Россия и Польша. История взаимоотношений в XVII—XX веках

Юрий Николаевич Денисов

Россия и Польша: История взаимоотношений в XVII–XX веках

Предисловие

Прежде чем следовать событиям, произошедшим во время правления царя Бориса Федоровича Годунова, необходимо осветить некоторые моменты царствования Федора Ивановича, среди которых важнейшим для понимания последующей истории событием стала смерть царевича Дмитрия.

После смерти царя Ивана IV Грозного власть в государстве при слабоумном сыне его Федоре (1557–1598) перешла к приближенным царским родственникам: его родному дяде Н.Р. Юрьеву, троюродному брату И.Ф. Мстиславскому, шурину Б.Ф. Годунову. Вообще весь ближний царский круг находился в родстве друг с другом. Так, дочь Н.Р. Юрьева была замужем за И.И. Годуновым, Б.Ф. Годунов и Д.И. Шуйский были женаты на дочерях Малюты Скуратова (Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского), Н.Р. Юрьев и И.Ф. Мстиславский были женаты на родных сестрах Ирине и Евдокии Горбатых-Шуйских, В.И. Шуйский первым браком был женат на дочери М.П. Репнина-Оболенского, связанной родственными узами с семьей Н.Р. Юрьева.

В первую очередь эта ближняя Боярская дума должна была в своих интересах избавиться от влияния на жителей столицы последней жены Ивана Грозного Марии Нагой, ее сына – царевича Дмитрия и их родственников. Уже в первую ночь после смерти царя Ивана IV их взяли под стражу, а затем отправили в почетную ссылку в Углич. Князь Богдан Вельский был близок к царю Ивану Грозному, а соответственно и к Нагим, поэтому Никита Захарьин-Юрьев, предполагая свое возвышение при царствующем племяннике, был заинтересован в удалении из Москвы этого пособника двухгодовалого царевича Дмитрия. Московскую чернь возмутили слухами о якобы отравлении князем Вельским царя Ивана IV и о его желании отравить царя Федора. В результате москвичи осадили Кремль, где скрывался их ненавистник.

Еще не ставший царем Федор, желавший быть со всеми в мире, вынужден был для успокоения московского люда отправить Богдана Вельского в ссылку в Нижний Новгород. Ситуация в стране была, видимо, очень непростая, так как умственные способности Федора Ивановича были многим известны. По этой причине Россия была разделена между двумя царевичами, претендующими на трон, но тем не менее в Москву прибыли представители от городов и, по словам летописца, стали молить Федора принять царский венец. Федор Иванович венчался на царство только 31 мая 1584 г., спустя почти два с половиной месяца после смерти своего отца.

В августе того же года занедужил Никита Романович Захарьин-Юрьев и уже более не участвовал в политической жизни России до самой своей смерти в 1586 г. А за год до этого был раскрыт заговор против Бориса Годунова, в котором главным заговорщиком объявили князя Ивана Мстиславского. Его сослали в Кирилло-Белозерский монастырь, где он и был пострижен в монахи. Других представителей заговора, в том числе Воротынских и Головиных, разослали по разным городам. Так что за два года были лишены какого-либо влияния в стране трое из основных противников Бориса Годунова, но оставался самый опасный из них – князь Иван Шуйский, обладавший большим влиянием среди москвичей.

Главным средством борьбы за власть Шуйские выбрали возможность развести царя Федора с его женой Ириной, у которых в течение шести лет не было детей. Вполне вероятно, что митрополит Дионисий согласился бы на развод, ссылаясь на прецедент во времена царя Василия III. Вот только царь Федор не захотел расставаться со своей женой, да и Борис Годунов сумел убедить митрополита в бессмысленности развода. Дело в том, что у Ивана, старшего брата царя Федора, умершего еще в 1582 г., тоже не было детей, хотя он был трижды женат. Впоследствии жизнь доказала, что царица Ирина не была бесплодна, так как в 1592 г. родила дочь Феодосию, правда прожившую на свете всего один год.

