Россия и Польша. История взаимоотношений в XVII—XX веках

Вот с этим войском и начал Дмитрий свою военную кампанию по отвоеванию России у царя Бориса Годунова, располагавшего неисчислимой армией всего государства. При переходе Днепра к этому войску добавились порядка двух тысяч донских казаков, что собственно удвоило силы претендента. Официальная Польша отреагировала на мероприятие Юрия Мнишека очень отрицательно. Так, великий канцлер Ян Замойский осудил действия этого авантюриста, предполагая, что этим походом он может навлечь на свою страну большую опасность. Да и вельможи Республики были не в восторге от действий Юрия Мнишека. Казимир Валишевский приводит слова из письма Льва Сапеги к Виленскому воеводе Христофору Радзивиллу: «Сандомирский воевода поссорит нас с царем прежде времени; достигнет ли он удачи или нет, последствия будут одинаково пагубны для отечества и для нас» [9, 112].

Царь Борис Годунов прекрасно осознавал всю опасность появления в Польше этого претендента на московский престол, хотя и понимал, что вряд ли король Сигизмунд III в угоду некоторым подстрекателям, вроде Юрия Мнишека и Александра Вишневецкого, осуществит военное вторжение на российские территории. Видимо, количество внутренних противников его царствованию было еще достаточно велико, несмотря на репрессии. Царь посылал одного за другим своих представителей в Краков для разоблачения Дмитрия, с этой целью был направлен даже Н.Е. Отрепьев-Смирной, двоюродный брат Григория Отрепьева, которого Борис Годунов подозревал в представлении себя спасенным царевичем Дмитрием. Но эти царские посланники не только не разуверили короля в истинности слов Дмитрия, но и, наоборот, заставили действовать вопреки своим подозрениям.

Шляхтич Вацлав Диаментовский, который по просьбе Марины Мнишек вел ее дневник, по этому поводу сделал следующую запись: «Тогда, из-за столь неприязненного отношения к нему со стороны Бориса /Годунова/, соблаговолил король его милость решить, что из-за Бориса, человека неискреннего и не считающегося с расположением короля его милости и всей Речи Посполитой нашей, не должен он того Дмитрия сдерживать, ни в тюрьму заключать, не приказывать его отослать к Борису, что могло быть проявлением доброй и искренней дружбы… Пустил он все это на саму волю Божью, считая, что если он настоящий царевич и Господь Бог его чудесно от смерти сохранил, то он легко в столицу своих предков с помощью самого Бога может вступить.

Ни гетманов своих коронных и Великого княжества Литовского, великих и польных, через которых есть обычай у короля его милости, пана нашего, и у Речи Посполитой с неприятелями войны вести, ни войск своих с ним король не посылал…» [71, 398].

Для выяснения возможных обстоятельств смерти или спасения царевича, а также успокоения подданных, среди которых ходили упорные слухи, что в Польше объявился истинный царевич, царь Борис Годунов приказал доставить монахиню Марфу Нагую из дальнего монастыря в Москву для производства допроса с пристрастием. Но и это не дало нужного для него результата, более того, по словам Казимира Валишевского, бывшая царица после одного из допросов, производимого лично царем Борисом Годуновым и его женой Марией, дочерью Григория Малюты Скуратова, якобы воскликнула: «Он жив! Люди, теперь давно умершие, без моего ведома увезли его из Углича» [9, 114]. Эту историю и сам Казимир Валишевский признает мало достоверной, но, видимо, такие слухи в Москве были весьма распространены. Узнав же о нахождении Дмитрия с войском на территории России, патриарх Иов, вероятно, по просьбе царя, предписал своим окружным посланием всем церковным властям объявить народу о нарушении королем Сигизмундом III мирного договора с царем Борисом, т. е. своим признанием бродяги, вора и расстриги Григория Отрепьева Дмитрием Углицким, который идет в Московское государство с целью истребить православную веру и насаждения католичества и лютеранства.

Не привели к нужному результату и обращения царя Бориса к германскому императору Рудольфу II с просьбой воздействовать на польского короля, тот ограничился моральной поддержкой в виде дружеского письма. Не дали результата попытки обращения за помощью к крымскому хану, так как волжские и донские казаки не пропустили посольства царя через свои территории.

