Предел

Снеер сидел молча, мысленно переваривая услышанное. Всего за несколько недель уже второй раз переворачивали вверх ногами всю картину мира, которую он сумел сконструировать в собственном сознании. Каким же наивным он был, когда беззаботно разгуливал по веселым улицам центра Арголанда, думая, что понимает этот мир. С каким удовольствием вернулся бы он к благодатному неведению номинального четверяка, убежденного в своем совершенстве «истинного» нулевика. «Тот» его нуль казавшийся с «той» стороны золотистым кружочком, сиявшим в зените, здесь оказался нулем в буквальном значении этого слова.

— Наверно, я тебя утомил, — сказал Раскалли, сочувственно взглянув на Снеера. — Пойди пообедай. Буфет налево от выхода. Немного передохнешь и явишься в Персональную Секцию, корпус номер два. Позже поговорим о других, еще более важных делах.

Территория, на которой располагались постройки Правления, была в действительности более обширной, чем Снееру показалось на первый взгляд. В этом он смог убедиться, когда в поисках столовой забрался слишком далеко по одной из аллеек. Миновав маленький тихий парк, полный цветущих кустов и незнакомых, экзотических растений, он вышел к группе красиво расположенных домиков и вилл покрупнее, значительно более роскошных, чем даже самые богатые из тех, что можно увидеть в пригородах Арголанда. Все это было погружено в благостный — почти осязаемый — покой. В садиках, вокруг разноцветных бассейнов, играли дети и отдыхало множество взрослых.

По контрасту с пляжами Арголанда, забитыми людьми, с его плотной — даже в пригородах — застройкой здешний комфорт и обилие свободного, открытого пространства казались гигантской несправедливостью, чуть ли не злоупотреблением.

Снеер понимал, что урбанизация со всеми ее отрицательными последствиями в определенный момент истории стала единственным выходом из тупика. Ему неоднократно вколачивали в голову эту очевидную истину: внегородские территории кормят обитателей агломерации, каждый акр земли слишком ценен, чтобы занимать его под личное пользование малых групп людей.

Здесь этот принцип был явно отвергнут. Наднулевики исключили самих себя из сферы действия общих законов и правил, обязательных для поднулевой интеллектуальной голытьбы. Быть может, они рассматривали это как частичную компенсацию за труды, свершаемые во имя существования агломерации, однако вряд ли такая точка зрения получила бы одобрение остальных граждан.

Вот почему, вероятно, центр Правления агломерацией разместили так далеко от города и от глаз его жителей. Именно ради того, чтобы сохранить эту маленькую тайну наднулевых деятелей, города были плотно закрыты. Дорожные машины — за исключением тех, которыми распоряжались наднулевики, а также грузовиков, подвозящих продукты питания, — не могли пересекать определенной границы на окружности города: специальный электромагнитный барьер парализовал работу двигателей. Выйти из города пешком? Снеер никогда не пробовал, но сейчас начал подозревать, что скорее всего и это было невозможно. Другое дело, что никто в городе и не стремился посетить районы, покрытые полями — раскинувшейся на километры кукурузой или плантациями огурцов. За городом — с точки зрения его обитателей — не было ничего: ни одного автомата, ни одной прорези, в которую можно было бы сунуть Ключ, чтобы получить что-либо за свои пункты.

Прежде чем он отыскал здание столовой, точнее, вполне приличного ресторана, Снеер пришел к еще одному заключению. А именно, отметил, что сокрытие наднулевиками своего жизненного уровня, их изоляция от общества приводит к тому, что сами они — управляя жизнью агломерации со столь значительного расстояния, вдобавок через более или менее подрейзованных поднулевиков из городской администрации, — силой вещей неизбежно теряют ясность видения проблем миллионов людей, заселяющих города. Больше того — проблемы эти ни в коей степени не касаются их самих, безопасно укрытых в комфортабельный гнездышках. С каким же нежеланием они совершали служебные «вылазки» в гудящий улей, каковым по сравнению с их обителью был Арголанд. Отсюда, словно из-за толстого стекла, они наблюдали за творящимися там делами, чужими и не влияющими на их собственное положение в мире.

Способ, с помощью которого они восполняли потребности в кадрах — выбирая из нулевиков, обнаруженных в городе, — возводил отличную плотину против любых попыток проникновения нежелательных элементов, которые могли бы явить «городу и миру» тщательно скрываемую сущность их бытия — вроде бы сурового, полного тяжких трудов, связанных с исполнением общественно значительных обязанностей.

