крючке была нажива. Сколько хочешь было у нас наживы, а здесь надежда на чистое счастье. Надо, чтобы попался косяк рыбы. Ну, ну, молчу, ребята. Давайте багрите, чем черт не шутит. Только бы акула не схватила. Тогда леска полетит. На акулу надо линь, тот что от такелажа остался, с поводком из стального тросика. — Он любовно посмотрел на мачту и парус, лежащий на палубе, потом, прищурясь, перевел взгляд на небо. Там плыли густые серые тучи. На западе алела полоска чистого неба. Асхатов сказал: — Ночью будет ветер. Засвежеет. Только нам теперь это не страшно. Лишь бы не шторм. И шторм после всего — пустяк. Да шторма не будет. Так, обыкновенное волнение баллов на пять.

Сказав это, старшина подумал, не спуская глаз с Петраса: «Вдруг чего-нибудь подцепят ребята? Хотя вряд ли. Какая может быть рыба за столько миль от берега! Но пусть ловят. Надежда — великая вещь, и делом заняты».

Катер сильно покачивало, круг горизонта то расширялся, то суживался. На юге зачернело что-то вроде дыма. Попристальнее вглядевшись, старшина с огорчением удостоверился, что это облако. Нет, в океане больше никого не было, кроме КР-16 да волн, чуть-чуть припудренных изморозью пены.

Петрас через каждые десять — пятнадцать метров задерживал спуск снасти и минуту-другую то опускал, то поднимал ее на метр. Сам он никогда не ловил рыбу таким способом, только слышал, что так ловят в Атлантике.

Наконец на глубине около ста метров Петрас едва не выпустил леску: так сильно рвануло ее у него из рук.

— Есть! — закричал Горшков и поспешил на помощь Авижусу. Минут пять они вдвоем тянули леску, несколько раз им казалось, что рыба сорвалась, но это она, стараясь освободиться от крючка, рывком поднималась вверх. Почувствовав в руках трепещущую тяжесть, Петрас, обжигая леской руки, тянул и тянул неведомую добычу.

Горшков и старшина безмолвно следили за каждым движением Петраса. Горшков наматывал леску на катушку, старшина стоял посреди палубы, упершись руками в колени, у него перехватывало дыхание, когда леска ослабевала.

— Сачок бы, — прошептал Петрас.

Старшина бросился на корму и принес обруч с брезентовым конусом, служивший плавучим якорем. Петрас помотал головой:

— В нем дыра. Придется так…

На крючок боком подцепилась метровая треска, в прозрачной воде было видно, как она, беспомощно обвиснув, приближается к поверхности. Петрас плавным движением руки выхватил рыбу из воды и опустил на палубу. Здесь она сорвалась с крючка, запрыгала по палубе. Алексей Горшков грудью упал на нее и лежал, блаженно улыбаясь.

— Теперь не уйдешь. Все! — крикнул он, глядя на товарищей. — Да возьмите же ее, она выскальзывает!

Старшина схватил треску под жабры и высоко поднял:

— Килограммов пять с гаком! Теперь мы живем, — сказал он. — Теперь мы можем хоть два раза Тихий переплыть. Закидывай еще раз на удачу, Петрас.

Моторист вытащил подряд, одну за другой, еще две трески, зато потом больше не поймал ни одной.

— Прошел косяк, — сказал Петрас Алексею Горшкову. — Наверное, мы самый его конец захватили. Теперь еще ночью порыбачим.

Они прислушались, потянули носами: с камбуза доносилось потрескивание жира на сковороде. Катер окутал аромат тресковой печенки, которую жарил Асхатов.

К немалому огорчению Алексея Горшкова, старшина на обед выдал всего по небольшой порции этого аппетитного блюда и только по одному куску вареной трески.

— Нельзя много сразу. Вот привыкнем, тогда можно будет есть от пуза, — сказал старшина. — Теперь, друзья мои, мы на коне. Планктон вещь неплохая, да все не то. И не всегда он есть, хоть и пишут, что им покрыт весь океан. Вот сегодня мы вынули из сачка граммов сто, не больше. Спасибо, треска выручила. Благодатная рыба, а печенка прямо королевский харч! Нам бы напасть еще на косячок и вытащить десятка два тресковин…

Рыбу разрезали на тонкие длинные ломти, присыпали остатками соли, чудом уцелевшей в банке из-под карамели, и повесили сушить на стенках рубки.

