Слепой (№10) - Большая игра Слепого

– Портреты? – изумился генерал, но вспомнил о рисунке.

– Да, – подтвердил Глеб, – фотографии.

– Ладно, попробую достать, хотя время уже позднее. Попрошу сделать распечатку. Перезвони через час.

– А быстрее никак нельзя?

– Быстрее… – генерал задумался. – Вряд ли.

– Хорошо, перезвоню через час, – Глеб повесил трубку. – Звоните, ребята, может, и ваши девчонки пришли.

– А ваша как, на месте?

– Моя на месте, – улыбнулся Глеб, вскочил в машину и повернул ключ в замке зажигания.

Его серебристый БМВ понесся по окутанным голубыми сумерками московским улицам в центр города – туда, где находилась его мастерская в мансарде.

Глебу страстно хотелось послушать музыку, он словно бы чувствовал, что именно в тот момент, когда он отрешится от всего земного, отдастся во власть звуков, растает в них, растворится бесследно, к нему и придет решение той проблемы, над которой он бьется вот уже второй день.

Генерал Потапчук тем временем озадаченно смотрел на лист бумаги, на котором простым остро отточенным карандашом сам под диктовку вывел шесть фамилий. Двоих из тех, кто был записан, генерал знал лично и усомниться в их честности никак не мог: слишком уж проверенными были эти люди, в слишком ответственных делах они участвовали. Но если Слепой попросил, значит, что-то его насторожило, значит, у него появились зацепки.

Потапчук связался с директором ФСБ, который находился в своем рабочем кабинете, хотя было уже восемь часов вечера.

– Что, появились какие-то новости?

– Надеюсь, вскоре появятся, – сказал генерал Потапчук, – а пока мне нужна помощь, вернее, разрешение.

– На что, Федор Филиппович?

– Мне нужны личные дела шести наших сотрудников, как бывших, так и ныне действующих.

– Зачем? – поинтересовался директор ФСБ.

– Пока еще не знаю, – ответил генерал Потапчук и тут же придумал формулировку:

– Для оперативных действий.

Директор ФСБ не стал вникать и даже не спросил у Потапчука фамилии сотрудников, чьи личные дела того интересовали. Он достаточно хорошо знал генерала: уж если тот просит, значит есть веские причины.

– Сейчас я отдам распоряжение.

Через час на столе генерала Потапчука лежали личные дела шести офицеров. Трое из них давно уволились из органов, один погиб в Чечне, а двое занимали ответственные должности.

– Ну и ну, – быстро ознакомившись с личными делами, вздохнул Потапчук.

Глеб в это время сидел в своей мансарде, погрузившись в музыку. Он хоть и надеялся, что музыка поможет, но его надеждам не суждено было сбыться. Слушая музыку, Сиверов сумел лишь отдохнуть и восстановить свои силы, но решение так и не пришло. Ровно через час, когда мелодия еще звучала, Глеб взял в руки трубку радиотелефона, нажал клавишу. Вспыхнул" цифры, и он быстро набрал номер.

– Это я, – сказал он, когда в трубке щелкнуло.

– Да, я слышу, – ответил Потапчук.

– Встретимся?

– Там же, – коротко бросил генерал.

– Да, там, – согласно прошептал Глеб, прислушиваясь к мелодии смычковых в огромном симфоническом оркестре.

Он тряхнул головой, нажал кнопку, отключая телефон, затем выключил музыкальный центр. В мансарде воцарилась тишина, стало слышно, как булькает кофе в кофеварке.

«Я еще успею выпить Чашку, – подумал Глеб. – Но как быстро летит время! Уже девять, через три часа наступит полночь, а времени на раскрутку этого дела остается все меньше и меньше. Время летит так быстро, что я даже не успеваю ощутить, как уходят часы, не говоря уже о минутах. Часы и дни…»

Глеб быстро, жадно, абсолютно не смакуя выпил кофе, набросил на плечо спортивную сумку, сунул за брючный ремень тяжелый армейский кольт с полной обоймой. Глушитель лежал в сумке. Сумка была довольно-таки тяжелая: Глеб еще и сам не знал, что именно ему может сегодня понадобиться.