А вот первые шаги Дмитриева воинства были неожиданно успешными: некоторые малые города сдавались ему без сопротивления, а главный город всего юго-запада России Чернигов, хоть и встретил его выстрелами из пушек, затем в силу внутреннего мятежа сдался на милость «истинного царя». Конечно, далеко не все российские дворяне добровольно признавали Дмитрия настоящим царевичем, например, Н.С. Воронцов-Вельяминов отказался признать в Дмитрии потомка царя Ивана Грозного, за что и был обезглавлен. Однако в результате этой казни другие аристократы присягнули царю Дмитрию, в том числе воевода Б.П. Татев и князь Г.П. Шаховской.

Направленное из Новгорода-Северского на помощь Чернигову войско П.Ф. Басманова, узнав о сдаче города, вернулось восвояси. Войско же Дмитрия, осадившее затем Ногород-Северский, надолго увязло в боях с осажденными московитами, которые крепко стояли вместе с воеводой П.Ф. Басмановым за царя Бориса. Тем не менее к Дмитрию за это время пристали не только различные бродяги и разбойники, которые всегда рады помогать любому делу, позволявшему им безнаказанно грабить население, но продолжали прибывать польские и литовские добровольцы. Среди них были известные в истории своими будущими действиями Яков Струсь и князь Роман Рожинский, а также московские дворяне. Кроме них постоянно прибывали значительные силы донских и запорожских казаков.

Вот с этим воинством Дмитрию пришлось выдержать первое серьезное сражение под Новгородом-Северским с ратью князя Ф.И. Мстиславского, которому царь пообещал в случае удачи и пленения самозванца отдать свою дочь Ксению в жены. В московском войске было от 40 до 50 тысяч воинов, а в противостоящем им войске – не более 15 тысяч, из которых наиболее боеспособными были польско-литовские шляхтичи. И все же князь Мстиславский не решался первым напасть на войско Дмитрия, ожидая подкрепления, и дождался нападения немногочисленного войска противника. Несмотря на численное преимущество войско князя Мстиславского было разбито, его воины еще до битвы были деморализованы раздумьями: не настоящий ли царевич им противостоит?

Но первый крупный успех показал шляхтичам, с какими московскими силами им придется сталкиваться, да еще в условиях зимы. То ли это, то ли строгое предложение короля (он и в этом случае не мог приказывать своим шляхтичам) покинуть Дмитрия и возвратиться домой было причиной того, что из-под Новгорода-Северского рыцарство вернулось назад в Польшу вместе с главным организатором всей этой авантюры Юрием Мнишеком. Оставшихся шляхтичей было не более полутора тысяч человек, большинство не располагали на родине каким-либо значительным имуществом и все свои надежды на устройство будущего связывали с этим мероприятием. Вместо Юрия Мнишека гетманом войска выбрали Дворжицкого.

Взамен ушедших рыцарей войско Дмитрия пополнили 12 тысяч запорожских и днепровских казаков, что позволило ему попытаться перезимовать в Севске. Однако на помощь обласканному за верность князю Ф.И. Мстиславскому из Москвы спешило войско князя В.И. Шуйского, который перед своей отправкой на военные действия еще раз подтвердил народу с Лобного места, что он лично видел царевича Дмитрия мертвым и тот при нем был похоронен. После подхода нового московского войска, соединившегося с ратью раненного в предыдущем сражении князя Мстиславского, силы Дмитрия уже не могли противостоять им, но он все же совершил дерзкое нападение на войско князя Шуйского. На этот раз Дмитрий потерпел поражение и вынужден был запереться в Путивле, а часть его войска разбежалась.

После этого поражения Дмитрий думал даже отступить на территорию Польско-Литовской республики, но его новые подданные наотрез отказались от этого плана и угрожали в случае попытки отъезда в Польшу выдать его царю Борису. В это время к Дмитрию прибыли четыре тысячи донских казаков, что значительно подняло воинский дух его самого и сподвижников. А московские воеводы, вместо того чтобы дать генеральное сражение, отправились возвращать под царскую руку небольшие города. Но они застряли под Рыльском, где их застал удачно пущенный сторонниками Дмитрия слух о том, что на помощь к ним идет сам польный гетман Станислав Жолкевский с большим королевским войском. Напуганные этим известием московские воеводы отступили в Комарницкую волость, где не столько готовились к предстоящим битвам, сколько проводили репрессии против местного населения, склонявшегося присягнуть царю Дмитрию.

