Агент Низа

— Ну, так, вероятно, с этим покончено?

«А как ты думаешь, куда попал этот „Желток“ после смерти? К нам! И здесь он наконец нашел партнера, которому мог без опаски доверить плод своей научно-технической мысли. По переданным нам проектам были изготовлены модели, а после удачных испытаний их передали на землю. Сейчас они находятся у нашего давнего сотрудника, некоего доктора Шатлена, который выдаст их первому, знающему пароль…»

Подробностей было очень много и, поверьте, сейчас трудно воспроизвести все письмо, тем более, что оно было Меффом съедено. Это произошло в тот момент, когда самолет опускался на парижский аэродром. Приближалась стюардесса. Мефф прожевал бумагу, не заметив, что внизу странички под последней фразой: «Только очень тебя прошу, будь осторожен…» находится выписанное печатными буквами словечко «verte». [41] Впрочем, он все равно не знал латыни.

Допрос в комиссариате Фаусон перенес мужественно. Впрочем, комиссар Сюрель отнесся к американцу с необыкновенным пониманием, чуть ли не по-отечески, соболезнуя судьбе Мэрион, сочувствуя тяжелым переживаниям и удовлетворившись подписью под протоколом, который закрывал дело. Он оказался даже настолько предупредительным, что позволил воспользоваться телефоном. Фаусон, естественно, позвонил Аните.

Девушка была удивлена, но и обрадована его молниеносным выздоровлением. Мефф ковал железо, пока чувствовал, что обладает притягательностью.

— Я должен с вами встретиться, хотя бы для того, чтобы поблагодарить за вторичное спасение. Кроме того, мы, собственно, никогда не беседовали подолгу…

Она согласилась неожиданно быстро. Только просила назначить встречу пораньше, поскольку вечером у нее с подружкой самолет в Швейцарию. Она собиралась провести неделю на лыжах, воспользовавшись обильными снегопадами в горах. Фаусон предложил небольшой бар около аэродрома.

— Какое совпадение, я тоже намеревался лететь, — сказал он, не погрешив против истины. А потом, не сдержавшись, потер руки, что, пожалуй, для человека в глубоком трауре было жестом несколько преждевременным.

Пожар отеля «Парадиз» выполнил еще одну серьезную задачу. Это был сигнал для команды Меффа. Красно-золотой факел, хоть по известным причинам и не зафиксировался на фотопленках, был разрекламирован средствами массовой информации даже в самых удаленных уголках земного шара. Странный, огромный пожар, человеческие жертвы, ликвидация преступной шайки, чудом спасшийся американец — это неизбежно должно было попасть на первые полосы газет.

Упыри, в соответствии с договоренностью, восприняли это как указание на то, что время пришло, надо отправляться на условленные аэродромы и дальше поступать по инструкциями.

Дракулу известие застало в Киото, древней императорской столице Японии. Вампир, измененный до неузнаваемости — череп покрывала густая седая шевелюра, глаза скрывали темные очки, а рот заполнял полный набор нормальных пластмассовых зубов, теперь жил под именем доктора Поповичи, румынского гематолога-пенсионера, проводящего две недели на отдыхе в Стране Цветущей Вишни. Это был отличный метод конспирации. Документами на имя доктора Поповичи князь с успехом пользовался уже несколько раз во время своих тайных и кратких посещений отчизны; не обращая внимания на риск, отправлялся в горы Трансильвании, чтобы бродить по лесным тропинкам и вдыхать воздух своей юности, а порой патриотично глотнуть несколько миллилитров здоровой сельской ухи! Что же до научной специализации, то в гематологии он разбирался как никто другой.

Оборотень предпочитал держаться не столь посещаемых тропок. Обритый и подстриженный «под ежа», он залег в логове неподалеку от Катманду, где якобы тренировался перед участием в боливийской экспедиции на Аннапурну.

Интересно, что сказали бы о теперешней внешности Франкенштейна его старые коллеги Борман, Гейдрих или хотя бы Канарис? Исходя из посылки, что под фонарем темнее, немецкий аристократ отправился на недельную экскурсию в Израиль. В канадском паспорте под фотографией можно было прочесть: «Франк Н. Штейн, прож. в Монреале». После множества пластических операций он не опасался опознания, кроме того, прирожденный служака, он с удовольствием выполнял приказы, хотя из-за жары вынужден был носить обувь с тройной подошвой. Святая Земля горела у него под ногами.

А Утопленница? Переодевшись в мужской костюм, уже несколько недель она кочевала с группой «почитателей песка» по пустыне Мохаве. Однако надеялась, что прежде чем наступит пора коллективно закапываться в землю, она получит сигнал к началу операции. Днем и ночью она не расставалась с миниатюрным транзисторным приемником с наушниками и, как только получила сигнал, тут же отправилась в Мехико-сити, авиапорт которого был ей назначен в качестве пункта связи.

Дракула направился в Токио, Оборотень — в Дели, а Франкенштейн в известный по резне, некогда устроенной террористами, аэропорт Лёд неподалеку от Тель-Авива.

А Мистер Приап или теперь, если желаете, Альдо Тортини, по-прежнему торчал в Нью-Йорке, сбежав от своих предполагаемых преследователей в метро. Уже на следующий день он преобразился в безногого калеку и начал карьеру игрока и портретиста на одной из людных улиц Бронкса.

Самолет из Парижа приземлился в 18:20. Изумительный, похожий на птицу «Конкорд». Для Брижитт это был первый полет на этой линии, так что среди членов экипажа у нее не было ни близких подружек, ни пилота, с которым можно было провести день и ночь отдыха перед возвращением. Кроме того, надо было выполнить поручение. Старичок, который на аэродроме просил ее об одолжении, так волновался, так просил, чтобы лекарство было доставлено своевременно, что едва она ступила на землю, как тут же отправилась на поиски почты. Около стеклянных дверей наткнулась на мотоколяску с надписью «Инвалид Грязной Войны», на которой какой-то калека наигрывал на губной гармошке «Янки Дудль», мелодию, знакомую ей по передачам Голоса Америки. Она прошла было мимо, когда калека вдруг перестал играть и скрипяще бросил:

— Простите, мадемуазель, вы случайно никогда не бывали в Вавилоне?

— В развалинах Вавилона однажды, но десять раз бывала в недалеко оттуда расположенном Багдаде.

— А не можете ли вы поддержать несчастную жертву милитаристского экспансионизма и циничного нарушения прав человека…

Она раскрыла сумочку, вынула небольшой пакетик и кинула его в складки покрывала.

— Да вознаградит вас судьба детьми, да будут ваши пути высокими, а полеты смелыми, — поблагодарил инвалид.

Брижитт поспешила отойти, как бы чувствуя, что лучше будет поскорее покончить с заданием. Хозяин посылки дал ей пятьсот долларов. Их следовало потратить. Некоторое время она размышляла, как проще добраться от аэродрома имени Кеннеди до города.

Тем временем Альдо Тортини так же быстро отъехал от почты и принялся с террасы наблюдать за стальной птицей со знаками «Air France». Он рассматривал самолет долго, бормоча слова, которых нет ни в одном человеческом языке.

Экскурсия на Манхэттен начиналась неудачно. Такси с рыжим водителем-ирландцем на одном из перекрестков чуть не столкнулось с огромным «кадиллаком». Таксист избежал столкновения, но отъезжая в сторону, задел фонарный столб. Треснуло стекло…

— Простите ради бога, — извинялся водитель «кадиллака», быстро открывая портфель и сунув банкноты опешившему шоферу. — Надеюсь, я не очень напугал мисс? — обратился он к Брижитт.

— Меня не так легко напугать, — сказала стюардесса, которая вышла из машины и рассматривала повреждения. — Риск — моя профессия.

— Моя тоже, — сказал виновник, — если позволите, я отвезу вас куда угодно, даже на Огненную Землю.

Она изучающе взглянула на говорившего. Могло быть хуже. Высокий, широкоплечий, с выбритой физиономией морского волка или профессионального сафариста. Она подумала, что ей, собственно, нечего делать, а незнакомец не походил на мужчину, с которым можно было соскучиться.

— Принимаю предложение, меня зовут Брижитт Лебланк.

— А я Ларри Белл, — он крепко, но с чувством пожал ей руку.

Смешная, веселая, сумасбродная Брижитт, со стройными ножками, маленькими грудками и шельмовской улыбкой. Иногда хорошо быть безрассудной. Могла ли она предполагать, ужиная на Пятой Авеню в баре отеля, что в то же самое время ее подружка Бабетта лежит мертвая в морге Тель-Авива вместе с пятью жертвами бомбы, взорвавшейся под микроавтобусом, направлявшимся с аэродрома в город?

Подумала ли она, танцуя с Ларри в итальянской пиццерии и поглощая различные «дары моря», о смуглолицей Антуанетте, которую через пять минут после того, как она вошла в комнату в делийском терминале, укусила королевская кобра? Белл азартно рассказывал о тайнах плаванья под парусами по ревущим сороковым, а тем временем Антуанетта металась в агонии. Вероятно, ее удалось бы спасти, но неведомо почему солидные двери были заперты снаружи, телефон выключен, тревожная сигнализация не действовала, а окно, как это бывает в климатизированных помещениях, невозможно было ни открыть, ни разбить. Когда через несколько часов в комнату стюардессы заглянула индийская горничная, было уже поздно.

Искрометный вечер! Последний в жизни Симоны, худощавой и маленькой, как Эдит Пиаф. Что заставило ее сразу после прибытия в Мехико-Сити нырять в одиночку в пустующем в это время гостиничном бассейне? Неожиданная спазма, отчаянные удары руками по воде…

В то же самое время разгоряченная поцелуями одинокого моряка Брижитт, забыв в роскошных апартаментах для молодоженов о принципах и обязательствах перед растяпой-женихом, без конца повторяя «поп, поп!», сдалась. А когда наступило утро и Солнце заглянуло в гостиничную спальню, оно, слегка сконфузившись, увидело полудетскую мордашку стюардессы на широкой груди морского волка…

На противоположной стороне шара, в токийской клинике умирала от отравления высокая, как жердь, Мирей — постоянный объект беззлобных шуток подружек из «Air France».

Мадемуазель же Лебланк смотрела чудесные, беззаботные цветные сны. Несколько раз в них возникал ее Ларри. Что и говорить, это был отличный парень. А сколько он знал веселых историй и анекдотов. Он ухитрялся один банкнот превратить в шесть одинаковых, неожиданно вынуть у бармена из носа фужер, щелкнув пальцами, заменить коньяк в закупоренной бутылке на кока-колу и тем самым заставить кельнера трижды бегать в бар.

У этого изумительного человека была только одна неприятная вещь — руки. Весь день он не снимал перчаток, в кафе стоял полумрак, так что во всей красе Брижитт увидела их слишком поздно. Они были красные как вареные раки.

— Обморожение, — объяснил Ларри Белл, — результат приключения в Арктике.

Он просил ее как можно больше рассказать о себе, о работе, друзьях. Особенно подробно расспрашивал о последнем полете. Не случилось ли чего интересного?

— Нет, все в порядке, — отвечала Брижитт, закрывая ему рот поцелуями. Она чувствовала себя искренне влюбленной. Ну, может, слишком сильно сказано — влюбленной. Увлеченной. Никогда ей еще не встречался такой изумительный мужчина. Конечно, о посылке и калеке она не рассказала бы даже собственной бабушке.

Белл не спал уже давно, чувствуя сладкий груз на груди. Его мысли были далеко отсюда. Его чрезвычайно интересовало, что прислал перед смертью (если верить рассказам прессы о пожаре) синьор Дьябло своему соучастнику и нелояльному проректору Школы упырей по прозвищу Мистер Приап?

Уверенность Фаусона в том, что игра с Анитой будет нетрудной, а матч закончится со значительным перевесом в его пользу, проистекала из двух посылок: убежденности, что его внешние качества произвели на девушку ошеломляющее впечатление и из информации, что это существо скромное, не испорченное, то есть с огромными, неиспользованными запасами чувств, которые можно будет вволю эксплуатировать, словно только что открытое месторождение. Мефф не намеревался мгновенно штурмовать и требовать немедленной и безусловной капитуляции, а собирался поиграть в осаду. Хотел распалить девушку, опутать ее, а лишь потом, как опытный паук, смаковать жертву.

Кроме того, теперешний Мефф уже не был тем несдержанным соблазнителем с аэродрома в Орли, который в первый раз направил свой взгляд на Гавранкову. Тогда он восхитился ею естественно, как самец, пожелал ее, как прелестную игрушку, к тому же навсегда. Сейчас, пропитанный дьявольством, как алкоголик водкой, он прежде всего мечтал о психическом удовольствии, какое может дать нарушение невинности, осквернение Добра. Анита влекла его, но одновременно раздражала своим благородством и бескорыстием. Он хотел пробиться сквозь тайну ее красивого личика, добраться до темных закоулков на дне ее святой души (таковые должны были быть, не могли не быть!) и извлечь их на дневной свет. Он мечтал о совращении Гавранковой с пути истинного. В снах ему являлись эротические картины, по сравнению с которыми «Эмманюэль» [42] показалась бы сказочкой для пай-мальчиков.

— Представь себе, я еду одна, — сказала прелестная чешка, когда они заняли столик в кафе аэровокзала.

— Что-то случилось? — спросил Мефф.

— Сильвия три часа назад сломала ногу. Она только что звонила. Опечалена ужасно. Говорит, споткнулась обо что-то невидимое, когда спускалась по лестнице…

— Невидимых вещей не бывает, — улыбнулся Мефф. Анита взглянула на него своими огромными, влажными глазами и сказала серьезно:

— А блаженные духи?

— Духи, а тем более блаженные не лезут под ноги девушкам, отправляющимся в горы. Что закажем, коньячок?

— Я бы хотела мороженое, — сказала она, капризно изгибая красивые губки.

— В таком случае, я тоже. С фруктами.

А потом они беседовали. В основном об археологии. Гавранкова рассказывала о последних раскопках в Иерихоне, где до сих пор не обнаружили каких-либо объектов, отличающихся от обычных жилых домов; не было ни дворцов, ни храмов.

— Может, это доказывает, что вера и религиозный культ — вещи более поздние, приобретенные, продукт человеческой обособленности в процессе развития производительных сил, — заметил Фаусон.

— Не обязательно. Возможно, в те времена у каждого бог был в сердце.

Затем разговаривали о родных, и Мефф тонко продал информацию, что он все еще холостяк (это обычно поднимало его значимость в глазах простушек в среднем на 72%). Анита поведала кое-что о себе. Родителей она не помнила, они умерли вскоре после переезда во Францию, ее воспитала тетка, а когда и та скончалась, Гавранковой было около десяти лет, тогда ею занялись монахини. Несколько лет она провела на юге Франции. Когда ей исполнилось семнадцать, ее неожиданно отыскала двоюродная сестра Соня, постоянно живущая в Италии. Она впервые надолго покинула монастырь и провела три чудесных месяца в Италии. Рим, Неаполь, Капри… Когда Анита говорила об этом путешествии, в ее глазах светилась голубизна итальянского неба. Соня обязательно хотела выдать ее хорошо замуж. Сама замужняя (муж — преуспевающий архитектор), она считала, что это единственно разумная карьера для приличной женщины. Анита была иного мнения. Помпеи и Римский Форум пробудили в ней страсть к античности. Она хотела учиться. Однако проведя год в университете в Риме, решила, что лучше будет перебраться в Сорбонну.

Мефф сделал вывод, что отношения Аниты с Соней, точнее, с ее мужем Карло решительно испортились. Анита приняла «с отдачей» небольшую пенсию от кузины и полгода назад перебралась в Париж. Пенсии хватало на оплату общежития и скромное содержание. Как подающая надежды студентка она получала стипендию и, кроме того, немного подрабатывала переводами с итальянского. Иногда решалась на работу приходящей няней.

Гавранкова рассказывала о себе довольно долго., и наконец взглянула на часики.

— Мне надо еще успеть продать билет Сильвии.

— Никаких проблем, — заметил Мефф. — Я его покупаю.

Она удивленно взглянула на него. — Вы тоже в Швейцарию?

— Мне как раз нечего сейчас делать.

— А вы умеете ходить на лыжах? Я немного тренировалась в Пиренеях…

— Попытаюсь.

Они встали. Гавранкова, несмотря на протесты Фаусона, заплатила за себя.

— Но ведь у вас, кроме папки, нет с собой ничего, — удивленно заметила она, когда они направлялись к таможенному контролю.

— Мой единственный багаж, да и то весьма хлопотный — я сам.

Всю долгую жизнь Бельфагор мечтал стать двойным агентом. Чувствуя, что его игра с Пеклом может однажды закончиться тяжелыми ожогами, он заблаговременно подготовил себе аварийный выход. Пытался флиртовать с конкурентами. Другое дело — «белые» были контрагентами не из лучших. Считая Бельфагора (и справедливо) закоренелым грешником и отбросом общества, они даже слышать не хотели о том, чтобы использовать его в качестве постоянного разведчика. Правда, порой принимали от него достаточно ценную информацию, но всегда безвозмездно и не прося больше ни о чем. Когда ректор напоминал хотя бы о признательности, окружной администратор «белых» отвечал:

— Когда-нибудь тебе это зачтется.

Поэтому, хотя обещание было довольно расплывчатым, подложный черт считал его делом будущего. Так сказать, векселем.

Афера с синьором Дьябло, которому, несмотря ни на что, удалось выбраться из Ледового Замка, закончилась тем, что даже за Полярным кругом Бельфагору стало жарковато. Он чувствовал, что пора сматывать удочки. Мечтал отомстить Гному. Однако предчувствуя, что события в училище были только частью огромной головоломки, он решил поиграть в детектива. Уничтожить Приапа и одновременно разгадать всю игру. После такого презента, считал он, «белые», забыв о всяких доктринальных предубеждениях, должны будут взять его к себе. К тому же не рядовым!

Полярную станцию он покинул хитрым манером. Передал телеграмму об эпидемии, разразившейся, якобы, на базе, и уже через несколько часов загрузил в вертолет полдюжины учеников, которым предварительно ввел дозу микробов воспаления мозга, и в качестве сопровождающего направился в теплые страны. В Центре взял отпуск за несколько прошлых лет и наконец смог почувствовать себя свободным человеком. Предпочитал не искать контакта с Пеклом, полагая, что синьор Дьябло мог направить туда какой-нибудь отчет.

Зато установил связь с конкурирующей стороной. «Белые», как обычно, внимательно выслушали его сообщения, не прокомментировав их, и единственное, что ему удалось от них вытянуть, было сообщение, что след Гнома затерялся в Нью-Йорке.

Ректор сбрил бороду, извлек давно подготовленные документы на имя Ларри Белла и отправился на восточное побережье.

Отыскать Приапа традиционными методами было невозможно, кроме того, на это требовались люди и время. У Ларри, так мы его будем теперь величать, не было ни того, ни другого.

Он просмотрел переснятое на микропленку досье Приапа. У хитрого карлика было широкое, хоть и достаточно характерное амплуа. Цирковые фокусы, игра в калеку, изображение из себя ребенка-уродца, погружение в зимнюю спячку, работа по подделке лотерейных билетов и махинации с рулеткой. Другие возможные профессии — человек-паук, человек-муха, инспектор канализационных устройств, пиротехник, сутенер, пресс-атташе, экспонат в зоологическом саду…

Бельфагор быстро проанализировал данные. Большинство перечисленных занятий требовало определенного времени на освоение с ролью, легче всего было стать калекой (Приапу даже не надо было прикидываться таковым), либо погрузиться в зимнюю спячку. Правда, спячка исключала участие в заговоре. Итак — калека.

Сколько может быть калек в четырнадцатимиллионном городе? Много. В такой ситуации ректор решил пойти испробованным путем Игры Свободных Ассоциаций. Он поставил на своих часиках будильник, отвел стрелку на несколько секунд и, сконцентрировавшись, начал ассоциировать:

— Приап-божок, божок-шеф, шеф-президент, президент-Кеннеди… Пи-ик! — протяжный писк электронного будильничка прервал ход ассоциаций. Бельфагор задумался. Покушение? А может, Гном укрылся в ирландском районе?

Он снова отвел стрелку и попробовал еще раз.

— Вселенная — мир, мир — земля, земля — воздух, воздух — полет…

Пи-ик!

Дьявольщина, что могло быть общего у президента Кеннеди с полетом или летанием? Может, последняя поездка в Даллас…? Вдруг его взгляд упал на карту Нью-Йорка. Все! Порядок! Ошибки быть не могло! Интуиция подсказывала ему аэропорт им. Кеннеди.

Он попал в десятку.

Приапа он увидел почти сразу же. Гном сильно изменился, но Ларри узнал бы его и под землей. Это случилось в тот момент, когда стройненькая стюардессочка бросила карлику какой-то пакетик. Но было что-то в этом жесте, что заставляло задуматься. Хоть логика велела идти за Гномом, Белл, интересный и помолодевший лет на сорок, направился за девушкой. О том, чтобы вырвать у карлика посылку в толпе народа, он и не мечтал, кроме того полудьявол в непосредственной стычке не оставил бы ни малейших шансов даже самому наилучшему из иллюзионистов. Поэтому он пошел за Брижитт. И, как мы знаем, не пожалел.

XVII

Если изобретение профессора Касаки когда-нибудь распространится, оно несомненно станет для XXI века тем же, чем для XX столетия были открытия Беккереля и супругов Кюри. Быть может, независимо от гениального японца то же самое изобретут ученые других стран. Возможно, это им уже удалось, только они предусмотрительно предпочитают не раскрывать секреты.

Возможность существования биологических волн допускалась достаточно давно, но при этом в поисках сути явления их пытались отождествить с электромагнетизмом или проникающим излучением. Касаки первый предположил, что биологическая волна, проявлением которой являются телепатия, общение животных и оккультизм, имеет скорее метафизический, нежели материальный характер.

Волна, более быстрая, нежели свет, проникающая сквозь все и вся. До сих пор не обнаружена преграда, которая была бы способна ее задержать! Разве можно представить себе что-то столь же необыкновенное?!

Широко известные опыты с кроликами могли бы подтвердить концепцию Касаки. Беда в том, что экспериментаторы не сделали из них соответствующих выводов. Хоть сами опыты были любопытны. В опущенном на дно моря батискафе автомат умерщвлял молодых крольчат, матери которых, находящейся в тысяче километров от них, был вживлен в череп электрод. В момент смерти потомства возникала реакция в мозгу крольчихи. Сопоставление времени показывало, что реакция происходила быстрее, нежели до матери мог бы дойти импульс, летящий со скоростью света.

Здесь не место и не время шире пояснять теорию Касаки, которая, зиждясь на научной основе, одновременно имела много общего с верованиями Востока, в том числе и с принципами перевоплощения. Низ сумел применить ее на практике. Для этого в соответствующие емкости помещали долгоживущие штаммы чрезвычайно восприимчивых бактерий, которые в ответ на биологический импульс могли пульсировать с частотой миллион колебаний в секунду. Оставалось найти стимулятор, который был бы в состоянии вызывать такие действия бактерий, а также трансформатор, который реакции бактерий, пересылаемые биологическими волнами, переводил бы в информацию, передаваемую с помощью нормальных электрических импульсов.

Вот и все. Таинственные коробочки, которые получил в свое распоряжение Фаусон, попросту были приемо-передающими устройствами и одновременно приставками к телевизорам, благодаря чему импульсы, принятые обитающими внутри них бактериями, могли трансформироваться в изображение на экране и звук в микрофоне, будучи в полете совершенно неуловимыми для тех, кто не имел подобных устройств.

Таким образом, снабдив аппараты десятивольтовой плоской батарейкой и воткнув штекер в гнездо антенны любого приемника, Мефф Фаусон мог общаться с пятеркой своих агентов независимо от того, находились ли они на дне Маракотовой бездны, на южном полюсе или на Луне. При звуковом контакте не нужен был даже дополнительный приемник.

Мефф оптимистически предполагал, что невинность будет утрачена Гавранковой в некоем симпатичном отеле в Берне, и с этой целью не щадил усилий и средств. Он выбрал лирический вариант. Пригласил Аниту на ужин, не жалел комплиментов, рассказывал о своей молодости на ранчо у дяди, о работе проектантом, однако при этом предусмотрительно обходил стороной сексуальные эпизоды. Девушка, казалось, поглощала его рассказы широко раскрыв глаза, со щечками, слегка порозовевшими тем прелестным лососинным цветом, который может быть либо признаком истинной девственности, либо пудры высочайшего качества.

Он заказал шампанское. Увы, Анита оказалась трезвенницей. Он выпил сам. Предложил потанцевать. — Я не умею, — разоружающе ответила она. И она действительно не умела. Он проводил ее в номер, но ни один из поддающихся чтению намеков на тему, касающуюся возможности продолжить беседу в более интимной обстановке, не был ею надлежащим образом прочтен, и девушка решительно попрощалась с ним на пороге. Он пытался ее поцеловать, но получил для этого строго ограниченную зону, столь же далекую от интересующих его районов, как Гренландия от джунглей Конго. «Старею, что ли?» — подумал Мефф. За все время вполне милого общения ему не удалось сократить дистанцию. Вокруг Гавранковой как бы располагался защитный колпак, которого он не мог пробить. Он брал ее за руку и прикасался к теплому льду, глядел ей в глаза и безнадежно тонул в них, без всякой надежды оттолкнуться от дна.

Некоторое время он подумывал проникнуть к ней сквозь стену в середине ночи, но, во-первых, комнаты были выстелены и оклеены каким-то удивительным противоантихристовым материалом, препятствующим такому проникновению, а, во-вторых, он боялся, как бы преждевременно не сжечь все мосты, в случае, если б сейчас ему не удалось…

За мгновение до того как уснуть, он узрел очами воображения лицо Мэрион и ее руки, отчаянно взбивающие пену, но отогнал эту картину.

«Во мне слишком много от человека!» — подумал он и вытащил из загашника последнее письмо дяди. Он уже знал технику чертового телетайпа. Бумагу пропитали раствором с мертвыми бактериями, однако реагирующими на биологические волны своих соплеменников — их излучение вызывало почернение бумаги. Ничего сложного.

Письмо можно будет прочесть завтра — так что самое позднее утром он узнает о цели всей этой невеселой игры, в которой ему досталась роль то ли демиурга, то ли бездумного орудия. Он успел эту роль полюбить.

Сколько было лет Бельфагору? В принципе, семьдесят восемь, но все говорило за то, что тридцать шесть. Получив от Низа первую дотацию, он провел фундаментальное гериатрическое лечение, в котором важнейшим элементом было получение гормонов от некоей камерунской гориллы, что подняло привлекательность Его Магнифиценции в глазах прекрасного пола в пять раз. Восторги Брижитт не были чем-то исключительным. Иллюзионист объединял эротическое искусство мужчины с юношеской витальностью, культуру любовных ласк со стихийностью, основательное знание с изобретательностью щенка.

Однако в то утро не нежности были у него на уме, хотя теплое, прижавшееся к нему тело стюардессы дарило ему столько роскоши, сколько не дала бы даже самая лучшая японская электрическая подушка.

Ларри мыслил. Он мыслил и делал выводы. Быть может, кто-то из хозяев синьора Дьябло решил, что сицилийский черт, выполнивший свою миссию, уже не потребен и своеобразным способом «отозвал» его с земного поста. Стюардессу же использовали как бессознательного связника для установления контакта с завербованным. Минуточку! Но ведь из слов Агента следовало, что вновь привлеченных было больше. Брижитт встретилась только с Приапом. Вывод — другие находились в разных местах. Белла так увлекла эта догадка, что он соскользнул с ложа, прошел в соседнюю комнату, и позвонил в «Air France». He в нью-йоркское представительство, а прямо в центр. Симпатичный молодой человек, с первых же слов понявший, что иностранец намерен спросить о стюардессах, воскликнул:

— Ах, перестаньте! Можно подумать, что у нас и без того мало забот!

Белл с величайшим трудом установил, что почти одновременно произошло несколько несчастных случаев. Потратив час на телефонные разговоры, Ларри узнал о Бабетте в Тель-Авиве, Антуанетте в Дели, Симоне в Мехико-Сити и Мирей в Токио.

«Любопытный разброс!» — подумал он и заглянул к спящей Брижитт. До чего ж эти юные девы умеют крепко спать, хотя вокруг происходит столько интересного и любопытного!

Если он верно рассуждал, то свежеиспеченной любовнице угрожала смертельная опасность. Удивительно, что она еще была жива. Несколько мгновений Белл раздумывал, не сообщить ли о своих выводах «белым», но решил, что пользы в том мало. Они всегда лучше умели пропагандировать Добро, нежели эффективно бороться со Злом! Нет, он доведет дело до конца сам! Тем более, что он знал, на какие пакости способен Гном. Белл по телефону заказал завтрак в номер, и, когда его доставили, он, прежде чем поцелуем разбудить Брижитт, влил несколько капель некоего вещества в чашечку кофе с молоком. И размешал…

«Конкорд» взлетел в шестнадцать. Повышенное количество перевозок в эту пору года заставляло авиакомпании временно сокращать для экипажей перерывы между рейсами. Капитан Миллери беспокойно поглядывал на часы. До полного состава все еще недоставало одной стюардессы. Новой.

— Ну, нет, — сказал он второму пилоту, — столько людей не могут ждать одной бабешки. Старт.

Когда серебристая птица взвилась над Атлантикой, никто из экипажа и пассажиров не предполагал, что через полтора часа всех их поглотят волны океана. Невелика трудность для Мистера Приапа, освоившего практическую невидимость, подбросить в багажный люк немного взрывчатого пластика с тщательно установленным часовым механизмом.

Брижитт проснулась лишь вечером. Она была в отчаянии и убеждена, что потеряла работу.

— Почему ты меня не разбудил! — кричала она на Ларри, — я тебя убью!

Ничего не говоря, он потянул ее к радиоприемнику. В очередной раз сообщалось об одной из величайших авиационных катастроф. Брижитт побледнела. Потом он подсунул ей вырезки из газет и телексы о судьбе ее пятерых подружек.

— Теперь у тебя уже не будет от меня никаких тайн? — спросил он.