* * *

– Ну, что скажешь? – пожимая руку Глебу Сиверову, сказал генерал Потапчук.

– А что вы скажете, Федор Филиппович?

– Я привез тебе бумаги.

– Давайте вместе посмотрим.

Генерал извлек из портфеля шесть личных дел.

– Ты, надеюсь, понимаешь, насколько важная здесь информация?

– В принципе, она меня пока не интересует, мне надо посмотреть фотографии, – ответил Глеб, вытаскивая из спортивной сумки блокнот.

– Что у тебя там гремит?

– Нужные вещи, Федор Филиппович.

– Думаешь? – глубокомысленно спросил генерал.

– Может понадобиться какая-нибудь вещица, и тогда желательно, чтобы она была под рукой.

– Предусмотрительный ты, Глеб Петрович, – грустно пошутил генерал, зажег настольную лампу и положил перед собой рисунок, выполненный Василием Антоновичем Скуратовичем.

Вдвоем они стали просматривать одну папку за другой. Когда дошли до майора Шелковникова, генерал даже вздрогнул. Корявый рисунок, нацарапанный дрожащей рукой старого хранителя, был похож на фотографию майора так, словно бы старик сделал рисунок именно с этого снимка.

– Смотрите, Федор Филиппович, – удовлетворенно протянул Глеб и подвинул поближе к генералу рисунок и фотографию размером шесть на девять, приклеенную к первой странице. – Что скажете?

Генерал потер виски, затем поправил громоздкие очки.

– А что ты хочешь услышать, Глеб Петрович? Похож, чертовски похож! – сказал генерал.

– Правда, это может ни к чему не привести, – заметил Глеб, – но, скорее всего, связь существует, и майором Шелковниковым придется заняться.

– Он майор в отставке, – уточнил генерал, – уволился из органов и в ФСБ уже не служил.

– А почему ушел?

– Тогда многие ушли, – коротко пояснил Потапчук, – время было смутное, всем хотелось себя проявить, тем более, появились возможности.

– Так может, он себя таким образом и реализовал? – негромко произнес Глеб и, в упор посмотрев на генерала, спросил:

– Я посмотрю его личное дело?

– Да, пожалуйста, думаю, это необходимо.

Глеб погрузился в бумаги.

– Слишком хорошая характеристика, слишком хороший послужной список, нигде ни в чем не замечен.

– А меня это не смущает, – сказал Потапчук.

– В тихом омуте, как вы знаете, Федор Филиппович, черти водятся, – покачал головой Глеб.

– Да уж, знаю.

– Где он сейчас?

Генерал пожал плечами:

– Придется наводить справки. Разыскать его, я думаю, нетрудно. Кстати, надо будет проверить, непременно показать эту фотографию старику хранителю, чтобы избежать ошибки.

– Да, обязательно, – согласился Глеб.

– Сам этим займешься, – спросил Потапчук, – или, может быть, я поручу кому-нибудь?

Глебу, естественно, хотелось бросить это дело – пусть им занимаются те, кому положено. Он свою работу сделал, нашел человека, который, возможно, и есть главный фигурант. Но что-то ему не позволяло бросить дело на полдороге. Глеб привык все доводить до конца, была в его характере такая черта. И если уж он начинал работу, то меньше всего ему хотелось перепоручать ее кому-то именно тогда, когда должен был появиться результат. В нем говорило не честолюбие – просто он доверял только себе.

– Федор Филиппович, – сказал Глеб, поднимая голову от бумаг, – может, я сам этим займусь? Я понимаю, у вас масса офицеров, которым не терпится получить еще одну звезду на погоны, и для них это дело было бы выигрышным, но я…

– Понял, Глеб Петрович, понял. Давай, действуй, на тебя вся надежда, ведь ты у нас на Бога уповаешь.

– Да не уповаю я на Бога, только на себя надеюсь.

– И правильно делаешь. Держи меня в курсе.

– Мне будет нужна распечатка личного дела и фотографии майора Шелковникова, причем завтра утром, не позже.

