Полярный летчик

– Успокойтесь! Там сумасшедших нет! Просто нервнобольные. А вас определят в санаторное отделение. Я уверен, через неделю вы придёте ко мне с хорошим заключением.

– Что делать, – вздохнул я, – придется подчиниться, а то действительно сочтут за сумасшедшего.

Поместили меня в отдельную палату. Круглые сутки свет горит, дверь не закрывают; кто хочет, заходит, задаёт вопросы, а ты отвечай, за тобой двое в белых халатах следят и точно записывают, как ты отвечаешь.

Однажды вечером больные попросили провести беседу о моих полётах. Я с радостью согласился. «Ну, – думаю, – пусть попробуют всё записать. Уж я наговорю!» Четыре вечера рассказывал по два часа.

Через семь суток я вёз в трамвае через всю Москву свою судьбу в запечатанном пакете. Что там? Какой мне вынесли приговор? Буду летать или забракуют?

Начальник санитарной части Аэрофлота, закрывая рукой от меня бумажку, прочёл её, потом ласково посмотрел на меня и спросил:

– Хотите, прочту заключение вслух?

– Конечно, хочу!

– «Лётчик Водопьянов Михаил Васильевич допускается к полётам без ограничений». Идите и летайте смело, здоровье у вас отличное!

Ставка на комсомольцев

Я воспрянул духом и решил повторить полёт на Камчатку. Пошёл просить об этом начальника трансавиации, но он категорически отказался выделить мне новый самолёт.

– Хотите, прочту заключение вслух?

Я понял, что он намекает не только на Байкал. Совсем недавно потерпели аварию несколько товарищей нашего отряда.

Что же делать? Хоть бы старенькую какую машину дали! И вдруг я вспомнил. Зачем старенькую? Ведь почти совсем новый «М-10-94» ждёт ещё очереди на ремонт.

– Если не даёте новую машину, то позвольте отремонтировать самолёт, на котором я с механиком чуть не сгорел, – попросил я начальника.

– Это когда с матрицами летал?

– Так точно. Этот «эр пятый» ещё не отремонтирован, а повреждён не очень. Разрешите привести его в порядок.

– Пожалуйста, ремонтируйте и летите хоть за Камчатку!

– Спасибо, товарищ начальник, машина будет!

– Посмотрим!

– Можно идти?

– Идите и постарайтесь обойтись без моей помощи!

Прямо из кабинета начальника я помчался в мастерские. И перво-наперво зашёл в комитет комсомола. Известно, что наша молодёжь очень отзывчива и охотно соглашается потрудиться, когда знает, для чего это надо. «Буду делать ставку на комсомольцев», – решил я и не ошибся.

В обеденный перерыв в столовую, на объявленную беседу с лётчиком, пришли молодые рабочие. Я подождал, пока они управятся с котлетами и киселём, и стал им рассказывать о том, как летел на Камчатку, как задержали нас в Омске, как спасли меня железнодорожники.

– Вы сами понимаете, товарищи, что нельзя успокоиться, пока не повторишь этот прерванный полёт. Я обязан это сделать и в память о погибшем друге – бортмеханике Серёгине. Мне обязательно надо лететь на Камчатку, а лететь не на чем. Поэтому прошу вашей помощи!

– У нас ведь нет своего самолёта! – прервал меня кто-то.

– Но у вас есть головы и руки. Есть уменье. Возьмите надо мной шефство. Помогите отремонтировать самолёт, который уже второй год стоит у вас под навесом.

– Это мы можем! – радостно закричал один паренёк.

Его поддержали и другие ребята. Всем скопом, шумно переговариваясь на ходу, мы пошли к тому месту, где лежал разобранный «М-10-94». По дороге к нашей процессии присоединился главный инженер.

Сначала он никак не мог понять, в чём дело, все говорили сразу перебивая друг друга. Наконец, когда разобрался, сказал:

– А мы про этот самолёт уже забыли. Заказчиков много, все торопят, всем в первую очередь давай, а из вашего отряда молчат.

