Ликей

      - Видите ли, Рита… у меня нет намерения соблазнить Алексея. Я общаюсь с ним просто как с другом. Вы можете быть спокойны на этот счет. Но вообще-то, вы знаете… ведь Алексей - не вещь, он свободный человек, и он сам должен решать такие вопросы. Я понимаю, что вы беспокоитесь за судьбу сестры… Но есть еще и судьба Алексея, и он сам должен ее строить, без вашего и моего участия. Давайте предоставим решать ему самому, хорошо?
      С ней вдруг произошло странное раздвоение. Она говорила эти слова, и в то же время слышала себя как бы со стороны… Свой уверенный, спокойный, жизнерадостный тон - и этот тон был ей невероятно противен. Именно тот тон, которым говорят психологи в консультациях… Тон учителя, человека, знающего, как жить, поучающего других… Но откуда она знает, как жить?
      Ее не научили жить - по большому счету не научили. Да и можно ли этому научить? Все равно где-то в глубине души останется вот этот мокрый, плачущий комок - то самое, что болит, и страдает, и любит… и вот может быть только оно, это жалкое и крошечное - может быть только оно во всем человеческом существе и способно любить.
      Но она - ликеида - закрыла этот беззащитный комок слоями брони - силы, ловкости, знания, уверенности, психотехники… Джейн вдруг пошатнулась, схватившись рукой за спинку кресла. В глазах Риты появилось беспокойство и участие.
      - Что с вами?
      - Ничего… что-то нехорошо стало, не обращайте внимания, - пробормотала Джейн.
      - Вы вдруг так побледнели…
      - Это я… ничего, ничего, Рита. Спасибо, что вы позвонили.
      Джейн села на диван, безвольно опустив руки.
      Это я впервые осознала, что у меня есть душа.
      И осознание это оказалось совсем не таким, как я думала.
      Ведь я думала, что душа - это что-то огромное, прекрасное, Божественное, способное объять всю Землю.
      А душа, оказывается - это просто такой жалкий, маленький, очень болезненный комочек, съежившийся где-то там, в глубине… похожий на трехнедельного эмбриона.
      Ее так легко убить…
      - Вы извините, я вас, наверное, обидела, расстроила, - говорила Рита. Она сама теперь чуть не плакала. Джейн покачала головой. Она уже взяла себя в руки.
      - Нет, нет, Рита, все нормально. Скажите, а вы с детства ходите в церковь?
      - Да… наши родители верующие, и мы с детства приучены.
      В дверь позвонили. Джейн протянула руку к пульту.
      - К вам кто-то пришел?
      - Да… Рита, вы не беспокойтесь. Все будет так, как должно быть.
      - Да, вы правы… на все воля Божья, - ответила Рита. В гостиную ворвалась Беатрис - сильная, шумная, веселая, в лимонном кампо с вышитой зеленой ветвью.
      Джейн попрощалась с Ритой и выключила ВН.
      - Пошли, лягушонок, - сказала Беатрис.
      - Почему лягушонок? - спросила Джейн, надевая кроссовки.
      - Меня бабушка так иногда называла… armes Froschlein. Бедный лягушонок.
      Джейн улыбнулась - Беатрис с ее большим ртом, длинными конечностями и сейчас напоминала большую лягушку.
      - Представляешь, - рассказывала Беатрис на ходу, - помнишь, я рассказывала, что заложила эксперимент - ну с рестриктазой… СК-4, чтобы усилить антимутационный механизм… Вчера эти телята родились. Я на ферму ездила… На мышах-то все хорошо получалось… А у телят знаешь как экспрессировалось? У большей части - вообще ничего, ноль. Хотя этот аллель доминирует стопроцентно, ген вообще менделирующий… А три теленка родились мертвыми, я посмотрела сегодня - оказывается, получился парадоксальный эффект, вообще рестрикция не работает. Уроды жуткие.
      Девушки неторопливо бежали по парковой аллее.
      - И почему это так? - спросила Джейн.
