Слепой (№9) - Оружие для Слепого

Мужчина достал пачку и, не прикасаясь к фильтру рукой, губами вытащил сигарету. Щелкнула зажигалка, пламя загудело на несильном ветру, как будто в его руках была маленькая паяльная лампа. Мужчина сделал первую затяжку, задержал дыхание, наслаждаясь ароматом табака, зная, что вторая затяжка уже не покажется ему такой сладкой. Резко выдохнутый дым, подхваченный ветром, рванулся вниз, к воде, а затем рассеялся, растворился в матовом блеске реки.

«Как церковное серебро блестит, – мелькнула у мужчины мысль. – Хорошо, что пока все идет так, как запланировано», – думал он, затягиваясь и любуясь речной гладью.

Он привык придерживаться простого жизненного принципа и поэтому никогда не ошибался: доверяй, но проверяй. Никогда не верь тому, что знаешь лишь по одному источнику информации, до тех пор, пока из двух разных источников не узнаешь об одном и том же.

Тогда это будет близко к правде, если только эти источники не газеты и не журналы. Те, как правило, черпают информацию друг у друга, перевирая, дополняя, и самое страшное, фантазируя. В его же деле такое было недопустимо.

"Еще дснь-два, и гарантии будут у меня. А затем – прощай Москва, отбуду на запланированную встречу.

И там уже не я буду давать деньги, извлекая их из своего портфеля, там деньги дадут мне, и немалые":

При мысли о деньгах на лице мужчины появлялось мечтательное выражение, словно теплый ветерок ласкал его щеку. Он шел вдоль набережной, держа ладонь в сантиметре от шершавого гранитного парапета.

В лицо брызнули мелкие капли дождя.

«Ну вот, погода опять портится!»

Тучи заволокли небо, и весь пейзаж, еще несколько минут тому назад яркий и сияющий, стал серым и безжизненным, похожим на огромную черно-белую фотографию с довольно крупным растром. Несколько капель упали на стекла очков.

«Платка нет – протереть!» – с досадой вспомнил мужчина.

Но до «Шевроле» было уже недалеко. Он забрался в салон и сразу включил «дворники», которые медленно смахнули густую сеть капель с чистого стекла. Мужчина еще посидел немного, прислушиваясь к голосам, доносившимся из динамика, повертел ручку настройки, перебирая станции. Сейчас он пребывал в таком настроении, что ему ничего не нравилось. Единственное, что могло его порадовать, так это криминальная хроника, в которой, возможно, передадут бойким, веселым голосом об очередной жертве – о трагической гибели известного ученого Кленова В.П. в подъезде собственного дома.

Да, криминальную хронику передавали, но там речь шла о том, как гаишники на Волоколамском шоссе пытались остановить белый джип. Когда машина не остановилась, милиционеры открыли огонь. Один бандит был убит на месте, второй ранен, но до больницы его не довезли, ранение оказалось смертельным. А в машине сотрудники автоинспекции обнаружили целый арсенал: два автомата с откидными прикладами, шесть гранат, два килограмма тротила и несколько тысяч патронов.

Ни о Кленове, ни о Жильцовой не прозвучало ни слова, будто бы эти люди по-прежнему жили, работали, занимались повседневными делами…

«Странно, – подумал мужчина, поворачивая ключ в замке зажигания, – очень странно! Как не надо, так журналисты докопаются до всего, а как захочешь что-нибудь узнать, они молчат как рыбы подо льдом. Ну, ничего, будем надеяться, Николай все выяснит, деньги ведь плачу не зря, а деньги по российским меркам немалые, так что пусть носом землю роет».