– Вот я и пришёл напомнить вам!

Один шустрый комсомолец уже сбегал в контору и разыскал там дефектную ведомость – список всех ран самолёта, подлежащих лечению. Инженер посмотрел бумаги, на которых уже успели порыжеть чернила, подумал, что-то прикинул в уме и, улыбаясь, спросил комсомольцев:

– Вы согласны работать сверхурочно?

– Согласны! – дружно ответили ребята. – Для такого важного дела можно потрудиться.

– Кто у вас бригадир?

– Игорь Маштаков. И он тоже согласен.

– Хорошо. Я разрешу произвести ремонт, но только во дворе. Цеха все забиты срочными заказами.

– Но по вечерам во дворе темно будет.

– Проведём свет…

Месяца три шёл ремонт и переоборудованию машины. Игорь Маштаков и его ребята работали с душой, не жалея часов, в которые им полагалось гулять и отдыхать. Каждый вечер помогать им в мастерские приезжал и я. Пригодились те трудовые навыки, которые я получил ещё до того, как стал лётчиком, работая мотористом и бортмехаником. Но особенно много и хорошо трудился вместе с комсомольцами мой новый бортмеханик.

У него было редкое имя – Флегонт и странная фамилия – Бассейн. Когда он, знакомясь, называл её, все вспоминали школьные годы и надоевшие задачи о наполнении водой бассейнов. Редко кто удерживался от шутливого вопроса:

– Скажите, сколько в вас втекает и сколько вытекает?

Флегонт не обижался и отвечал на шутку шуткой:

– Смотря какой жидкости – чая или вина?

У этого невысокого, коренастого, моложавого человека была незаурядная техническая смекалка и золотые руки.

Вместе с бригадиром Маштаковым они превратили открытую двухместную кабину «Р-5» в закрытую – настоящий комфортабельный лимузин, прямо как дорогой автомобиль. Да так хитро всё устроили, что можно свободно брать в полёт четырёх пассажиров. Кабина отапливалась. Для багажа соорудили два ящика по форме нижних крыльев и прикрепили их сверху, вплотную к фюзеляжу. В эти ящики свободно помещались: запас продовольствия на месяц, нужный инструмент, чехлы, лампа для подогрева мотора при низкой температуре, лёгкие санки, посуда и много всякой мелочи.

В конце сентября самолёт вывели на аэродром. Лётчик-испытатель несколько раз поднимал его в воздух. По его замечаниям устранили мелкие недоделки.

И вновь рождённый «М-10-94» вошёл в состав советского Гражданского воздушного флота.

После большого перерыва я решил потренироваться на переоборудованном самолёте. Вот тут-то и свёл меня случай с легендарным лётчиком Валерием Чкаловым.

На московском аэродроме ко мне подошли два штатских человека – мужчина в темно-синем костюме, женщина в скромном платье. Мужчина, протянув мне руку, сказал:

– Давай познакомимся, товарищ Водопьянов. Я – лётчик Чкалов…

«Так вот он какой!» – подумал я. От крепкой, коренастой фигуры Чкалова веяло большой и спокойной силой. С интересом разглядывал я его лицо, покрытое густым загаром, мужественное, энергичное, словно вылепленное талантливым скульптором.

Мы крепко пожали друг другу руки.

– А у меня к тебе просьба, – улыбаясь, сказал Чкалов. – Выручи, пожалуйста. Вот познакомься. – Он кивнул на пожилую женщину. – Моя землячка. Приехала с Волги… Просит покатать её над Москвой. А куда я её посажу? Ведь у меня истребитель!… Одноместный… Дай свою машину на полчасика.

Прямо скажу, озадачил он меня. Передавать машину без разрешения начальства я не имел права. Самолёт не велосипед, который можно дать покататься товарищу. Но такому лётчику я не мог отказать.

Чкалов надел мой лётный шлем, а на мою голову нахлобучил свою серую фетровую шляпу.