Не сумев отстранить Бориса Годунова от управления страной с помощью развода царя со своей женой, Шуйские обрекли себя на немилость Федора Ивановича, чем и воспользовался их конкурент. С помощью подставных лиц из окружения князей Шуйских в 1587 г. их обвинили в измене, а затем Ивана Петровича Шуйского и его дядю, Андрея Ивановича Шуйского, сослали: одного на Белоозеро, другого в Каргополь, где оба были удавлены. Их сообщников разослали по городам да по тюрьмам, а некоторых казнили.

Митрополит Дионисий и архиепископ крутицкий Варлаам пытались восстановить царя против своего шурина, чтобы прекратить пролитие крови самых знатных фамилий страны, но сами попали в немилость и были сосланы в новгородские монастыри: «Повел?нием царя Феодора Иоанновича Дионисий митрополитъ оставилъ митрополию Московскую и посланъ в новъгородъ в Хутынь монастырь, с нимъ же и Крутицкой архиерей в антоновъ монастырь, тамо они и скончалися, наущениемъ Бориса Годунова, зане обличали его предъ царемъ за н?которое неправедное убийство» [40, 449]. Это сообщение из летописного сборника, принадлежащего Новгородскому Николаевскому Дворищенскому собору, было записано не ранее конца XVIII в. во времена правления династии Романовых, которые, естественно, Бориса Годунова не жаловали и приписывали ему многие поступки, которых тот, может быть, и не совершал.

Еще одним возможным претендентом на московский трон был бывший московский царь Симеон Бекбулатович, которого Иван Грозный по каким-то только ему понятным соображениям поставил царем вместо себя, когда удалился в Александровскую слободу. После своего недолгого правления Россией этот бывший касимовский хан стал тверским царем, хоть такого царства никогда не было. Впоследствии, уже в царствование Федора, Симеон Бекбулатович получил в кормление село Кушалино, где и жил в скудости. Вряд ли этот царственный неудачник стремился вернуться на московский престол, тем более что вскоре он ослеп.

Кроме претендующих на власть в России мужчин, были еще две претендентки на московский трон: вдова и дочь датского герцога Магнуса, которые находились в это время в Риге. Дочь удельного князя Владимира Андреевича Старицкого Мария, приходившаяся царю Федору троюродной сестрой, была выдана замуж еще царем Иваном IV за датского герцога Магнуса, который по воле царя стал ливонским королем. От этого брака у вдовы была девятилетняя дочь Евдокия. Вряд ли польский король Стефан Баторий предполагал использовать этих женщин для приобретения московского трона, но на всякий случай они содержались под стражей, а также под присмотром польского кардинала Юрия Радзивилла.

Чтобы уговорить Марию Владимировну вернуться в Россию Борисом Годуновым был использован Джером Горсей – посол королевы Елизаветы I и представитель созданной английскими торговцами Московской компании, который направлялся в Лондон с грамотой об избрании Федора Ивановича царем России. Вот этот ловкий англичанин заехал по пути в Англию к вдове короля Магнуса в Ригу. Он сумел произвести на нее впечатление честного человека и даже уговорил ее довериться своему царственному брату, хотя она прекрасно понимала, что по православным обычаям в России вдовы добровольно или насильно постригались в монахини. В дальнейшем ей со своей дочерью удалось с помощью россиян тайно покинуть Ригу и прибыть в Москву. Сначала, по словам Джерома Горсея, Мария Владимировна вместе с дочерью Евдокией были окружены большим почетом, получили для кормления земли с селами и даже успели создать свой собственный двор, но затем все-таки были заключены в монастырь, где Евдокия вскоре умерла.