* * *

Николай Меньшов прекрасно понимал, каждый день промедления с операцией грозит его жизни. Еще две недели тому назад, после того, как он прошел обследование, немолодой врач с залысинами, глядя ему в глаза, сказал:

– Вы должны срочно лечь на операцию. Чем быстрее, тем лучше. Для вас в таком состоянии каждый день, проведенный вне стен клиники без операции, может оказаться последним. Вас, конечно, привезет «Скорая», но тогда, учтите, не факт, что врачи смогут что-нибудь сделать. Вас просто разрежут и зашьют, – врач говорил цинично, глядя прямо в глаза – так обычно говорят врачи пациентам, с которых много не возьмешь, разве что бутылку коньяка или букет цветов.

Николай хорошо помнил и голос хирурга, который ставил ему диагноз, и интонацию, усталую и спокойную, словно бы врач уже предвидел неблагополучный исход.

– Мне нужно две недели, и я лягу, – сказал он тогда.

– Две недели? – врач посмотрел в потолок и улыбнулся. – Да вы меня не уговаривайте, мне все равно, две недели или три. Я бы на вашем месте лег прямо сейчас, не откладывая даже на один день.

– Послушайте, а таблетки, капли?

– Какие таблетки? Какие капли? Дорогой вы мой, они ведь не лечат. Вас надо оперировать. Таблетки лишь приглушат боль, может, не дадут процессу зайти слишком далеко. Это так, для самоуспокоения.

– Хорошо, я подумаю.

В тот момент желудок не беспокоил, и настроение у Меньшова было бодрое, поэтому он решил, что две недели продержаться сможет. В конце концов, врачи всегда перестраховываются, пользуясь тем, что пациент не представляет, что на самом деле творится в его организме.

Но теперь, снова ощутив невыносимую резь в желудке, Николай понял: задание надо выполнить не откладывая, прямо сегодня, чего бы это ни стоило.

Он остановил машину, высыпал на ладонь три таблетки из пузырька, посмотрел на них, бросил в рот, захрустел, как семечками. Взял бутылку, сделал несколько глотков воды, прикрыл глаза, прислушиваясь к затихающей боли.

Через два часа Николай Меньшов, измененный до неузнаваемости, в грязной рабочей одежде, с железным ящиком в руке, из которого торчали мотки разноцветного провода, входил во двор через арку. Он направился прямо к тому подъезду, где находилась квартира Кленова В. П. У подъезда Меньшов посмотрел на окна, определил, где нужные. Форточка на кухне была приоткрыта, но это ни о чем еще не говорило. Цветов на окнах не стояло, это значит, что в квартире, по всей вероятности, появляются нерегулярно и что живет там, скорее всего, одинокий мужчина. Ведь у женщин, тем более одиноких, подоконники плотно заставлены горшками, и они пекутся о своих растениях куда больше, чем заботились бы о детях и мужьях.

Дверь подъезда была заперта. Меньшов, поставив к ногам железный ящик с разноцветными свертками провода, стоял, размышляя. Настоящий телефонный мастер, не знай он кода, попросту постучал бы в окно первого этажа. Николай уже поднял руку, как вдруг увидел пожилую женщину. Ома остановилась на крыльце и с интересом рассматривала его и ящик, покоившийся у ног.

– Вы телефонный мастер, что ли? Вас кто-нибудь вызвал?

– Нет, никто не вызывал. Профилактический осмотр участка.

– Ой, замечательно! – воскликнула Софья Сигизмундовна – это была именно она. – У нас как раз вчера оборвался провод, может быть вы…

– Какой провод?

– Телефонный, какой же еще!

– В квартире или на площадке?

– А вы что, только на площадке смотрите?

– Да, на площадке и в подъезде.

– А может быть вы глянете у меня в квартире?

Я вам заплачу.

– Гляну, почему же не глянуть. Только я начну с нижнего этажа.

– А может сразу у меня глянете, молодой человек?

– Могу и у вас, – покладисто согласился Николай.

Софья Сигизмундовна быстро открыла дверь.

– Проходите, проходите, – как желанного гостя впустила она связиста в подъезд.

Тот вошел и взглянул на стены.

– Что, у вас в подъезде света нет?

– Как это нет, как раз вчера все лампочки вкрутили.

Знаете, у нас вчера такое было! Вы тут осторожнее.

