Ликей

      Очнулся уже когда парашют раскрылся, и почему-то костюм был порван и грудь вся разворочена - потом сказали, меня задело там чем-то… осколком самолета, что ли. Удивляюсь, что я не помер, видимо, повезло. Долетел до земли. Потом меня довольно быстро нашли.
      Месяца три я лежал в госпитале, за это время и война закончилась практически. И к сожалению, в это время умер мой отец, я никак не мог присутствовать на похоронах… Конечно, ребята меня навещали, мать приехала… лежать - это занятие вообще малоприятное, несколько операций… но я, несмотря на потерю отца, был такой счастливый, довольный собой и жизнью, гордый, окруженный всеобщей любовью. Потом признали, что я полностью здоров. А раз так, можно было опять начинать думать о школе астронавтов. Миссия была закончена, на войне год считают за два. У меня был довольно широкий выбор мест работы, в том числе, испытателем… но я выбрал место преподавателя в иерусалимском колледже.
      Там я работал чуть меньше года. Наверное, это было самое счастливое время моей жизни. Я пользовался большим уважением, как летчик с боевым опытом, каждый день летал с учениками, в основном, на спарках, часто была возможность самому взять управление. Мы проходили высший пилотаж в полном объеме, он, в общем, в бою не нужен, но позволяет чувствовать себя в небе абсолютно свободно. Я и чувствовал себя свободно, уже давно… Я совершенно перестал бояться неба. Это такое непередаваемое, прекрасное ощущение полного своего всемогущества, силы, свободы… почти как в медитации, но еще сильнее, потому что это - в физическом мире.
      Конечно, в Иерусалиме я, как и все, начал увлекаться старыми религиями, это ведь колыбель иудаизма и христианства. Был я на Голгофе, видел Крестный Путь… перечитал тогда Библию. Когда мы ее в школе проходили, Ветхий Завет я даже не дочитал до конца… а Новый мне понравился, во всяком случае, Евангелие. И в Иерусалиме я его перечитал с большим удовольствием. Тогда мне Иисус представлялся кем-то вроде Главного Ликеида, который пришел, чтобы на земле уже тогда построить Ликей, просветить людей, поднять их духовный уровень, но, к сожалению, враги ему помешали… Собственно, это примерно и есть ликейская концепция Христа, если я верно помню.
      И вот пришло мне приглашение в школу астронавтики. Это удивительное чувство, когда исполняется твоя мечта… то, к чему ты с таким трудом, с потом, с кровью пробивался с самого детства. Я съездил в Хьюстон, прошел медкомиссию, был принят. Перед началом занятий поехал отдохнуть в Петербург.
      Динка была меня моложе на год, ей тогда стукнуло двадцать пять. Но если для ликеиды двадцать пять - только самое начало жизни, то для простой девушки, тем более, русской, это уже серьезный возраст, конец молодости. Потому что в этом возрасте у них уже все решено и определено. Динка мне показалась в этот раз немного нервной, сильно повзрослевшей, если не сказать - состарившейся.
      Какие-то морщинки появились, голос и движения огрубели немного, какая-то горечь возникла, словно она хотела что-то сказать, но не могла, но все время намекала на это невысказанное. Я ее не понимал. С родителями у нее были какие-то конфликты… Она уже от них съехала и жила отдельно, в маленькой комнатушке, на большее не хватало зарплаты. С квартирной хозяйкой тоже были конфликты. Но я ничем не мог ей помочь. Предлагал оставить деньги, она оскорбилась. Но в общем, опять была любовь, была радость, а потом я собрался уезжать… И перед самым отъездом у меня состоялся очень неприятный разговор с Динкиным братом. Он был старше ее, очень рассудительный, неглупый мужчина, был женат и имел уже ребенка. Дождался меня во дворе и сказал примерно следующее.
      - Слушай, я понимаю, что ты ликеид, герой, и все такое. Но перестань морочить девчонке голову.
      Я не понял его и попросил изъясняться более конкретно. Тогда он мне и выдал.
