Незаконная планета

— Надя одарена разносторонне, она сама еще не знает, в какой области талант ее достигнет наибольшего блеска. Замечательно то, что она о самоутверждении вовсе не заботится, — Надя просто играет в игры, которые ей нравятся. Играючи, интуитивно она снимает заслон, о котором я говорил, и тогда обнаруживаются… ну, вот вы рассказали, что она нашла вас, когда вы заблудились. Ее природная чувствительность к тому, что мы называем рассеянной информацией, необычайна.

— Значит, странности, которые были у ее отца…

— Да. Но ей это не мешает. Да и почему — странности? Уж скорее странно то, что при потенциальных возможностях мозга так ограничен круг наших восприятии. То, что мы сознаем, куда меньше, чем в действительности знаем. Я думаю, Алеша, что такая одаренность, как у Нади, должна стать нормой. — Лавровский посмотрел искоса на Морозова, ссутулившегося на табурете. — Вы хотите возразить?

— Пока нет. Думаю о том, что вы сказали.

— Пока нет — это уже хорошо. Жаль, что люди не любят задумываться… Вот звонит Антонина Григорьевна и напускается на меня за то, что я, видите ли, порчу жизнь ее дочери… Я пытаюсь объяснить, но она не слушает, твердит свое — мужа, дескать, уберегла, а теперь…

Лавровский махнул рукой, не закончив фразы.

— Лев Сергеич, — сказал Морозов, — а ваши опыты не опасны?

— Нисколько! «Церебротрон» фиксирует работу ее мозга, для Нади это просто развлечение, а для нас — бесценная информация. Без Нади мы не сумели бы смоделировать аттентер.

— Понятно. Но вы, насколько понимаю, не собираетесь на этом останавливаться. Вот вы говорите, что это должно стать нормой. Намерены ли вы распространить опыты на…

— До распространения еще далеко.

— А вообще — нужно ли ускорять естественный процесс? Разносторонняя одаренность, владение собственным мозгом — к этому и сама приведет эволюция…

— Приведет, но когда? Через тысячелетия? Странно мне от вас это слышать, Алеша. Природа создала превосходный инструмент, способный переделать, пересоздать, улучшить и ее самое, и ее творение. Почему же нам не пустить этот инструмент в дело, если мы научились — ну, научимся скоро! — им пользоваться?

Лавровский поднялся, и Морозов тоже встал, посмотрел на часы.

— Был рад с вами повидаться, Лев Сергеич.

— Я провожу вас. — Они вышли из «хижины» и направились к двери в конце зала. — Жалею, что не смогу с вами полететь, Алеша, — сказал Лавровский. — С аттентером еще очень много возни. Представляете, какая нужна точность при фиксировании микроэлементов магнитным полем со скоростью в миллионные доли…

— Представляю, Лев Сергеич. О каком полете вы говорите?

— Как это — о каком? О полете на Плутон, конечно. — Лавровский остановился. — Что вы уставились на меня?

— Я давно не летаю, и вы это прекрасно знаете.

— Не летаете, ну и что? Разве навыки космонавтики забываются? Разве не вы возглавите третью экспедицию?

— Нет, — сказал Морозов.

Марта заглянула в кабинет, когда он сидел над ворохом бумаг, накопившихся за его отсутствие.

— Алеша, ты не можешь оторваться минут на десять?

— А что такое?

— Надо поговорить.

— Сейчас выйду.

Морозов дочитал годовой отчет кафедры, поставил подпись и пошел в гостиную. Дверь на веранду была открыта, и он увидел на желтом от солнца полу по-утреннему длинную тень. Марта сидела в кресле-качалке, на ней был обычный рабочий костюм.

— Ты сегодня дома?

Марта заведовала в Учебном центре службой здоровья, ей полагалось бы в утреннее время быть на работе.

— Нет, я скоро уйду, — сказала она.

— Ты что-то сделала с волосами. Постриглась? Или, наоборот, нарастила? Теперь ведь не поймешь.

— Просто переменила прическу. Две недели тому назад.