К закату солнца ветер почти совсем стих. Пришла редкая за все плавание тихая ночь. На промытом дождями небе ярко горели звезды. Океан слабо светился.

После ужина Петрас снова закинул свою снасть и на этот раз с пятидесятиметровой глубины вытащил небольшую, отливающую серебром рыбу.

— Да это же горбуша! — воскликнул старшина. — Вот где она жир нагуливает! Закидывай еще, Петрас, пока не ушла.

Петрас стал ловить рыбину за рыбиной. Около двенадцати часов ночи он спросил усталым голосом:

— Может быть, хватит на сегодня?

Старшина Асхатов и Алексей Горшков на палубе чистили рыбу. Горшков, азартно работая ножом, сказал:

— Ну что ты выдумал? Лови, пока ловится. Давай я потаскаю.

Но старшина остановил его:

— Петрас прав. Довольно пока. У нас теперь еды месяца на два запасено. Только бы не испортилась.

— Не испортится, — заверил Петрас, — если не будет сильных дождей. Хотя в дождь уберем в кубрик, в рубку или в трюм. Нет, не дадим испортиться!

— Теперь мы живем! — воскликнул Горшков и предложил закусить на сон грядущий: его вахта начиналась с шести часов, до этого времени стоять за рулем должны были старшина и Петрас.

Насытившись, Горшков пошел спать в кубрик. Давно он не спал на койке, укрывшись полушубком. Постель днем сохла на палубе, от овчины пахло солнцем, подушка источала уютное тепло. Когда Горшков пробирался по узкому борту в кубрик, у него слипались глаза, стоило же ему лечь на эту мягкую благодать, как сон неожиданно пропал. Он стал размышлять о конце плавания:

«Теперь все изменилось. После сегодняшнего улова можно смело идти через океан. Но все-таки куда нас прибьет ветром? Хорошо, если где-нибудь в Полинезии или на Филиппинах. Пожить бы с месячишко на коралловом атолле, поваляться на розовом песке. Я где-то читал, что там водится розовый песок

— из перетертых прибоем раковин и кораллов. Пить кокосовый сок. Добывать жемчужные раковины. Найти в них настоящий жемчуг и подарить Варе. Как она обрадуется! Никогда она не пойдет замуж за тощего механика! Она сказала, что будет ждать меня». Милый образ Вари возникал у него перед глазами, но как-то смутно: это была и Варя и не Варя, он не мог ясно различить ее глаза, ямочки на щеках, веснушки на переносице. Варя страдала от этих веснушек, а ему они жутко нравились. Ни у одной девушки не было таких прелестных веснушек — как на воробьиных яичках. Так с мыслями о Варе он и заснул.

С полночи до двух часов вахту нес Асхатов. Ветер легкими порывами надувал парус, еле двигая КР-16. Все же этого хода было достаточно, чтобы управлять катером, не давать ему поворачиваться лагом к волне; усталость, сытный ужин клонили ко сну. Не было сил удержать отяжелевшие веки. Старшина боролся со сном всеми силами и всеми известными ему способами: окатил голову забортной водой, открыл настежь двери рубки, отодвинул ветровое стекло, устроив живительный сквозняк, и, главное, думал: «Спать нельзя! Нельзя спать! Налетит шквал, сорвет парус, мачту, закрутит беспомощный катер». Нет, он не мог даже задремать. Потому старался думать о чем-нибудь хорошем, приятном. Но приятные мысли еще больше расслабляли волю, клонили в сон, и он стал громко напевать «Дунайские волны». Помогла развеять сон и погода: ветер усилился, пошла крупная волна, катер высоко взлетал и падал, ударяясь днищем о волну, вода сердито пенилась у бортов, брызги летели в отодвинутое ветровое стекло — пришлось раму задвинуть. Посвежевшая погода вызывала беспокойство, и сон оставил старшину. Вместо положенных двух часов он простоял за штурвалом три часа, потом, разбудив Петраса, еще долго разговаривал с ним, делясь своими планами на будущее.