      - Динке уже 25 лет. У нее нет никого. Она симпатичная, и все такое, но у нее до сих пор, кроме тебя, никого не было. Такие ненормальные плохо кончают.
      Она влюблена в тебя, как сумасшедшая, и всем дает от ворот поворот. К ней такие парни подкатывались, так что ты…
      - Но чем я могу помочь? - я действительно был таким дураком, я совершенно его не понимал. У Динки своя жизнь, у меня своя, я же не стою над ней с плетью, требуя верности, как какой-нибудь фундаменталист.
      - Она верит в тебя, понял? Она тебя ждет, - сказал ее брат, - Она думает, что ты на ней женишься… ну не обязательно там оформлять отношения, но в смысле, что ты будешь жить с ней одной семьей, в одной квартире, и так далее.
      Ребенка хочет от тебя. А я что-то не понял, есть у тебя такие планы или нет?
      Этот вопрос, Джейн, мне показался тогда до ужаса оскорбительным и бестактным. Разве можно свести все многообразие наших с Динкой отношений, всю эту нежность, радость, короткие грозы, тучки сомнений, ослепительное сияние солнца любви - к такому краткому и простому вопросу: собираешься ли ты на ней жениться? Это так невероятно пошло, мерзко, низко… в тот момент я даже не подумал, что Динка могла подослать брата, возможно, я разочаровался бы в ней мгновенно. Я и до сих пор не знаю, была ли это только его инициатива, или ее тоже. Но сейчас это для меня неважно.
      Я просто не знал, что ответить брату Динки. Просто не знал…
      Если бы он спросил - любишь ли ты ее? Я бы ответил - да. Если бы он спросил - готов ли ты сию минуту отдать за нее жизнь, я бы тоже ответил - да. Но вот так… собираешься ли ты жениться? Да при чем тут женитьба? Ведь мы любим друг друга!
      Я ведь даже не думал о том, что для меня Динка была лишь приятным отдыхом, переменой занятий, убежищем, помимо Динки у меня был целый прекрасный и грозный мир, совсем иная жизнь, ей недоступная. А у нее - ничего не было, кроме меня. Я один заменял ей весь мир. Кроме меня, ей оставалась будничная простая работа, помощь по хозяйству вечно ворчливой и недовольной матери, пересуды с девчонками во дворе - и гордое молчание, когда те рассказывали о своих любовных делах. И одинокие беспросветные вечера. Но мне это и в голову не приходило… Я считал само собой разумеющимся, что она ждет меня, что она верна - впрочем, если бы она изменяла мне, я не подумал бы ее в этом упрекнуть.
      Я стал мямлить что-то в том смысле, что сейчас уезжаю в Хьюстон, учиться в школе астронавтики, это продлится три года. Что у ликеидов не принято создавать семью во время Миссии и во время учебы. А после окончания учебы, конечно, будет видно…
      - А что, тебя не примут женатым в эту школу?
      - Да нет, примут, но…
      Тут брат Динки изложил мне кратко и ясно свои требования. Динка вся извелась, у нее не жизнь, а сплошной кошмар. Она больше не может куковать в одиночку. Поэтому я должен твердо решить, нужна она мне или нет. Если я собираюсь жить с ней, создавать семью и так далее, значит, надо кончать с этим неопределенным положением. Либо зарегистрировать с ней брак, тогда она хоть будет считаться замужней, либо не регистрировать, но снять отдельную квартиру - средств, вроде бы, у меня достаточно? - поселиться там с ней, а потом ехать куда угодно, но чтобы Динка уже жила в нашей общей с ней квартире, на наши с ней общие деньги. Либо взять Динку с собой.
      А если она для меня только развлечение, если я ее только использую, то чтобы я это прекратил, девчонок для этого дела вокруг сколько угодно, он сам, лично, готов для меня их найти. А Динка - не такая, она влюблена и хочет настоящей любви, а не того, чтобы ее только использовали, а потом выкинули, как ненужную салфетку.