— А ты и не заметил, — в тон ей продолжил Морозов и засмеялся. — Что-нибудь случилось. Марта? — спросил он. — Почему ты так смотришь?

— Давно не видела. — Она слегка качнулась в кресле. — Ты постоянно в разъездах или у себя на кафедре. А когда ты дома, то сидишь в кабинете, и я вижу твою спину. У тебя очень выразительный затылок.

— Ну, Ма-арта! Ты же знаешь, сколько у меня…

— Знаю, знаю. Алеша, послезавтра у Вити начинаются каникулы, и я не хочу, чтобы он опять все лето провел в детском лагере. В конце концов, он не подкидыш, а сын своих родителей…

— Витька, безусловно, не подкидыш, — подтвердил Морозов.

— Алеша, я говорю серьезно. Я хочу провести каникулы с Витькой и беру отпуск. Было бы очень хорошо, если бы ты сделал то же самое.

— Отпуск? — Морозов постучал пальцами по перилам веранды. — Отпуск, конечно, не проблема…

— Вот и возьми. Мы сто лет не отдыхали как следует.

— Это верно, но понимаешь… Скоро у моих курсантов начнется практика на Луне, и мне нужно…

— Почему ты вечно руководишь практикой? Ты не один на кафедре. Пошли на Луну Ломтева, пошли, наконец, этого Касьяненко, который все лето гоняет на водных лыжах.

— Касьяненко не справится; — сказал Морозов.

Он рассеянно смотрел на разноцветные домики поселка и голубоватые корпуса Учебного центра, за которыми, отороченный зеленой полоской парка, синел, залив. Уже долгие годы у него перед глазами этот пейзаж. Ну и хорошо. И не надо, не надо другого…

Широко махнул рукой:

— А, ладно, пошлем Ломтева. Едем отдыхать, Мартышка!

Марта выпрыгнула из качалки прямо в его объятия. Теперь он был прежним Алешей.

— Алешенька, угомонись. Испортишь прическу. — Она засмеялась. — Сколько трудов на нее положено, а ты… Алеша, ну слушай! На днях звонила Инна. Они с Ильей проведут лето на Аландских островах, там есть планктонная станция, на которой Илья…

— Знаю. Он уж второй год там околачивается. Ныряет. Зазывает…

— Так вот, они приглашают нас туда. Там тишина, море и сосны.

— Аланды? — наморщил лоб Морозов. — Чего мы там не видели? Море с соснами и здесь у нас… Давай лучше на Кавказ! — сказал он с жаром. — Никогда я не был на Кавказе. То есть был, но на лунном, а не на земном, настоящем. Махнем, Мартышка, на погибельный Кавказ!

— Почему погибельный?

— Так предки его называли. Пойдем-ка, прокручу тебе одну запись.

— Алешенька, некогда мне, я и так опаздываю, — запротестовала Марта, но он взял ее за руку и повел в гостиную, убеждая, что человек всегда, при любой занятости, может выкроить десять минут для искусства.

Ругая себя за отсутствие порядка, он спешно рылся в старой, давно не тревожимой коллекции звукозаписей, приговаривая:

— Сейчас, сейчас, потерпи полсекунды. Такая забавная песня… вот она!

Он поставил катушку, она завертелась, и высокий женский голос быстро произнес: «Я давно тебе не писала. Очень занята и рада своей занятости — меньше лезет в голову глупых мыслей. Ты во всем права, но я не вернусь. Знаю, что никогда не разлюблю, но все равно…»

Марта подскочила к проигрывателю, сорвала катушку.

— Что это? — Морозов недоуменно мигал.

— Не понимаю, почему она оказалась у тебя. Витька, наверное, рылся и все перепутал. Это давнее письмо Инны.

Верно, история была давняя. Он, Морозов, возвратившись с Плутона, узнал от Марты, что Инна Храмцова рассталась с Буровым. Что у них произошло? Никто, кроме них самих, не знал. Ну, может. Марта и знала — как-никак была она лучшей подругой Инны. Но чужие секреты Марта хранить умела. Что-то год прошел после этого, или два, — и Марта вдруг сообщает ему, Морозову: помирились, снова вместе. Будто бы заявился Буров к Инне как ни в чем не бывало и предложил «начать с нуля»…

Марта порывалась уйти, но он уговорил ее послушать «забавную песню», которую все-таки отыскал. Это была старая солдатская песня. Морозов улыбался и блаженно щурил глаза, слушая. Пел его же голос, которому преобразователь формант сообщил хрипотцу и стилевую выразительность.

На заре, на заре войско выходило

На погибельный Капказ, воевать Шамиля.

Трехпогибельный Капказ, все леса да горы,

Каждый камень в нас стрелял, ах ты, злое горе!

Апшеронский наш полк за Лабой отражался,

По колено в крови к морю пробивался.

И за то весь наш полк до последней роты

Получил на сапоги красны отвороты…

— Большая редкость — песня Апшеронского полка, — сказал Морозов. — Апшеронский полк и вправду носил сапоги с красными отворотами. Свирепая внешность — тоже прием для устрашения противника…

— Странная песня. — Марта направилась к двери. — Не очень-то забавная, по-моему. Алеша, я ухожу. Значит, договорились: едем на Аланды.

— А на Кавказ решительно не хочешь? Ладно, будь по-твоему…

Море было усеяно бесчисленными островками — будто сказочный исполин расшвырял по Ботническому заливу бурые глыбы гранита.

Витька прилип к иллюминатору, зачарованно глядя на архипелаг. Морозов тоже смотрел вниз, но то и дело отвлекался, поглядывал на Витькин точеный профиль, на русые колечки его волос. Все больше делается похожим на Марту, подумал он. И еще подумал с затаенной печалью, что мало знает своего подрастающего сына.

Пассажирский самолет начал снижаться над лесами острова Аланд, над зелеными лугами с пестрыми пятнами стад. Открылся Мариехамн — бело-красная россыпь домов, острая готика старой ратуши, огромный четырехмачтовый парусник на приколе у гранитной стенки. На сером зеркале фиорда белели суда.

Формальности в аэропорту заняли немного времени. И вот уже с охапкой роскошных тюльпанов бежит к ним Инна Храмцова — все такая же тоненькая, бледнолицая, с голубыми жилочками на висках под прозрачной кожей. Со смехом кинулась к Марте в объятия, они заговорили бурно и одновременно, как это водится у женщин. Буров подошел не торопясь, на нем была белая рубашка и модные штаны из блестящего материала, обтягивающие голенастые ноги.

— С тех пор как ты удрал с сессии из Вены, — сказал ему Морозов, — ты еще больше стал похож на такого, знаешь, хитрющего кота.

— В вашей федерации, вице-президент, скорее станешь походить на старого филина, — ответил на выпад Буров. — Здравствуй, Марта. Привет, Виктор. — Он протянул мальчику руку, и тот с силой ударил его по ладони, такая была у них игра. — Слабовато, все еще слабовато, деточка. Ну ничего. Мы тут сделаем из тебя пловца, быстро поздоровеешь.

— Дядя Илья, — преданными глазами смотрел на него Витька, — я на прошлой неделе слышал, как вы по теле выступали…

— И напрасно. Юбилейные речи нормальный человек слушать не станет.

— Нет, вы здорово говорили! Великие прозрения и заблуждения в науке нередко дополняют друг друга самым неожиданным образом…

— Ты что — цитируешь? — спросил Морозов.

— Да, я запомнил. Дядя Илья, а правда, что Саллаи…

— Перенесем разговор, Виктор. Нас ждет катер, торопиться надо.

Спустя полчаса они уже были в гавани. Служащий туристской базы, флегматичный рыжеватый финн, немного говоривший по-русски, сделал запись в книге приезжих и выдал Морозовым палатку и другой инвентарь, полагающийся туристам для жизни на ненаселенных островках архипелага.

Тут с катера сошел, а вернее, сбежал по сходне на причал юноша, у него были растрепанные соломенные волосы и темные очки. Круглые коричневые плечи и могучая грудь распирали белую майку. Он улыбнулся мрачноватой улыбкой, и Буров представил его Морозовым не без торжественности:

— Это Свен Эрикссон, морской бог в образе начальника международной планктонной станции.

Свен Эрикссон был немногословен. Он подхватил багаж и понес к своему катеру. Буров и Инна последовали за ним. А Морозов стоял, сунув руки в карманы, и смотрел на старенькую яхту, покачивающуюся у соседнего пирса. Марта проследила направление его взгляда:

— Ты прав. Давай попросим эту яхту.

Сотрудник турбазы, финн, поднял белесые брови.

— Старье, — сказал он. И, поискав еще нужное слово, добавил: — Негодник.

— Нам годится, — быстро сказал Морозов. — Паруса, надеюсь, не дырявые?

Финн медленно удивился, брови его поднялись выше.

— Селирон есть дырявый никогда. — И он еще что-то сказал по-фински или по-шведски Эрикссону, вернувшемуся за остатками багажа.

Тот перевел на русский:

— Вейкко говорит, что на яхте нет трансфлюктора и он не имеет права ее выпускать из гавани.

— Мы умеем обходиться без трансфлюктора.

— И еще он говорит, — продолжал Свен Эрикссон, — что ветер противный. Зюйд-ост. Вы не сможете идти в лавировку.

— Сможем, — сказал Морозов. — Только пусть объяснит, где какие повороты, по каким знакам идти.

— Нельзя, — покачал головой Вейкко.

— Не понимаю, что тут спорить, — вмешалась Марта. — Раз нельзя, значит, нельзя. Правда, Вейкко? — Она улыбнулась ему самой ослепительной из своих улыбок. — Немножко жалко, конечно. Давно я не ходила на яхте. Кажется, со Второй Оркнейской регаты, да, Алеша?

— Что вы там застряли? — крикнул с катера Буров.

— Идем, — ответил Морозов, с сожалением отведя взгляд от яхты.

— Хорошо, — сказал вдруг Вейкко и плотнее нахлобучил свой картуз с длинным козырьком. — Для вас. Садитесь на яхта. Я отвезу.

Фарватер был извилист, шхеры то сжимали его морщинистыми гранитными боками, то расступались, открывая вольные плесы, здесь ветер рябил серую воду, тихонько позванивал в штагах. Покачивались красные и белые головы вех, ограждавших фарватер. Чайки парили в небе, сидели на воде, ходили по узким полоскам пляжей.

И опять поворот, яхта влетает в узкий проход меж скал, а впереди торчит острый камень, ни дать ни взять тюленья морда, левее, левее, еще левей! О, здесь не просто. Здесь держи ухо востро. Без трансфлюктора здесь не очень-то.

Но красотища! А дышится как!

А сейчас я бы чуть потравил шкоты. Ладно, не мое дело. Вейкко знает лучше. Вон как уверенно и покойно лежит его жилистая рука на румпеле.

— Нравится тебе? — спрашивает Морозов Витьку.

Витька — молчаливый, серьезный. Не по годам серьезный. В кого это он пошел? Совершенно не склонен к болтовне. В меня, конечно, пошел.

— Природа нравится, — отвечает Витька.

Вот как, думает Морозов. Природа. Значит, что-то другое ему не нравится. Только природа нравится. В прошлом году с ним было проще. Взбирался ко мне на колено и обрушивал лавину вопросов. А теперь больше помалкивает. Ну как же — повзрослел, в пятый класс перешел.

С кормы доносится смех Марты. И еще какое-то фырканье — это Вейкко так смеется. Смотри-ка, ей удалось разговорить этого твердокаменного финна.

А у него, Морозова, почему-то не клеится разговор с Витькой.

— Как у тебя в школе? — спрашивает он. — Математика легко дается?

— Особых трудностей теперь нет, — отвечает Витька.

— А как отношения с товарищами?

— В каком смысле?

— Ну… дружишь ты с ними?

— Товарищи есть товарищи, — Витька слегка пожимает плечами.

Некоторое время Морозов размышляет над его ответом. Он знает, что у Витьки в начале учебного года была драка. Подрался с одноклассником, Пироговым каким-то. Из-за чего — ни учителя, ни Марта не дознались: причину драки Витька отказался изложить наотрез. В кого только пошел такой упрямый? Наверное, в Марту.

— Посмотри, — говорит Витька, — сосны торчат прямо из скалы. Разве деревья могут расти без земли?

Оранжевое предзакатное солнце выплывает из облаков — будто из дырявого мешка вывалилось — и мягко золотит шхеры. На севере вечера длинные-длинные — как тени от сосен, лежащие на воде прямо по курсу. Яхта, покачиваясь, перерезает тени и выходит на плес. Здесь прыгают на зыби солнечные зайчики, и ветер пробует штаги и ванты на звонкость, и Марта кричит с кормы:

— Алешка, откренивай!

У Марты уже в руках румпель и шкоты. Однако быстро идет приручение Вейкко. И, как бывало когда-то, Морозов, держась за ванту, вывешивается за борт, и яхта красиво делает поворот оверштаг, огибая белый конус поворотного знака.

Серебристо-розовая рыбина медленно плыла вперед и немного вверх, пошевеливая плавниками. Морозов пошел за ней, осторожно поднимая ружье. «Треска, что ли, — подумал он, — да какая здоровенная, около метра, ну, на этот раз я не промахнусь». Он прицелился, и в этот момент рыба, будто почуяв неладное, метнулась в сторону скалы. Ах, чтоб тебя! Морозов оттолкнулся от каменистого грунта и поплыл к темно-зеленой, скользкой от мха скале. Обогнув ее, остановился. Темно, как в ущелье. Ущелье и есть, только подводное. Разве тут увидишь рыбу? Косыми светлыми штришками промелькнула стайка салаки. Морозов поплыл вперед, раздвигая рукой водоросли. Уж очень ему хотелось всадить гарпун в эту треску. Смешно сказать: почти неделя, как они на Аландах, каждый день уходят под воду — и ни одного удачного выстрела.

Морозов оглянулся — и все похолодело у него внутри. Витьки не было видно. Обычно он следовал за отцом, так ему было строго-настрого ведено — не отставать ни на шаг, только под этим условием Марта разрешила ему подводные прогулки. И вот Витька исчез.

— Витя! — крикнул Морозов.

Тишина. Только слабое потрескивание в шлемофоне — обычный шум помех.

— Витька!

Морозов рванулся из ущелья, выплыл из-за скалы, огляделся. В зыбком полумраке не было видно Витькиного гидрокостюма. У Морозова перед глазами все поплыло, смешалось, остался лишь черный клубящийся страх. И еще — мгновенное видение: он выходит из воды, выходит один, и Марта, загорающая на крохотной полоске пляжа, поднимается ему навстречу, и в глазах у нее…

— ВИТЬКА!!

Он весь напрягся: в шлемофоне коротко продребезжало. Он снова крикнул и опять услышал, словно бы в ответ, металлическое лязганье. Так повторилось несколько раз. Морозов подплыл к якорному канату, уходившему наверх, к яхте, посмотрел на ее желтоватое днище с красным килем. Здесь было место, от которого они обычно начинали подводные прогулки, и ориентир для возвращения на остров. Может, Витька вылез наверх? Но почему в таком случае не предупредил его? Может, что-то испортилось в гидрофоне? Что за странное дребезжание?

Да, Витька, конечно, наверху, убеждал себя Морозов. Перед тем как вынырнуть, он крикнул еще раз, и тут же Витькин голос ответил:

— Я же тебе говорю, иду обратно.

Морозов испытал такое облегчение, что ему захотелось сесть или даже лучше лечь, закрыть глаза и ни о чем не думать. Но тут же он снова встревожился:

— Ты смотрел на компас? Каким курсом ты шел от яхты?

— Я держал сто двадцать. Да ты не…

— Значит, держи сейчас триста! — закричал Морозов. — Ты слышишь?

— Я так и иду, — ответил Витька таким тоном, будто хотел сказать: «Знаю без тебя, не кричи, пожалуйста».

Морозов поплыл в том направлении, откуда должен был появиться Витька. Дно здесь понижалось, за нагромождением камней начиналась большая глубина, и он опять испугался — на этот раз задним числом, — что Витька полез в эту бездну.

Несколько левее, чем он ожидал, возникло в зеленом полумраке красное пятно Витькиного гидрокостюма. Витька плыл над грунтом, мерно разводя руками. Морозов поплыл навстречу и молча заключил сына в объятия. Тот удивленно посмотрел и высвободился.

— Почему ты полез туда? — спросил Морозов. — И ничего мне не сказал?

— Хотел посмотреть, что там. А не сказал, потому что ты бы мне не разрешил.

Морозов оценил ответ по достоинству. Они поплыли, голова к голове, назад к яхте.

— Там на дне, в иле, что-то большое, — сказал Витька. — И труба торчит.

— Какая еще труба? — проворчал Морозов. — Почему ты не отвечал, когда я звал тебя?

— Я отвечал.

— Ответил, когда я позвал в десятый раз. А до этого…

— Я все время отвечал.

Странно. Все-таки что-то неладно с гидрофоном.

Они подплыли к якорному канату и по песчаному пологому дну пошли наверх.

— Я вижу, с тебя нельзя глаз спускать, — сказал Морозов.

— А почему я должен ходить за тобой как тень? — отозвался Витька, и Морозов ощутил желание надрать ему уши.

Марта расхаживала по узенькому, зажатому скалами пляжу. Раскрытая книга валялась на песке.

— Почему не загораешь? — спросил Морозов, выпроставшись из гидрокостюма. — Солнце сегодня хорошее.

— Сама не знаю. Вдруг я что-то забеспокоилась. Вы слишком долго сегодня. — Марта улыбнулась, поправила косынку на голове. — Опять стреляли мимо?

— Гонялись вот за такой здоровенной треской, — Морозов широко развел руки. — И ни черта.

— Ух вы, охотнички мои, — сказала Марта и чмокнула Витьку в загорелую щеку. — Неуда-ачливые! Идемте, буду вас кормить.

Красно-белая палатка славно вписывалась в темную зелень хвои. Сосны осыпали иголки на раскладной столик, на тарелки. Бифштекс, поджаренный на плитке и облитый гранатовым соком, был необыкновенно вкусным. А уж аппетит после морских купаний!

Морозов покосился на Витьку и подумал, что у Витьки его, морозовская, манера есть: жует быстро, энергично, а сам глазеет по сторонам, ничего не хочет упустить. Вон каркнула, сорвавшись с ветки, ворона и полетела куда-то по своим бестолковым вороньим делам. Плеснула волна у скал, взметнулась пенным фонтаном, — свежеет ветер, ярится прибой. Щекотно ползет по голой ноге муравей.

Морозов перевел взгляд на Марту. Гляди-ка, ухитрилась так загореть при здешнем скупом солнце. И когда успела обзавестись этим новомодным купальником, меняющим цвет в зависимости от освещения? Конечно, босая. Чудачка, носится со своей идеей о пользе ходить босиком по земле. И вот терпит, упрямо ходит по камням, по хвойным иголкам. И Витьку заставляет.

Не думал он, Морозов, что сможет отринуть от себя вечные заботы, ведь казалось, никуда от них не уйдешь, а вот поди ж ты… Хорошо здесь, в тишине, на клочке тверди посреди изменчивого моря. Стать бы частью скалистого островка, частью моря и ветра, вобрать в себя все это…

Марта поставила перед ним клубничное желе, сказала:

— Совсем забыла: недавно тебя вызывал Коннэли.

— Коннэли? — Морозов вскинул голову — Что ему надо?

— Не знаю. Он позвонит еще.

— Ты сказала, что у нас отпуск?

— Да. Витюша, положить еще желе?

Морозов привалился спиной к сосне. Вот так. Никакой Коннэли не отдерет его от шершавого, нагретого солнцем ствола. Слышите, господин президент Международной федерации космонавтики? Ничего не выйдет у вас.

Он поймал настороженный взгляд Марты. Ну, само собой, она догадывается, зачем звонил Коннэли. Морозов подмигнул ей: дескать, не тревожься, Мартышка, наш Великий Уговор остается в силе.

— Пап, — сказал Витька, покончив с желе, — ты читал «Ронго-ронго»?

— Читал. А что?

— Буров, когда выступал по теле, ну, когда отмечали десятилетие со дня смерти Шандора Саллаи…

— Понятно. И что он говорил?

— Он сказал, что несколько записей Саллаи на полях «Ронго-ронго» перевешивают все его прежние труды. Это правильно, пап?

— Нет, неправильно.

— А ты видел эти записи на полях?

— Да.

Как же давно это было, подумал Морозов. Еще перед стартом Второй Плутоновой. Полноземлие, комнатка Марты в Селеногорске… чудо тех далеких дней и ночей… Да, тогда-то Марта показала ему книжку, забытую Шандором в медпункте. Древний, не очень складный миф Южных морей о «солнце-боге», дававшем себя «в пищу» людям, Шандор истолковал весьма своеобразно: как фантастически преломленную мечту о биофорных — то есть несущих жизнь — свойствах лучистой энергии. Имел ли Шандор в виду тау-излучение? Неизвестно. Никогда и нигде он не высказывался об этом. Сохранились лишь его пометки на полях книжки. Он, Морозов, не придал им тогда особого значения. Но, увидев на Плутоне существа, заряжающиеся энергией, вспомнил о заметках Шандора, а по возвращении рассказал о них Бурову. После смерти старика Бурову удалось разыскать в его личном архиве книжку и расшифровать неразборчивые каракули. Он написал статью о прозрении Шандора Саллаи и ввел в научный обиход вот этот термин, как бы случайно оброненный стариком: биофорные свойства лучистой энергии.

— Пап, — сказал Витька, — а может, и вправду были на Земле времена, когда люди питались солнечным теплом и светом?

— Не было таких времен.

— А почему тогда жители Пасхи придумали такой миф? Буров говорил — это очень странно.

— В их мифах могли фантастически преломиться наблюдения за жизнью растений. Подсолнуха, например. Древние перуанцы поклонялись подсолнуху и называли его «цветком солнца».

— Да-а? — протянул Витька, разочарованный простотой толкования мифа.

— Тут дело вот в чем, — вмешалась Марта, подсев к сыну с гребешком и пытаясь причесать его русые кудряшки. — Непосредственно солнечным светом питаются только растения. Вы проходили фотосинтез?

— Ну, не надо, мама! — поморщился Витька и отодвинулся от гребешка. — Фотосинтез мы не проходили, но я немножко знаю.

— Растения живут, потому что превращают энергию солнечных лучей в химическую энергию органических молекул. А человек питается растениями или мясом животных, которые питаются растениями. И таким образом — не прямо, но фактически тоже поглощает энергию, приходящую от солнца. Понимаешь?

— А Буров говорит, что можно прямо, — стоял на своем Витька. — Он объяснял, но я не все понял и забыл. У нас дыхание — все равно что у деревьев… или рыб…

— А вот мы сейчас у него самого спросим, — благодушно сказал Морозов, увидев мелькнувшие меж сосен фигуры.

Свен Эрикссон несколько лет назад окончил в Ленинграде биологический факультет. Как-то раз попал он в планетарии на лекцию Бурова и с того вечера не было у Бурова более верного адепта. Не только идеи, которых всегда хватало у Бурова, сблизили их, а и общая страсть к подводному спорту. Для Свена, впрочем, это был не спорт, а профессия, дело жизни, — он изучал морскую фауну. Способного молодого исследователя приметила международная организация по охране гидросферы и предложила ему возглавить планктонную станцию на Аландах — захудалое учреждение, не слишком отягощающее международный бюджет, но и не приносящее ей, организации, лавров. Свен с тремя сотрудниками, такими же молодцами, отдавшими предпочтение морю перед сушей, развили кипучую деятельность. День-деньской они носились на катере по «пастбищам», огороженным сетями и засеянным рачками и прочей планктонной мелюзгой. На долгие часы уходили в гидрокостюмах под воду, ловили и метили рыб, снимали показания с приборов. И так бывало до поздней осени, почти до ледостава. Тогда Свен консервировал станцию и уезжал в Стокгольм, там обрабатывал накопленный за лето материал, а его помощники возвращались к себе домой в Турку.