– Ох, и любишь же ты озадачивать меня, старого человека, своими проблемами!

– Это не мои проблемы, генерал, а наши общие.

– Так-то оно так…Ладно, завтра получишь фотографии.

– Я хочу получить не только фотографии, я хочу к утру знать все об этом человеке: где он сейчас живет, чем занимается, когда и сколько раз выезжал за границу, с кем контачит.

– На эти вопросы я не могу тебе так быстро дать ответы, – сказал генерал, – но обещаю: все, что в моих силах, попробую сделать. Завтра утром давай встретимся, и я тебе отдам все, что смогу собрать за эту ночь.

– Прекрасно, генерал, – сказал Глеб, – значит, у меня есть шанс поспать.

– Чего, увы, не скажешь обо мне.

* * *

От разговора с бывшим сослуживцем полковником ФСБ Хохловым у Павла Павловича Шелковникова осталось самое тягостное впечатление. Больше всего отставного майора пугали масштабы дела: надо же, с каким рвением и какими огромными силами служба ФСБ взялась за поиски пропавших картин. Столько сил, столько людей брошено против одного человека – против него, Шелковникова.

С одной стороны, это грело самолюбие Павла Павловича, с другой стороны – тревожило: он сам работал в органах и знал, что с ними шутки плохи. И все же, несмотря ни на что Павел Павлович решил довести дело до конца: слишком много сил он отдал этому предприятию, слишком много денег вложил, слишком много крови на нем было. Отступать назад теперь не имело смысла, тем более, что впереди призывно светил и манил миллион долларов – вознаграждение, которое должен будет получить отставной майор КГБ от барона фон Рунге за похищенные картины.

– Ничего, ничего, – приговаривал Павел Павлович, – вам меня так просто не взять. Двоих свидетелей нет, причем основных, главных свидетелей. А еще двоих я скоренько уберу.

Один из тех, кого Шелковников решил отправить на тот свет, ничего не подозревая, сидел сейчас у него на кухне.

Когда Павел Павлович вошел, шофер Миша повернул голову. Он даже не снял кожаную куртку, хотя сидел у Шелковникова уже около часа.

– Значит, вот что надо будет сделать, Миша, – спокойным и немного заискивающим голосом произнес Павел Павлович. – Завтра утром тебе придется поехать в больницу. Возьмешь мою машину…

– В какую больницу?

– В психиатрическую.

– Вот те на! – скорчив недовольную гримасу, пробормотал Михаил. – Чего я там забыл?

– Ты ничего не забыл, а вот я забыл одного человека убрать. Его надо будет ликвидировать, – спокойно, словно речь шла не об убийстве, а о покупке шапки или килограмма колбасы в магазине, объяснил Павел Павлович Полковников.

Михаил дважды моргнул, затем пристально посмотрел на своего хозяина.

– И сколько это будет стоить?

– А сколько ты хочешь?

– Это смотря кого заказываете.

– Слушай, Миша, мы с тобой уже давно работаем, я же тебя никогда не обманывал. Сейчас у меня напряг с деньгами, я тебе заплачу половину, а остальное – когда вернусь из командировки.

– А половина – это сколько?

– Начнем с другого, – Шелковников сел к столу, смахнул несуществующую крошку с пластика, тряхнул головой. – Убрать надо будет старого деда, сумасшедшего. Он и сам, может быть, через пару дней загнется, но ждать, пока его Бог приберет, мне некогда.

Надо ему помочь отправиться на тот свет как можно скорее. Доброе дело сделаешь: старик так зажился, что из ума выжил. Запомни фамилию: Скуратович Василий Антонович. Страдает манией преследования, так что ты уж с ним аккуратно, не насторожи. Зато сопротивления не окажет: старый и дряхлый. Убрать его надо тихо, чтобы все шито-крыто, ты меня понял?

– Понять-то я понял, но сколько это будет стоить?

– – А сколько ты хочешь?

– Я всегда хочу много, – сказал Михаил, поскреб небритую щеку.