      - А Гермес его знает… буду дальше смотреть. Все-таки разные виды - это разные виды… нельзя механически переносить. У меня Шурка работает, кандидат, знаешь, такой восторженный - ах, мы сначала коровам этот механизм встроим, а потом на людях… евгенист тоже. Тут даже с мышей на коров не переносится.
      - Да… с людьми все сложнее, - сказала Джейн. Хорошо все-таки Беатрис… честный труженик науки. Как бы Джейн хотелось вот так спокойно заниматься генным конструированием, размышлять, экспериментировать… и даже какую-то досаду на себя чувствуешь - ведь тебя для науки готовили… а ты чем занимаешься? Все воюешь с какими-то несознательными личностями. Да еще вот и влюбилась…
      Воспоминание об Алексее снова постепенно заполняло всю душу Джейн, становилось все острее, все тяжелее… Словно прочитав ее мысли, Беатрис спросила.
      - Ну а у тебя как дела?
      Они выбежали из сада, побежали по дорожке вдоль ручья - эта дорожка вела до самого Павловского Дворцового парка. Джейн уже привыкла заниматься здесь джоггингом.
      - Да ничего, - вяло ответила она.
      - Все страдаешь? - поинтересовалась Беатрис.
      - Ага…
      - Чокнутая.
      - Ага.
      Беатрис глубоко вздохнула на бегу.
      - Не понимаю… не понимаю. Нашла, кого выбрать… Это ужасный тип, я спрашивала у Моники, она знает его как облупленного, он же к ней на обследование ходит.
      - Что она тебе сказала? - встрепенулась Джейн.
      - Ты же там сидела… могла сама все прочитать, она фиксирует все результаты обследований.
      - Ты знаешь… мне это показалось как-то нехорошо. Я не стала читать. Ну понимаешь, если ты видишь голого человека на улице - ты же отвернешься… особенно если он не по своей воле голый.
      Беатрис проворчала что-то себе под нос по-немецки.
      - Чего?
      - Ничего. Моника сказала, что это, безусловно, болезненный тип. Он в принципе здоров, но направленность личности такая, что вряд ли удастся его переформировать. Он и раньше был неустойчивым. Но для русских это нормально, они почти все душевно неустойчивы, метаются из крайности в крайность. А сейчас он находится под сильным влиянием церкви, он принципиально не приемлет возможности взять жизнь в свои руки, работать над собой… в общем, все эти их бредни, ты наверное, уже их слышала. И ты бы хотела серьезно жить с таким мужчиной?
      - Понимаешь, Беа, - беспомощно сказала Джейн, - Я бы не хотела. Но это от меня уже не зависит. Сама я прекрасно понимаю, что он мне не подходит. Что если даже мы бы поженились, наша жизнь была бы сплошным мучением, а скорее всего, мы бы через год развелись. Но это какая-то болезненная страсть, которая совершенно не интересуется тем, чего я сама хочу, и что я сама понимаю… меня просто тянет к нему, со страшной силой - и все. Понимаешь? Может быть, я больна…
      - Трудно понять, - призналась Беа, - видишь, у меня с Клаусом ничего подобного нет. И до этого у меня был друг. Тоже все было спокойно. Сошлись -разошлись. Я люблю Клауса, но у меня в этом нет никакого противоречия - я и умом знаю, что он хороший, добрый, интеллектуал, отличный собеседник, надежный товарищ, и сердцем чувствую любовь. Знаю пару его недостатков, но соглашаюсь с их наличием - ведь нет людей без недостатков. Я не понимаю, что с тобой происходит. Я если не хочу любить человека - то и не буду его любить.
      - Может быть, я просто пытаюсь его понять… пытаюсь и не могу. Это как загадка, Беа… понимаешь, вот появился такой человек, который живет не как все. А вдруг мы неправы, а он прав? Ведь тогда все нужно пересматривать, нужно жить иначе… тебе хорошо, ты занимаешься наукой и всегда права. А я работаю с людьми. Я должна им что-то говорить, чему-то учить. А вдруг я неправа?