Они медленно поднимались. Меньшов не торопил женщину, пока не задавал никаких вопросов, понимая, что такая молчать не станет, и если ей что-то известно, выложит все до последней капли и еще расскажет в придачу кучу версий и гипотез, которые она с мужем-пенсионером и, вполне возможно, с такими же соседками-бездельницами выдумала за последние ночь и день.

Софья Сигизмундовна, остановившись на площадке между вторым и третьем этажом, показала на ступеньку.

– Представляете, вчера вот здесь у нас мужчина лежал убитый. Застрелили средь бела дня у всех на глазах!

– Чего? – Николай наклонился, словно бы не расслышал.

– Человека застрелили! Вот на этом месте.

– И все это видели?

– Да нет, что вы, никто не видел!

– Но вы же сказали на глазах у всех…

– Это я так, к слову. Никто не видел… А вот я его первая нашла!

– Вы?

– Да, я.

– Интересно… – со скучающим и безразличным лицом протянул Николай и переложил свой ящик из правой руки в левую.

– Видите, квартира опечатана? – Софью Сигизмундовну так и распирало.

– Так что, жильца этой квартиры, вашего соседа убили?

Баратынская вдруг вспомнила строгий взгляд человека в штатском, который попросил ее и мужа лишнего не болтать, и обо всех, кто интересуется Кленовым, тотчас же сообщать ему. Но разве связист интересовался? Все рассказывала она сама, первой начала, а он даже не задал ни одного вопроса, лишь из вежливости поддерживал разговор.

– Так что у вас с телефоном?

– Да знаете, нечаянно оборвали провод, а муж кое-как наспех скрутил провода. Телефон теперь" странно работает, то есть гудок, то нету.

– Ладно, разберемся. Бывает.

От взгляда Николая не ускользнуло то, что дверь в квартиру Кленова опечатана, судя по дате, еще вчера.

Он посмотрел на печать.

– Один, стало быть жил?

– Кто?

– Ну, сосед ваш.., или как его, которого грохнули.

Жена или родные-то были?

– А, сосед? Вы знаете, про родных не знаю, врать не стану. А жены у него не было и детей тоже. Тут вчера милиции наехало! Одно хорошо, все лампочки в подъезде поменяли, сейчас светло, как днем. А то выйдешь в подъезд вечером, хоть волком вой, тьма египетская прямо!

– Какая, какая? – улыбнулся Меньшов.

– Египетская. Так говорят.

Софья Сигизмундовна поняла, что у этого связиста пробелы в образовании, да ему, в общем-то, знать библейские тонкости ни к чему. Она открыла свою квартиру, мужа дома не было.

– Вот, смотрите, здесь, – когда вспыхнул свет в коридоре, хозяйка указала на вырванную с мясом колодку и на кое-как скрученные провода, замотанные сверху белым медицинским лейкопластырем.

– Да… Кто же это у вас так?

– Честно сказать, муж. Он у меня со странностями.

– Ну, да Бог с ним, сделаем в лучшем виде.

– Чайку попьете? С печеньем?

– Спасибо, не откажусь.

Николай знал: ни чай, ни печенье, ни конфеты ему не нужны. Опять разболится язва, снова придется сидеть в машине, поджав ноги. Но чтобы поддержать разговор и расспросить эту словоохотливую женщину, стоило согласиться. И он кивнул, раскрывая свой ящик.

– А стульчик у вас найдется?

– Как же, сейчас принесу.

Софья Сигизмундовна вернулась с маленьким складным брезентовым стульчиком, таким, которым пользуются художники или рыболовы, любящие с комфортом устроиться на природе. Николай развернул провода и принялся не спеша зачищать концы.

– Сосед-то хоть хороший был? – промычал он не оборачиваясь.

– Какой сосед? – вдруг спросила Софья Сигизмундовна, как будто не она минуту назад рассказывала об убийстве.