      Я был совершенно ошарашен. Конечно, Динка не была для меня только развлечением. Я всегда относился к ней серьезно… считал, что любил ее. В каком-то смысле я ее и любил. Но предпринимать такие серьезные шаги вот прямо сейчас?
      Мне, честно говоря, было совершенно не до того. Думаю, ты, как ликеида, меня хорошо понимаешь.
      Мне опять показалось все это невыносимо пошлым. Это исходит из нашей общей ликейской оценки жизни. Я был героем, летчиком, ликеидом, я был Воином Света и спасал человечество от Дьявола. Я свободно любил свободную женщину, у меня из-за моей работы не было возможности быть с ней постоянно, но когда я мог вырваться к ней, она с радостью и благодарностью дарила мне свою любовь.
      И вдруг мне намекают, что у меня есть какие-то обязанности по отношению к этой женщине… что я несвободен. Что я должен что-то сделать… и не спасти ее, например, из горящего дома, не выкрасть из плена, это я счел бы своим долгом без напоминаний. Но Динка жила счастливо и безопасно. Оказывается, я должен почему-то немедленно устроить ее судьбу… Какая нелепость!
      Однако, надо было что-то отвечать… в конце концов, это не-ликеид, простой человек, у него свои понятия, к нему надо отнестись снисходительно. Я собрался, преодолел себя и спокойно объяснил, что конечно же, отношусь к Динке очень серьезно, люблю ее, и подумаю над его словами. Сейчас же у меня такое положение, что через два дня я уезжаю, и уже поздно что-либо предпринимать. Но я обязательно что-нибудь придумаю…
      Однако я быстро забыл об этом разговоре, а сама Динка никогда не говорила мне о том, что страдает… очень уж была гордая. Я сам тоже с ней не говорил об этом, и вообще этот инцидент с ее братом просто выпал из моей памяти… память, она ведь избирательно сохраняет только то, что человеку выгодно. Динка меня ждала, она любила меня - я принимал это как должное. Если бы она не стала ждать, решила выйти замуж - я не осудил бы ее. Возможно, не слишком сильно бы и страдал. Если бы она просто изменяла мне все это время, я отнесся бы к этому совершенно спокойно, ведь я-то изменял ей. Так было бы даже лучше… непонятная Динкина верность даже тревожила меня - ну какая необходимость ей, простой девчонке, даже не ликеиде - нас хоть воспитывают в каких-то строгих понятиях - быть такой целомудренной?
      Я изменял Динке… особенно в Хьюстоне на первом курсе. Там такая мулатка была, довольно светлая… на тебя чем-то похожа. Лиз. Я просто свихнулся с ней… Это был такой секс, который и сексом-то трудно назвать, это целая жизнь была, целая феерия… Я совсем на ней съехал, все остальное время ходил как в трансе. Знаешь, такое бывает у талантливых медиумов, когда они в медитацию так уходят, что окружающая жизнь их перестает интересовать. Вот так же мы с Лиз, но она не как личность меня волновала… я все это время, как ни странно, продолжал любить Динку. Просто вот эта страсть невероятная, сжигающая, как у Набокова в "Лолите"… Ну это так, эпизод моей жизни, довольно приятный, да и длился-то он всего месяца три. Потом Лиз меня бросила, и еще месяц я страдал, как наркоман от ломки. После мне было приятно все это вспомнить. И сейчас еще приятно.
      Вот такие мы все, ликеиды… и я ведь никогда не подозревал, что что-то в моей жизни не так. Я любил родителей, делал все, как они запланировали, с мамой, казалось, у меня были превосходные отношения, основанные на чистой любви. "Сыночек, ты на завтрак будешь яичницу или сандвичи?" - "Мамуль, я сегодня не ем, спасибо тебе большое!" Нежный поцелуй в щечку, ласковый взгляд - и бегом на занятия. Девушка? Я любил ее чистой, трепетной любовью, заботился о ней, когда мы были вместе - стихи для нее писал, на руках носил, развлекал всячески, защищал. Друзья? О, в Хьюстоне, как и везде, я нашел превосходных друзей. Мы делали общее дело, нам всегда было интересно вместе, мы стояли друг за друга горой… Кроме того, я переписывался и со старыми друзьями. Короче говоря, все превосходно, уж во всяком случае, в отношениях с близкими… Я был в этом уверен.