— Я живу по графику, — говорил Асхатов, — давно уже составил себе такой жизненный график и стараюсь его выполнять…

Петрас внимательно слушал, ему нравился этот спокойный, обстоятельный человек.

— …Наверное, это у меня семейное свойство. Все в нашем роду к чему-нибудь стремились. Прадед пешком пришел из Казанской губернии на Дальний Восток, тут и обосновался, и всю родню выписал, только те уже морем ехали, из Одессы, чуть не вокруг света. Был прадед охотником и старателем, нашел не одно месторождение золота. Потом, под старость, переехал на Сучан, обзавелся пасекой, пчел разводил.

— Богатый, видать, был человек? — спросил Петрас.

— Какое там! Золото купцы к рукам прибрали. Да он, говорят, и не жалел об этом. Очень ему нравилось с пчелами возиться. А вот дед был моряком. Служил в военно-морском флоте, участвовал в Цусимском сражении на броненосце «Суворов» — флагмане русской эскадры. В море деда тянуло с малых лет, он и после службы остался на море, плавал на судах «добровольного флота» боцманом; хозяйство вела бабушка, тоже серьезная женщина, о ней можно целую книгу написать: как она со своими детьми корчевала тайгу, пахала, сеяла, зимой охотилась. Раньше в наших местах была хорошая охота. Мой отец в бабушку — тоже целеустремленный человек. Рано пошел работать, семье помогал, но мысль об ученье не бросил. Учился заочно. Сейчас агрономом работает, и хобби у него — тоже пчелы. Я, Петрас, когда отплаваю свое, огляжу землю со всех сторон, тоже вернусь домой и займусь «медовым хозяйством», буду рассказывать внукам о своей морской жизни и вот о нашем дрейфе… Что-то волна загорбатилась. Ветер крепчает. Не взять ли нам рифа?

— Не надо пока. Идем хорошо. Катер совсем почти не берет воды на палубу.

— Наш катер свое дело знает. — Старшина долго скручивал папиросу, прикурил от зажигалки, затянувшись, спросил: — Значит, ты завязал с куревом?

— Давно бросить собирался. Курить больше не буду.

— Ну и молодец. Я вот, по правде говоря, добровольно не смогу. Кончится

— тогда волей-неволей придется. Проживем и без табака, Петрас. — Старшина плохо скрывал свою радость, что теперь ему одному достанется последняя пачка махорки и десяток сигарет. Он с благодарностью посмотрел на моториста. — Ну а у тебя какая программа в жизни?

— Да ничего особенного: отслужу, приеду домой, женюсь и буду как отец. Колхоз у нас богатый: и земли много, и рыбу промышляем. Дом построю.

— Тоже мне — ничего особенного! Самый четкий график жизни. В конце концов станешь председателем колхоза, знатным человеком.

— Жизнь большая. Все может быть. В чем я только уверен, так это в том, что жить буду как надо…

— Вот это правильно ты сказал: как надо! Ведь каждый человек должен жить по совести. Если бы все жили как надо, то весь свет другим бы стал, все бы преобразилось. Тогда, может быть, плыли бы мы сейчас не на КР-16, а на океанской яхте с оранжевыми парусами из капрона. — Старшина с сожалением глянул на потухший окурок, однако не стал его выбрасывать, а развернул и вытряс из него несколько несгоревших крупинок табака в кисет. Спросил: — Как там наш улов? Не сорвет ветром?

— Не думаю. Алексей прибивал горбушу к рубке. Нет, ветер ее не сорвет. Он уже стихает.

— Все-таки пойду гляну.

Петрас ничего на это не ответил: будь он и сам на месте Асхатова, тоже все бы осмотрел, проверил. Мало ли что может случиться. Рыбы они больше могут и не встретить. Им и без того необыкновенно повезло. Так в море везет не часто. Когда Петрас мастерил якорек из крючков и видел недоверчивые взгляды товарищей, то и сам начинал сомневаться в возможности удачи. Надо было, чтобы там, где-то в глубине, появился косяк рыбы именно под их катером.