Разгневанный нерасторопностью своих воевод, которые с таким огромным войском не могли одолеть незначительные силы противника, царь Борис посылал одного гонца за другим, понуждая князей Мстиславского и Шуйского к более активным действиям. Затем, так и не дождавшись военной инициативы, он послал к ним окольничего П.Н. Шереметева для расследования причин нерасторопности своих воевод. Боеспособность московских войск стала резко снижаться из-за падения воинского духа и дезертирства воинов.

Вот при такой расстановке сил внезапно в апреле 1605 г. умер царь Борис Годунов. Трон наследовал его сын Федор (1589–1605), которому москвичи без каких-либо проблем присягнули на верность, обещая «к вору, который называется князем Димитрием Углицким, не приставать, с ним и его советниками не ссылаться ни на какое лихо, не изменять, не отъезжать, лиха никакого не сделать, государства не подыскивать, не по своей мере ничего не искать, и того вора, что называется царевичем Димитрием Углицким, на Московском государстве видеть не хотеть» [60, 563]. Интересно, что в тексте присяги отсутствует какое-либо упоминание имени Григория Отрепьева, что можно объяснить тем, что в Москве не было безусловной уверенности в тождественности этих двух личностей – как назвавшегося Дмитрием, так и Григория Отрепьева.

Новый царь отозвал в Москву отцовских воевод, князей И.Ф. Мстиславского и В.И. Шуйского, направив в войска нового воеводу, князя М.П. Катырева-Ростовского, а в помощь ему П.Ф. Басманова, зарекомендовавшего себя верным слугой Годуновым. Вместе с ними в армию был направлен новгородский митрополит Исидор, перед которым войска должны были принять присягу царю Федору. Но никакие клятвы уже не могли заставить разуверившихся людей служить династии Годуновых, агитация в пользу Дмитрия была куда более действенной не только для рядовых воинов, но и для их командиров.

Князья В.В. Голицын, И.В. Голицын и М.Г. Кривой-Салтыков составили заговор в пользу царевича Дмитрия, к ним присоединился второй воевода П.Ф. Басманов, который и объявил войску 7 мая 1605 г., что Дмитрий является истинным царем России. Теперь царь Федор остался без всякой защиты от своего противника на юго-западных границах государства, а присягнувшие ему князья и бояре вели бывшее его войско к месту встречи с войском Дмитрия в районе Орла.

Дальнейшие события шли уже по сценарию «прирожденного государя», в Москву зачастили агитаторы претендента на престол, а к нему спешили еще не успевшие выразить свою верноподданность князья, бояре и простые дворяне. В Москве народ вследствие агитации казаков во главе с Корелой взбунтовался, собрался на Красной площади, требуя от бояр разъяснений происходящих событий, а от князя Василия Шуйского сказать правду о царевиче Дмитрии. И этот, один из наиболее уважаемых москвичами бояр, сказал, что истинный царевич спасся, а в Угличе был убит попов сын. Конечно, основной целью князя В. Шуйского было свержение династии Годуновых, и он, вероятно, уже тогда предполагал, что с якобы спасенным Дмитрием справиться будет легче.

Однако Дмитрий не торопился прибыть в Москву сам, а продолжал оставаться в Туле, собирая вокруг себя всех этих перебежчиков, а также усиливая свое войско все еще прибывавшими к нему донскими казаками, которых он чествовал даже более своих московских подданных. Чтоб выслужиться перед своим новым государем, те, кто совсем недавно присягали царю Федору, теперь спешили ликвидировать всех тех, кто напоминал им об эпохе Годуновых: патриарха Иова с бесчестием вывели из собора и сослали в Старицкий монастырь, Сабуровых и Вельяминовых – родственников царя Федора – разослали в разные города, где их заточили, С.Н. Годунов был тихо удавлен в Переяславле, а затем 6 июня 1605 г. удавили и вдовствующую царицу Марию и царя Федора, хотя народу объявили, что они со страху отравились. Царевну Ксению постригли в монахини. На этом царствование династии Годуновых закончилось.

И никакие польско-литовские шляхтичи, сопровождавшие Дмитрия в его, как оказалось, удачной попытке занять московский престол не могли повлиять на предательство со стороны российской знати, не желающих служить безродному выскочке Борису Годунову, когда он был жив, а уж его сыну Федору – тем более. Так что своим успешным восшествием на московский престол Дмитрий был обязан начавшейся гражданской войне в России.