«Почему они высмотрели именно меня?» — задумывался Снеер с того момента, как оказался здесь. Там, в Арголанде, он худо-бедно мог сойти за гения. Однако он не терял чувства самокритичности и как-то не мог поверить, что только умственным способностям обязан их выбору.

Должно в этом быть что-то еще, какие-то дополнительные критерии, которым — не зная о том — он соответствовал.

Ответы на сомнения начали вырисовываться уже с того момента, когда, собираясь взять с податчика поднос с обедом, он не обнаружил прорези, в которую следовало бы ввести Ключ. Растерявшись, он немного отодвинулся, чтобы посмотреть, как это делают другие. Оказалось, достаточно было нажать ручку, чтобы получить еду. Здесь все было бесплатно! Каждый, кто удостоился чести попасть сюда, мог удовлетворять свой аппетит, не тратя ни пункта.

Очередной неожиданностью было качество блюд. Снеер, бывалец наилучших ресторанов Арголанда, в жизни не едал подобных деликатесов. У здешней еды действительно был вкус! С ней не могли соперничать даже самые дорогие блюда, которые можно получить за добытые тяжким трудом желтые пункты. Фирменные кушанья ресторанов в «Башне» или «Космосе» по сравнению со здешними можно было смело назвать дрянной жратвой.

«Кто любит хорошую еду и в состоянии оценить ее прелести, тот наверняка не откажется от возможности столоваться здесь, — отметил он, беря себе вторую порцию отличных вареников. — Постараюсь сделать все, чтобы меня не отправили обратно в город».

Спустя некоторое время до него дошло, что не может быть даже и речи о том, что кого-нибудь отсюда отослали в Арголанд: такой человек мог распространить среди поднулевиков нежелательную информацию! Стало быть, ежели кого-то пригласили сюда, то он наверняка соответствует критериям и условиям, позволяющим включиться в деятельность Правления.

«Значит, одной из причин выбора, — подумал он, запивая последний вареник отличным апельсиновым соком, — наверняка было мое сибаритство. Но это не все… Что еще, кроме интеллекта и сметливости? А может, интеллект здесь считается критерием второстепенным, менее значительным? Раскалли говорил о многообразии личных свойств, учитываемых при классификации наднулевиков. Во всяком случае, любовь к удобствам и хорошей пище наверняка играет роль. Что же еще? Отсутствие моральных устоев? Конформизм по отношению к произвольной системе условий, дающих личные выгоды?»

Это начинало отдавать самоанализом совести, поэтому Снеер отер губы салфеткой и, откинувшись в кресле, закурил.

«А если кто-то „выскакивает“ из схемы? Бели, несмотря на тщательный отбор, проскользнет кто-то не вписывающийся в этот коллектив? Если нельзя отослать его обратно, то остается только одна возможность».

Последняя мысль пронзила его неожиданным беспокойством и, несмотря на то, что ему и в голову не пришло покинуть то прекрасное место, в котором он оказался благодаря какому-то волшебному распоряжению судьбы (старательно направляемой, как судьбы всех людей в его мире), он вдруг почувствовал себя мухой, невнимательно присевшей на привлекательную сладкую гладь густого меда. Бедной мухой, в порыве эйфории лакомо слизывающей сладость, которая спустя минуту полностью прихватывает ее лапки. Наивной мухой, которая — прежде чем попытается развернуть крылышки — еще может верить и убеждать себя, будто она торчит в этом меде исключительно по собственной воле и ей достаточно захотеть, чтобы умчаться вдаль, вернуться на свою чудесную изумительную вонючую городскую свалку, к обществу себе подобных, свободных мух! Ан — ничего подобного! Попытки освободиться только ухудшают положение мухи, ее тоненькие крылышки прилипают к меду, и мухе… конец. Трудно не измазаться, попав в баночку с медом.

Снеер с жестоких безразличием смотрел на муху, которая — пытаясь присесть на десерте одного из посетителей за его столиком — стала источником красочных параллелей в его размышлениях.

«Доиграешься и ты», — погрозил он мухе и, чтобы отогнать навязчивые мысли, стал прислушиваться к шедшим вокруг разговорам.