– Тот, которого грохнули…

– Убили, – поправила любящая во всем порядок женщина. – Сосед как сосед был, мы и не дружили, так, здрасьте – до свидания…

Софья Сигизмундовна чувствовала себя неуютно.

Ведь в их квартире уже давно не бывало посторонних людей. Она заспешила на кухню, поставила на плиту чайник, насыпала печенье в белую стеклянную вазочку. И тут ей на глаза попался прямоугольник белоснежного картона, прикрепленный магнитом к дверце холодильника. На карточке было три строчки, три телефонных номера, оставленных высоким мужчиной в штатском. И тут же в памяти Софьи Сигизмундовны вновь всплыли его слова; он просил сообщать о всех, кто интересуется Кленовым.

– Все, готово, хозяйка, принимайте работу, – послышался из коридора голос мастера.

Не успела Баратынская выйти в коридор, как Меньшов сам появился на кухне, отряхивая руки и морщась, словно его резали ножом.

– Помыть можно?

– Конечно, мойте. Вот мыло, вот свежее полотенце.

А вот и чай уже закипает.

– Нет, извините, – Николай даже зажмурился от боли, – у меня еще работы много.

Софья Сигизмундовна открыла сумочку и достала портмоне. Она долго колебалась, какую купюру дать.

Ее сомнения разрешил сам связист:

– Не надо денег, бросьте… Работа плевая и заняла пять минут.

– Как, вы же время потеряли, неудобно…

– Да бросьте, это мне с вас деньги брать неудобно, у меня ведь у самого родители пожилые.

Меньшов сжался от боли и чуть не застонал.

– Вам плохо?

– Да, немного. Воды дайте, если можно.

Софья Сигизмундовна бросилась наливать воду. Николай, с ужасом чувствуя, что перед глазами у него темнеет, нашарил в кармане лекарство, схватил, крепко сжав, бутылочку и забросил в рот три последние таблетки, а затем с отвращением бросил ненужную теперь упаковку в переполненное мусорное ведро. Эффект получился скорее психологический – боль отступила мгновенно.

Николай складывал инструменты, а Софья Сигизмундовна топталась рядом с ним.

– Хоть чайку попейте.

– Нет, спасибо. Так что, ваш сосед так бобылем и жил, родных никого не осталось? – словно бы забыв обо всем услышанном, поинтересовался Николай.

– Да, никого.

– Вот незадача… А как же, если мне придется линию проверить?

Софья Сигизмундовна вздохнула, и Николай понял, что кое о чем она умолчала. Он отряхнул колени, на которые пришлось стать, свинчивая колодку, и поинтересовался:

– Стремяночки у вас не найдется, а то потолки высокие, до коробки достать не очень удобно.

– Могу табуретку предложить, стремянки у нас отродясь не было.

Николай взял табуретку и повозился с разводной коробкой, укрепленной между двумя квартирами на площадке.

– Все в порядке.

– А вы пломбу не поставите? – поинтересовалась хозяйка.

– Какую пломбу? – изумился Николай.

Софья Сигизмундовна принялась ему втолковывать;

– Сейчас, говорят, к линиям подключаются, а потом звонят в Америку, в Израиль и еще черт знает куда. А потом счет приходит, а не оплатишь его, тебе телефон отключат.

– Что, вам уже приходили такие счета?

– Пока нет, но мало ли…

– Не волнуйтесь, я коробку так завинтил, что почище любой пломбы будет. Пломбу и оторвать можно, а вот если винт завернуть хорошо, так его без инструментов не открутишь. Да и коробка у вас так высоко стоит, что до нее еще попробуй, доберись. Это хорошо, что я метр девяносто, а то бы с вашей табуретки не достал. Только не нравится мне аппарат в той квартире, у соседа вашего, вроде бы он у него с определителем номера, а в списке такой у меня не зарегистрирован. Как же туда попасть? А то, знаете ли, такой аппарат может всю линию заблокировать, ему специальное подключение надо.