      Девушки выбежали на широкую поляну, замолчали, проделывая дыхательные упражнения…
      - Холодно, - пожаловалась Беатрис, - побежали обратно.
      Она молчала некоторое время, а потом заговорила.
      - Знаешь, у меня была бабушка.. то есть она и сейчас жива. Я в детстве ее очень любила. Лет до пяти. Меня часто у нее оставляли… мать с отцом тогда разводились, ну и я подолгу жила у бабушки. Я в общем рада, что родители развелись. С отцом у меня прекрасные отношения, и с отчимом - тоже. Мама счастлива с отчимом. Но я не к тому… В общем, бабушка меня баловала, я у нее жила, как в материнской утробе. Лакомства, телевизор - сколько хочешь… но и не только в этом дело. Она меня как-то любила, что ли, понимаешь… Я помню ее руки. Я помню, как она смотрела на меня… и у меня возникало такое чувство - меня любят просто так, за то, что я ребенок, что играю, делаю что-то там такое смешное, что у меня сладкое личико и синие глазки. Так бабушка говорила - сладкое личико. Мама никогда не говорила мне так. Родители всегда относились ко мне, как ко взрослой. И это правильно, я благодаря этому стала ликеидой. Они уважали во мне личность… но бабушка говорила: сладкое личико, котеночек, медвежонок, она со мной сюсюкала и баловалась, как сумасшедшая… А потом однажды… я была свидетельницей скандала. Мне было пять лет. Бабушка так холодно, жестко говорила маме: "До каких пор? Мне всего шестьдесят три года. Я хочу пожить для себя. Я вырастила тебя и Йозефа и хочу теперь отдохнуть. Почему я должна воспитывать твою дочь? Я не подкидывала тебя своим родителям"… И вот это, знаешь, так меня задело… бабушка не знала, что я слышу ее слова. Но все равно, тем более - значит, на самом деле она ко мне вот так относилась. Я была обузой… лишним, никому не нужным грузом…
      "почему я должна?" "Твоя дочь" - эти слова обожгли меня как огнем. Я, оказывается, вовсе не котеночек… и не медвежонок. Бэби Беа, как она говорила… вовсе нет. С тех пор меня уже не подкидывали бабушке. Я бывала у нее, но очень редко, и отношения стали другими… она еще пыталась со мной сюсюкать, но я сторонилась, шарахалась… я помнила.
      - И с тех пор ты боишься любить, - вырвалось у Джейн.
      - Да… может быть. Не знаю… это любовь? Это безумное сюсюканье, эта страсть к теплу, к нежности - это разве любовь? Я думала, что любовь - это высокое, Божественное чувство…
      - Да, я знаю, - перебила Джейн, - может быть, это не любовь…
      - Сама не знаю, зачем я рассказала тебе про бабушку, - Беатрис ровно бежала, сосредоточенно глядя в землю, - Может, вспомнила по аналогии единственный случай в моей жизни, когда я не знала, как быть, когда я была в отчаянии… Но мне тогда было пять лет, Дженни… это можно понять.
      - Тот, кто знает любовь без предательства - тот не знает почти ничего, - вспомнила Джейн.
      - Что это?
      - Так, стихи… одна старая русская поэтесса.
      - Но, Дженни, пойми, что я на самом деле давно не сержусь на бабушку. Она вовсе не предала меня. Она меня и в самом деле любила… Это я была слишком чувствительная и обидчивая в пять лет. Позже я проанализировала ее поведение и все поняла. В ней в самом деле жили два разных человека. Один любил меня, а другой хотел жить для себя. То один, то второй одерживал верх. Но это у всех так! Может быть, у святых, у праведников - не так, а у большинства людей, даже ликеидов - так. Это реальность, от нее никуда не денешься… как нас ни воспитывают… ведь не случайно же большинство все-таки живет поодиночке. Да и в семьях - каждый сам по себе, отдельные комнаты, отдельная жизнь… сходятся за ужином, мило побеседуют, проявят свою любовь друг к другу - и дальше отдельно живут. А как иначе? Иначе бы все время были конфликты.