Таким образом, были устранены все соперники Бориса Годунова, претендовавшие на единоличное влияние на царя Федора. Конечно, был еще царевич Дмитрий в Угличе, но по своему малолетству он не мог представлять самостоятельного игрока на этом политическом поле, а желающих использовать его имя в борьбе с временным правителем России сильно поубавилось. Но еще за год до убийства царевича агент Московской торговой компании, созданной англичанами, Джильс Флетчер отметил в своем сочинении:

«Младший брат царя, дитя лет шести или семи (как сказано было прежде), содержится в отдаленном месте от Москвы, под надзором матери, родственников из дома Нагих, но (как слышно) жизнь его находится в опасности от покушений тех, которые простирают свои виды на обладание престолом в случае бездетной смерти царя. Кормилица, отведавшая прежде него какого-то кушанья (как я слышал), умерла скоропостижно. Русские подтверждают, что он точно сын царя Ивана Васильевича, тем, что в молодых летах в нем начинают обнаруживаться все качества отца. Он (говорят) находит удовольствие в том, чтобы смотреть, как убивают овец и вообще домашний скот, видеть перерезанное горло, когда течет из него кровь (тогда как дети обыкновенно боятся этого), и бить палкою гусей и кур до тех пор, пока они не издохнут. Кроме лиц мужского пола, есть еще вдова, имеющая права на престол, сестра покойного и тетка теперешнего царя, бывшая замужем за Магнусом, герцогом Голштинским, братом короля Датского, от которого была у нее дочь. Эта женщина, по смерти мужа, вызвана в Россию людьми, жаждущими престола более, нежели любящими ее, как оказалось впоследствии, потому что сама она с дочерью, тотчас же по возвращении в Россию, была заключена в монастыре, где дочь в прошедшем году (1589 г. – Ю.Д.) умерла (во время моего пребывания там), и как предполагали, насильственною смертью. Мать пока все еще находится в монастыре, где (как слышно) она оплакивает свою участь и проклинает день своего возвращения в Россию, куда была привлечена надеждою на новый брак и другими лестными обещаниями от имени царя. Вот в каком положении находится царский род в России из дома Белы (Флетчер ошибочно переносит понятие «белого царя» на венгерскую династию короля Белы. – Ю.Д.), который, по-видимому, скоро пресечется со смертью особ, ныне живущих, и произведет переворот в русском царстве. Если правление вследствие такого переворота сделается хотя несколько умереннее и благодушнее, то это послужит к благоденствию несчастного народа, удрученного теперь невыносимым рабством» [50, 31].

Независимо от того, что Джильс Флетчер пользовался исключительно слухами, важно, что в его словах ощущается заинтересованность Англии в смене власти в России, которая все так же не позволяла английским торговцам открыть сухопутный транзит товаров из Индии к Белому морю.

Не достигший еще тридцатилетнего возраста царь вполне мог десяток-другой лет сидеть на троне, давая возможность своему шурину проявить себя в управлении государством, тем более что поставленный митрополитом Иов, бывший ростовский архиепископ, тоже был человеком Бориса Годунова. Официально этот временщик являлся конюшим и ближним великим боярином, а также наместником царств Казанского и Астраханского. Чтобы заслужить любовь и помощь не только митрополита, но большинства священнослужителей Русской православной церкви, Борису Годунову удалось с помощью интриг и подкупа антиохийского и константинопольского патриархов установить в 1589 г. патриаршество в России. Теперь ему нужно было обезопасить свое будущее со стороны престолонаследника Дмитрия, хотя совсем не факт, что к этому времени младший сын Ивана Грозного еще был жив или находился в Угличе.