— Слышала, что сделал тот тип из лесного хознадзора? — похохатывая, говорил сидевший поблизости мужчина соседке, поглощавшей фрукты в креме.

— Говорят, спятил.

— Вполне возможно. Но это не все! Послушай! Сижу я сегодня у начальника территориального хознадзора, а тут влетает кто-то из воздушного патруля и кричит: «Шеф! Этот кретин — водитель вырубных машин, спятил!» Начальник ему: «Прежде всего, не кретин, ибо у него семнадцатиугольник, а у тебя только шести, и не тебе его оценивать». На это патрульный: «Но, шеф, он так запрограммировал машины, вырубающие деревья в Западной Пуще, что вместо того чтобы вырубать квадраты, они пошли по всей площади и повалили деревья по линиям, образующим огромную надпись, видимую с воздуха». Тут начальника взорвало. Он выскочил из-за стола и рявкнуло «Что? Что он написал?!» А тот в ответ, что, дескать… — Тут рассказчик наклонился к девушке и театральным шепотом сказал: — «…поцелуйте нас в задницу!» Девушка поперхнулась кремом. Разговор оборвался на время, необходимое на то, чтобы ликвидировать последствия мелкого происшествия. Спустя немного мужчина продолжил рассказ:

— Ну вот, патрульный говорит шефу, что-де не удивительно. Он бы и сам спятил, сидя в одиночестве в диспетчерском центре среди дремучего леса. Начальник отделался кратким замечанием, что, мол, тот прекрасно знает, за что оказался в изоляции, и вообще не время ахать над сумасшедшим, когда угроза нависла над всей страной и всеобщей безопасностью. «Немедленно закрыть!» — говорит, а патрульный ему: «Шеф! — говорит. — Буковки-то по два километра высотой, а вся надпись длиной тридцать!» — «Ничего не поделаешь, — бьет начальник кулаком по столу. — Валить все подряд, весь район». — «Но это шесть тысяч гектаров прекрасного старого леса! Всего нам не использовать, не хватит перерабатывающих мощностей, древесина погибнет. Это же огромные потери!» — возражает патрульный. «А ты знаешь, что будет, если они прилетят? Они же могут прочесть и понять! А ты толкуешь о потерях. Что толку, если будет лес, да не будет нас! Ты же знаешь, какие они раздражительные! Если надпись хорошо видна с большой высоты, то они ни на минуту не усомнятся, что это сделано специально для них!» — Ну и что дальше? — спросила девушка.

— Того парня, что из леса, поместили в клинику. А лес валят сплошняком.

— Начальник был прав. Прочли бы и обиделись. Хороши б мы были!

Они встали и направились к выходу. Столовая пустела, заканчивалась обеденная пора. Снеер тоже встал и пошел искать корпус номер два, где его должны были подвергнуть каким-то испытаниям. Он полагал, что это не будет походить на разрядизационные испытания для поднулевиков, в которых он неоднократно участвовал от имени своих клиентов. Однако то, что произошло в корпусе номер два, вообще не имело ничего общего с тестовыми исследованиями. Он отвечал на вопросы, исходя при этом из предположения, что ответы заранее известны вопрошающим. Они действительно знали о нем много, доказательством Чему мог быть, например, вопрос, заданный одним из собеседников:

— Когда-то ты выразился в том смысле, что общественная система, действующая в Арголанде, тебя вполне устраивает и ты вовсе не хотел бы, чтобы она в какой-либо степени изменилась. Ты по-прежнему придерживаешься этого мнения?

— Я так говорил, — ответил Снеер, — потому что мое материальное положение и доходы были обусловлены существованием именно такой системы.

— Мотивы не имеют значения, — усмехнулся спрашивающий. — Ты должен быть полностью убежден, что в Арголанде не следует и нельзя ничего изменить, ибо любое изменение может привести к всеобщему краху, а теперь, когда ты здесь, такая катастрофа самым непосредственным образом коснулась бы именно тебя. Так ты убежден или нет, что в обществе Арголанда любой ценой следует поддерживать равновесие?

— Да.

— Хорошо. Ты еще больше утвердишься в этом, работая с нами.

После беседы и последовавшего за ней электрогипноза Снееру позволили вернуться к Раскалли.