      - И все-таки, Беа, она предала тебя, - сказала Джейн. Кровь стучала в висках, в ушах звенело, Джейн понимала, что не надо бежать, надо остановиться, без того уже состояние не очень… но продолжала по инерции бежать рядом с Беатрис.
      - Она предала тебя, потому что отказалась с тобой сидеть. Если бы ты на следующий день снова пришла к ней, и она бы опять тебя любила, ты бы забыла ее эгоистические слова. Все мы раним друг друга, но забываем и прощаем - и все же остаемся вместе. А бабушка отказалась от тебя, она сделала шаг. Она так поговорила с твоей матерью, что тебя уже больше к ней не приводили. Поэтому тебе так запомнились те слова… не слова важны, а поступок.
      Джейн хотела продолжить, но не смогла… Просто не смогла говорить. Потому что продолжение было таким:
      Бабушка поступила разумно - ей нужно время для себя, она должна пожить для себя… она не обязана воспитывать внучку. Так же поступают матери, делающие аборт - разумно. Но если мать выбрасывает плод, она предает ребенка. Она могла бы родить его в нищете, плохо кормить, обижать - но это все равно лучше… все лучше, чем убийство. Убийство необратимо. Если ты обидел ребенка, ты можешь загладить обиду. Даже избил - ты можешь больше никогда этого не делать, заботиться о ребенке - и он забудет боль. Но если ты его убиваешь - ты уже ничем, никогда, никак не сможешь исправить эту ошибку.
      Джейн остановилась, приложила пальцы к вискам. Мир звенел. Мир кружился грязно-желтой, серой осенней каруселью…
      Нет… это неправда… этого не может быть. Нет.
      - Да, может быть, - сказала Беатрис безжизненным голосом, - но видишь ли… бабушка была ведь права. Я сейчас ее понимаю. Я бы тоже не выдержала постоянного соседства сопливого и ноющего создания… Моя мать действительно обнаглела - сплавила ребенка. Бабушка должна была ей это сказать… ведь воспитывать должны родители.
      - Как все сложно… - выдохнула Джейн. Наваждение постепенно проходило.
      - Понимаешь, Дженни… тьфу ты, я тоже с ума схожу. Сумасшествие заразно…
      Нельзя же так! Так мы все голову потеряем… Слушай, я вот что хотела тебе сказать. Так нельзя. Ну у тебя проблема. Хорошо. Неразделенная любовь. Так сделай так, чтобы она стала разделенной! Есть же куча методов…
      - А Лена?
      - Подождет. Вы все равно с ним расстанетесь, и он к ней вернется. Да и вообще - ну что Лена? Ты сама говоришь - она не ликеида, он с ней будет страдать… хотя по-моему, он будет страдать с любой женщиной… ну жизнь у него такая, любит он страдать.
      - Я не могу… я не знаю, Беа… я чувствую себя такой беспомощной.
      - Правильно - беспомощной, - голос Беатрис снова набирал прежнюю язвительную силу, - Потому что сидишь как сыч одна в квартире… Мне вот только плачешься в жилетку. А ты поступи один раз как разумный человек. Пойди к Монике, она же специалист! Она и его изучала, и тебя знает… посоветует что-нибудь, в конце-то концов! Ну нельзя так! Ты же воин Света, ты должна светить, а ты на что похожа? На лягушонка, честное слово.
      Джейн чувствовала, как уверенный голос Беатрис проникает во все уголки души, успокаивает, вселяет силу… да, действительно.
      Она просто больна! Это та же самая болезнь - и с ней современная психология вполне может справиться…
      - Да, Беа, ты права… Надо позвонить Монике.
      Моника приняла ее в своей квартире - Джейн еще ни разу не бывала у них.