20 июня 1605 г. Дмитрий в сопровождении бояр торжественно въехал в Москву, где своего нового государя встречали народ и духовенство. Теперь на Лобном месте истинность Дмитрия как сына царя Ивана Грозного подтвердил Богдан Вельский, а в доказательство тому целовал крест, а вот Василий Шуйский на этот раз не только смолчал, а даже стал распускать слухи о том, что новый царь – самозванец. Этот князь-хамелеон опирался на торговый люд верхневолжских городов и московских торговцев, что позволяло ему верить в успех своего предприятия. Однако эти слухи очень быстро дошли до царя, князя Василия Шуйского обвинили в измене и отдали на суд собору, где его приговорили к смерти. По некоторым сведениям, именно полякам удалось убедить Дмитрия помиловать князя Шуйского, когда того уже привели к плахе. Василия Ивановича Шуйского вместе с его двумя братьями сослали в пригороды Галича, а имения их отобрали в казну, но вскоре им было разрешено вернуться в Москву. Помилованным Шуйским вернули боярство и имения, но почему Дмитрий вернул им свое расположение, остается загадкой.

Почти сразу по прибытии в Москву Дмитрий послал своих людей в Белозерск за монахиней Марфой Нагой, ему важно было, чтобы она признала его своим сыном. Удивительно, но одним из посланников был дальний родственник его врага Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, получивший совершенно новую для России должность великого мечника.

Для венчания на царство требовался еще и патриарх, на пост которого был возведен рязанский архиепископ грек Игнатий, который одним из первых встретил Дмитрия как царя в Туле, входившей в его епархию. В своих грамотах, которые новый глава церкви разослал по епархиям, он сообщал о том, что стал патриархом всея Руси и о восшествии Дмитрия на московский престол, предписывал священнослужителям молиться в церквях за здоровье царя и его матери инокини Марфы. Наиболее успешно подействовала на умы россиян встреча Дмитрия с вдовствующей царицей, признавшей его своим сыном. Скорее всего, это был хорошо разыгранный спектакль, так как ни «мать», ни «сын» не смогли представить обществу подробности спасения царевича, но московский народ был в восторге и умилении от этой счастливой встречи.

Теперь, когда «последние» подозрения в истинности царевича были устранены, народ жаждал праздника венчания Дмитрия на царство, когда произойдут многочисленные амнистии преступникам, новые назначения по службе тех, кто вовремя признал Дмитрия сыном царя Ивана Грозного, многодневные пиры и выкатывание винных бочек (вином в России этого времени назывался продукт перегонки хлебной браги, т. е. самогон) на торговые площади Москвы для простого народа.

Поскольку венчание на царство Дмитрия было отмечено как русскими, так и польскими источниками и упоминается многими другими иностранными авторами, то и сам день венчания представлен в разных летоисчислениях: юлианском календаре, принятом в православной России, 20 июля и григорианском календаре, принятом в странах с католическим и протестантским вероисповеданием, 30 июля. Венчание проходило по принятым в Москве обычаям, но были некоторые отличия, о которых сообщает Н.М. Карамзин. По его словам, в конце этого священнодействия перед народом выступил иезуит Николай Черниковский с приветственной речью на латинском языке, что позволило впоследствии противникам Дмитрия представлять его народу как перешедшего в католичество предателя православия, что собственно могло иметь место и на самом деле. Если следовать широко известному изречению французского короля Генриха IV Бурбона «Париж стоит мессы!», правителям государств (и не только им) свойственна быстрая адаптация к изменяющимся обстоятельствам.

В результате всех этих событий были возвращены из ссылок и назначены на государственные должности: Иван Никитич Романов возведен в бояре, его брат инок Филарет (Федор Никитич) с почетом доставлен с далекого севера из Антониево-Сийского монастыря в Москву, где патриархом Игнатием был возведен в сан митрополита Ростовского, его девятилетний сын Михаил стал стольником, Михаил Федорович Нагой получил чин конюшего, двух бывших думных дьяков Василия Щелкалова и Афанасия Власьева произвели в окольничии, не забыт был и тверской царь Симеон Бекбулатович, которому разрешено было жить в Москве. Ну а родственники и приверженцы царей Годуновых, наоборот, были отправлены в ссылку.