— Если ты составил себе какое-то мнение относительно нас, — сказал, добродушно улыбнувшись, шеф Отдела «С», когда Снеер снова явился к нему, — то отбрось его немедленно. Если же считаешь, будто все понимаешь, то позволь сказать, что ты ошибаешься. Впрочем, незачем заниматься догадками. Ты узнаешь все, всю правду, без прикрас и умолчаний. Эта правда слишком сложна, слишком запутана, чтобы ее мог полностью воспринять даже такой интеллектуальный наднулевик, как ты. Ты знаешь много, догадываешься еще о большем. Почти каждый, даже шестиряк, там, в городе, что-то знает, догадывается, до него доходят разные слухи. Но всю правду о нашем мире можно понять и охватить взглядом только отсюда, с позиций наднулевика. Чрезвычайно трудно сложить рассыпанную мозаику о неизвестным рисунком из маленьких камушков, которых вдобавок еще и недостает, а среди оставшихся попадаются кусочки из совершенно другого набора. А если кто-то еще, прикидываясь помощником, в действительности мешает тебе, то дело становится безнадежным. Поэтому я убежден, что ты не знаешь еще очень многого и воссозданная тобою картина мира, в котором мы живем, неполна.

Раскалли надолго замолчал, поглядывая на экран, словно ожидал сообщения. Немного погодя его губы пошевелились, видимо, он читал краткое сообщение.

— Все в порядке, — сказал он с явным облегчением. — Есть одобрение. Не возражают. Можем включить тебя в нашу группу. А теперь слушай внимательно. То, что я тебе скажу, — тайна, доступная только наднулевикам. Тебе следует ее знать, чтобы верно выполнять обязанности, которые мы намерены возложить на тебя в Правлении. Ты наверняка задаешь себе вопрос: зачем мы создали и поддерживаем в Арголанде и других агломерациях такую странную искусственную систему общественный отношений? Почему, стремясь к ее сохранению, мы тем не менее терпим хорошо известные нам негативные явления, которые могли бы без труда пресечь? Вероятно, считаешь, что, располагая лучшими умами планеты, мы могли бы придумать для человечества гораздо лучшую, более эффективную модель существования вместо этой великой мистификации. Ты заметил, сколько усилий мы прилагаем, чтобы для среднего гражданина поднулевых разрядов все выглядело как можно естественнее? Все средства массовой информации стремятся убедить их в том, что именно эта модель оптимальна, а ее реализация близка к идеалу. Большинство, притом большинство значительное, верит, что это соответствует действительности. Одних данная им реальность удовлетворяет больше, других — меньше, но и те и другие живут в ней и стараются, не выходя за рамки модели, достичь своих целей. Поскольку мы живем в мире неисчерпаемых источников энергии и полной автоматизации, постольку деятельность поднулевиков не оказывает никакого влияния на количество поставляемых благ. Существенна лишь проблема такого их разделения, при котором человек ощущал бы, что его материальное положение однозначно зависит от факторов, одобренных всем обществом: его пригодности к труду и вклада в работу. Люди должны в это верить, иначе они утратят единственную мотивацию действий, влияющих на функционирование модели как целого…

— Но наверняка ли эта модель единственная, правильная и наилучшая из возможных?

— Не знаем. Мы не пытались придумывать другой.

— Почему вы выбрали именно эту, а не другую?

— Других не было.

— Значит, разрабатывая схему функционирования нового общества эпохи автоматизации, вы не пытались обсуждать различные решения?

— Нет. Эту модель никто не обсуждал. Она была нам дана… в форме, готовой для осуществления.

— Не понимаю.

— Работая с нами, поймешь это быстрее, чем думаешь! — Раскалли непроизвольно оглянулся и, понизив голос, добавил, перегнувшись через стол к Снееру: — Эта преудивительнейшая система организации и управления обществом была нам навязана!

— Кем?

— Силой, о которой мы знаем только одно: она почти всемогуща! Именно она приказала нам организовать все таким образом, возложив на нас, наднулевиков, ответственность за осуществление программы!

— Что это за сила, способная навязать свои планы целой планете? Какая-то группа террористов, располагающая средствами глобального уничтожения? Мафия, союз спятивших ученых? Или, может, взбунтовавшийся суперкомпьютер, управляющий всей энергетикой?

— Нет, нет… Все, что ты перечислил, даже вместе взятое, давало бы хоть надежду, тень возможности вырваться из-под влияния. Увы! Сила эта пришла извне.

— Не понял.

— Она не с нашей планеты.

— Интервенция из космоса?

— Мы мало знаем о них и не сможем узнать больше того, что они пожелают сообщить. — В голосе Раскалли прозвучали меланхолия и горечь. — В противоборстве с ними у нас нет никаких перспектив на победу. В давние времена рассматривали варианты различных видов контакта с разумными пришельцами из глубин вселенной. Обсуждалась возможность вторжения, приводящего к уничтожению нашей цивилизации, вероятность помощи со стороны высокоразвитых существ, колонизация и братское сотрудничество, непонимание и дружба. Но во всех случаях исходили из наших человеческих представлений. Варианта, который был бы конгломератом всех перечисленных версий, никто не предвидел. Те, которым мы вынуждены подчиняться, не являются, sensu stricto, ничьими врагами. Они попросту фанатики, возгордившиеся собственным интеллектом, который несомненен, и убежденные в собственной непогрешимости! Они прибыли сюда, чтобы осчастливить нас придуманной ими моделью общества разумных существ, по их мнению — универсальной и наилучшей для всех существующих в космосе цивилизаций, достигших высокого уровня развития и автоматизации средств производства. Эту модель они насаждают где только могут, рассматривая свою деятельность как миссию расы, которая первой в космосе достигла наивысшего уровня развития. Считая себя мудрейшими, они не вступают в дискуссии относительно правильности своих убеждений, а действуют как некогда крестоносцы, несшие истинную веру идолопоклонникам с фанатической преданностью своим идеям, ставшим чем-то вроде религии!!!

— А мы не… пытались противодействовать им, не принимать их советы?

— Это не были советы. Одобрение их идей любым зрелым обществом для них вопрос, не подлежащий дискуссии.

— Но… ведь каждое общество имеет собственную специфику! То, что оправдано у них, не обязательно должно быть хорошо для вас!

— Они утверждают, что как на их планете, так я на многих других, которые они одарила светом своей мудрости, разработанная система действует безотказно, принося счастье различнейшим обществам разумных существ.

— И действительно все так и есть?

— Мы не знаем даже, где находится их родная планета. Вероятнее всего, так далеко, что мы не смогли бы добраться туда без их помощи — а если б это даже удалось, то неизвестно, показали ли бы они нам свое идеальное общество.

— А другие «осчастливленные» планеты, на примеры которых они ссылаются?

— Тоже точно не установлены, но, судя по нашему опыту, можно предположить, почему они убеждены в счастливой судьбе тех планет. Позже мы к этому еще вернемся. Пока же тебе достаточно знать, что человечество вынуждено было подчиниться. Учти, что они обладают невообразимой силой, так что нечего и думать вырваться из их лап.

— Они что, грозятся погубить нашу цивилизацию?

— Нет, напрямую они этого не сказали. Их методы более дипломатичны. Нельзя не согласиться, что в первой фазе преобразования нашей цивилизации они несли весьма крупные расходы, доставляя много ценных технических средств и ничего не требуя взамен. Желали исключительно одного: чтобы мы не сопротивляясь применили на практике испробованную ими систему организации общества.

— И… это никому не показалось подозрительным? Их бескорыстие?

— Вначале нет. В этой видели результат их фанатизма, глубокой веры в собственные идеи, непреодолимой жажды постоянного подтверждения собственной гениальности. У человечества, вернее, у тех, кто за него отвечал, не было выбора. Однако теперь мы, наднулевики, почти убеждены, что все их действия преследуют некую далеко идущую цель. Результаты функционирования введенной ими системы совершенно четко указывают на это. За всеми ее положительными свойствами все более явно просматривается конечный эффект.

— Признание нашего общества неполноценным! — воскликнул Снеер, сжимая кулаки. — Оглупление, лишение человеческого облика, автоматизирование, атомизирование, разделение на отдельные элементы, преследующие мелкие частные интересы. Разрушение человеческой общности, чувства принадлежности к роду человеческому.