      Рене ушел на тренировку по риско. Француженка была одета, как на выход - василькового цвета шелковый комбинезон, по последней моде - брюки до щиколоток и верхняя часть, состоящая из двух широких полос ткани, наподобие бретелек перекинутых через плечи и перекрещенных на спине (боковые части, а также узкая полоса на груди и животе были обнажены). Туфельки на высоких каблуках, рассчитанно расположенные в прическе черные локоны, золотые серьги в виде тонких колец, вечерний макияж в синих и терракотовых тонах. Едва ощутимый запах духов - "Диор-сенсация" - приятно смешивался с легким ароматом сандала, растворенном в полутьме гостиной. Джейн осмотрелась - вкус Моники показался ей безупречным. Гостиная была оформлена в дымчатых и белых тонах, светлая кожаная мебель, явно сделанная на заказ, вдоль стен - несколько столиков разной высоты, на причудливо изогнутых серебряных ножках, на столиках - курящийся сандал, россыпь полудрагоценных камней, рассчитанно раскрытая книга, статуэтка Будды. Освещением служили несколько плафонов в стенах, в совокупности создающих мягкий, рассеянный теплого оттенка полумрак.
      Единственная картина - фантазия Джарро, полуабстрактное визионерское произведение, изображающее Духа Дождя, очень подходила к общему фону комнаты.
      Джейн села в кресло, молча указанное хозяйкой, маленькая Моника вскочила напротив нее на диван, поджав под себя одну ногу, чуть закинув изящную черноволосую головку… Джейн любовалась француженкой. Моника сидела в свободной позе, расслабленно, но в любой момент готовая к движению, к действию, полная энергии, настолько спокойная, уверенная и радостная внутренне, что один вид ее действовал успокаивающе. С ней рядом даже находиться приятно… А ведь совсем недавно Джейн чувствовала себя точно так же… и выглядела так же, наверное. Теперь она ощущала себя маленькой, больной, несчастной, совершенно разбитой… пришедшей просить о помощи.
      - Хочешь что-нибудь выпить? - осведомилась Моника. Джейн кивнула.
      - Дай водички, если можно.
      Психологиня легко встала, принесла два высоких бокала с шипящей минералкой на зеркальном небольшом подносе.
      - Пожалуйста.
      Джейн отхлебнула - губы и в самом деле пересохли - и поставила бокал на журнальный столик.
      - Ну рассказывай, - ласково сказала Моника, - Желательно все с самого начала…
      Джейн глубоко вздохнула и вернулась мысленно к началу…
      К какому началу?
      К Пути Воина?
      К Роджеру?
      К Сэму?
      К маме?
      К тому моменту, когда она вошла в комнату для летного персонала, и Алексей впервые протянул ей руку, здороваясь?
      Или к тому, когда она увидела его ночью на Аничковом мосту?
      Джейн стала рассказывать, сбиваясь, торопясь, перескакивая от одного к другому… Она говорила о фактах, и о том, как Алексей относится к ней, и о том, как ей плохо в последнее время, и ничего не помогает, никакие техники, да и невозможно уже ничем заниматься… Но по мере того, как она облегчала душу, рассказывая обо всем по порядку, голос ее становился все спокойнее и увереннее.
      Она сама начинала чувствовать, что все не так уж безнадежно.
      - И эта женщина, - напоследок сказала Джейн, - понимаешь, я уверена, абсолютно уверена, что Алексей будет с ней несчастен. Я понимаю его поступок.
      Он был ликеидом, и понял, что должен отдать себя людям до конца, он должен пойти к ним и жить рядом с ними, и просветлять их своим присутствием, улучшать жизнь вокруг себя… Может быть, он еще займется педагогикой, целительством…
      Но он заблуждается в своих представлениях о семье. Сейчас с мамой он может жить более или менее свободно. Но женившись на этой женщине, на Лене, он повесит себе хомут на шею. Она ничего не сможет ему дать… да, она добрая, наивная, в ней нет никакого зла. Но она не образованна, и ее дух находится в зачатке - она просто его не поймет. Даже если она окажется настолько чистой и светлой, что ничего не станет от него требовать, превращать его жизнь в ад ворчанием и недовольством… даже если так - все равно она не поймет его, и не поддержит, между ними никогда не будет подлинного понимания. У него космическое, всечеловеческое сознание ликеида… он думает обо всем человечестве. Ее волнуют только повседневные суетные дела, она не может над ними подняться… Да, выбранная им миссия благородна, но свой дом он должен превратить в крепость.