Старшина, держась за поручни, обошел рубку. Качка не стихала. КР-16 кренило из стороны в сторону, поднимало вверх, бросало вниз. Но во всем этом старшина чувствовал не хаотические, судорожные рывки, как во время ледяного урагана или после, когда во время штормов рвался плавучий якорь,

— сейчас угадывался слаженный ритм, которому подчинялись и море и катер.

Небосвод косо падал в океан. Петрас подумал, что звезды, купаясь в волнах, становятся все чище и лучистее. Его мысли вернулись к рыбной ловле, и он вновь пережил радость необыкновенной удачи. Затем он стал думать о возвращении домой. Представил себе удивление отца и деда после его рассказа о глубинном лове, как они переглянутся друг с другом, но хвалить его не станут, чтобы не сглазить. Потом он обойдет своих друзей, вместе они пойдут в клуб на танцы…

МАЛЮТКА БАННИ

Лейтенант Лоджо и Малютка Банни присели на диван в вестибюле шестой палубы.

— Обзор прекраснейший, — сказал лейтенант. — Каюта 481. Он только что туда вошел. — Лоджо нервно потер руки.

— Это ты, Ник, точно подметил. Сейчас к ужину переоденется, деньжат прихватит для игры и выйдет.

— Я возьму его на себя. Ты же действуй! Выгреби весь его арсенал. Ничего не бойся, я за все отвечаю.

— Да, уж если выйдет скандал, тогда выручай…

— Постарайся все обделать без шума и побыстрее, словом, как договорились. Я бы и сам, да мое положение и приказ капитана повременить с обыском меня связывают. А то бы… Должен сказать тебе, что мне приходилось и не с такими встречаться.

— Встречаться одно, вот как прощаться? Надо смекнуть в один миг, а не то кончатся встречи и прощанья.

— Да, Банни, он крепкий орешек. Но ты помни, что я тебе обещал.

Банни хлопнул лейтенанта Лоджо по спине:

— Веселый ты парень, Ник. С тобой не соскучишься, и умен чертовски. Ты вот скажи мне: почему Антиноми ввязался в мокрую аферу? Такой специалист — и так рискует?

— Специалист? Он что, инженер или ученый? — усмехнулся Лоджо.

— Бери выше. Сколько получает твой инженер или ученый?

— Смотря кто. Некоторые зарабатывают и двести, и даже триста тысяч в год.

— Ну так это единицы, и в год. А он в один вечер может сто косых взять. Карты в его руках как послушные дети.

— Верно, он же шулер!

— Экстра-класса! Ни разу не попался. Я прежде знал его только как игрока, а здесь он маклером стал. Говорит, что каждый человек — мишень для стрельбы. Это как-то мне сразу не понравилось, Ник. Должно быть, его шибко приперло, коль обратился ко мне, едва зная, решил деньгами купить. Не все продается и покупается. Неужели, Ник, я похож на негодяя?

Лейтенант Лоджо уставился на него, сведя глазки к переносью, словно впервые увидел, помотал головой:

— Нет, Банни, в твоих чертах есть что-то благородное.

— Не врешь?

— Клянусь, Банни. У тебя на редкость располагающая внешность.

Малютка Банни ощупал зардевшиеся вдруг щеки, самодовольно сказал:

— Наверное, правда. Я никаких явных пакостей не делал, ну чтобы так прямо. На скачках приходится комбинировать, так это же бизнес. Кто не зарабатывает? Ну еще кое в чем (на ум Банни пришел ограбленный банк), так ведь если не ты кого надуешь, так тебя проведут. Нет, Ник, жизнь моя, пожалуй, не совсем подлая. А ты знаешь, я рад, что встретился с твоими друзьями и с тобой, конечно. Мне особенно приглянулась мисс Брук. Согласись она, я бы женился на ней вот хоть сейчас. Это я тебе откровенно, как другу…

— Из каюты 481 вышел Антиноми, — вдруг насторожился Лоджо.

— Вижу, Ник. Двигает к ресторану. Давай и мы за ним!

— Он тебя не видел? — обеспокоенно спросил лейтенант.