– Кстати, тебе не мешало бы побриться, – заметил Шелковников.

– Это еще зачем?

– Больно рожа у тебя приметная.

– Если надо, то побреюсь.

– Вот-вот, побрейся, приведи себя в порядок. Для начала я тебе дам пять штук.

– Всего-то?

– Что, мало? Ты знаешь, где можно заработать больше?

– Знаю, но не хочу. И еще кое-что знаю, между прочим…

– Так и я про тебя, Миша, знаю очень много всякого-разного.

– Ладно, не будем пугать друг друга, Павел Павлович, – миролюбиво кивнул Миша.

– Вот именно, друг мой, не будем пугать. Завтра с утра поедешь в клинику имени Ганнушкина, найдешь Скуратовича и тихо его ликвидируешь. А затем позвонишь и доложишь…

Павел Павлович Шелковников еще долго сидел со своим подручным на кухне, обсуждая детали предстоящего дела.

* * *

Только начался рабочий день, и врачи еще не устели облачиться в белые халаты, а майор ФСБ Митрохин был уже в клинике имени Ганнушкина. Главврач принял его как старого знакомого и тут же связался по селектору с заведующим отделения, где лежал Василий Антонович Скуратович.

– Вас проводят, Валерий Александрович, – сказал он и пожал на прощание руку майору Митрохину.

Медсестра провела майора по территории больницы в один из корпусов и поднялась с ним на четвертый этаж, в отделение, где проходил курс лечения бывший главный хранитель Смоленского краеведческого музея Василий Антонович Скуратович. Заведующий отделением уже ждал майора ФСБ.

– Да, да, Скуратович у нас. Очень беспокойный старик. Ну, да что вникать, у вас, собственно, какое к нему дело? Вообще-то допрашивать больных не разрешается…

– Я просто хочу с ним поговорить, – радушно улыбаясь, произнес майор Митрохин, – хочу прояснить кое-какие детали. Это будет ни в коем случае не допрос, просто беседа.

– Я не уверен, что вам удастся его разговорить.

Человек он замкнутый, никому не доверяет. Мания преследования, знаете ли… Даже когда ест кашу или суп, то боится, что в еду чего-нибудь подсыпали. Ладно, я сейчас попрошу, чтобы его привели сюда.

– Извините, – добавил Митрохин, – я хотел бы поговорить со Скуратовичем один на один, чтобы нам никто не мешал.

– Понимаю, понимаю, – закивал доктор Притыцкий, – я вас покину.

Через пять минут старика Скуратовича привели в кабинет заведующего отделением. Василий Антонович шел, втянув голову в плечи, словно чего-то опасаясь.

Заходя в кабинет, он дважды оглянулся и лишь затем прикрыл за собой дверь.

– Добрый день, Василий Антонович, вернее, доброе утро.

– Какое оно доброе, – пробурчал старик, – вокруг враги, все моей смерти желают.

– Давайте с вами познакомимся.

– Вы же знаете как меня зовут, – совершенно осмысленно сказал Скуратович, – а я знать не хочу, как зовут вас.

– Нет, Василий Антонович, так не пойдет, – как ребенка принялся увещевать старика майор Митрохин.

Он был почти вдвое моложе своего собеседника, и тому подобный тон не понравился. Он втянул голову в плечи и стоял у двери, не двигаясь с места.

– Да вы проходите, Василий Антонович, присаживайтесь.

– Еще скажите мне, мол, будьте как: дома!

– Садитесь же.

– Не хочу, – коротко отрезал старик.

– Ладно, как хотите. Меня зовут Валерий Александрович, я майор ФСБ, вот мое удостоверение…

– Чего-чего майор?

– Управления Федеральной службы безопасности, – Из Штатов, что ли?

– Нет, вы путаете, не ФБР, а ФСБ.

– А, КГБ, значит?

– Бывшее КГБ.

– Бывший, – машинально поправил его классически образованный Скуратович. – Комитет, он мужского рода. Вы майор?

– Да, майор, – как можно более открыто улыбнулся Митрохин.

На окнах заведующего отделением стояли решетки.