      Если он хочет вырастить из своих детей настоящих людей, у них не должна быть такая мать. Пойми, Моника, дело даже не во мне. Я перестрадаю, переживу… дело в нем. Как уберечь его от этого заблуждения? С другой стороны, конечно же, я не могу его отбивать, соблазнять и прочее - это было бы неэтично… Как сделать так, чтобы он сам увидел и понял, что неправ. Пусть даже он не был бы со мной… Но и не с Леной…
      Джейн умолкла. Теперь ей действительно казалось - она не думает о себе. Она готова принести в жертву свою любовь… только бы Алексею было хорошо. Но с Леной ему хорошо не будет! Она в этом убеждена.
      Моника выждала паузу, потом склонила голову и заговорила.
      - Итак, тебя волнуют два вопроса. Первый - почему он относится к тебе так холодно и не выходит на разговор, даже на спор… в то время, как к другим людям, по крайней мере, не-ликеидам, он относится совершенно иначе. Так?
      - Да.
      - А второй вопрос - как убедить его, что Лена ему не подходит.
      - Ну… я не могу так ставить вопрос…
      - Тогда поставим так - что нам делать с твоей любовью и с его заблуждением.
      - Ну, предположим, - согласилась Джейн.
      - Джейн, ты мне веришь? - спросила Моника. Девушка кивнула.
      - Я занимаюсь Алексеем уже два года. Это исключительный случай, поэтому я его хорошо запомнила, изучала отдельно… Поэтому я могу сразу же, сейчас сказать тебе заключение. К сожалению, ты не права в оценке личности Алексея… это вполне объяснимо, ты влюблена. Но ты влюблена не в реального человека, а в созданный тобой образ воина и ликеида.
      Алексей давно уже не является воином и ликеидом. Не забудь, что четыре раза в год я имею возможность полностью, до самых глубин исследовать его личность.
      Так вот… к сожалению, в определенный момент его жизни произошел некий перелом. Это было связано, во-первых, с войной, с ранением… война практически всегда вызывает психические срывы. Потом, опять же, напряженная работа и учеба в школе космонавтики. Накопленная усталость. Он совершенно не отдохнул после войны. Кроме того, там была история с первой любовью… произошла трагедия. Его девушка умерла. Именно это являлось толчком к необратимому изменению личности.
      Джейн, можно приписывать людям сколь угодно высокие намерения… ты не представляешь, насколько умело люди обманывают сами себя, приписывая себе благородство. На самом деле, когда вскрываешь психику пласт за пластом - сначала в ясном сознании, потом в измененном, в полутрансе, в трансе… рано или поздно всплывают истинные мотивы поведения. Их всегда можно свести к основным Фрейдовским и Адлеровским постулатам. Секс и жажда власти… вот то, что движет миром. Серые, грязные рычаги, движущиеся в сумеречной душной комнате подсознания, подобно часовому механизму, шевелят стрелки нашей жизни.
      Разумеется, у ликеидов все сложнее… в дело вступают высшие принципы, Божественный свет льется в тело и душу, человек становится Воином Света, носителем Света… но Алексей устал от этого. В нем уже нет света. Он отказался от света полностью. Его личностью движут иные силы. Он мазохист - разумеется, не банальный, он мазохист внутренний, глубинный, ему нравится подчиняться, поэтому он избрал самое для себя подходящее - древний культ, рассматривающий человека как нечто низменное, грязное… когда вскрываешь его психику, почти на всех уровнях он твердит одно и то же: я грешный, я грешный, я грешный… это кажется навязчивой идеей. Я хуже всех, я ужасный человек, я очень много сделал в жизни плохого… ну и так далее, в том же духе… все, больше от него ничего не добьешься. Понимаешь, ничего положительного, светлого… единственное, что он говорит, что надеется на Христа, и что Христос его искупил - ну знаешь, эта их бредовая идея, неизвестно у кого впервые зародившаяся, это жуткое искажение истинной миссии Христа. И только когда доходишь уже до символов подсознания, понимаешь всю эту механику… смысл - в анальной некрофилии человека, я говорю не о банальном извращении, как раз в сексуальном смысле он абсолютно средний человек без отклонений. Некрофилия во фроммовском смысле, в глобальном… То есть не то, что он любит совокупляться с трупами на фоне унитаза, конечно нет.