Дело в том, что когда Нагие уезжали в 1584 г. в Углич, в удел царевича Дмитрия, они, понимая в какую попали ситуацию, чтобы уберечь престолонаследника от неминуемых покушений, могли заменить двухлетнего ребенка подходящим по возрасту двойником. Вполне возможно, что таких двойников было несколько, и их втайне тоже воспитывали как сыновей Ивана Грозного, по крайней мере, такое объяснение более логично для появления в дальнейшем претендента на московский престол с именем Дмитрий, который был так уверен в своем царском происхождении. Да и Жак Маржерет, французский офицер, бывший наемником в армии всех русских царей, правивших в первое десятилетие XVII в., приводит именно такую версию спасения царевича Дмитрия: «Рассказывают, что царица и некоторые знатные, предугадывая, к чему стремится Борис, и, зная, какая опасность ожидает младенца (многие из знатных, удаленных в ссылку, были отравлены по дороге), нашли средство подменить его другим мальчиком. После этого Борис умертвил еще многих невинных знатных. Наконец, не опасаясь уже никого, кроме Дмитрия, Борис задумал уничтожить последнюю преграду и отправил в Углич людей, чтобы убить царевича. Это совершил сын одного чиновника, определенного Борисом в секретари к царице. Злодей погиб на месте; а подложного царевича, имевшего 7 или 8 лет от роду, похоронили весьма просто» [51, 18].

Вот только был ли виновен Борис Годунов в убийстве царевича Дмитрия в Угличе – остается загадкой до сих пор. Многие историки пытались расследовать эту детективную историю, но так и не сумели доказать или опровергнуть причастность Бориса Годунова к заказу этого преступления. И не потому, что ему в принципе было не выгодно убийство Дмитрия, а исключительно из-за его несвоевременности для возможных планов временщика. Хотя все тот же Джером Горсей в своей книге отметил случай, когда Борис Годунов встретился у ворот Кремля с епископами, вельможами, дворянами и другими людьми, взял у них челобитные, хотя делал это, по словам англичанина, всегда неохотно. Вся эта сцена происходила «при восклицаниях: “Да здравствует Борис Федорович!” Он сказал, что представит их челобитные царю. “Ты сам великий государь, Борис Федорович; как скажешь слово, так и будет!” Эти слова не были ему неприятны, как я заметил, – он уже домогался венца» [50, 353].

В 1591 г. царица Ирина наконец-то забеременела, и какого бы пола ни родился царственный отпрыск, он мог бы продлить присутствие сорокалетнего Бориса Годунова у кормила государства, и царевич Дмитрий вряд ли был теперь уж такой большой для него помехой. Тем не менее источники приписывают именно Борису Годунову желание отравить Дмитрия, а затем, когда этот план якобы не удался, и организацию убийства царевича.

Вообще-то смерть Дмитрия устраивала не только Годуновых, заинтересованы в ней были кланы Шуйских и Романовых, для которых отсутствие в стране прямых царственных наследников повышало их шансы достичь высот российского престола. Именно представители этих родов в дальнейшем стали царями России. Также нельзя забывать, что в случае подмены царевича Дмитрия еще в 1584 г., смерть двойника была в интересах и семьи Нагих, которые устали от постоянного напряжения в ожидании каких-либо козней от своих конкурентов.

Летописные свидетельства об этих событиях дошли до наших дней уже в интерпретации династии Романовых, которые были заинтересованы возложить вину за убиение царевича на Бориса Годунова. Тем более летописи уже XVIII в. историю этих событий представляли в выгодном для Романовых освещении:

«В л?то 7099 (1591. – Ю.Д.). Убиен бысть царевичь Димитрий Иоанновичь отъ боярина Бориса Годунова, понеже онъ Борисъ научилъ царя Феодора Иоанновича послати брата своего, сего царевича Димитриа, во уд?льной городъ Угличь, с материю его, царицею Мариею Феодоровною, хотячи истребити корень царской, чтобъ не было кому царствовати кром? его, зане онъ сродникъ царю Феодору Иоанновичу, того ради и великое им?лъ дерзновение предъ царемъ и вс? бояра боялися его з?ло. Потом совокупилъ себ? бояринъ сей Годуновъ таковыхъ же беззаконныхъ людей, еже убити царевича Димитриа: Данилу Битяговскаго и племянника его никиту Качалова, и послалъ ихъ в Углечь бутто ради отправления д?лъ градских. Они же окаяннии, пришедше во градъ, отъяша власть у царицы, и пищу начаша давати нужную. И того жъ году, маиа в 15 день, в полдни, егда из дому Царицына вс? розошлися покоя ради, тогда, по научению треокаяннаго сего никитки Качалова, жена тая, которая была п?стунница царевича Димитрия, именемъ Василиса Волохова, пришедъ к цариц? и спросила, да отпустить на малъ часъ царевича Димитрия с нею на дворъ погулять, понеже не исходитъ онъ никуды. Царица же, пов?ривъ ей, яко п?стунниц?, отпусти его с нею. Она же, приемши царевича за руку, пов?де его аки незлобивое овча и сниде с нимъ на нижней крылецъ. тогда злые т? треокаянные убийцы, никитка и Данилка, готовы сущее на убиение царевича, сынъ тоя п?стунницы вземъ за ручку (князя Димитрия) и поведе на дворъ, имый ножъ въ рукав?, и рече царевичу: се государь у тебе новое ожерелийца? онъ же, приподнявъ главу и протяг выю, рече ему: сие старое ожерелье. той же окаянный из рукава приготованнымъ на то ножемъ ткнулъ его в горло. Онъ же паде на землю, вострепетавъ. Вид?въ же сия нянка велми воскрыча и паде на немъ. Данилка же и никитка, прискочивъ, начаша бити ю без милости, и отняв у нея царевича, еще жива суща, и заклаша его до смерти, а сами поб?гоша. Услышав же сия царица, выб?жавъ из палатъ, паде на закланномъ отрочати, плакаше и рыдаше неут?шно, руками и главою в землю биющи и власы терзающи, и бысть плачь и вопль великъ. Прилучися же в то время быти во двор? пономарю дворцовой церкви; той вид?въ сия бывающа, вб?жавъ на колокольню, и нача бити в колоколъ болшой всполохъ. Стекошася же людие во дворъ и увид?ша царевича убиенна, среди двора лежаща, восплакошася велми и возрыдаша, та же поимаша убийцов т?хъ, Данилку Битяговского и никитку Качалова, съ товарищи ихъ, 12 челов?къ, камениемъ побиша ихъ, и трупы ихъ вергоша псомъ на сн?дение. Царевича же Димитриа честное т?ло положиша честно в церкви Преображения Господня, и послаша в?сть к Москв? царю Феодору Иоанновичу, яко братъ твой царевичь Димитрий убиенъ есть отъ нарочно присланных убийцовъ. Гонецъ же приб?жав к Москв?, и поиманъ и веденъ прежде к Борису Годунову. Борисъ же приемъ граммату и прочетъ ю, и ув?д?въ яко Димитрий царевичь убиенъ бысть возрадовася з?ло, яко получи желаемое, и повел? граммату переписати, и написалъ, что царевичь Димитрий, несмотрениемъ дядекъ и нянекъ своихъ, играя, самъ ножемъ заклался и умре. таковая ложъ донесена бысть царю Феодору Иоанновичу. Онъ же велми о семъ оскорбися, и восхот? самъ ?хать в Углечь и погребсти брата своего. И подняся царь Феодоръ Иоанновичь во Углечь градъ, и прииде в Сергиевъ монастырь помолитися, Борисъ же Годуновъ впаде в страхъ, чтобъ не познано было убийство его, и началъ думати: коимъ бы образомъ учинити спону царю в пути и возвратити паки в Москву. И повел? своим единомысленникомъ и сов?тникомъ на Москв? дворы обывателския зажигати во многих м?стахъ, и быша везд? пожары велики. Великий же государь царь, слышавъ о пожарахъ великихъ, бысть в недоум?нии. тогда Борисъ началъ царя ув?щевати, да возвратится в Москву, глаголя: уже бо брата не воскресеши, а свое здравие болше повредиши, а т?мъ временемъ на Москв? до посл?дней хоромины выгоритъ и не к чему будетъ возвратитися, но повели твоя держава послати лутшия мужи во градъ Углечь на изыскание истины, како государь царевичь заклался. Царь же, препростъ сый, не разум? коварства сего злохитраго, но яко сродника своего, добра ему желающаго, послушавъ, послалъ перваго своего боярина Василья Шуйскаго, самъ же возвратился к Москв?. Воевода же Шуйский прииде в Углечь, испытавъ изв?стно, яко убиенъ бысть царевичь отъ преждереченныхъ убийцовъ, нарочно присланныхъ отъ Бориса Годунова, и погребоша царевича Димитрия честно в церкви Преображения Господня, и возвратися к Москв?, и не пов?да государю истинны, боящися Бориса, и р?ша вси яко несмотрениемъ нянекъ своихъ самъ, падъ на ножъ, заклался. Борис же посла воинство во градъ Углечь, и повел?лъ лутшихъ людей мучити, а инныхъ в ссылки разослати, и градъ Углечь разорити, а все гн?ваяся на них за то, что они убили убийцовъ, никитку да Данилку, с товарищи. Царицу же Марию, матерь царевичеву, пов?ле пострищи нуждою, и наречена бысть Марфа, и послал е? в заточение в Б?лоз?рскую страну в монастырь николая чудотворца, зовомый новый, малъ и скудень з?ло, и тамо блюсти кр?пко повел?, и припущали, и пищу ей даваху з?ло скудну, и пребысть тако в таковой нужд? до смерти Бориса Годунова, до воцаренья Гришки Отр?пьева» [40, 450].