У историков издавна возник вопрос, какие причины послужили возврату Романовых к царской милости, – только ли родственные связи? Но все их поиски не привели к однозначному ответу, ведь даже если Романовы и были одними из организаторов авантюры с появлением из мертвых царевича Дмитрия, то за 300 лет правления они имели возможность ликвидировать какие-либо летописные сведения или воспоминания современников об их возможном участии в этом. Зачем? Ну, если их роль в этом деле была бы доказана, то в случае их причастности к появлению ложного царевича Дмитрия они стали бы в глазах русского народа величайшими обманщиками, а если царевич был истинный, то тогда они узурпировали власть у династии Рюриковичей, казнив сына царя Дмитрия и царицы Марины Мнишек.

Царь Дмитрий, а именно так надо называть человека, венчанного по соответствующим обрядам на российский престол, независимо от того, какое имя он до этого носил, далеко не сразу предпринял официальное сватовство к Марине Мнишек. Видимо, в стране было слишком много неотложных дел, чтобы царю заниматься личными вопросами. Дмитрий вынужден был расстаться со своей наемной охраной, состоявшей в основном из иноземцев, по причине нелюбви московитян ко всему иностранному, а также из-за отсутствия денег в казне.

Да и поведением эти джентльмены удачи сильно отличались от местного населения. Так, один из ветеранов похода Дмитрия от Самбора до Москвы и его личный секретарь Ян Бучинский потом вспоминал, что его товарищи большую часть времени соревновались между собой в количестве выпитого, а также кто больше проиграет денег, полученных на царской службе. Естественно, при таком образе жизни были неизбежны столкновения с москвичами, а чисто российские способы наказания виновников беспорядков, вплоть до битья батогами, приводили этих охранников в такое негодование, что они, объединяясь в единую команду, пытались противостоять московской толпе любителей унижения иностранцев. Поэтому царь Дмитрий расстался со своим наемным войском без сожаления, тем не менее щедро оплатив их услуги.

Одновременно царь по настоянию бояр рассчитал и своих верных союзников казаков, оставив при себе лишь одного атамана Корелу. Однако Боярская дума далеко не всегда соглашалась оплачивать царские долги, сделанные еще в Польше. Например, приехавший за этим Адам Вишневецкий ничего не получил. Так что, приблизив к себе одних, царь Дмитрий или совсем отринул от себя своих приверженцев, или разослал их на государеву службу в дальние города. Даже «своего» троюродного брата Богдана Вельского он отправил вторым воеводой в Великий Новгород.

Вообще, простив своего врага князя Василия Шуйского, он затем разрешил ему и князю Федору Мстиславскому жениться, тем самым показав всем, что изначально не собирается подозревать их детей в соперничестве за трон с его детьми. В.И. Шуйскому он сосватал свойственницу Нагих, а в качестве приданого отдал некоторые земли, принадлежавшие ранее Годуновым, правда, венчание назначил через месяц после своей свадьбы. А Ф.И. Мстиславского он женил на своей «тетке» из рода Нагих. Милость государя в дальнейшем была распространена и на приверженцев Годуновых, да и на них самих, оставшихся в живых. Сабуровы и Вельяминовы были возвращены в Москву и получили должности вплоть до боярства, а оставшихся Годуновых царь назначил воеводами в Тюмень, Устюг и Свияжск.

Одним из своих главных деяний царь Дмитрий решил сделать борьбу с коррупцией в России, запретив брать взятки в приказах, но даже битье палками на торгу не смогло изменить ситуацию в стране с этим злом. Голландский торговец Исаак Масса, очевидец этих событий, считал, что не было ни одного дьяка в приказах, не отведавшего царской немилости. Вообще действия Дмитрия создали ему в народе репутацию «доброго царя», о котором во все времена так мечтал русский народ. Он поручил своим чиновникам собрать у населения все накопившиеся жалобы на прежних воевод, дабы предать этих насильников над народом русским строгому суду. Государь решил сам дважды в неделю – по средам и субботам – принимать жалобы от москвичей на Красном крыльце в Кремле, чтобы никакая волокита не позволила виновным в притеснениях народа уйти от ответственности.

Своей главной опорой в стране царь Дмитрий сделал стрельцов, увеличив им жалованье в два раза, и мелкопоместное дворянство. Надо отметить, что и экономическое положение страны за год его правления улучшилось, хотя это могло быть всего лишь следствием успешного сбора урожая в условиях наступившего мирного времени по сравнению с предыдущими, беспокойными военными годами царствия Бориса Годунова, не говоря уже о голодных, неурожайных 1601–1603 гг.

Вместе с тем бояре, столкнувшиеся со строптивым характером нового государя, думали, как лучше и легче избавиться от него. Р.Г. Скрынников утверждает, что царь Дмитрий для опровержения все увеличившихся слухов о его самозванстве повелел выкопать похороненного в Угличской церкви убиенного младенца, чтобы перезахоронить вне церковных стен. Но вроде бы на защиту этого покойного мальчика встала инокиня Марфа Нагая, обратившаяся за помощью к московским боярам, перед которыми ей якобы пришлось раскрыть свою тайну. Она же, по словам Р.Г. Скрынникова, помогла боярам наладить связи с Краковом.

Эта версия построена на сведениях, содержащихся в записках гетмана Жолкевского, по которым Марфа Нагая через какого-то шведа передала королю Сигизмунду III весть о самозванстве московского царя. Вероятно, этим шведом мог быть Петр Петрей, который действительно был в эти сроки в Москве и в Кракове. Аналогичные сведения привез и польский посол Александр Гонсевский, вернувшийся из Москвы. Кроме этих сведений от московских бояр, остерегающих короля от оказания помощи царю Дмитрию, по словам гетмана Жолкевского, от них же поступило предложение отдать царский трон королевичу Владиславу, когда им удастся избавиться от самозванца. Было ли это предложение искренним или только попыткой устранить помощь Польско-Литовского государства в случае свержения царя Дмитрия, можно только догадываться, но дальнейшее развитие событий заставило московских бояр вернуться к этому предложению.

О том, что Дмитрий, будучи еще в Кракове, обещал сделать территориальные уступки Польше, говорят многие источники, но документального подтверждения этому никто не опубликовал, видимо, с человеком, который не мог представлять интересы России на тот момент, не имело смысла подписывать официальные документы, дискредитирующие короля. Как бы то ни было, царь Дмитрий не отдал королю Сигизмунду III ни пяди русской земли. В то же время и в Польско-Литовской республике существовал заговор против короля, предводители которого предполагали отдать корону Дмитрию Московскому. Дело было настолько серьезно, что канцлер в марте 1605 г. открыто обвинил заговорщиков на сейме.

В ноябре 1605 г. в Краков прибыло московское посольство во главе с окольничим Афанасием Власьевым, чтобы уговорить короля совместно с Россией начать войну с турками, а также испросить согласие на отъезд Марины Мнишек в Москву. В составе посольства был и личный секретарь царя Дмитрия Ян Бучинский, которому было поручено решить вопросы поведения Марины в Москве при выполнении православных обрядов венчания, не меняя своего католического вероисповедания. Получив согласие короля, там же в Кракове состоялся обряд обручения Марины Мнишек с царем Дмитрием Московским, интересы которого представлял Афанасий Власьев.

В так называемом «Дневнике Марины Мнишек» по этому поводу сделана лаконичная запись: «Коронованный, он (Дмитрий. – Ю.Д.) утвердился на престоле и, уже будучи настоящим государем, решил воздать почести пану воеводе сандомирскому /Юрию, отцу Марины/, подтверждая свои слова и обещания, и с дочерью его вступить в брак, для чего послал великого посла Афанасия Власьева. Посол приехал в Краков 9 ноября, имея при себе несколько сотен лошадей. 11 ноября встречал его королевский двор и много других людей. Принимал его пан воевода в своем доме, там же были отданы подарки, посланные от царя пану воеводе» [71, 421].

Но и после обряда обручения своей дочери воевода Юрий Мнишек не торопился с приездом в Москву, отговариваясь отсутствием достаточных для этого средств, неблагоприятными слухами, приходившими из Москвы, а то и все еще не прекращенной связью царя с царевной Ксенией Годуновой, дочерью царя Бориса, которую Дмитрий держал в наложницах. Наконец и это препятствие было устранено: Ксению постригли в монахини с именем Ольги и отправили в Белозерский монастырь. Однако, скорее всего нежелание ехать в Москву у сандомирского воеводы было связано с опасениями за свою и дочери жизнь в России. Со слов вернувшихся оттуда поляков, служивших Дмитрию во все время завоевания им Московского царства, к иностранцам там относились в лучшем случае с подозрением, а в худшем случае просто исподтишка убивали. Они же сообщали о неустойчивости власти царя Дмитрия из-за многочисленных заговоров бояр против него.