      Просто направленность личности такова, что униженность вызывает у него некое удовлетворение. Тебе неприятно?
      - Ну в общем, конечно, - Джейн попыталась улыбнуться.
      - Я понимаю, что это тяжело… расставаться с иллюзиями всегда трудно. Но всегда лучше знать правду. К тому же пойми, что у каждого из нас в шкафу свой скелет. Если бы так же вскрыть тебя или меня - у нас обнаружились бы не более приятные вещи в подсознании… это именно то, что в Культе Ликея называют Семенем Дьявола. Мы все заражены этим семенем. Но собственно наше существо, наш Дух состоит из Света, и наша задача - научиться перемещать сознание в область Духа и постоянно поддерживать это состояние… ну это азбука, это тебе известно. Однако Дух Алексея спит, он сознательно отказался от него, и существует на уровне низших принципов. Поэтому ждать от него воинского поведения - довольно глупо с твоей стороны… Да, иногда у него бывают всплески - например, в той сцене с националистами. Он же все-таки ликеид… хотя и там он повел себя не по-ликейски - то, что он пытался договориться с ними, нормально, но он бросил оружие, и это уже след его глубоких заблуждений. Пойми, его картина мира сейчас искажена, он полностью подчинен церковному учению, он неспособен на самостоятельное суждение, самостоятельное решение… Если бы ты сталкивалась со старорелигиозными людьми, как я, ты бы понимала, о чем я говорю. Эти люди фактически заменяют свой Дух на какие-то чисто внешние авторитеты.
      - Да, но для чего они это делают? - спросила Джейн, - Ведь должна быть моральная выгода…
      - И она есть. Им проще жить, понимаешь? Человек запутавшийся, несчастный, страдающий легко принимает внешние авторитеты… когда приходится все решать самому - жить гораздо сложнее. Когда приходится быть сильным, самостоятельным… например, Юнг утверждал, что религия возникла из стремления человека вернуться в детство, иметь строгого и справедливого отца, который за тебя все решает. Но мы-то на самом деле взрослые, мы понимаем, что мир суров, что решать приходится самим.
      Но не будем отвлекаться… Об истоках религии можно говорить много. Я хочу объяснить, почему Алексей относится к тебе так холодно.
      Видишь ли, он боится тебя. Бессознательно боится. Когда он перестал быть ликеидом, ему дали почувствовать, что он противопоставил себя Ликею… для него это было серьезное переживание. Он-то считал, что свободен в своих решениях, что ничего страшного в том, что он уходит, нет. Да, он свободен… но он сразу стал чужим для своих друзей, его оттолкнули, и когда он приехал сюда - возникли проблемы с работой… для него было ударом, конечно, и то, что пришлось работать на обычных гражданских линиях, на старых примитивных машинах, а первое время - только на малых… фактически, это работа таксиста. Он не понимал, это казалось ему несправедливостью - ведь он не сделал ничего плохого… но в то же время начал извлекать из этого свою мазохистскую выгоду, как это у них говорят - смиряться. Мы-то понимаем, что человека с такой психологией нельзя ставить на ответственную работу, посылать на войну. Его круг общения ограничился не-ликеидами… когда он пытался завязать разговор с кем-то из ликеидов, его мягко, но явственно отталкивали - он перестал быть своим. Но хуже всего было то, что его обязали проходить обследования… он ведь может от них и отказаться, только тогда его не допустят к полетам. Он может выполнять другую работу, он достаточно образован для какой-нибудь нехитрой профессии, но ведь он летчик… каково это ему? А обследование это - действительно тяжелая вещь. Ты это понимаешь. Какая-то часть его психики любит унижение, но большая часть - очень и очень гордая… Ему это тяжело воспринимать. Я вижу, как меняется каждый раз его состояние. Когда