Окна выходили на восточную сторону, и тень от решеток лежала на грязно-серых стенах. Старик Скуратович смотрел на эту странную сеть и чувствовал себя мухой, запутавшейся в искусно сплетенной паутине. Кто сплел паутину, и почему на него так активно охотятся кэгэбисты, и почему это вдруг он столько лет не был никому нужен, а тут на тебе, почти каждый день с ним кто-то встречается, его расспрашивают? Все эти вопросы мелькали в помутившемся рассудке старика.

– Так может, вы все-таки присядете? – сказал майор Митрохин.

– А что вас интересует? – быстро спросил старик Скуратович.

– Кое-какие факты, Василий Антонович, из вашей жизни. Возможно, вы единственный, кто сможет нам помочь.

– Я никому не хочу помогать, я сам нуждаюсь в помощи.

– А, что вам надо, может, я могу быть вам полезен?

– Вы мне никак не можете быть полезны, вы же даже не в состоянии отключить газ.

– Почему не в состоянии? А где бы вы хотели, чтобы мы отключили газ?

Глаза Скуратовича безумно сверкнули:

– Как это где? Везде, везде, по всей Москве. Я захожу в подъезд, а в подъезде газ, спускаюсь в метро, там тоже газ. В автобусах газ, в троллейбусах газ…

– Это выхлопы, Василий Антонович, автомобили, понимаете? Бензин сгорает…

– Вы мне будете сказки рассказывать! Какой-то майоришка, который не знает толком, как называется учреждение, где он служит, меня еще будет поучать!

Заискивающий тон Митрохина с самого начала был ошибкой. Чувствуя слабину собеседника, Скуратович пошел в наступление – необразованных людей он не уважал.

– Да вы присядьте, давайте поговорим. И не надо злиться, я же перед вами ни в чем не виновен.

– Пока еще нет, а вообще, вам только кажется, что вы ни в чем не виноваты. Виновны, виновны, каждый человек в чем-то виновен. Вы виновны уже одним фактом своего рождения, – быстро проговорил старик Скуратович, отвернулся от собеседника и стал смотреть в окно на больничный двор. – А уж службой в КГБ и подавно…

Он умолк, увидев широкоплечего мужчину в кепке и серой рабочей куртке, который с ящиком слесарных инструментов неторопливо пересекал двор, направляясь к тому кордусу, где располагалась палата Скуратовича. В зубах у мужчины дымилась зажженная сигарета. К нему подошли двое больных, и Скуратович догадался, что те просят у него закурить. Слесарь угостил их, и они втроем постояли немного посреди двора, о чем-то оживленно беседуя. Больные, с которыми разговаривал слесарь, были из того же корпуса, что и Скуратович.

– Василий Антонович, – как если бы обращался к глухому, окликнул старика майор Митрохин, – а это правда, что вы работали главным хранителем Смоленского краеведческого музея?

Старик вздрогнул.

– А откуда вы знаете? – вопросом на вопрос ответил он, облизывая тонкие губы, и нервно завертел головой, как будто отмахиваясь от назойливой мухи или комара.

– У меня есть отзывы директора вашего музея.

– А мне плевать на его отзывы, – скривился старик, – и вообще, мне на всех плевать. Меня ничего не интересует, от вас мне абсолютно ничего не надо и, Вообще, оставьте меня в покое, дайте спокойно дожить до положенного срока… Я больной человек! Я – сумасшедший. Загнали, затравили, спасу от вас нет, скрыться от вас негде, даже здесь, в больнице, достали.

– Извините, Василий Антонович, а кто вас достал? – прервал сбивчивый монолог старика Митрохин.

– Все достают: зять, внук, да и дочка тоже, пуще некуда. И милиция, врачи – все так и норовят меня обидеть. И вы туда же – нет бы предложить мне кофе, если хотите поговорить о чем-нибудь важном. А то вот так, ввели в кабинет с решетками на окнах, как на допрос приволокли. Ничего я вам не скажу. Да, работал я хранителем, но ушел, я на пенсии и плевать на вас на всех хотел. Вообще, мне все надоело, я хочу есть, я ухожу, – старик Скуратович вскочил и попытался покинуть кабинет, но это ему не удалось: дверь оказалась заперта. – Выпустите, выпустите меня отсюда! – закричал старик Скуратович.