Существует несколько описаний этих событий, но все они, за исключением некоторых эпизодов, не противоречат изложению летописного сборника, принадлежавшего Новгородскому Николаевскому Дворищенскому собору. Однако в глаза бросается явное отсутствие логики в этом повествовании.

Во-первых, сама сцена убийства на дворе, перед крыльцом княжеского дома, хотя и происходила в полдень, когда удельный княжеский двор отдыхал, но в довольно-таки заметном для ненужных свидетелей месте. Никакой поспешности в этом деле не требовалось, и можно было найти более подходящую ситуацию.

Во-вторых, уж очень быстро именно мать-царица появилась на месте гибели сына, и пономарь, кстати, оказался здесь, чтобы колокольным звоном собрать народ, который забил камнями не только якобы убийц царевича, но и еще 12 человек их товарищей. То есть все сложилось так, чтобы и допросить впоследствии было некого, а ведь в случае организации этого убийства Борисом Годуновым все должно бы быть на более серьезном уровне.

В-третьих, вся история создавалась как бы для большого народного резонанса: вот до чего уже временщик дошел! А ведь когда его сестра наконец-то должна была родить царского отпрыска, вся эта история была весьма некстати для Бориса Годунова.

В-четвертых, если царь Федор был настолько слаб умом, как об этом говорят его современники, то совсем не требовалось бы сжигать Москву, чтобы внушить ему нужные идеи и действия. Поджог Москвы, скорее всего, был выгоден тем, кто хотел дестабилизировать обстановку в столице и поднять народ против Бориса Годунова, а может быть, и против царя Федора.

В-пятых, зачем было так торопиться, чтобы вдовую царицу при таком ее горе насильно постригать в монахини и ссылать в дальний монастырь, ведь в отсутствие наследника трона она и ее родственники были уж совсем не опасны для временщика, даже если и пытались оговорить в этом деле его людей. Тем более не нужно было подвергать опале целый город Углич, жители которого были частью казнены, а частью разосланы по дальним городам России. А вот если были какие-то подозрения у Бориса Годунова о заранее задуманном участии Нагих и их близких людей во всех этих событиях и возможном наличии двойника Дмитрия, которого и убили, то устранение Нагих от какой-либо значительной деятельности в государстве было в его интересах.

Сегодня уже невозможно ответить на большинство вопросов, возникающих в связи с этим несуразным убийством, тем более что Борис Годунов, Василий Шуйский, Федор Романов и даже Марфа Нагая сумели в дальнейшем использовать результаты этого события, причем каждый в своих интересах, и каждый раз они давали этому событию другую трактовку.