      Мы все в этом уверены.
      В Хьюстоне все шло превосходно. Я был в числе лучших, мой наставник-психолог - он же тренер риско, он же инструктор по медитации - был мной очень доволен. Я казался, да и был абсолютно уравновешенным, спокойным, счастливым ликеидом. Несмотря на то, что не использовал право полугодового отпуска после войны, а сразу начал работу… мне не хотелось отдыхать, для меня полеты - это собственно, и есть отдых, хобби, радость и успокоение. В школе мы почти не летали, поэтому я ездил в аэроклуб, приобрел себе спортивную "Бабочку" и крутил на ней высший пилотаж… тогда у меня на это были деньги, разумеется.
      После первого курса я не поехал в Петербург, так получилось… участвовал во всемирных соревнованиях на Гавайях, потом поехал к своему другу в Мексику… хотелось все успеть. Я написал Динке в очередной раз, надеясь, что она меня простит. Послал ей подарки. Потом начались опять занятия, ритм жизни был очень напряженный. Мысль о Динке меня даже тяготила как-то, нет, я любил ее, но она меня будто связывала этой своей верностью, было как-то неудобно все же. А в октябре пришло письмо от ее брата. Оно было настолько диким, сумбурным, что я не поверил, не понял… дошло до меня только тогда, когда я получил подтверждение от мамы.
      Мама лишь коротко и скупо упоминала о том, что Динка умерла. Но это короткое упоминание-то и убедило меня в том, что все, сказанное в другом письме - правда.
      Динка родила ребенка от меня. Ему уже было пять месяцев.
      Мы завели его позапрошлым летом, когда я был там. Понимаешь, мне даже в голову не пришло, что Динка не предохраняется. Мы так к этому привыкли… Этому учат в школе, и как-то принято, что это дело девушки, заботиться о безопасности в этом смысле. А она решила вот так поступить… может быть, и правда - устала ждать, устала жить в разлуке, поняла, что не дождется, когда я решу жениться на ней. Так пусть будет хоть ребенок от меня. Может, она хотела этим выразить свое отчаяние… По словам брата, рекомендация Семейного Центра была отрицательной из-за ее финансового положения, она мало зарабатывала, а главным образом - из-за ее психического состояния. Но Динка родила… мальчик был здоровым. После его рождения она осталась совсем одна, брат иногда заходил, подруги… у брата у самого только что родился второй ребенок, было не до Динки. С родителями был конфликт, они были категорически против ребенка, вообще поведение Динки им не нравилось, они считали, что она хочет повесить им на шею этого внука, вместо того, чтобы самой сначала по-человечески устроиться в жизни. Мальчика она назвала Алексеем… Работать она больше не могла, не с кем было оставить ребенка, пособия еле хватало на оплату квартиры и скудное питание, она, правда, подрабатывала - брала чужих детей… У нее пропало молоко, сын стал болеть, коровьего молока не переносил, началась астма. У Динки совершенно не оставалось времени. РМЭ - рассеянный микроэнцефалит можно лечить только на ранних стадиях.
      Динка просто не замечала головной боли, головокружений, выпадений зрения… Ей становилось все хуже, но пойти к врачу представляло слишком большую проблему…
      Ведь это надо где-то оставить малыша, а где, с кем? Ну может быть, она нашла бы возможность, но видимо, просто легкомысленно отнеслась к собственному состоянию. Однажды она упала без сознания. Ребенок долго кричал, соседи, с которыми она конфликтовала (им не нравилось, что она стирает или моется поздно вечером, что ребенок ночью просыпается и плачет) - эти соседи никак не реагировали, просто ворчали и возмущались… Ребенок вывернулся из кроватки, там была щель между прутьями, а кроватка довольно высокая. Он упал и повредил шейные позвонки. Через несколько часов он умер. На следующий день брат зашел к Динке, она была еще жива, ее тут же отправили в больницу, но ведь это РМЭ, некрозы уже слишком распространились, она прожила еще несколько дней.