Сюда-то, на планктонную станцию, и стал наезжать по приглашению Свена Буров. Первое лето просто нырял и купался в свое удовольствие, а на второе — привез идею. И стали они со Свеном не просто нырять, а — с определенным умыслом.

В красном деревянном домике с белыми наличниками окон и дверей на скалистом берегу укромной бухточки размещалась станция — в нижнем этаже лаборатория, в верхнем — три жилые комнатки, одну из которых занимали Буров с Инной. Морозовым предложили поселиться во второй комнате, но те отказались утеснять персонал станции и разбили палатку на другом краю островка. Так оно было лучше.

С утра станция работала. А во второй половине дня, ближе к вечеру, собирались все вместе — хозяева и гости. Свен вываливал Марте на сковородку кучу мелкой, необыкновенно вкусной рыбки, откормленной рачками, название которых было длинным и труднопроизносимым.

И сейчас принес полное ведро.

— Свен! — ужаснулась Марта. — Вы хотите, чтобы я все это зажарила?

— Конечно, — хладнокровно ответил тот. — Мы вам поможем.

Сели чистить рыбу. Витька пристроился рядом с Буровым.

— Дядя Илья, — сказал он, — я опять забыл, что вы рассказывали про дыхание…

— Забываешь, потому что мало ешь рыбы.

— Я не могу есть много рыбы, у меня икота появляется. Вы говорили, что у всех дыхание одинаково, у человека, и у рыб, и у растений.

— Что еще за новости? — Марта тыльной стороной ладони отвела прядь, упавшую на глаза, и посмотрела на Бурова. — Зачем ты морочишь ребенку голову, Илья?

— Я не ребенок! — вскинулся Витька. — Я в пятый класс перешел.

— Пятый класс — это уже солидно, — сказал Буров. — Я не говорил, что все дышат одинаково. Я говорил об общем принципе дыхания. У человека газообмен между воздухом и кровью происходит в альвеолах легких. У рыбы — между водой, содержащей кислород, и кровью — в жаберных пластинках. Разница — в геометрической структуре дыхательных ячеек. А принцип — общий.

— А у растений? Вы про растения тоже говорили.

— Я говорил, что у растений при фотосинтезе в превращении энергии активно участвует АТФ — аденозинтрифосфорная кислота. Наше дыхание тоже сопровождается синтезом АТФ. Что это значит? Растения и млекопитающие — биологические системы во многом противоположные. А принцип питания или, если хочешь, дыхания, у них общий. Природа всегда ищет и находит общий принцип, единый механизм, как можно более простой. Как говорил Пифагор, «сведение множества к единому — в этом первооснова Красоты».

— Значит, АТФ… — Витька добросовестно пытался понять и запомнить. — Значит, она для всех…

— Именно. Прекрасный биологический аккумулятор и трансформатор энергии, поступающей в организм извне, — вот что такое АТФ.

— Дядя Илья, а эти, плутоняне, они ведь живут потому, что получают… ну, тоже аккумулируют энергию извне… Значит, и у них АТФ?

— Во-от, теперь видно, что ты учишься думать, — одобрил Буров, потроша очередную рыбку. — Что ж, может, и у них.

— Не вводи пятиклассника в заблуждение, Илья, — сказал Морозов. — Эта идея давно отвергнута по той простой причине, что в анаэробных процессах АТФ не участвует. Для действия механизма АТФ, — пояснил он Витьке, — нужна кислородная среда. А на Плутоне ее нет.

— Я говорю о едином принципе, товарищ вице-президент, — сказал Буров. — Может, у них биологический аккумулятор основан не на фосфатных связях, а на каких-то других. Вот полетишь скоро на Плутон — разберись на месте.

— Сам лети и разбирайся, — проворчал Морозов.

— Илья, — переменила Марта разговор, — Инна говорит, что вы со Свеном затеяли тут опасные подводные опыты…

— Напрасно Инна говорит о том, чего еще нет.