– А вы знаете, я могу вам помочь, – оживилась Софья Сигизмундовна: уж очень ей хотелось хоть чем-то отблагодарить этого щедрого на услуги монтера.

– В милицию, что ли, обращаться, чтобы дверь открыли?

– Нет, тут не милиция, что вы! Тут солидные люди, спецслужбы работают, мне муж сказал. Они даже телефоны оставили, по которым к ним обращаться, если какие проблемы.

– Да нет, ладно.., если бы милиция, это еще куда ни шло, а с ФСБ свяжешься, так себе дороже станет. Вот когда телефоны в подъезде отключатся, тогда и приду.

Хотя может этого и не случится. Вроде бы у вас тут все в порядке. Берите свой табурет, – и Николай вновь посмотрел на часы, будто куда-то торопился.

Итак, все, что ему было нужно, Меньшов узнал. К другим соседям заходить уже не имело смысла. Когда Николай неторопливо, боясь потревожить язву, спускался вниз, то замер перед дверью. Он услышал на крыльце, за еще закрытой железной дверью, два мальчишеских, уже ломающихся голоса:

– Бля, – говорил паренек лет четырнадцати, – у него, говорят, дырка была в голове с кулак, ему прямо в глаз пулю всадили.

– Да, я видел из окна, как его в мешке на носилках в машину сунули.

– Жалко, меня там не было!

– Это мне мать про глаз рассказала.

– А ты что видел?

– Я, Колька, видел, как тут эфэсбэшники крутились, по всем квартирам прошли, всех опросили. Кто что видел, кто что слышал…

– А ты видел что-нибудь?

– Я-то ничего не видел. А вот моя бабка видела, только ничего не сказала. Она всех ментов, судей и прокуроров на дух не переносит, боится, как клопов.

Так вот, она видела, как из подъезда баба выбегала.

– Ну и что? Мало ли что за баба, ты бы тоже убегал, если бы стреляли.

– А баба была беременная, вот с таким брюхом.

– В маразме твоя бабуля, у нее крыша давным-давно поехала в натуре. Что, Кленова, по-твоему, беременная баба пристрелила?

– А почему бы и нет? На курок-то нажать силы немного надо.

Пацаны громко рассмеялись. Они говорили о смерти соседа так, словно обсуждали виденный фильм.

– Бля, жалко меня не было, я бы точно во всем разобрался.

– Ладно, слушай, Колька, пошли ко мне, видак посмотрим. У меня такая кассета есть, папаша принес, ему какой-то друг на работе дал, так там трахаются два часа, а когда не трахаются, то стреляют.

– Пошли.

Дверь открылась, и двое парнишек с рюкзаками на плечах нос к носу столкнулись с Николаем Меньшовым. Они даже посторонились, уступая ему дорогу, такой он был большой и высокий.

В общем, Меньшов получил информацию из двух источников, и в его голове сложилась картина. Теперь он знал не только кого вчера вечером задавил рояльной струной, но и знал за что: убил он такого же киллера, каким был сам. И те деньги, которые он прихватил из комода, скорее всего, были авансом за убийство Кленова. У него не было ни жалости к убитой им Жильцовой, ни сожаления. Желудок опять начал болеть, а это для Николая сейчас куда было важнее, чем все покойники на свете. Он прекрасно понимал: упади сейчас бомба на город, на какой-нибудь детский сад, детский дом, он нисколько не расстроится. Ведь когда сам страдаешь и чувствуешь себя на волоске от смерти, чужие трагедии не волнуют.

«Если Кленов и Жильцова убиты, значит, они этого заслужили. Каждый делает свою судьбу сам. А мне надо срочно сваливать из Москвы. Завтра же на самолет, а может лучше на поезд… В самолете с язвой может стать плохо, лучше поеду поездом, так надежнее. Только сначала надо получить деньги».

И уже выбравшись со двора, уже садясь в свою машину, он подумал, что прямо сейчас надо позвонить и договориться о встрече на завтра. Тут же, в машине, он хотел выпить таблетки, чтобы заглушить боль, которая становилась все острее и заставляла колени подниматься к подбородку. Но тут же вспомнил, что последние израсходовал в квартире Баратынских.