— Да, мы не ошиблись, выуживая тебя из многих других! — Раскалли улыбнулся, с нескрываемым удивлением и удовлетворением глядя на Снеера. — Ты умен и сообразителен, ты будешь очень полезен в нашем кругу! Но при одном условии: откажись от бунта и сопротивления. Иначе они уничтожат тебя, а возможно, и нас, и весь земной шар. Каждому из нас нелегко удалось смириться с реалиями нашей действительности, заставить себя перестать биться головой о бесконечно толстую стену. Откажись и ты и прими наши методы, присоединись к нам, одобри наш путь борьбы. Даже если тебе будет казаться, что это не борьба, а оппортунизм и отказ от радикальных действий. Еще не раз случится, что ты с самыми лучшими намерениями захочешь сделать что-то доброе для нашей несчастной загубленной планеты, но ты не сделаешь того, что намеревался. Тебе помешает какой-то нечеловеческий, но явный, понятный, ох как понятный Голос, звучащий в тебе и вне тебя, который скажет тебе: «Нет!» — и ты послушаешься его, даже если и не захочешь, ибо поймешь безнадежность сопротивления. Поймешь тот простой факт, что, не подчиняясь, ты мгновенно погубишь себя самого и уже навсегда потеряешь какую-либо возможность свершить даже самую малость во имя добра жителей Земли. При этом ты будешь понимать, что всегда отыщется кто-нибудь, кто слабее тебя и кто послушно выполнит пожелания этого Голоса, а твоя жертва не принесет пользы, ничего не изменит. — Раскалли закашлялся и замолчал. Потом налил себе воды из графина и запил какую-то таблетку.

— Так что же делаете вы, нулевики, чтобы в конце концов не бросить человечество к ногам космических фанатиков? Ведь они наверняка рано или поздно спустятся сюда и поработят нас окончательно, ибо такова, вероятно, их конечная цель! Не верю, чтобы то, что они делают, было бескорыстным служением идее!

— Мы можем сделать не так уж много. Вероятнее всего, уже с самого начала, когда в своих блужданиях они наткнулись на нас и решили и здесь воплотить свои идеи, ничего нельзя было сделать. Нам не избежать своей судьбы. В конце концов, они сделают все, что захотят. По сравнению с нами они всемогущи. Единственное, что мы можем делать, это оттягивать конец. Именно этим мы занимаемся с того момента, как началось их поразительное, неожиданное «вторжение».

— Когда это случилось? Я ни разу не слышал ни о каком вторжении извне.

Раскалли громко, истерически рассмеялся:

— Конечно, не слышал! Не мог слышать! Именно мы, наследники тех, кого они принудили к повиновению, оказались хранителями тайны. Мы выкорчевали из истории человечества одну единственную деталь: контакт с чужаками. Люди должны пребывать в убеждении, что то, чем они живут теперь, создали наши предки, сами, без чьей-либо помощи и принуждения. Только мы, мудрейшие из людей, можем знать правду. Остальные, узнав ее, не в состоянии были бы оценить опасность. Начались бы выступления против нашей деятельности, но это еще не самое страшное; зато выступления против них погубили бы человечество. Пусть уж массы поднулевиков считают, что это мы, наднулевики, независимые яйцеголовые руководители земной цивилизации, сами создали эту систему, руководим его и отвечаем за ее достоинства и недостатки. Мы готовы принять на себя всю ненависть, лишь бы только массы не догадывались о существовании Внешней Силы, которой мы подчинены. Мы должны взять все на себя, быть запорной плотиной, препятствием, изолирующим правду о существовании чужаков от сознания человеческой стихии. Надеюсь, ты понимаешь, что это необходимо!

Снеер задумчиво покачал головой:

— Значит, то, что творится в Арголанде, — фарс, разыгрываемый перед пришельцами из космоса только для того, чтобы они поверили, будто их планы реализованы вами без отклонений и с положительным результатом?

— Не «вами», а «нами», — поправил Раскалли. — Теперь и ты несешь ответственность за этот мир. Наша роль напоминает своеобразный фильтр: не пропускает к человечеству правду о космических надзирателях и одновременно пропускает к ним не всю информацию о том, что фактически творится на Земле. К счастью, они ограничиваются общей картиной, то есть принимают как истину то, что мы ни преподносим. Верят, что все идет в нужном направлении, мы же всячески пытаемся утверждать их в этом, должным образом препарируя сообщения и сводки. Пока что это удавалось, хотя порой они дают понять, что мы слишком медленно продвигаемся к их идеалу. Тогда нам действительно приходится сделать что-то, разыграть, чтобы они видели прогресс. А потом мы опять ослабляем давление на общество. Чем больше они будет сохранять человеческие свойства, тем дольше продержится, прежде чем они придут и выловят нас, как раков из садка. Однако если нам не удастся сохранить видимость, если они раскроют нашу игру — тогда они начнут действовать активно, последовательно реализуя свои планы переделки людей в телеуправляемых роботов. Осуществят свои идеалы социального равенства: сведут всех до уровня шестиряка! Вот их конечная цель! Нам с трудом удалось несколько модифицировать их планы. Мы старались сохранить некоторые элементы исторически сложившихся черт нашего общества. Хотели сохранить некоторые наши человеческие ценности и завоевания. В тот момент, когда они сюда пришли, мир был разделен на две принципиально различные социальные системы. У каждой были свои достоинства и свои недостатки. Пришельцы потребовали создания однотипной общественной системы. Мы старались сохранить максимум наилучших черт обеих систем. Увы… Каждый, кто знает общественно-экономические проблемы, стоявшие перед миром на пороге Великой Реформы, легко заметит, что сейчас в агломерациях найти можно почти одни только недостатки обеих противостоявший систем старого мира. Мы не хотим ничего трогать в существующей системе. Наша мечта — удержать существующее положение как можно дольше. Не потому, что мы считаем его хорошим, а потому, что это единственный способ защитить себя от еще более худшего. К сожалению, среди поднулевиков есть люди, которые, зная слишком много, распространяют неточные и безответственные слухи, словно не понимают, что действуют во вред всему человечеству. Эти несчастные глупцы из низших разрядов не понимают, ибо понять не в состоянии, наших условностей и мотиваций. А пришельцы постоянно наблюдают за нами. Если до их сознания дойдет вся правда о реальной ситуации, о расхождении между действительностью и придуманной ими моделью, то первыми пострадаем мы, неудачные, по их мнению, руководители операции по улучшению человеческой породы. На нас обрушится первый удар, а потом… потом уже ничто не спасет человечество… Кто знает, каковы их планы? Этого мы не узнаем до тех пор, пока они не пожелают реализовать последнюю фазу своих намерений.

— Они здесь, среди нас?

— Если б это можно было знать! Никто даже не знает, как они в действительности выглядят. С нами они общаются только по радио. Иногда мы видим в воздухе их машины. Они дают нам ощутить свое присутствие, хотя в принципе не появляются в пределах агломерации. Порой, как бы для того, чтобы напомнить о себе, демонстрируют невероятные технические возможности, наподобие тех, которые использовали, когда принуждали руководителей государств старого мира к полному послушанию в обмен на существование человечества…

— Сейчас, уже зная все, — продолжал Раскалли после небольшой паузы, — ты легко поймешь, что любое противодействие тому, что делаем мы, наднулевики, означает умерщвление человечества на Земле. Надеюсь, ты понимаешь, что все сказанное мной должно остаться в пределах континуума.

— Поднулевики распространяют… тексты, говорящие о вторжении из космоса, — сказал Снеер, припомнив не дочитанную до конца брошюру.

— Мы знаем, — Раскалли пренебрежительно махнул рукой, — то, что пишут в подрывных брошюрках, далеко от полной истины. Правда гораздо сложнее. Эти примитивные, упрощенные описания закулисных действий, сопровождавших Великую Реформу, к счастью, не очень-то убедительны даже для туповатых поднулевиков.

— Их… специально оглупляют, чтобы они не понимали ничего и были послушны?

— Неизбежная необходимость, — сказал Раскалли, опуская глаза. — Лучше… туповатое общество, нежели гибель человечества.

— Значит, правда то, что говорят об оглупителе в пиве?

— И не только в пиве, — усмехнулся Раскалли. — Во всем, с чем они сталкиваются ежедневно. Но это единственным способ держать в повиновении человеческую стихию, чтобы показать нашим «добродеям», будто мы, наднулевики, выполняем все их предписания. Ну, что ж… Теперь ты вместе с нами несешь груз ответственности. Нам надо омолаживать кадры. Кто-то должен продолжать нашу игру, лавировать, балансировать между необходимостью и возможностями, оттягивать, сколько удастся, тот печальный неизбежный конец человечества, который, надеемся, наступит уже не при нашей жизни. Хотя кто знает? Их намерения неведомы. Теперь иди в Персональную Секцию, корпус номер один. Там тобой займутся, предоставят жилье и дадут задания. Для начала станешь младшим инспектором общественного равновесия, а потом… посмотрим.