Вот только желание увидеть свою дочь царицей России пересилило все опасения, и Юрий Мнишек с дочерью Мариной в марте 1606 г. выехали из Самбора в Москву. В начале мая они прибыли в столицу России, где 8 мая 1606 г. состоялось венчание царя Дмитрия с Мариной, а затем ее коронация по старому русскому обряду. Вот как описал эту свадьбу один из иностранных очевидцев Исаак Масса, который весьма недоброжелательно относился к царю Дмитрию:

«8 мая затрезвонили во все колокола, и всем жителям запрещено было работать. Все снова надели самые красивые наряды, и бояре в великолепных одеждах поехали ко дворцу, также дворяне и молодые господа, одетые в платья из золотой парчи, унизанные жемчугом, обвешанные золотыми цепями. Бирючи возвестили, что настал день радости, ибо царь и Великий князь всея Руси вступит в брак и предстанет в царственном величии. Весь Кремль был наполнен боярами и дворянами, как поляками, так и московитами, но все польские гости, по их обычаю, имели при себе сабли; за ними следовали слуги с ружьями, и Кремль был оцеплен кругом помянутыми стрельцами, числом восемь тысяч, все в кафтанах красного кармазинного сукна с длинными пищалями.

Весь путь, по которому Дмитрий должен был шествовать, устлали красным кармазинным сукном, от самого дворца до всех церквей, что надлежало ему посетить; поверх красного сукна еще разостлали парчу в два полотнища. Прежде вышли патриарх и епископ новгородский, одетые в белые ризы, унизанные жемчугом и драгоценными каменьями, и пронесли вдвоем высокую царскую корону в Успенский собор, вслед за тем пронесли золотое блюдо и золотую чашу, и тотчас затем вышел Дмитрий. Впереди его некий молодой дворянин нес скипетр и державу, прямо перед царем другой молодой дворянин, по имени Курлятев, нес большой обнаженный меч. Царь был убран золотом, жемчугами и алмазами, так что едва мог идти, и его вели под руки князь Федор Иванович Мстиславский и Федор Нагой, и на голове у него была большая корона, блестевшая рубинами и алмазами. За ним шла принцесса Сандомирская, его невеста, убранная с чрезвычайным великолепием в золото, жемчуг и драгоценное каменье, с распущенными волосами и венком на голове, сплетенным из алмазов и оцененным царским ювелиром, как я сам слышал, в семьдесят тысяч рублей, что составляет четыреста девяносто тысяч гульденов; и ее вели жены помянутых бояр, сопровождавших царя.

Впереди царя шествовали по обе стороны четыре человека в белых, унизанных жемчугом платьях, с большими золочеными топорами на плечах. Эти четверо вместе с меченосцем оставались перед церковью, пока царь не вышел из нее. Так царь и Марина дошли до Успенского собора, где были обвенчаны по московскому обряду патриархом и епископом новгородским, в присутствии всего духовенства, московских и польских вельмож.

О, как раздосадовало московитов, что поляки вошли в их церковь с оружием и в шапках с перьями! Если бы кто-нибудь подстрекнул московитов, то они на месте перебили бы всех поляков, ибо церковь их была осквернена тем, что в нее вошли язычники, коими они считают все народы на свете, твердо веря тому, что только они христиане, и в своем ослеплении они весьма ревностны к своей вере.

Перед кремлевскими воротами стояла сильная стража, большие ворота были открыты, но в них никто не смел въезжать, кроме поляков, бояр и иноземных купцов, а из простого народа никого туда не пускали. Это всех раздосадовало, ибо полагали, что так повелел сам царь, и что весьма возможно, ибо иначе в Кремле нельзя было бы двигаться.

По выходе из церкви царя и царицы после венчания вышли и все вельможи. Дьяк Богдан Сутупов, Афанасий Власов и Шуйский по многу раз полными горстьми бросали золото по пути, по коему шествовал царь, державший за руку свою супругу, и на голове у нее была большая царская корона. Их обоих проводили наверх польские и московские вельможи и княгини.

Едва царь взошел наверх во дворец, тотчас зазвучали литавры, флейты и трубы столь оглушительно, что нельзя было ничего ни услышать, ни увидеть, и царя и его супругу провели к трону, который весь был из позолоченного серебра.