Ему с первого взгляда не понравился майор Митрохин. Бывает же так: взглянешь на человека, и сразу что-то недоброе чувствуется – от одного его вида становится не по себе. Вот и Василию Антоновичу этот улыбающийся высокий мужчина с короткой стрижкой черных курчавых волос почему-то сразу внушил такую неприязнь, что хоть в петлю лезь. И даже еще ничего не услышав от Митрохина, не перекинувшись с ним и парой фраз, Скуратович настроился крайне агрессивно.

Митрохин выскочил из-за стола:

– Да погодите вы, Василий Антонович! Мне с вами серьезно надо побеседовать, а вы истерику устраиваете.

Старик вдруг обессиленно опустился в кресло, закрыл голову руками и заплакал. Митрохину от всего этого стало не по себе. Он как чувствовал: лучше бы Хохлов сам поехал в психлечебницу и сам прощупывал обезумевшего старикана. Ведь еще вчера по телефону лечащий врач предупредил, что разговаривать со стариком почти бесполезно, и вряд ли он хоть чем-нибудь окажется полезным, но решили: попытка не пытка. Хохлов же с утра отправился по антикварам, и в дурдом пришлось ехать Митрохину. И вот что из этого получилось: информации ни грамма, а старик разнервничался, слезы катятся по щекам, плечи трясутся, пальцы дрожат, того и гляди забьется в припадке…

– Ладно, ладно, Василий Антонович, давайте забудем этот разговор. Если вы не хотите вспоминать, не хотите нам помогать, то и не надо. Тем более, что, скорее всего, вы ничего и не знаете, – майор Митрохин решил пойти другим путем и достать старика провокационными вопросами. – Ведь правда, вам ничего не известно о коллекции барона Отто фон Рунге?

– Ничего не знаю, ничего не знаю, ничего… Еврей, наверное, ваш барон, в Израиль уехал, там и ищите.

– Ну, хватит, хватит, – Митрохин положил руку на плечо старику.

Скуратович дернулся так резко, что чуть не свалился с обтянутого дерматином кресла. Митрохин едва успел его подхватить и не дал упасть. Он сам открыл дверь, выглянул в коридор.

– Где здесь заведующий отделением? – спросил он первого попавшегося в белом халате.

– Сейчас позову, он с больным беседует.

Минуты через две пришел заведующий отделением с дверной ручкой в руке.

– А это что у вас? – спросил майор Митрохин, кивая на дверную ручку.

– Это чтобы они из процедурного кабинета не смогли убежать. Приходится с собой таскать.

– А, понял, понял, – сказал майор Митрохин, – У нас-то другие методы. Ничего не получилось.

– Василий Антонович, ты почему не хочешь с человеком побеседовать? – обратился к старику доктор Притыцкий.

– Никому Ничего не скажу! Оставьте меня в покое, оставьте!

– Все, все, успокоились! Вот тебе таблетка, Василий Антонович, давай, прими.

– Яд! Яд! Отравить меня задумали? Думаете, я ничего не понимаю, думаете, я совсем из ума выжил? , Не нужны мне ваши таблетки, не нужны!

– Ладно, Василий Антонович, не упрямься, а то укол придется делать. Ты мне это брось, артачишься, как ребенок. Давай, пей таблетку, – заведующий отделением налил в пластиковый стакан воды и подал Скуратовичу.

Тот трясущейся рукой взял стакан. Он по опыту знал, что препирательства ни к чему хорошему не приведут: если он откажется принять таблетку, ему вкатят такой укол, что придется полдня пролежать пластом. Что за уколы здесь делают, Скуратовичу было хорошо известно. Но и он был не так прост: вместо того, чтобы глотать таблетку, засунул ее под щеку, набрал в рот воды, побулькал для пущей убедительности и проглотил лишь воду.

– Все, Василий Антонович, идите, а то на процедуры опоздаете, – сказал врач.

– А у меня нет процедур, – пробурчал в ответ Скуратович, затем открыл дверь – слава Богу, на этой двери ручка была – и покинул кабинет заведующего отделением доктора Притыцкого.

А майор Митрохин и врач остались вдвоем.

– Что я вам говорил? – вздохнул Притыцкий и покачал головой. – Видите, с каким материалом нам приходится работать?

– Да, понимаю… А как его можно разговорить?

– Да никак. Я уже двадцать лет в психиатрии работаю, и с подобными случаями не раз сталкивался. Если на него найдет, что ты ему ни делай, хоть каленым железом пытай – ничего не скажет. А иногда с ним вполне сносно удается поговорить, и отвечает толково, и вопросы задает по делу, и вспомнить может все, что угодно. Человек как человек, вполне нормальный. А потом опять провал, затмение, полностью невменяем становится. Ему начинает чудиться, что за ним кто-то гонится, то травят его газом из соседней палаты, то толченого стекла в манку сыплют, в общем, маниакальный бред. День на день не приходится…

Запахи в отделении стояли такие, что Митрохин подумал:

«Да уж, тут и здоровому почудится, что его газом травят».

– Не повезло, – вздохнул майор Митрохин, – хотел у него кое-что узнать, но, видно, не судьба. Вы не будете против, если я приеду и завтра? Вдруг повезет.

– Конечно, пожалуйста! Ведь у вас тоже работа.

– Да уж, и не говорите…

…Старик Скуратович, прижимаясь к стене, шаркающей походкой брел по коридору к своей палате. В серой больничной куртке, в таких же серых штанах он был похож на тень. Вокруг сновали, стояли, переговаривались больные. Видя как старик держится за стену, все уступали ему дорогу, как маленькие машины уступают дорогу большим или как большие грузные автомобили расступаются перед маленькой милицейской машиной с включенной мигалкой.

Старик брел, не разжимая губ; за щекой у него уже расплывалась в порошок таблетка, возможно, как думал он, ядовитая. Ее как можно быстрее следовало выплюнуть, но если это сделать здесь, в коридоре, кто-нибудь из врачей может заметить, и тогда несдобровать, тогда сделают укол, придется терпеть жуткую боль.

Поэтому Скуратовичу надо было добрести до туалета – там ее можно выплюнуть в унитаз и спустить воду.

Дойдя до туалета, старик Скуратович оглянулся по сторонам и лишь затем плечом толкнул дверь без ручки, зашел внутрь. Дверей на кабинках не было. Туалет был пуст; Скуратович выплюнул таблетку, нажал на спуск воды. Когда он, склонившись над умывальником, полоскал рот, за его спиной скрипнула дверь.

Василий Антонович испуганно оглянулся, голова вжалась в плечи, словно он ожидал удара. На пороге стоял чисто выбритый мужчина в серой кепке, повернутой козырьком назад, тот самый, которого острые глаза Скуратовича приметили во дворе. В руках у него был газовый ключ и железный ящик с инструментами.

– Это здесь, что ли? – не очень приятным голосом хмуро спросил мужчина.

– Что здесь? – опешив, спросил Скуратович.

– Кран здесь сорвало?

Старик пожал плечами – вернее, передернул испуганно и резко. Мужчина стоял так, что пройти от умывальника к двери у Василия Антоновича не было никакой возможности.

– Сказали, что здесь кран надо отремонтировать. А ты чего лезешь? Ты вообще кто такой? – словно на провинившегося школьника закричал злой сантехник.

– Я Василий Антонович Скуратович и прошу мне не «тыкать», – возмутился старый хранитель.

– Ну и что с того, что ты Скуратович? Мне один хрен, Скуратович ты или Ельцин, мне на всех вас начхать. Ходят тут, работать мешают. Ну-ка, посторонись, пусти меня к умывальнику!

Мужчина в спецовке сильным движением левой руки прижал старика к стене и вдруг, заглянув ему в глаза, как-то странно подмигнул.