— А хотя бы и видел. Он же не идиот, чтобы пришить меня здесь, на виду у публики, да еще когда ты рядом.

— Да, ты прав, Банни. На людях он не посмеет.

— Что я и говорю, Ник. Давай иди помаленьку. Глаз с него не спускай. Сейчас все потянулись на ужин, так что в толпе он тебя не сразу засечет.

— Пусть примечает. Я должностное лицо.

— Вот, вот, Ник. Нам на руку твоя должность… Он хочет разнюхать, где наши.

— Они ужинают сегодня в каюте Джейн.

— Точно, Ник. Он увидит, что их нету, и станет решать, что же предпринять. Может, вернется или будет дожидаться ночи — часов трех-четырех. Первым он попробует кокнуть где-нибудь в коридоре негра.

— Откуда у тебя такие сведения?

— Ты сам подумай, кто полезет в каюту дока после случая с Мадонной?

— Ах да, я разрешил ему оставлять собаку на ночь в каюте.

— Док у наших за главного. А вожака всегда убирают первым.

— Ишь ты! — Лейтенант Лоджо с любопытством посмотрел на собеседника.

— Теперь это у Антиноми не выйдет, Ник, если ты не спустишь с него глаз. Иди, Ник!

— Иду! Только и ты не забывай об осторожности! — В голосе лейтенанта Лоджо прозвучала тревога. — Как только найдешь оружие, немедленно звони в бюро Бетти. Я буду держать с ней связь. Затем я попрошу синьора Антиноми пожаловать в свою каюту, возле которой будут стоять мои люди…

— Да сколько можно об этом, Ник?

— Ну, ну, все. Мы затеваем обыск. Находим нужное…

— Протокол? Арест?

— Вот именно, Банни! Прощай и помни…

— Подожди, Ник. Если вдруг он повернет сюда, пригласи его к себе, дай ему заполнить какую-нибудь анкету. Или лучше заведи разговор об отце Патрике. Это развлечет Антиноми.

— Банни! Ну кого ты учишь?

— Ладно, ладно, Ник. Валяй!

— Вдруг он взял оружие с собой?

— Не должен. Раз его застукал Гарри Уилхем, он теперь станет осторожнее. Возьмет свои машинки, только когда пойдет на дело.

— Куда он мог их спрятать?

— Мест для этого в каюте не так много. Удачи, Ник!

— Удачи и тебе, Банни, только помни основное правило криминалиста: хладнокровие, хладнокровие и еще раз хладнокровие. — Голос лейтенанта Лоджо заметно дрожал. — Ключ у тебя?

— Да, Ник. Иначе мне пришлось бы терять время с отмычкой.

— Не потеряй! И, пожалуйста, будь осторожен. Я пошел на это преет… нарушение инструкции только из высокого понимания долга…

Малютка Банни мигом открыл каюту Антиноми запасным ключом. Вошел. Затворил за собой двери. Вытащил ключ из замка и, шагнув в салон, остановился пораженный: в кресле спал толстый человек, его обрюзгшие щеки вздрагивали, галстук-бабочка съехал на сторону, на ковре валялся черный пиджак и стояли стоптанные туфли.

Малютка Банни оторопело глядел на спящего, улавливая в чертах его размякшего ото сна лица что-то знакомое.

Толстяк приоткрыл правый глаз:

— Вы вернулись, сэр? — И, увидев свою ошибку, открыл и левый глаз, сделал попытку приподняться? Его удивление сменилось любопытством: — Вы к мистеру Антиноми?

— Да.

— Он забыл ключ в замке?

— Дверь была открыта.

— Вы звонили?

— Да, но ты крепко спал, я дернул за ручку, дверь открылась. У нас с ним встреча.

— Условились?

— Да.

— Странно, он ничего мне не сказал. А всегда такой точный, осторожный. Двери закроет — потянет за ручку. Я наблюдал.

— Всякий может по ошибке оставить дверь открытой. Помню, в детстве наша соседка, тетя Эдит, никогда не закрывала ни двери, ни шкафы в доме, хотя всегда носила на поясе связку ключей.

Толстый человек тяжело поднялся:

— Малютка Банни! Вот чудеса!