Землячка села в заднюю кабину.

И вот моя машина ушла в воздух.

Стоя на земле, я наблюдал за тем, как «катается» землячка. Ждал, что вот-вот Чкалов выкинет какой-нибудь головокружительный номер. Уж очень укрепилась за ним слава «воздушного лихача».

Однако машина шла ровно. Выписывая красивые круги, самолёт скользил с такой невозмутимой плавностью, что казалось, если бы на крылья поставили по стакану с водой, она не расплескалась бы…

Чкалов осторожно посадил машину и сказал, словно угадывая мой немой вопрос:

– Человеку, надо доставить удовольствие, а не трепать его в воздухе, чтобы он на всю жизнь возненавидел воздух и проклинал лётчиков.

Весёлая и довольная, землячка подошла к нам:

– Спасибо тебе, Валерий. Летать вовсе не страшно. И уж так интересно сверху на всё смотреть…

Чкалов улыбался.

К землякам Валерий Павлович относился с особенным радушием. К нему часто приезжали гости из родного Василёва. Чкалову всегда хотелось, чтобы василёвцы увезли с собой самые лучшие воспоминания о Москве. Он водил их по музеям. Если трудно было достать билеты в Большой и Художественный театры, ездил сам, хлопотал, просил. Чкалов любил делать приятное людям, к которым относился с уважением.

Сосед его по квартире, народный артист СССР Б. Н. Ливанов, наблюдавший в домашней обстановке прославленного героя-лётчика, как-то сказал:

– Я часто думаю, чего в Чкалове больше – мужества или нежности?

В его маленькой квартире чуть ли не каждый вечер собирались друзья – лётчики, механики, журналисты, актёры.

Как-то придя к Чкалову, у которого, как всегда, было много народу, я сказал ему:

– Сколько у тебя друзей, Валерий! Небось покоя не дают?

Лётчик ответил стихами поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре»:

Кто не ищет дружбы с ближним, тот себе заклятый враг.

Наша дружба началась в тот день, у самолёта «М-10-94». Покатав землячку, Валерий Павлович стал хвалить мой самолёт:

– Хорошая у тебя машина, можно сказать, с деликатным характером. Я это сразу почувствовал. Летать на ней одно удовольствие! И оборудовали вы её так, что хоть дуй на Северный полюс. Не сомневаюсь, что ты нормально долетишь на ней до Камчатки. Желаю удачи!

Пересадка на поезд

– Завтра слетаете последний раз в Ленинград – и вы свободны. Можете отправляться на Камчатку! – сказал командир отряда.

Я был счастлив. Кончалась наконец задержка с повторением неудавшегося перелёта. Обижаться, правда, на то, что изо дня в день откладывается этот дальний скоростной рейс, к которому всё давно было готово, не приходилось: «М-10-94» использовался для другого, очень нужного дела.

Двадцать шестого января 1934 года в Москве открылся очередной, Семнадцатый съезд партии. Во время его работы надо было во что бы то ни стало срочно доставлять в Ленинград и некоторые другие города матрицы «Правды». Выпуск газеты в эти дни задерживался. Отчёты о заседаниях поступали из Кремля в редакцию поздно. Матрицы в типографии не были готовы, когда из Москвы в Ленинград уходил последний поезд-экспресс «Красная стрела». Вся надежда поэтому была на самолёты. Но беда в том, что в Москве надуло огромные сугробы снега, взлетать можно только на лыжах, а в Ленинграде снега совершенно нет. На лыжах там не сядешь. Тут-то мой самолёт показал свои качества. В столице я поднимался на лыжах, а в Ленинграде сбрасывал в условленное место матрицы и без посадки возвращался в Москву. И так каждую ночь.

Вылетать из Москвы приходилось с таким расчётом, чтобы в Ленинград прийти на рассвете. В хорошую погоду летом быть в воздухе одно удовольствие, но зимой, в конце января, особенно в феврале, дуют частые метели. Через густые облака приходится пробиваться вверх. Самолёт ведёшь по приборам, не спуская с них глаз, а сам думаешь: скорей бы выбраться выше облаков. Там на тёмном небе горят звёзды, луна где-то сбоку глядит на тебя и небось удивляется: откуда этот «комарик» появился ночью?

По полученной перед вылетом метеорологической сводке погода в Ленинграде стояла хорошая, а тут ещё сообщили, что накануне в Ленинградской области выпал снег, так что волноваться не приходится: в случае чего, можно сесть на луг или поле на лыжах и переждать погоду. Поэтому настроение у нас с Флегонтом было отличное.

Поднялся я в небо и тут же «прицепился» к железной дороге. Иду на высоте в триста метров. Видимость отличная. Под крылом проплывают населённые пункты, залитые электрическим светом. Прошли Вышний Волочёк. Вот и город Бологое, значит, близко и Ленинград.

«Кажется, по погоде – это самый удачный полёт за всё время работы съезда». Не успел я так подумать, как внезапно чёрная стена преградила мне путь. Согласно сводке, в этом районе погода должна быть ясной, а я врезался в сильный снегопад. О нём был разговор на аэродроме, но синоптики уверяли, что я успею проскочить до его начала.

Ничего не видно, а до рассвета уже недалеко. Машину начало бросать, как маленькую шлюпку на морских волнах в сильную бурю. Иду по приборам; какой ветер, куда сносит самолёт, учесть невозможно. Скоро должен быть Ленинград. А что, если и он окажется закрытым?

Но всему на свете рано или поздно бывает конец. Неожиданно прекратился снегопад. Стало светать. Но мне от этого не легче. По расчёту времени мы должны быть уже в районе Ленинграда.

На востоке показалось солнце. Небо вверху чистое, а внизу сплошные облака. Какая на земле погода, не знаю.

Было бы радио на самолёте, как сейчас, и никаких тебе хлопот: запросил бы погоду на аэродроме – высоко ли плывут облака, какая сила ветра и его направление. А тебе сразу же отвечают: «Снижайся смело, видимость на земле хорошая». Или, наоборот, скажут: «У нас погода плохая, туман, лети на соседний аэродром – там хорошо, вас ждут».

А тут не знаешь, что делать. Набрал пятьсот метров высоты, и хоть бы одно оконце найти в облаках и увидать землю. Нет просвета – сплошная тёмно-серая гладь.

Что же делать? Вернуться в Москву? Нет, это не в моём характере. Решил испытать счастье и пробиваться вниз. Нырнул в облака. Солнце скрылось. Кругом густой туман. А земли не видать. Высота всего пятьдесят метров, можно врезаться в мачту или наскочить на высокую заводскую трубу.

Вдруг впереди стал вырисовываться холм. Даю полный газ мотору, тяну ручку на себя, стараюсь перетянуть препятствие и одновременно отворачиваю машину влево. И случайно вижу – темнеет лес. Поставил машину на привычный курс и пошёл бреющим полётом над самой землёй, хорошо отличая чёрный лес от белого поля.

Глянул на часы. От силы через десять минут должен быть Ленинград. Проходит пятнадцать, двадцать пять минут, а внизу сплошной лес. Дальше по прямой идти опасно, можно махнуть за границу, попасть в Финляндию. Повернул самолёт обратно. Видимость стала лучше. Но Ленинград найти не могу. Неужели придётся возвращаться в столицу? А куда матрицы девать? В последнем полёте и так опозориться!

Вдруг справа навстречу мне блеснули рельсы железной дороги. «Здорово! – вслух вырвалось у меня. – Эта дорога, вероятно, и идёт из Эстонии или Пскова в Ленинград, она же приведёт меня прямо на аэродром». Сразу стало веселей. С надеждой гляжу на горизонт, вот-вот должен быть город, а его нет и нет. Вдоль железной дороги лечу уже минут тридцать. Мелькнула маленькая станция, тут же большое селение, а рядом ровное поле или луг, покрытый снегом. «Вот и хорошо, – подумал я, – здесь можно посадить самолёт на снег, и станция рядом. Если через пятнадцать минут не будет аэродрома, вернусь сюда и сяду». Проходит и этот срок. «А если я лечу на Волхов? – мелькнуло в голове. – К тому же компас ведёт на северо-восток!»

Из за поворота навстречу показался поезд. Принимаю твёрдое решение вернуться к замеченной маленькой станции, сесть и сдать матрицы на поезд. Хоть с опозданием, но всё-таки они попадут в Ленинград.

Вот и поле. Лыжи мягко коснулись ровного слога. На всякий случай отстегнул ремни, чтобы выскочить из кабины, бежать скорее на станцию – не опоздать бы к поезду! Выключил мотор. Сейчас машина остановится. Но что это?.. Сильный толчок, треск, самолёт взмывает вверх, какая-то неведомая сила бросает его на крыло, конец которого зарывается в глубокий снег, опять треск, и всё стихает. Очевидно, лужайка не была такой ровной, как показалось.

Меня как паралич хватил: сижу с открытым ртом, без движения.

«Вот и кончился наш второй перелёт на Камчатку!» Механик Бассейн пулей выскочил из кабины, обошёл самолёт, внимательно всё осмотрел и поспешил успокоить меня:

– Не падайте духом, командир, машину можно отремонтировать на месте… Только бы запасные части доставить сюда… Вон какое село большое, люди помогут, да и своих рабочих можно вызвать из мастерских!

Я, ободрённый, выпрыгнул из машины. Из села уже бежали к нам люди, но мне не до них. Скорей к поезду!

Хватаю плоский ящик с матрицами и с ходу кричу механику:

– Флегонт! Срочно составь список нужных частей и сообщи мне по телефону в Ленинград, в редакцию «Правды». Я постараюсь как можно быстрей доставить всё необходимое и рабочих прислать… Жди!

Одна мысль сейчас мною владела – не оставить Ленинград без газеты. Ноги вязли в снегу. Где-то далеко загудел паровоз. Я падаю в сугроб, вскакиваю и снова бегу.

Начальник станции или дежурный в красной фуражке стоит на пустынной платформе, с удивлением смотрит на меня, не делая шага навстречу.

Как видно, он совсем опешил, увидя в этот ранний час человека в необычной одежде – на мне был комбинезон и шлем, – бежавшего, спотыкаясь в снегу, прижимая к груди плоский ящик. Не мог ведь он знать, что я в самом деле, как это говорится, «с неба свалился». И совсем поставили железнодорожника в тупик мои нелепые вопросы:

– Какая это станция? Сейчас будет пассажирский поезд, куда идёт, не знаю, но всё равно мне нужно на нем ехать!

– Успокойтесь, гражданин. Видите, я вышел встретить скорый поезд, он следует в Ленинград, только у нас скорые и курьерские поезда не останавливаются.

– Почему не останавливаются?

– Скорый – не почтовый, чтобы на каждом полустанке торчать!

– А вы остановите! – Я показал на ящик: – Здесь матрицы газеты «Правда», они должны утром быть в Ленинграде. Прошу остановить поезд!

– Я русским языком говорю: не имею права! Меня уволят за задержку скорого!

Поезд должен был подойти с минуты на минуту.

Я вспомнил что удостоверение, которое мне выдали в редакции. Хотя успел уже забыть, что там написано, но на всякий случай сунул его железнодорожнику в красной фуражке. Он надел очки, исподлобья поглядел на меня, как бы оценивая, развернул бумажку, начал читать и вдруг, поправив очки, вторично прочёл вполголоса:

– «И имеет право останавливать поезда…» Чего же вы молчали, что у вас такой важный груз? – в свою очередь стал он кричать на меня.

Показался поезд. Железнодорожник прошёл вперёд, поднял красный флажок. И когда скорый замедлил ход, я вскочил на подножку вагона, помахал рукой доброму человеку и вошёл в тамбур.

Поезд выручил самолёт.

В полдень ленинградцы читали «Правду».

…На другой день утром на «Красной стреле» я прибыл в Москву и, не заезжая домой, отправился в отряд. Рассказал я командиру о своих злоключениях и попросил подписать отношение в мастерские с просьбой отпустить одного рабочего для ремонта самолёта и выдать винт, одну лыжу, заднюю стойку шасси, полотно, клей, краску.

Бригадир Маштаков сразу согласился ехать со мною. Всё, что надо, мы с ним получили, а отправить не можем. Предметы громоздкие, их не принимают в багаж пассажирского поезда. А если отправить их, как нам предлагали, с товарной станции малой скоростью, они придут на место через две-три недели.

Я опять побежал к командиру отряда. В это время в его кабинет вошёл лётчик Шевченко и доложил, что готов на рассвете лететь в Ленинград с матрицами.

– Выручай, друг, захвати с собой одну лыжу и пропеллер! – взмолился я.

– Они же в кабину не войдут! – заметил командир.

– А что, если привязать все снизу, к фюзеляжу? – предложил Шевченко.

– Правильно! – радостно воскликнул я. – Разрешите, товарищ командир! А я с рабочим доберусь туда на поезде.

Шевченко по возвращении из Ленинграда приземлился на месте нашей вынужденной посадки. Флегонт Бассейн принял его самолёт по всем правилам аэродромной службы.

В моё отсутствие бортмеханик не терял зря времени. С помощью сельских ребят, которые все мечтали стать лётчиками, он снял левое крыло, открыл полотно обшивки. Оказался сломанным главный лонжерон. И опять выручили ребята. Они привели из деревни старика столяра Митрича. Мастер он был отличный. Митрич так срастил лонжерон, что в месте поломки он стал прочнее, чем был. Только когда обтянули крыло новым полотном, на его передней кромке образовался небольшой бугорок. С этой шишкой на крыле можно летать сколько угодно.

Маштаков и Бассейн поставили винт, новую лыжу, починили шасси. Поблагодарив своих добровольных помощников, и в особенности Митрича и того самого железнодорожника в красной фуражке, который остановил для меня скорый поезд, мы легко взлетели.

«М-10-94» снова стоит на Центральном аэродроме в Москве, а я волнуюсь. Могут назначить комиссию, проверить, как отремонтирован самолёт, увидят шишку на крыле и забракуют. Пока получишь с завода новое крыло да заменишь старое, и зима пройдёт. А мне надо лететь на Камчатку самое позднее в конце февраля.

– Пожалуйста, Флегонт, – попросил я на всякий случай механика, – когда будут осматривать машину, постарайся загородить эту несчастную шишку!

Инженер отряда мимоходом взглянул на крыло, на которое небрежно облокотился Бассейн, и спросил:

– Машина в порядке?

– В полном!

– Могу лететь на выполнение задания. Хоть завтра на Камчатку!

– Вам придётся сначала перегнать одну машину в Батайскую школу. Вас командир назначил. Больше лететь некому, а Бассейн до вашего возвращения ещё разок проверит самолёт. Вернётесь и дуйте на Дальний Восток!

Я действительно вскоре отправился на Дальний Восток. Только я «полетел» поездом, в хвосте которого на товарной платформе стоял разобранный мой «М-10-94».

Пароход раздавлен льдами

…По пути в Батайск из-за плохой погоды я задержался в Харькове. В комнате отдыха лётчиков я взял газету на украинском языке. Мне бросилась в глаза заметка, в заголовке которой стояло знакомое название – «Челюскин». С трудом я разобрал несколько слов – «вин пошов ко дну». О «Челюскине» я уже много читал в газетах и слышал от товарищей.

Раньше, когда ещё не были освоены северные моря, для того чтобы попасть водным путём из Архангельска или Мурманска во Владивосток, на Камчатку или Сахалин, нужно было пройти длинный путь в двадцать пять тысяч километров по чужим морям, вокруг Африки, заходить в иностранные порты, покупать на золото уголь, брать пресную воду. А ведь Северный путь по нашим полярным морям более чем вдвое короче. Но он очень труден.

Несколько столетий отважные мореплаватели разных стран пытались провести корабли до Северному морскому пути. Одни дальше углублялись во льды, другие меньше, но никому не удавалось за одну навигацию проплыть из Атлантического океана в Тихий по короткой, но тяжёлой водной дороге. Впервые этого добились люди в 1932 году, и это были советские моряки и учёные. Экспедиция знаменитого путешественника – исследователя Арктики профессора Отто Юльевича Шмидта одержала огромную победу. Ледокол «Сибиряков», который вёл прославленный капитан Владимир Иванович Воронин, за одно лето добрался из Архангельска во Владивосток.

Через год по следу «Сибирякова» отправился новенький ледокольный пароход «Челюскин». Его капитаном был тот же Воронин, а всю экспедицию возглавил Шмидт.

«Челюскину» не везло. Частые и сильные штормы трепали корабль в морях Лаптевых и Восточно-Сибирском. Самым неприступным оказалось коварное Чукотское море. Девять десятых его поверхности было покрыто льдами. Проходить среди них становилось всё труднее и труднее. Начиналась ранняя полярная зима. Полыньи между многолетними ледяными полями затягивало молодым, но уже упругим ледком. Корабль не мог идти своим ходом, а дрейфовал вместе со льдами, в которые он был словно впаян.

Льды вцепились в него мёртвой хваткой. Вместе с ними он, по воле ветров и течения, медленно продвигался на запад. Так прошли ноябрь, декабрь, январь.

В газетах всё время печатались короткие радиограммы корреспондентов, находившихся на «Челюскине», Вся страна знала, что надвигалась катастрофа. Предвидя её, Шмидт заранее распределил людей по бригадам, Каждому человеку стало известно, что ему надо будет делать в случае ледяной тревоги. Продовольствие, тёплая одежда, палатки, спальные мешки – всё было готово для быстрой выгрузки. Льды шли приступом на судно. Уже кончалась долгая полярная ночь и стало проглядывать солнце. Всё время слышались далёкие, как пушечная канонада, глухие удары, раздавался скрежет: это сталкивались и громоздились друг на друга гигантские ледяные поля. Бороться с ними не было возможности.

И вот пришло сообщение, которое я прочёл в Харькове, вернее, мне перевели его:

«Тринадцатого февраля сильным сжатием льда пробило борт подводной части парохода „Челюскин“. В машинное отделение хлынула вода вместе со льдом. И пароход был обречён на гибель».

Далее указывалось, что выгрузка на лёд прошла организованно, без следа паники. На льдину высадилось сто четыре человека, и сразу закипела работа: стали оттаскивать подальше от воды спасённые продукты, ставить палатки. На льдине, дрейфующей в студёном Чукотском море, начали налаживать жизнь советские люди, спокойно ожидающие помощи.

И Родина делала всё для их спасения.

Уже на следующий день после гибели «Челюскина» была создана специальная правительственная комиссия. Её возглавил заместитель Председателя Совета Народных Комиссаров СССР Валериан Владимирович Куйбышев.

Как выбраться челюскинцам из ледового плена?

Кое-кто из них – новички в Арктике – предполагали, что надо спасаться пешком по ледяной пустыне. Ведь до твёрдой земли не более полутораста километров!

Как потом рассказывали, больше всех говорили об этом плотники, которых везли на арктическую стройку. Однажды вечером к ним в палатку зашёл профессор Шмидт.

– Я слышал, кое-кто из вас собирается пробираться пешком на Большую землю?..

– Есть думка такая, – ответил один из плотников.

– Как вы думаете, сколько может пройти человек по торосистому льду, запорошённому рыхлым снегом?

– Я берусь за сутки вёрст десять, а то и пятнадцать пройти, – уверенно заявил бородатый строитель. – Недели через две буду на берегу!

– Вы что, налегке собираетесь идти?

– Зачем налегке! Возьмём продовольствие, спальные мешки, палатки, сделаем лёгкие санки с широкими полозьями.

– С таким грузом, в тёплой одежде вы и пяти километров в день не пройдёте… К тому же вам то и дело будут встречаться разводья, они, как узкие речки, испещрили льдины. Не видать ни начала, ни конца. Их не обойдёшь и не перепрыгнешь.

– Подождём, когда всё кругом замёрзнет. Мороз-то вон какой сильный! – отстаивал своё мнение плотник.

– В одном месте замёрзнет, в другом разводья появятся. Это уже неизбежно, – продолжал начальник экспедиции. – А тут ещё беда в том, что лёд дрейфует не к берегу, а от него. Вас может унести в океан, и тут уже спасения не жди. Правда, были случаи в полярных экспедициях, когда самым выносливым и сильным удавалось так спастись, но большинство погибало. А ведь в нашем лагере есть и женщины, и даже дети. Что, сильные бросят слабых, что ли?.. Полярникам прошлого не на кого было надеяться. Кто в мире богачей будет тратить деньги на спасение людей, терпящих бедствие! Они были предоставлены самим себе – спасайся, кто может! А у нас здесь – коллектив советских людей. За нами – заботливая Родина… Нет, пешком мы не пойдём. Наше спасение в том, чтобы ждать, пока не придёт к нам помощь…

Все попытки добраться с Чукотки до ледового лагеря Шмидта на оленьих и собачьих упряжках окончились неудачно.

Штаб спасения отправлял на выручку челюскинцев два спешно отремонтированных ледокола. Идти им долго, через моря и океаны. Когда они доберутся до цели? Ведь к тому времени льдина может растаять под лучами летнего солнца!

Оставались самолёты!

Но в то время многие авиационные специалисты, и в нашей стране, и за рубежом, заявляли, что спасти челюскинцев с воздуха невозможно.

Путь к лагерю челюскинцев лежал через высокие горные хребты, через огромные пустынные пространства, где сотни километров отделяли один населённый пункт от другого. Редко кто летал в этих местах, и то летом, а зимой ни одна машина по неизведанным маршрутам до далёкого Чукотского моря не долетит. А если кто и дойдёт, то всё равно не сможет сесть на неровный, торосистый лёд беспокойного полярного моря. Вертолётов тогда не было и в помине, а самолёты были крайне редкими гостями на далёком Севере. Не то что теперь, когда воздушные корабли добираются до Северного полюса за пять-шесть часов.

И всё-таки правительственная комиссия решила спасать челюскинцев самолётами. Как было известно из радиограмм, посылаемых Шмидтом, дружные челюскинцы не покладая рук работали, подготовляя ровную площадку для приёма самолётов.

Комиссию засыпали просьбами: все хотели принять участие в спасательной экспедиции. Писали рабочие, студенты, служащие, журналисты, моряки, а особенно, конечно, лётчики.

Думал об этом и я. Мой самолёт «М-10-94» был приспособлен для полётов в трудных зимних условиях на Севере. Кабина отеплена. Машина оборудована для слепых полётов. Трубки указателя скорости и других приборов подогревались током от аккумуляторов. Установлены добавочные баки для бензина.

Всего этого не было на однотипных машинах «Р-5» звена военного лётчика Николая Каманина, которые были отправлены на пароходе «Смоленск» из Владивостока на Чукотку. С ним плыл и известный полярный лётчик Василий Молоков.

Если военные пилоты смогут летать на простых «P-5», то просто грех не принять участия в спасении челюскинцев моему замечательному «М-10-94». Правда, в Арктике мне летать но приходилось, по зато я порядочно поработал на Дальнем Востоке, открывал пассажирскую линию на Сахалин, ходил в небе над тундрой и тайгой, над туманным Охотским морем и бурным Татарским проливом. Условия полёта там были весьма сходны с арктическими.