– Оставьте меня, оставьте! Руки! – воскликнул старик. – Оставьте меня.., оставьте меня, – еще шептали губы, когда тяжелый газовый ключ трижды обрушился на голову старика, проламывая череп.

Убийца подхватил Скуратовича подмышки и быстро заволок в дальнюю кабинку.

– Ну, вот и ладненько, – пробормотал мужчина, прикладывая палец к артерии на шее – пульс не прослушивался. – Вот и все, – убийца сглотнул слюну, вытер о куртку Василия Антоновича окровавленный ключ, затем, подойдя к умывальнику, принялся не спеша мыть руки.

…Майор Митрохин, покинув кабинет заведующего отделением, собрался уходить, но тут ему захотелось зайти в туалет. Возвращаться и спрашивать у заведующего отделением, где удобства, было глупо. Остановив первого попавшегося больного, майор спросил:

– Где туалет?

Его угораздило нарваться на того самого психа, который воображал себя военным. Больной вытянулся по стойке «смирно», отдал честь и отчеканил:

– Товарищ майор, прямо по коридору, первая дверь налево! Виноват, последняя!

От неожиданности Митрохин опешил.

«Откуда здешние психи знают, что я майор, и на хрена так громко об этом кричать?»

– Тихо, тихо, – Валерий Александрович приложил палец к губам.

Бравый служака будто только того и ждал, щелкнул несуществующими каблуками и гаркнул еще громче:

– Ура! Ура! Ура! – а затем отдал себе команду:

– На-пра-во! По коридору шагом марш! – и сам же выполнил приказ.

Майор Митрохин, ежась под пристальными и абсолютно бессмысленными взглядами больных, направился в конец коридора, где, как объяснил псих, должен находиться туалет. У двери, как было заведено здесь, без ручки, он столкнулся с сантехником, который покидал туалет с железным ящиком в левой руке и с газовым ключом в правой.

– Прощу прощения, – сказал Митрохин, заходя в туалет.

Три первых кабинки были настолько загажены, что майор Митрохин брезгливо поморщился:

«Не люди, а какие-то свиньи. Блюют и гадят в одно и то же место, да еще мимо. Ну, да ладно». – Он шагнул в темный угол, к самой дальней кабинке, надеясь, что там будет почище.

Майор на ходу взялся за молнию брюк, но расстегнуть ее до конца не успел. Картина, представшая его взору, была ужасной: старик Скуратович с окровавленной разбитой головой полусидел в углу, свесив голову в залитый кровью унитаз. Открытые глаза уже остекленели, из носа и из ушей сочилась кровь.

– Мать твою!.. – ахнул майор Митрохин, выхватывая из кобуры табельный пистолет.

Открыв дверь ударом ноги, он пулей вылетел в коридор с оружием наготове. Больные бросились врассыпную, длинный коридор наполнился визгом, плачем, хохотом, истерическими воплями.

– Псих! Псих! Держите, ловите! Он сейчас здесь всех перестреляет! Псих! Псих! Санитары! Где санитары?!

В общем, ситуация, с одной стороны, была комичная, а с другой стороны ужасная. Майор Митрохин только сейчас, в коридоре психлечебницы сообразил, что он с пистолетом в руке на психа смахивает куда больше, чем шарахающиеся от него люди. Он сразу понял, кто убил старика Скуратовича: тот сантехник в серой кепке с козырьком назад. Но сантехника и след простыл.

Майор Митрохин схватил за плечо первого больного, которого сумел догнать.

– Сантехник где? Где сантехник? Он только что вышел из туалета!

– Сан.., те.., те.., техник? – за полминуты проговорив одно слово, больной принялся тыкать себя пальцем в рот.

– Будь ты неладен, псих долбаный!

И тут вмешался Боря Элькинд, успевший немного прийти в себя.

– Сантехник там, там! – закричал он, указывая в конец коридора – туда, куда пошел мужчина с ящиком.

Майор Митрохин кинулся в погоню, но слишком много времени было упущено. Он добежал до лифта, вдавил кнопку. Лифта все не было, драгоценные секунды уходили.