      Мне очень трудно тебе передать, что я испытал тогда. В моих ушах стоял крик ребенка. Моего ребенка. Здорового, нормального, пятимесячного ребенка, убитого мной. Я словно переживал его ужас, где мама, почему она не несет еду, почему не берет на руки, и вот он ползет в отчаянии, бьется, лезет куда-то, и вдруг - удар… Страшная боль. Несколько часов страшной боли. И Динка… если бы все это случилось не так, если бы не я был виноват - и тогда мне было бы тяжело пережить это. Но это мое равнодушие, мое безразличие ее убило.
      Я помню, что не спал, по крайней мере, одну ночь… или несколько ночей. Я как будто засыпал, но вдруг обнаруживал себя у окна, со скомканной в руке простыней, на лбу холодный пот… бормотал какие-то нелепости. Днем я учился, производил, наверное, впечатление, что все нормально, но стоило мне остаться одному… Помню одну мысль: все кончено. Все.
      Что кончено? Моя прежняя жизнь - спокойная, счастливая. Не будет ее больше, никогда. Есть вещи, которые нельзя простить.
      Я ведь понял тогда, что это я виноват во всем. Нет, конечно, я знал, что и сама Динка виновата - зачем быть такой гордой… Был бы другой характер, не конфликтовала бы со всеми - может, ничего бы и не было. Да и вообще, зачем было заводить этого ребенка. Подождала бы три года, пока я закончу школу, а там…
      Ведь так тоже нельзя, надо же и мнение отца учитывать.
      Конечно, и ее родители виноваты - бросили дочь в таком положении, замкнулись в своем эгоизме, не помогали ей… И остальные родственники тоже.
      Но какой мелкой и ничтожной выглядела их вина по сравнению с моей… Ведь это я отец, да, я не знал о существовании ребенка - но просто потому, что не хотел знать. Вообще интересовала ли меня когда-нибудь жизнь Динки как человека?
      Ее настоящие чувства, желания, мечты…
      Я просто не предполагал, что в ее жизни может произойти что-то серьезное.
      Поэтому и не звонил ей, не стремился общаться… Серьезное все происходило со мной и вокруг меня. Я был ликеидом, я воевал, видел смерть друзей, спасал человечество… я учился, чтобы нести знамя Ликея в Космос! Быть в самом авангарде… А что серьезного могло произойти с ней, обычной девушкой из страны третьего мира, ее жизнь была монотонна, скучна, абсолютно безопасна. В сущности, она была бесполезным созданием, красивеньким, милым, но пустым и бесполезным. Как большинство не-ликеидов. Ее жизнь протекала в картонной коробке среди ваты, ликеиды защищали ее, кормили, обеспечивали, лечили, развлекали…
      И вдруг она умерла. Да еще - так умерла. И в смерти она стала равной любому ликеиду, любому из моих погибших друзей.
      Она умерла за свое право быть женщиной, женой и матерью… за отнятое у нее право. Хотя сама она никогда не смогла бы это сформулировать. Она это сформулировала своей жизнью и смертью.
      Да и я тогда так не думал. Я просто сидел и смотрел на Луну. На Луну, где мне, может быть, придется, посадить планетолет. Ходить по ее поверхности по колено в пыли. И уже смутно понимал, что будущее мое изменилось.
      Я не смогу простить себе этого, никогда.