* * *

Когда явился муж, Софья Сигизмундовна зажгла в прихожей свет и с гордым видом ткнула указательным пальцем в плинтус.

– Смотри!

Муж остановился, не успев даже кепку снять, и посмотрел на аккуратно сделанную колодку.

– Не понял, – негромко произнес он, – связист приходил?

– Вот, сделал.

– Замечательно, – пробормотал Павел Павлович, и ему стало стыдно, что это не он отремонтировал телефонный разъем. – Ты что вызвала его. Софа?

– Нет, – улыбнулась женщина, – он сам пришел, словно по мановению волшебной палочки. Коробку в подъезде проверял… Знаешь, такой хороший парень, деньги отказался взять и даже чаю не попил.

– Удивительно! Все эти работяги – такие хапуги, за так даже гвоздь не забьют.

– Не все плохие, есть и хорошие люди. Этот, наверное, был исключением, подтверждающим правило, – назидательно произнесла Софья Сигизмундовна.

Глава 7

Темно-зеленый «Шевроле» мчался в сторону Шереметьево. За рулем автомобиля сидел широкоплечий мужчина с подстриженными коротким ежиком седыми волосами. Сзади удобно расположился Витаутас Гидравичюс, его портфель стоял рядом. Сейчас на нем уже не было стеганой куртки, неприметной кепки, а очки в тонкой оправе лежали в футляре. На сей раз владелец кожаного портфеля был одет респектабельно.

Автомобиль остановился неподалеку от входа.

– Я тебе позвоню и сообщу, когда вернусь в Москву. Машину загонишь в гараж, – подхватив портфель, бросил Гидравичюс.

– Хорошо.

– Думаю, что раньше, чем через неделю, я не появлюсь.

Уже подходя к терминалу Гидравичюс осмотрелся.

Вместо стеганки па нем теперь была черная куртка, добротная, дорогая, с эмблемой, указывающей на принадлежность к престижному спортивному клубу.

Эмблема была вышита слева на груди шелком почти в тон к сукну куртки. Вещей, кроме кожаного портфеля, у него не было. Он тут же увидел того, кого искал: с правой стороны, у входа, стоял Николай Меньшов в джинсовой куртке, ветер трепал его светлые волосы.

Даже не поприветствовав друг друга, они вместе вошли в терминал и остановились у стойки бара.

– Ну, что скажешь?

Из телефонного сообщения Гидравичюс уже знал, что Виктор Павлович Кленов позавчера в девятнадцать ноль-ноль был убит, и теперь оставаться в Москве ему уже не имело смысла.

– Полный порядок, – негромко отозвался Меньшов.

Литовец достал из портфеля пухлый конверт и быстро передал его из-под левой руки собеседнику, так, чтобы никто из крутившихся и топтавшихся у бара ничего не заметил. Конверт мгновенно исчез во внутреннем кармане джинсовой куртки. По толщине Николай догадался: это окончательный расчет плюс обещанная премия.

– Ну, как договаривались, – сказал мужчина и, достав из футляра очки, водрузил их на нос.

– Хорошо. Если надо будет, обращайтесь, – отозвался Николай, уже собираясь вставать.

– Погоди, погоди, – глядя на бутылки, сказал Гидравичюс, – может, выпьем, и ты расскажешь мне все подробнее?

– А собственно, что рассказывать? Кто стрелял – не видели, но я догадался, кто это был.

– А я этого и не скрывал, – спокойно глядя на поблескивающее стекло стойки, произнес мужчина.

«Интересно, – думал Меньшов, – куда это он намылился?»

Спрашивать об этом собеседника, конечно, было бессмысленно, а может, он и вообще никуда не улетал – ведь без багажа… Но Николай успел заметить, как темно-зеленый «Шевроле» заказчика развернулся на стоянке и умчался по дороге, ведущей в город.

«Значит, точно улетает. Ну и хорошо, в добрый путь, – подумал Николай. – А я сегодня вечером уеду в Питер и надеюсь, вы меня долго не увидите».

– Никаких претензий? – спросил заказчик, в упор глядя на него.

– Нет, – ответил Николай.

– Тогда всего доброго, – и Витаутас, щелкнув пальцами, подозвал к себе бармена. – Чашку кофе, только некрепкого.

– Пожалуйста, минутку.

Николай ушел – вернее, сделал вид, что уходит. Он спрятался за колонну, прижавшись к ней спиной, и минут пять стоял так, разглядывая пеструю толпу с чемоданами и сумками. Вокруг звучала разноязыкая речь, ей вторили дикторы, на основных европейских языках сообщавшие о прибытиях и отлетах самолетов, о начале регистрации на тот или иной рейс. В ближайшие пятнадцать минут проводились регистрации на три рейса: Москва – Прага, Москва – Франкфурт и Москва – Амстердам.

«Интересно, куда же он? – снова подумал Николай. – Хорошо было бы знать, так, на всякий случай».

Это не имело для него никакого значения, но кто знает, может, и пригодится. И он увидел, как его собеседник, аккуратно промокнув сложенным вчетверо белоснежным платком губы, легко соскочил с высокого стула у стойки бара и направился в небольшую очередь, где шла регистрация на пражский рейс.

«Ага, значит на Прагу летит», – Николай выглянул из-за колонны и увидел, как Гидравичюс протягивает свои документы. Даже с такого расстояния Меньшову было видно, что паспорт у него не российского образца.

– Господин Гидравичюс, а багаж? – осведомилась миловидная девушка, отдавая документы.

– У меня его нет, все с собой, – он показал на портфель.

– Счастливого пути!

«Значит, летит в Прагу», – мысленно повторил Меньшов.

Больше дел в Шереметьево у Николая не было. Он отыскал свою «Мазду», сел в нес и опять почувствовал противную режущую боль в желудке и металлический привкус во рту. В пластмассовой баночке осталось всего две таблетки, хоть он и рассчитывал, что их хватит до конца педели. Николай разгрыз таблетки, запил водой. Потом посидел минут пять-шесть, глубоко вздохнул, завел машину и, выехав со стоянки, направился в Москву.

А Витаутас Гидравичюс даже не поинтересовался у девушки, проводившей регистрацию, куда следовать дальше. Он летел уже не в первый раз и чувствовал себя в терминале аэропорта как дома. Если бы понадобилось, он мог по памяти без труда нарисовать подробный план со всеми входами и выходами. Гидравичюс просто так, чтобы скоротать время, прошелся мимо киосков, полюбовался симпатичными продавщицами, торгующими всяческой мелочевкой, и подумал, не купить ли ему бутылку хорошей русской водки, но покупать не стал.

Пока не сделаны все дела, пить не стоило. Однако он уже настроился потратить немного денег и поэтому присмотрел себе скромный добротный кожаный футляр для очков. А стоил этот простенький очешник пятьдесят долларов – сумма для Гидравичюса абсолютно незаметная, отдал и забыл. Зато останется вещь на память.

События последних дней в Москве, как считал Гидравичюс, должны были стать определенной вехой в его жизни. Он понимал, что его миссия здесь окончена, во всяком случае, на время. Кленов – не какой-нибудь бизнесмен, о гибели которого поговорят-поговорят, да и забудут через неделю; Кленов – это звезда первой величины. Правда, знают о существовании этой звезды немногие, узкий круг специалистов.

Витаутас и сам слабо представлял себе, чем занимался Кленов. То, что работал он на военное ведомство – это точно, хоть сам с виду человек абсолютно не военный. Единственный ориентир – докторская диссертация у Виктора Павловича была по генетике.

Большего Гидравичюс не узнал, да и этого ему специально не сообщали. Какое отношение могла иметь генетика к военному ведомству, представить было трудно.

Ну, ладно, микробиолог, химик, даже специалист по грызунам – это еще как-то вязалось с представлениями Гидравичюса об оружии массового уничтожения…

«Но генетика до последнего времени вроде была мирным занятием», – рассуждал Витаутас, уже проходя в накопитель.

Таможни и паспортного контроля он не боялся. Ничего недозволенного с собой он не вез, наличные деньги отдал Николаю, а в его бумажнике лежали только кредитки, которыми можно воспользоваться в любой стране мира.

До этого все, что он совершал, сходило ему с рук. Ведь не сам же он действовал, и даже инструкции всегда получал не напрямую, а через связника.

Своей жизнью Витаутас был вполне доволен. Он хорошо жил еще во времена СССР, имел неплохую работу во Внешторге, часто выезжал за границу, а что еще тогда надо было человеку? Одиннадцать лет тому назад его завербовали: произошло это в той же Праге, куда он сейчас направлялся на встречу со своими хозяевами. Раньше его сотрудничество с западными спецслужбами было окутано для него самого флером романтизма: как-никак, он ощутимо вредил советской власти, которую люто ненавидел в душе. А потом, когда Советский Союз распался, эта тайная война превратилась в обыкновенную работу, дающую неплохие средства к существованию. Да и прежнего занятия он не бросил, хотя и порывался. Но как крыша работа в торговом представительстве Литовской электротехнической фирмы в Москве устраивала его настоящих хозяев. Она давала возможность легально перемещаться по всему миру, иметь многочисленные контакты, встречаться с политиками на уровне министров небольших стран, не привлекая к себе особого внимания.

Самолет чешской авиакомпании принял на борт пассажиров и взмыл в небо. Путешествовать самолетами Гидравичюс любил, хотя до Праги путь недолгий и поездом. Но он терпеть не мог идиотской, как ему казалось, стоянки в Бресте, когда пару часов меняют колеса. Выигрыш времени при путешествии по воздуху был небольшим, но ощутимым, особенно когда время для тебя – деньги.

В Праге его встретил водитель с машиной. Так было заведено, Гидравичюс к этому привык. Привык к водителю, привык к автомобилю. Даже вопроса никогда не возникало, будет его кто-нибудь встречать или нет – это было как восход солнца утром.

Неприметная «шкода» проехала по окраинам города и свернула в предместье. Здесь, среди особняков начала века, находилось довольно большое здание – оно выделялось среди своих собратьев не столько высотой, сколько протяженностью.

Длинный двухэтажный дом, похожий на школу, с колоннами, увенчанными ионическими капителями, задвинутый несколько в глубь квартала, был отгорожен от улицы тремя рядами старых тополей, уже немного подгнивших изнутри, обветшавших, грозивших рухнуть при сильном порыве ветра. Но владельцы особняка спиливать их не спешили: ведь и сам особняк был под стать этим старым деревьям. Местами осыпавшаяся краска, растрескавшаяся штукатурка, на окнах не новомодные металлические, покрытые пластиком рамы, а старая добротная дубовая столярка, уже почерневшая от времени.

У парадного входа стояла дюжина легковых автомобилей и микроавтобусов. Никаких вывесок на фасаде – можно было подумать, что это частное владение, но уж очень запущенным выглядел окружавший дом небольшом парк с обветшалым фонтаном, в котором плавали почерневшие листья. Жившие в этом районе люди помнили, что раньше в особняке находилась какая-то социалистическая контора, занимавшаяся статистикой и сгинувшая вместе с социализмом. Но мало кто знал, что изнутри теперь здание отремонтировано и оборудовано по последнему слову техники. Об этом можно было лишь догадываться, заметив небольшие телекамеры, укрывшиеся между колонн над всеми входами, даже над теми, которые никогда не открывались. Такие же камеры были укреплены на осветительных мачтах фонарей в парке, так что из здания можно было видеть все, что происходит снаружи, оставаясь при этом незамеченным.