— Коротышка Рой! Ты ли это?

С минуту они, забыв обо всем, хлопали друг друга по спине. Раздавались восклицания:

— Черт возьми!

— Дружище!

— Ну какой же ты стал!

— Дай я на тебя взгляну!

Затем Банни, покосившись на дверь, спросил:

— Когда вернется шеф?

— Сказал, что поздно. Нанял меня стеречь каюту. Я работаю здесь стюардом. Странный человек этот Антиноми…

— Он негодяй, Рой!

— Правда, Банни? То-то я с ним неловко себя чувствую.

— Да, дружище. И еще какой негодяй! Клейма негде ставить.

— Ты пришел с ним посчитаться?

— Пока нет. Пришел вырвать у него ядовитые зубы.

— Говори яснее, Банни. Извини, я обуюсь. Вот несчастье…

— Что такое, Рой?

— Шнурок порвался. Говоришь, скверный человек?

— Об этом после. Скажи, Рой, у него нет узкого черного чемодана?

— Есть. Но сам понимаешь…

— Ты сейчас тоже все поймешь. Ты не думай, я не стал вором. Давай чемодан.

— Там галстуки, носовые платки.

— Увидишь и еще кое-что поинтереснее.

— Я доверюсь тебе, Банни. Ты всегда за меня заступался.

— Ставь на стол. Замок у него, кажется, нехитрый?

— Он открыт. Вот посмотри — галстуки, носки. Все очень дорогое. Богатый человек.

— За убийства. Рой, щедро платят.

Малютка Банни ловко вытащил вставную часть чемодана, открыл второе дно и с облегчением вздохнул: все гнезда на красном бархате были заняты.

— Точно такое я видел по телевизору, — сказал Малютка Банни, — только там было синее дно, а здесь — красное. — Банни осторожно взял один из пистолетов, внимательно осмотрел и положил на стол, рядом с ним разместил и все остальное содержимое двойного дна.

Стюард, затаив дыхание, следил за каждым его движением, качая головой и поджимая губы. На лбу у него поблескивали капельки пота.

— Ну а теперь? — спросил он робко. — Куда все это?

— Выброшу, Рой. Да тут еще не все. Загляни-ка в шкафы, там где-то должна находиться кобура с кольтом.

— Сейчас, Банни, сейчас. Вот что за фрукт, оказывается, этот Антиноми!

— Давно ты стал плавать, Рой?

— Первый рейс… Служил в ресторане, работал шофером, собирал цитрусовые, горбил в порту… Нету здесь ничего, Банни. Да чем только я не занимался! Был сэндвичменом, собачьим парикмахером… Нету, Банни, никакого кольта…

— Заглядывай во все углы, это и в твоих интересах.

— Думаешь?

— Все может быть, Рой. Ты помогаешь мне сорвать у него крупнейший подряд… Дома давно был?

— С тех пор и не заглядывал. Не с чем было приезжать, Банни. Мои старики живут плохо. На меня, наверное, надеются, а я, видишь…

— Ничего, Рой, я тебе помогу подняться. Возьму к себе в конюшню. Я теперь держу скаковых лошадей, Рой. Подфартило!

— Ой, Банни! Правда?

— О чем разговор, Рой…

Кобура с кольтом нашлась в коробке из-под туфель. Малютка Банни, осмотрев кольт, удивился:

— Смотри-ка, Рой! Он у него и тут со снятым предохранителем. Уж такая, видно, привычка, чтобы не терять ни сотой секунды. — Малютка Банни поставил пистолет на предохранитель и положил обратно в коробку. — Вот теперь, наверное, все, — сказал Банни. — Автомат взяли у Клема. Пожалуй, все, и мы в коробку все и сложим. Нет тесьмы, чтобы перевязать?

— Не знаю, Банни.

— Поищи.

— Галстуком?

— Идея, Рой. Давай вон тот серый. Все же одну чертову машинку надо взять с собой. На время, Рой. Неизвестно еще, как у нас обернется дело. Убери все, как было, и поставь на место. Ну вот и порядок. Сколько там времени?

— Девять двадцать.

— Детское время.

— Вдруг придет?

— Не бойся.

— Ты его убьешь, Банни?

— Не собираюсь, а надо бы.

— Не надо, Банни. Отвечать придется.

— Не буду, Рой. Скажи, сколько он тебе обещал за охрану своей конуры?

— Тридцать долларов.

— На держи сорок. Теперь садись, и давай выпьем за встречу.

— Вдруг…

— Он сейчас ужинает, а потом застрянет в казино. Выпивка здесь классная.

У Коротышки Роя дрожали руки, когда он разливал виски в стаканы.

— Ну так за будущее, — сказал Малютка Банни. — За твое и за мое. У меня оно как будто неплохо наклевывается. Ты женат?

— Был, Банни, два раза, да все понапрасну…

— Женишься в третий… Теперь уходи. Я за тебя подежурю. Я живу в каюте 778. Заходи, поговорим. Ну давай пять!

— Мне бы его следовало увидеть… рассчитаться…

— Дело есть дело, ты прав, Рой. Вот возьми.

— Банни! Здесь сотня!

— Бери, Рой.

Тряся щеками, жалко улыбаясь, Рой вышел из каюты 481.

Встреча с Коротышкой Роем нарушила все планы Малютки Банни. Теперь он не мог уйти: тогда Антиноми сорвет на Рое все зло, чего доброго, обвинит того в воровстве. «Придется дождаться и объяснить этому нечеловеку. А ведь и правда: „Антиноми — значит „против человека“, „нечеловек“ или что-то в этом роде. Надо же! Как ловко подошла к нему фамилия! Неужели весь род у него такой?.. Объяснить, значит, ему, что Рой здесь ни при чем, что я выставил его отсюда. Ждать — так не будем время терять“. И он налил себе немного виски, разбавил из сифона содовой. Выпил и стал думать о мисс Брук. Собственно, из-за нее он и ввязался в это рискованное дело. Будь на ее месте кто-либо другой, он не стал бы так рисковать. Теперь весь клан Минотти станет мстить. Разорят. Убьют…

Думая о своем возможном печальном конце, Малютка Банни все же улыбался, зная, что все, что он сейчас делает, будет одобрено прелестной мисс Брук, если она каким-то чудом узнает. Малютке Банни нестерпимо захотелось поговорить с мисс Брук, хотя бы перекинуться с ней парой фраз. Но когда он, набрав номер телефона, услышал ее голос, то лишился дара речи, покрылся испариной и на ее нетерпеливое «алло» издал только нечленораздельный мык и опустил трубку на рычаг. Посидел несколько минут, ругая себя за трусость, потом позвонил Бетти и попросил передать Нику Лоджо, что у него все в порядке.

— Что значит в порядке? — В голосе Бетти слышалась настороженность.

— Ник знает. Он не забегал, мэм?

— Ну как же. Какой-то он сам не свой. Что вы с ним затеяли, Банни?

— Ничего особенного, мэм. Он просил меня кое-что разузнать, вот я и разузнал. Так что все в порядке, мэм. Извините, ко мне пришли…

Звякнул ключ в замке. Банни поставил коробку с пистолетами под стол, уселся поудобнее.

Увидев незваного гостя, Антиноми по привычке сунул было руку под пиджак и быстро вынул: впервые, за много лет он вышел без оружия.

— Рад тебя видеть, Банни, — начал он, ища глазами стюарда. — Я знал, что ты придешь и мы наконец договоримся. Скажи, Банни, ты не застал здесь толстого, мордастого малого?

— Застал, Эдуардо. Он здесь у тебя дрых, ну я и попросил его идти досыпать к себе. Между прочим, этот мордастый малый — мой старый друг Рой Коллинз.

— Извини, Банни, не знал, что у тебя везде друзья. — Антиноми быстро прошел к шкафу. — Я сменю туфли, Банни, жмут, проклятые.

— Не трудись, Эдуардо. Кольт у меня. И ампулометы — тоже.

Антиноми уперся спиной в шкаф.

— Что все это значит, Банни?

— То, что ты проиграл, и слушай внимательно, что я тебе скажу.

— Ну, ну, выкладывай. Послушаем.