      В конце концов я рассказал своему лучшему другу о случившемся… мне было стыдно, вообще противно об этом говорить. Но надо было как-то объяснить свое изменившееся поведение… Друг выслушал меня очень сочувственно. Надо сказать, что у него на той же самой Иранской войне погибла возлюбленная, ликеида, она была штурманом на "Аквиле". И вот он меня выслушал и сказал:
      - Знаешь, когда Патриции не стало, я долго тоже не хотел жить… а потом понял, что жить можно и с болью. И даже быть счастливым… ведь я продолжаю то же, что делали мы с Патрицией вместе.
      - Но я не о том… Ты-то был не виноват в гибели Патриции. Ведь это все моя вина, понимаешь? Я такой подлец… я просто не имею права жить.
      Друг кивнул. Он был уверен в себе и знал ответы на все вопросы.
      - С чувством собственной вины особенно трудно примириться. Но ты должен это сделать… знаю, что трудно. Но сейчас ты думаешь только о себе. Ты должен перешагнуть через это и жить дальше ради нашего общего дела…
      - Какого дела? - спросил я.
      - Ну как - какого? Ликейского… защищать и просветлять человечество.
      Я опешил. Я жить-то не мог… какое там - просветлять кого-то.
      - Как я могу просветлять человечество, если я сам подлец? Чему я могу учить людей, куда их вести? И как вообще просветлять людей, может, ты знаешь? До сих пор это, по-моему, никому не удается… Большинство людей какими были, такими и остались.
      - Ну как просветлять… конечно, мы люди обычные. Просто помогать своим ближним и выполнять свою работу.
      - Но как раз это я и не могу… ты же видишь, как я отнесся к своему ближнему.
      - Но Алекс… это же очень хорошо, что ты это осознал и понял. Теперь ты будешь поступать иначе.
      Он это сказал очень самодовольным, менторским тоном. Уж он-то никогда не поступал так плохо, так ужасно, как я. И это, конечно, меня задело. Когда он ушел, я подумал о его жизни… его родители тоже были не-ликеидами, и мать жила сейчас одна, больная, в доме престарелых в Польше, и некому было даже ее навестить - он мог делать это от силы раз в год. Понятно, что он не мог бы взять ее к себе - как бы он тогда учился в школе астронавтов. Ему это даже в голову не приходило. Понятно… но с чего это покорение космоса важнее душевного состояния его матери? И ведь он даже не думал об этом, даже не замечал, что совершает подлость.
      Тут я подумал, что я все-таки лучше его, ведь я осознал и понял… вот ведь какой я хороший! Так страдаю из-за смерти какой-то не-ликеиды, не каждый бы так стал…
      Нет, Алекс, сказал я себе. Так нельзя. Это уже не только твоя ошибка, твое бессердечие… что-то неправильно в самой основе, в самой идее того, во что ты веришь. Иначе такого бы не произошло. Иначе мой друг бы ужаснулся, а не призывал меня все забыть и заняться Делом. Да и все остальные…
      С этого дня у меня начался некий пересмотр ценностей. В принципе, судить других нехорошо, что мне за дело до их грехов. И собственно, в первую очередь я и думал о себе.
      Я вспомнил то переживание, которое было у меня в детстве на Пискаревском кладбище. Почему я забыл его? Почему я смог его забыть? Да потому что меня делали ликеидом, упорно делали. И я был вполне к этому пригоден.
      Что такое ликеид? Это сильный в первую очередь человек, воин, который живет ради других, ради идеи и долга, всесторонне развитая личность, обогащенная знанием мировой культуры, общением с природой, мощной духовностью…
      Заведомо известно, что все ликеидами быть не могут. Во-первых, не у всех соответствующие способности. Во-вторых, и это самое главное - у большинства людей, как ни крути, просто нет достаточного желания, чтобы стать таким - безупречным и сильным. Нет воли…
      Казалось бы, все ясно и просто. Но почему став таким - сильным и всесторонне развитым - я не смог просто обратить внимание на девушку, которая ждала меня, преданно любила столько лет… хоть раз узнать ее желания, ее надежды. Пойти ей навстречу. Да потому, что мне было просто некогда. Мой мир был слишком богатым и разнообразным, моя личность - слишком развитой, чтобы я из-за нее мог заметить других людей… а вот Динкин брат, простой парень, не талантливый и не выдающийся, замечал - и свою жену, и детей, и родителей, и на сестру у него еще оставалось время.