я провожу рефрейминг до обследования - он здоровый человек, после обследования в его подсознании наступает конфликт, несовместимый с жизнью… не знаю, как он потом восстанавливается. Я пробовала сама ему помочь восстановиться, но это невозможно, так как я для него… он мне не верит. Когда человек сам приходит к психологу, он сам отвечает на любые вопросы, раскрывает душу, соглашается на любое унизительное обследование - для него это не унижение, и психолог для него - врач, помощник, которого стесняться глупо, которому можно полностью довериться. Но Алексей приходит не по своей воле… он не доверяет мне, я для него не врач, а следователь, проводящий допрос. Это моя недоработка, конечно, но я не знаю, как вызвать его доверие в таких условиях. Мне приходится практически насильно вскрывать его психику, это тяжело и болезненно, и в результате - у него просто возник страх. Конечно, тщательно скрываемый от самого себя, никак не демонстрируемый… но это самый настоящий страх. Но он направлен не на меня лично даже, Алексей понимает, что я просто выполняю свои обязанности. Это страх, направленный на всех ликеидов вообще. Алексей боится и тебя, потому что ты ликеида… Это подсознательно. Он избегает разговора с тобой, потому что избегает нового насильственного вторжения в душу… кстати, интересно, что эти вторжения он воспринимает как грех, причем, свой собственный грех. Он обращался к священнику даже с вопросом, не должен ли он все-таки оставить работу пилота, чтобы не грешить, говоря со мной, поднимая со дна души всю эту муть… Но священник ему это не запретил. Но конечно, он все равно старается свести это к минимуму. Он не доверяет ликеидам и боится их, понимаешь, в чем дело? Он не то, что не видит смысла или не хочет с тобой спорить - у него просто обычный страх. Выводы для тебя… - Моника задумалась, - То, что ты тогда выдала ему справку в нарушение правил - это, конечно, плохо, но для твоих отношений с Алексеем - очень хорошо. Ты избавила его от этой боли. Второе, ты должна как-то постараться ему показать, что не имеешь отношения к этим обследованиям и, может быть, даже плохо к ним относишься… Третье - самое главное - мягкость и никакой наступательности.
      Никогда не пытайся его в чем-то убеждать! И не расспрашивай прямо в лоб, никогда… Поставь себя не в позицию ликеида, а играй роль простой женщины… вот как эта Лена. Стань слабой, мягкой, глупой, убеди его своим поведением, что он не должен бояться. И старайся всегда говорить с ним о том, что интересно ему… Наводи его мягко на эти темы, но не спрашивай в лоб, он ненавидит вопросы… знаешь что, давай проведем с тобой небольшой тренинг, скажем, завтра… тебе нужен имидж-тренинг. Подойдешь завтра в пять в Социал?
      - Спасибо… если тебе не трудно.
      - Это поможет ему раскрыться… Теперь о том, с чего следовало бы начать - что делать с твоей любовью? - Моника задумалась. Джейн отхлебнула еще немного воды из бокала.
      - Безусловно, о твоей жизни с Алексеем не может быть и речи. Вы совершенно разные люди. Сейчас у тебя романтическое увлечение, которое через месяц сменится разочарованием и отвращением. Но если твои чувства оставить неразделенными… Это может спровоцировать у тебя еще более серьезную депрессию, вплоть до необходимости лечения. Я всегда предпочитаю лечить страсть удовлетворением. Поэтому… да, я за то, чтобы добиться от Алексея взаимности.
      Возможно, пожить с ним какое-то время… ах нет, это не получится - он потребует венчания… ну что ж, ты сама будешь решать - настолько ли велики твои чувства к нему, чтобы принять его религию, обвенчаться…
      - Мне кажется, да… я готова, - произнесла Джейн.
      Моника кивнула.
      - В конце концов, это будет для тебя приключение. Будет о чем вспомнить…