— Ты прекращаешь свою подлую охоту на моих друзей.

— Допустим. Ну а что я за это получу?

— Спокойно унесешь свои ноги с судна и больше на него не сунешь носа.

— Ах, Банни! Что ты за наивный парень! Да все они давно, и не мной, списаны в расход, эти твои друзья. Брось думать о них.

— Ты, Эдуардо, сейчас должен думать о себе, я даю тебе последний шанс. Садись, время у тебя еще есть, прикинь, подумай.

— Банни, говорю тебе как другу, не вмешивайся ты в это дело. Обратного хода мне нет.

— Придумай. Уплати неустойку. Или что там у вас полагается?

— Голову надо будет отдать! Свою голову, а она мне еще нужна, Банни.

— Чтобы думать, Эдуардо. Твои карты биты. Сам видишь.

— Задал ты мне задачу, Банни. Выпьем, может, что и придумается. — Антиноми старался всеми силами тянуть время. Он выбирал нужный момент, чтобы нанести неотразимый удар. Он знал приемы каратэ, с помощью которых противник почти мгновенно терял сознание или лишался способности к сопротивлению. Мешал стол. Надо было подойти ближе. Антиноми встал со стаканом в руке: — За твое благополучие, Банни!

— Сядь! — строго прикрикнул тот.

— Да ты что? Кто у кого в гостях?

— Ты, Эдуардо. Сядь и не шарь рукой под столом. Пистолеты в коробке хорошо завязаны твоим галстуком. Надеюсь, ты не против?

— Какие разговоры? Распоряжайся здесь всем. — В голосе Антиноми послышалась зловещая мягкость. Он медленно выпил и, ставя стакан, молниеносным движением раскрытой ладони левой руки нанес удар в дыхательное горло. Малютка Банни успел отклониться вправо, и удар пришелся вскользь, железные пальцы только ссадили кожу на шее. Малютка Банни упал вместе с креслом, выпустив из рук ампуломет. Лежа, он видел, как Антиноми рванул картон коробки, выхватил кобуру, расстегнул и выхватил кольт. Никогда Малютка Банни не забудет выражения его лица — торжествующего, неумолимо жестокого. Гангстер наслаждался, глядя, как его поверженный противник лихорадочно шарит рукой по ковру, не спуская глаз с кольта. Наконец Малютка Банни накрыл своей широченной ладонью крохотный ампульный пистолетик, и тут Антиноми нажал на спуск, лицо его исказилось, он жал изо всей силы, но выстрела не было. Наконец он понял, в чем причина, и привычно, большим пальцем, сдвинул предохранитель. В этот миг грудь его словно обожгло раскаленным железом. Он закачался, но устоял на ногах и стал медленно поднимать вдруг отяжелевшее дуло пистолета, шепча деревенеющими губами:

— Сейчас и ты… сейчас…

Малютка Банни выстрелил второй раз. Кольт выпал из рук Антиноми.

Поединок продолжался всего несколько секунд, но какими долгими показались Малютке Банни эти мгновения. Он тяжело поднялся с ковра, ударом ноги отбросил кольт, хотя и видел, что Антиноми мертв. Постоял, поглядел на него. В распахнутых темно-карих глазах убитого сохранялся еще живой блеск, но в них появилось выражение отстраненности от всего земного. На пальце зелеными бликами переливался изумруд.

— Черт побери! — проворчал Малютка Банни, думая, что в те четверть секунды, пока Антиноми снимал предохранитель, решилась его судьба. Он назвал себя самонадеянным идиотом, который, будучи вооруженным до зубов, чуть было не позволил убить себя.

«Теперь хоть не будь разиней. Решай, и поскорее, как быть с этим. Можно так и оставить. Пусть и кольт лежит возле него. Подумают, что хотел застрелиться и умер от удара». Тут он вспомнил о стюарде, того не проведешь, он сразу поймет, в чем дело, и на теле Антиноми остались синие пятна. Опытный врач поймет. Коротышка Рой, может быть, сразу и не выдаст, а будет тянуть из него деньги. Но потом… Нет, первый вариант отпадал, Рой, наверное, сейчас ждет у двери. Может быть, что-то даже слышал.