      И еще потому, что вот эта убежденность в своем превосходстве приучила меня принимать всерьез только ликеидов. Не-ликеиды - как будто и не люди. Как будто у них нет и не может быть своей жизни, своих мыслей, желаний.
      Нас убеждали, что живя согласно ликейской этике, мы осчастливим и своих ближних. Что такое идеальная ликейская семья? Ты сама росла в подобной… сплошная любовь и благодать. Ведь развитая, духовная личность любит совсем не так, как недуховная. Да, и я любил Динку как ликеид. Я дарил ей себя. Когда мы были с ней - я о ней очень заботился… наши отношения выглядели просто идеальными, творческими, красивыми. Но вот к чему это привело…
      А моя мать? Что я знал о ней? Только то, что она поддерживает мою карьеру… а о ней самой, как о личности - да почти ничего. А отец? Я даже толком не знал, как он умер - правда, тогда мне было не до того, но ведь я мог позже спросить. А мои другие родственники - бабушка, тетка? Что я знал о них, об их жизни, их желаниях, мечтах, любви? Нуль.
      Значит, если я просто забуду обо всем и продолжу свою жизнь ликеида - никто не гарантирует, что не будет новой подлости, что отныне я больше не совершу подобного.
      Ну хорошо, предположим, я действительно исключение. Я холодный негодяй, забывший своих близких… но вот мой друг - разве он не точно так же относился к своей матери? Я смотрел вокруг себя и видел точно таких же ликеидов…
      Вот гордость нашего курса, американец-ликеид, он женился семь лет назад на простой женщине… как водится, не сошлись характерами. Его семье жена не нравилась. Парень разошелся с ней, а пятилетнего сына оставил себе - это логично, ребенок получает идеальное ликейское воспитание. Жена стала наркоманкой, сейчас лечится, но похоже, это безнадежно… Сокрушенный муж лишь качает головой. Но понимает ли он, что это его вина? Знает ли он, что значит для матери лишиться возможности быть рядом с ребенком, видеть его лишь изредка и не надолго? Знает ли он, что любая женщина, даже самая распущенная, предпочтет смерть такой муке? Она и выбрала смерть, только медленную. Но бывший муж и его ликейская семья даже не задумываются о том, что убили человека.
      Вот женщина-ликеида, оставившая мужа - разлюбила. Тот оказался для нее недостаточно мужественным, перестал быть мужчиной ее мечты. Ребенка она забрала с собой, живет независимо, счастливо, всегда безмятежна и довольна. Муж несчастен, его жизнь так и не сложилась.
      Не у всех, конечно, в жизни очевидна такая подлость… но чем больше я вспоминал ликейские семьи, в которых бывал, отношения друг с другом, с детьми, с родителями, особенно - с не-ликеидами, тем муторнее мне становилось. Мне открылась вдруг общая, понимаешь общая наша ликейская мерзость, наше ледяное гордое одиночество, наше самопочитание, нас ведь с детства учат думать - я сильный, я могущественный, я самый любящий, я правильный в своей сути, я, я, я… И особенно наше презрение к обычным людям, не таким умным, не таким талантливым, образованным, культурным, воспитанным, не достигшим нашего уровня.
      Ведь если ты несешь кому-то свет и культуру - ты априори считаешь, что человек этот ниже тебя и нуждается в том, чтобы ты его учил. Но ниже ли они нас на самом деле? Не стоило ли бы как раз нам кое-чему поучиться у обычных, необразованных людей?
      Вот это как раз и неправильно в самой идее Ликея, понял я. И именно поэтому в мире существуют войны, национализм, поэтому люди, простые люди не могут подняться ну пусть не до нашего уровня, но хотя бы до того, который им доступен. Именно поэтому существуют маргиналы, на которых просто никто не обращает внимания, а их жизнь - это сплошная мука.