Следственная комиссия с князем Василием Шуйским во главе, направленная в Углич царем Федором, еще с места расследования причин смерти царевича Дмитрия направила в Москву следующее донесение, приведенное Н.М. Карамзиным:

«Димитрий, в среду мая 12, занемог падучею болезнию; в пятницу ему стало лучше: он ходил с царицею к Обедне и гулял на дворе; в субботу, также после Обедни, вышел гулять на двор с мамкою, кормилицею, постельницею и с молодыми жильцами; начал играть с ними ножом в тычку, и в новом припадке черного недуга проткнул себе горло ножом, долго бился о землю и скончался. Имея сию болезнь и прежде, Димитрий однажды уязвил свою мать, а в другой раз объел руку дочери Андрея Нагого. Узнав о несчастии сына, царица прибежала и начала бить мамку, говоря, что его зарезали Волохов, Качалов, Данило Битяговский, из коих ни одного тут не было; но царица и пьяный брат ее, Михайло Нагой, велели умертвить их и дьяка Битяговского безвинно, единственно за то, что сей усердный дьяк не удовлетворял корыстолюбию Нагих и не давал им денег сверх указа государева. Сведав, что сановники царские едут в Углич, Михайло Нагой велел принести несколько самопалов, ножей, железную палицу, – вымазать оные кровью и положить на тела убитых, в обличение их мнимого злодеяния» [23, № 9-135].

Само же следственное дело, по мнению К. Валишевского, было отредактировано уже в Москве и царем Федором направлено патриарху Иову для рассмотрения на соборе. В результате на соборе святителями было подтверждено мнение о том, что жизнь царевича прекратилась судом Божиим, а Михаил Нагой и горожане Углича виновны в кровопролитии невинных людей и достойны казни. Естественно, после такого решения иерархов царь санкционировал Боярской думе проведение допросов с пристрастием, а виновных примерно наказать.

Тем не менее Джером Горсей описывает эпизод в этой истории, когда к нему в Ярославль, где он находился в ссылке по обвинению в шпионаже, явился ночью Афанасий Нагой, брат царицы Марии, и сообщил о смерти царевича Дмитрия. По его словам, слуга одного из убитых толпой московских дьяков признался, что они посланы Борисом Годуновым. Афанасий Нагой также сообщил, что царица Мария отравлена и находится при смерти, и попросил у Горсея какого-нибудь лекарства, принимаемого англичанами в таких случаях, и тот якобы дал какие-то средства, какими владел. Джером Горсей иногда в своем описании России заметно фантазирует, особенно когда сам не являлся свидетелем событий, но в этом случае, если он придумал эпизод с Афанасим Нагим, то должен был бы иметь для этого весомые основания.

На следующий год царица Ирина родила дочь Феодосию, которая при отсутствии прямых наследников мужского пола могла бы продолжить царствование своих предков из Московского дома Рюриковичей, но через год она умерла. Однако ее рождение сняло подозрения в бесплодии царицы Ирины и дало народу надежду на появление у нее в будущем других детей. Но их больше не было у царской четы до самой смерти царя Федора в 1598 г.

Помимо российских претендентов на московский престол, был еще заморский принц Максимилиан, брат германского императора Рудольфа II, освободившийся в 1590 г. из польского плена, куда попал после своей неудачной попытки занять престол в Кракове. С.Ф. Платонов приводит сведения, что московский дьяк Андрей Щелкалов в 1593 г. просил уезжавшего из Москвы имперского посла Николая Варкоча передать императору просьбу какой-то части московской знати занять московский престол австрийскому эрцгерцогу Максимилиану после смерти царя Федора.

Естественно, в российских источниках никаких следов об этом предложении нет, такие сведения могли сохраниться только в документах императора Рудольфа II. Подтверждением этому может служить то, что по какой-то причине через полгода дьяк Андрей Щелкалов, известный своей близостью к трону еще со времен Ивана Грозного, попал в опалу и лишился своей должности. Другое дело, что вряд ли у австрийского принца имелись намерения стать московским царем. В Европе сложилось в то время мнение, выраженное герцогом Сюлли, ближайшим советником французского короля Генриха IV, который считал, что огромные земли России, «имеющие не менее 600 лье[1] в длину и 400 лье в ширину, населены в значительной части идолопоклонниками, в меньшей части – раскольниками, как греки или армяне, и при этом множество суевериев и обычаев почти полностью отличают их от нас. Помимо этого русские принадлежат Азии столько же, сколько и Европе, и их следует рассматривать как народ варварский, относить к странам, подобным Турции, хотя уже пятьсот лет они стоят в ряду христианских государств» [36, 29].

Глава 1

Смутное время русско-польских отношений

Со смертью в 1598 г. последнего Рюриковича Россия оказалась в положении, подобном польскому «бескоролевью». И хотя избрание шляхтичами короля как главы исполнительной власти государства являлось тогда самой демократичной формой правления в Европе, польский ученый, писатель и политик Станислав Сташиц отметил в 1787 г.:

«В упомянутую эпоху Речи Посиолитой польской отцы наши, слишком уж опасаясь за свою свободу, установили внутри страны чрезмерную бездеятельность, а заменив наследственный престол свободной элекцией, настежь распахнули страну для затеваемой иноземцами смуты, козней и насилия. И впрямь, тотчас по смерти Зигмунта Августа[2] иноземные послы, разъезжая по всем воеводствам, по всем уездам из дома в дом, подкупали и соблазняли деньгами и посулами волю и доблесть поляков. Элекционный сейм, избравший Генрика[3], после того как Ян Замойский закончил долгий спор обезумевших людей, утверждавших, будто все рыцарское сословие вместе с сенаторами призвано избирать короля, едва не окончился битвой. Избрание Стефана Батория вызвало междоусобную войну; сейм же, на котором был избран Зигмунт III, обратился в побоище, посеял длительную распрю в народе, разжег войну с австрийским императором и поощрял Карла[4] к опустошению Ливонии. Этот сейм посеял семена всех злополучных войн со шведами, посредством коих суровый северный народ первый показал другим народам средства и пути рвать в клочья Речь Посполитую польскую» [67, 63].

Но тем не менее, если в Польско-Литовской республике процесс выборов нового короля был уже хорошо прописан в соответствующем этому случаю государственном законе, то российская знать впервые за многие века столкнулась с такой проблемой. Несмотря на то что первые из Даниловичей Юрий III и Иван I заняли владимирский престол исключительно по произволу хана Золотой Орды, в дальнейшем, уже в Московском государстве, было восстановлено унаследованное от Киевской Руси так называемое лествичное право, по которому власть в государстве переходила старшему в роду, отец которого уже занимал великокняжеский трон. А вот затем, начиная с внука великого князя Дмитрия Донского, власть стала передаваться по наследству от отца к сыну. Правда, великому князю Василию II вместе с московскими боярами пришлось оружием защищать свое, завещанное отцом, право наследования трона от своих дядей и двоюродных братьев, но уже его сын, Иван III, мог позволить себе заявление: «Кому хочу, тому и дам княжество» [60, 461].

Бездетный царь Федор I мог бы назначить любого из своих приближенных бояр своим наследником, но он этого не сделал, оставив, по его же словам, этот вопрос на волю Божью. Власть в государстве перешла к царице Ирине, урожденной Годуновой, а душеприказчиками царь назначил своего двоюродного брата Федора Никитича Романова и шурина Бориса Федоровича Годунова. В более поздние времена летописец приведет лестные слова для династии Романовых: «Сей государь Феодоръ Иоанновичь по смерти своей приказал престол и державу царственную принять пл?мяннику матери своей, а своему брату отъ родныхъ, то есть царицы анастасии Романовны брата никиты Романовича сыну Федору никитичу Романову, внуку, который после того был на Москв? патриархъ и звался Филаретъ никитичь, которого Борис Годуновъ неволею постригъ и послаль въ монастырь преподобнаго антония Сийскаго» [40, 470].