      Ведь наш мир, Джейн, устроен очень печально, в сущности. В мире очень много боли, страдания, неустроенности. Поэтому нас и учат быть Воинами - мы должны бороться с этими страданиями… Согласно ликейскому учению все просто и элементарно. Зло происходит от дьявола, который влияет на некоторых, скажем так, даже на очень многих людей, и заставляет их совершать ужасные вещи в физическом мире. Классификация видов зла, темных слоев Земли в Ликее хорошо разработана. Ну а мы боремся с дьяволом за людей.
      Но я всегда как-то, хоть и признавал эту концепцию, пытался искать все-таки более реальные причины страданий людей. Дьявол - это одно, но ведь он существовал всегда, а в последние века положение на Земле стало другим. Значит, появился какой-то дополнительный фактор…
      Так вот она - причина зла. Это и есть Ликей… Методика раннего развития детей оказалась более страшным оружием, чем водородная бомба. Сколько нам ни дают основы этики - все это поверхностное… а это раннее развитие, это несомненное, наглядное превосходство над любым сверстником-неликеидом вызывает уже у подростков неуемную гордыню. Нас учат загонять ее вовнутрь, не демонстрировать, но гордыней проникнуто все учение Ликея, все его действия. А как должны реагировать люди на появление сверхлюдей, которые несомненно, во всех отношениях, их лучше? Кто-то озлобляется и пытается с нами воевать, безнадежно, самоубийственно, но в этом они видят единственный способ остаться людьми. Большинство просто молча соглашается и опускается духовно, даже не пытаясь как-то оспорить факт нашего превосходства - да и как его оспоришь… Но когда тебе заявляют безапелляционно, что вот есть какая-то грань в духовном развитии, которую тебе не перейти никогда, что ты всегда, как бы ни старался, будешь хуже ликеидов - пропадает всякое желание вообще к чему-то стремиться… ну у кого-то, как у моих родителей, не пропадает, но их усилия, по сути, смешны, им все равно не достичь ликейского уровня.
      Вот это примерно то, что я понял тогда. И понял еще, что передо мной стоит выбор. Я учился по инерции, тем более, сам предмет учебы был для меня очень привлекательным… но в целом я уже тогда перестал быть ликеидом. Я перестал быть всегда счастливым и спокойным, я больше не медитировал - просто не мог, я обвинял себя, и я постоянно пытался заговорить с моими товарищами о том, что меня волновало… Я тогда еще носился с идеей, что мне удастся что-то кому-то доказать, что-то изменить - хотя я не знал практически, как.
      Но увы все разговоры еще сильнее укрепили во мне ту же самую мысль: что-то неверно в самой идее Ликея, в нашей этике, в наших отношениях с людьми…
      Разговоры были бесплодными, меня просто не понимали. "Я не вижу никаких проблем", - вот лейтмотив того, что отвечали мне друзья. "По-моему, ты перенапрягся, тебе нужно отдохнуть", - за эту мысль они хватались особенно охотно. В конце концов я вышел на разговор с моим наставником - учителем риско, инструктором по медитации и психологом. У меня был довольно неплохой наставник, неглупый, я даже где-то восхищался им… он обучался риско в Японии, в лучших додзе, и в молодости воевал, был десантником, причем рассказывали о каких-то его фантастических подвигах, вроде того, что он как-то уговорил начальство не сбрасывать бомбу на партизанскую базу, пробрался туда с ребятами и захватил всех националистов живыми - из гуманных соображений, конечно. Для меня этот наставник был воплощением Ликея… у меня долго не получалось с ним поговорить, он все время был занят. Но конечно, он видел, что со мной творится нечто, что я не медитирую - я этого и не скрывал.
      Мы встретились с ним в помещении для медитации, сели друг против друга, скрестив ноги, и он долго, молча смотрел, как бы сквозь меня… Потом он сказал: