Шестерки сатаны (Black Box - 7)

Сердца колотились, тела горели, хотелось чего-то бешеного, сумасшедшего, отчаянного, но не какой-то мгновенной вспышки, а долгого, затяжного пожара. После затяжного, длинного поцелуя мы обсыпали лица друг друга целыми сериями из нескольких несчитанных дюжин быстрых, словно бы жалящих, но на самом деле сладких и волнующих поцелуйчиков. Губы лишь на мгновение прикасались к щекам, носам, векам, ушам, подбородкам и тут же перескакивали на другое место, потом на третье, четвертое и так далее. Она успела лизнуть меня в нос, я ущипнул ее ртом за верхнюю губу, ее зубки небольно тяпнули меня за мочку левого уха... - Пси-ихи... - прогибая спину и вновь выпячивая груди, простонала с нескрываемым восхищением Элен, имея в виду нас обоих. Обхватив меня за шею, она пригнула мою голову к зыбким и нежным молочно-теплым выпуклостям, эдаким крупным "антоновкам" по калибру, но, конечно, вовсе не таким твердым. Пальцы ее игриво шевелили мне волосы, почесывали шею со стороны затылка, а ладони с настойчивой силой вдавливали мой длинномерный нос (наследство от кавказской прапрабабушки Асият, должно быть) в глубокую щелку между грудями. Я еще и языком туда всунулся, лизнув одновременно обе податливые "булочки". Потом чуточку ущипнул краешком губ солоноватую кожу поблизости от обоих сосочков. Щеки, хоть и были очень чисто выбриты, все же сохранили какое-то мизерное число колючих щетинок. Когда я потерся этими щеками об ароматные, тонко надушенные грудки, Элен истомно мурлыкнула и плавно повела плечиками от этой приятной для нее щекоточки. Я все еще лежал сбоку от нее, поглаживая левой ладонью влажную, горячую кожу на боках, животе и напряженно-сомкнутых бедрах, но не прикасаясь к пышным кудряшкам, разросшимся пониже пупка. Самое приятное надо было оставить на потом. Приподнявшись немного, я перебросил через нее ногу, немного отодвинулся, чтоб не усаживаться ей на живот, и оседлал бедра. При этом естественная сумочка с весьма драгоценными лично для меня шариками точно улеглась в треугольную ямку поверх уже помянутых кудряшек, а ствол с набалдашником улегся ей на живот, дотянувшись аж до пупка и выше... Элен вытянула руки вдоль тела и уцепилась за грозную фигулину двумя пальчиками левой пятерни. Так змееловы берут за шею ядовитую змеюку, правда, по-моему, правой рукой. Элен, конечно, знала, что ее никто не укусит, и указательным пальцем правой прикоснулась к гладкой и совершенно безмозглой головенке, пощекотала ее ноготком, потом погладила подушечкой пальца и промурлыкала: - Пыжичек... - Это было из репертуара Танечки. По ходу дела я как-то подзабыл, что, кроме нас, в постели находится еще и Люба, которая с головой закуклилась в простыню и почти не подавала признаков жизни. Она лежала почти в полуметре от нас, и, даже ворочаясь, мы ее не задевали. Поскольку я полностью сосредоточил внимание на Хрюшке-Элен, то даже не заметил, когда Люба изменила позу. Теперь она лежала уже не на боку, а на спине, и к тому же вытянув ноги. Правда, она по-прежнему лежала под простыней, закрыв лицо. Она вполне походила бы на труп в морге, если б не грудь, которая вздымалась и опускалась в ритме участившегося дыхания. Впрочем, пока я лишь бросил на нее мимолетный взгляд. Мне было вполне достаточно того, что могла предложить Элен. А она как раз в этот момент отпустила мой инструмент и, крутнувшись веретеном у меня между колен, ловко перевернулась на живот, уткнув мордочку в подушку. Таким образом, вместо мохнатенького передочка на меня уставилась большущая и гладкая попа, а Главная толкушка улеглась аккурат вдоль глубокого промежутка между половинками. Попа повиляла вправо-влево, чуть-чуть потершисъ о толкушку, потом слегка подалась на меня, уперлась мне в живот, мягко, но пружинисто толкнулась, опять игриво повертелась... А толкушка, поболтавшись немного между растопырившимися половинками, съехала вниз, оказалась в объятиях горячих ляжек. Элен чуточку раздвинула их, пропустив толкушкину головку к себе под животик, и, прогнув талию, пощекотала толкушку волосиками. Уже заметно мокренькими. - Не колется? - хихикнула она. - Нет... - успокаивающе ответил я, по-деловому опуская руки на бедра партнерши. Но Элен, видно, еще не набаловалась. Выскользнула у меня из рук, перевернулась сперва на спину, а потом села на постели, подтянула сомкнутые колени к животу, да еще и обхватила их руками. Положила подбородок на коленки, скорчила мне какую-то гнусную рожицу и высунула язык. - А ну-ка, скажи, гнусный зверь, какой сегодня вечер? - спросила она. - Нормальный, теплый, тропический, - ответил я. - Не помнишь, сукин сын! - Она произнесла это с легкой, но, похоже, непритворной обидой. Впрочем, мне это было по фигу. Я двинулся к ней, не вставая с колен, и приблизился почти вплотную. Коленки ее мгновенно разомкнулись, она молниеносно нагнулась и кончиком языка лизнула направленную вперед толкушку. В следующее мгновение Элен опять протянула лапки к прибору, положила головку на левую ладонь, а правой стала его поглаживать, будто птенчика, выпавшего из гнезда. Правда, этот "птенчик" еще и не забирался ни в какое "гнездышко". Но вообще-то и просто на ладони ему было неплохо. А та, что гладила, была такая ласковая и трепетная, что каждое ее прикосновение сладким звоном отдавалось в каждой клетке моего нетерпеливого организма. Наверняка и у Элен что-то такое позванивало, потому что она все учащеннее дышала, как-то незаметно приближаясь ко мне. Ротик раскрылся, на секунду в отблесках света, просачивавшегося со двора через щели в шторах, сверкнули ровные белые зубки... А еще через секунду губы Элен колечком охватили толкушку. Язычок у нее оказался жутко проворный, лизучий и распорядительный: то сам ползал по головке, то прижимал ее к нёбу, то уводил за щеку. Баддеж! Элен, подогнув коленки и, полулежа животом на собственных бедрах, бессовестно громко причмокивала. Носик ее жадно посапывал, волосы сползли с плеч на лицо. Все ее тело била азартная напряженная дрожь. А я, в свою очередь, подхватив на ладони липкие, взмокшие титьки, потихоньку мял их пальцами, жадно потирал нежные сосочки, мечтая лишь об одном - чтоб пересидеть ее, заразу эту, не дать ей опростать мою толкушку раньше времени. Удалось! Элен весьма ощутимо тяпнула инструмент зубками не отгрызла - и то спасибо. Выпустила толкушку из пасти ослюнявленной, но в основном целой. Застонала в голос, будто ей нож всадили. Хотя стонать надо было мне, ибо эта оторва психованная, когда ее прохватило, цапнула меня за ляжки обеими руками, да еще и когти в меня вонзила. Но я ограничился тем, что звонко шлепнул ее по попке и тихо, шепотом, помянул не то Бетти Мэллори, не то Валентину Чебакову. Короче, ту самую биомать, которая произвела это чудовище на мою голову. В тот момент, когда Элен от меня временно отпала, я вновь скосил глаза на Любу и увидел, что она больше не напоминает труп с прикрытым простынкой лицом. Простынка съехала вниз аж до груди, и хотя глаза вроде бы оставались закрытыми, я не сомневался, что кое-какие щелочки между веками имеются. Руки девицы Потаповой уже не лежали бессильно вдоль тела. Одна из них просматривалась сквозь простыню на груди, а вторая полеживала на животе своей хозяйки и отнюдь не в статичном положении: то ли что-то поглаживала, то ли почесывала... Из халата Люба, правда, еще не вылезла, но его ворот был распахнут, как мне показалось, намного шире. Элен перестала корчиться и вздрагивать, лежа на боку, плавно приподнялась. Затем она запрокинула голову и, раскинув руки, повалилась на спину, расслабленно, как ватная кукла. - Ка-а-айф! - простонала Элен, поглаживая себя по груди. - Мир прекрасен, только нужно раздеться. Слышь, Любаня? - Нет. Я сплю и ничего не вижу, - пробормотала лимитная киллерша. - И ничего я не хочу. Тем более - раздеваться. - Ну сними, сними халатик, дурочка... - бесовски-соблазнительно пропела Элен, скользя руками по собственным бедрам и почти откровенно почесывая писюшку. - Отвернуться? - спросил я невинно, жутко удивляясь тому, что вполне могу удерживать себя в относительном разуме и не только не прыгаю на Элен, как тигр, а еще и дурацкие вопросы задаю. - Может, теперь вы сами, без меня, а? Если вы думаете, что этот вопрос я задавал с прибором, поназывающим "полшестого", то фиг угадали. Прибор торчал на "пять минут второго", ни меньше и ни больше. - Что-о? - почти непритворно разъярилась Элен. - Саботажничать? Накажу! Марш на место! И раздвинула ноги так, чтоб у меня не появилось ни малейшего сомнения, о каком месте идет речь. При этом ее колено улеглось на Любино бедро. Правда, прикрытое простынкой и, может быть, халатом, но все-таки... Люба, однако, не пошевелилась, будто и не заметила. - Мы тебе не будем мешать? - спросил я у Любы, все еще старательно делавшей вид, будто не подсматривает. Спросил перед тем, как улечься на мягкие телеса блаженно раскинувшейся Элен. - Не знаю... - ответила Люба, отвернув голову вбок, но спиной к нам не повернулась. Чуть-чуть смущаясь ее присутствия (в том, что Люба будет на нас смотреть, сомнений не было), я прилег на живот Элен, которая, не дожидаясь каких-либо преамбул, подцепила двумя пальчиками прибор и, посапывая, направила его по известному адресу, в теплынь-мокрень, скользкую и ласковую. - Крепенький... - прокомментировала мамзель Шевалье, обвивая меня мягкими руками и заодно чуточку сжав ляжками. - Тогда, в первый раз, какой-то испуганный был... Надо думать, это она вспоминала полянку у "лежки Джека", где я имел дело совсем с другой дамой. У той дамы со мной "было" уже много-много раз. Впрочем, у этой, душа которой воспринимала нашу стыковку как всего-навсего вторую, тело имело со мной куда больше интимных контактов. Смех, да и только! Особо я никуда не спешил. Раскачивался неторопливо, так сказать, с чувством, с толком, с расстановкой. Вкушал, биомать, то, чем когда-то был сыт по горло! Потом разыгрался, распалился, включил машинку на полную катушку. В общем, подложив ладони под гладенькие лопатки расслабившейся и сладко постанывающей Элен, я с доподлинным энтузиазмом и превеликим усердием принялся исполнять плавные возвратно-поступательные движения, толочь лягушек и воду в ступе, прочищать оружие шомполом. Опять же пришлось себя попридержать, чтоб не расплескаться слишком рано. А вообще, что сказать, занятно. За многие годы жизни с Хрюшкой Чебаковой, начиная с той самой памятной новогодней ночи, когда Ленка с Зинкой потеряли кое-что из "оборудования", а мы с Мишкой приобрели, в принципе, неплохих супруг, я, наверно, должен был утратить какое-либо благоговейное отношение к ее причинному месту. Как-никак иногда посещал его ежедневно и столько раз, сколько хотел. Тем не менее казалось, будто я имею дело с чем-то совсем новым и неопробованным. А ведь никаких различий в формах между Ленкой и Элен не было - тело-то оставалось тем же самым. Конечно, может быть, в выражении лица что-то поменялось, но это я попросту не мог рассмотреть в темноте. А из того, что помнилось со света, ничего особенного не приметил: разве что глаза у Элен были пожестче. Нечего и говорить, что Люба все выше поднимала с глаз веки и смотрела на наше секс-шоу все менее равнодушно. Постепенно она уже вовсе не прятала свой интерес и не закрывала глаз даже тогда, когда я откровенно поворачивал голову в ее сторону. Теперь мне было нетрудно совмещать совокупление с Элен и наблюдение за Любой, так как я лежал, прильнув щекой к щеке первой, и мог сколько угодно разглядывать вторую. А было что разглядывать. Люба по пояс спихнула с себя простыню, порывисто распахнула халатик. Положив ладони на собственные груди, она принялась их тихо поглаживать, покручивать, пощипывать. Потом перевернулась на живот, обхватила подушку и несколько раз ритмично потерлась об нее бюстом. Жадно, с тихим стоном. Потом она тихо проворчала, обращаясь к Элен: - Поверни ты его! Смотрит он на меня... - И сама не поверну... и ему отворачиваться... запрещаю! - выстанывала Элен, не переставая колыхаться - Поскольку он... не знает... с кем будет... пусть смотрит на обеих... и любуется! ...И вообще... В наказание за беспамятство... ты должен быть... неистощим и дерзок... иначе будешь подвергнут... жестокой порке!.. Всегда мечтала... поиграть в садистку! Я особо не пытался уловить смысл в этой ахинее, потому что Элен, испустив сдавленный стон, стиснула меня всеми конечностями так, что кости хрустнули. Потом расслабилась, уронила руки вдоль тела. Только после этого решил поинтересоваться, в каком беспамятстве меня обвиняют. Даже ради такого случая перестал ее толкать. - Ты что-то про беспамятство говорила? Она сама начала дергаться и забормотала: - Говорила... Ты должен был сказать одну фразу... Но не сказал... Помнишь, какую? ...Ы-ых... Ну-у... Ты помнишь? - "Дети в подвале играли в гестапо. Зверски замучен сантехник Потапов", продекламировал я. - Эту, что ли? Меня что, ждет та же судьба? - Не надо, - проворчала Люба, неожиданно встрепенувшись. - Потапова - это моя девичья фамилия. А мужа-гада я уже забыла. - Вообще если кто и не имеет памяти, так это вы, милые дамы. А на меня валите... - Ты помнишь, что сказал, когда в первый раз посадил меня в машину? - В смысле, Таню? Помню. - Так какой сегодня вечер? - Должно быть, как раз тот самый, когда я насилую случайных попутчиц... - Оценка "отлично"... Продолжай! Можно подумать, что если б я не вспомнил, то она выставила меня из своих объятий. Да еще и тон эдакий командный... Впрочем, если все то, что я знаю о ныне покойной Танечке Кармелюк, славной бойцице невидимого фронта, то она ведь заканчивала какое-то заведение, стало быть, скорее всего была офицером КГБ. И поди-ка, могла дослужиться даже до капитана или майора. А я, между прочим, хотя и получил после окончания института звание лейтенанта запаса, офицером себя считать не мог. - Любашку не забудь... - шепнула Элен мне прямо в ухо. - Опять, - вздохнул я. - Ты, кажется, решила, будто я постоянно настроен на секс-рекорды. - Так приятно вспоминать о невозвратном прошлом! - саркастически вздохнула Элен. - А вот мы привыкли думать о настоящем и мечтать о будущем. Верно, кошка? Это относилось к Любе. - Сама ты кошка! - обиделась та. - Я сюда не напрашивалась... Элен сделала знакомый финт: вертанула меня на спину. Точно так же некогда, на все той же достопамятной полянке, Танечка перевернула Кота и оседлала его. Однако продолжения я не предугадал. Ленка натуральная до такого бы в жизни не додумалась. Мамзель Шевалье сперва сомкнула и вытянула ноги, а потом довольно быстро, будто стрелка компаса на иголке, повернулась и улеглась поперек меня. Что я разумею под "иголкой", народ понял. Оказавшись в этакой позиции, она дотянулась руками до Любы, сдернула простыню и настежь распахнула на подруге халат. Та порывисто привскочила, уже мало чего стесняясь, и Любины ляжки оказались на плечах у Элен, а физиономия мамзель Шевалье уткнулась между ними, зашуршала, заворочалась, зачмокала... Мне осталось вытянуть руки и сперва осторожно, а потом поактивнее - благо не было возражений! - поглаживать Любе грудь. Как выглядела вся эта фигура со стороны - фиг поймешь, я лично затрудняюсь представить. Дальнейшая возня (в балете оно называется, кажись, по-французски, па-де-труа) представляла собой сложную последовательность переползаний, скруток, объятий, а также всяких, скромно выражаясь, изъятий и засовываний. Запомнить ее во всех подробностях я ни в жисть не сумел бы. Что в этот период произносилось - лучше не вспоминать. С одной стороны сплошной мат на три голоса, с другой - абсолютная бестолковщина, которую несли три совершенно неразумных языка. Более-менее четко я запомнил лишь пару ситуаций, причем вырванных из общей череды событий. То есть сказать с полной достоверностью, что было до и после того, не сумею при всем желании. Первая ситуация была где-то в начале всей кутерьмы втроем, когда Элен, облапив Любашу со спины, повалила ее на себя, а я полез следом и угодил сразу между двух пар ног. При этом толкушка вкатилась уже не к Элен, а к Любаше, которая, впрочем, возмущаться не стала и под радостное сопение Элен, тискавшей подругу за сиськи, минуты через две кончила. Как позже но все еще в процессе траха! - мне объяснили, с мужиком это у нее вышло в первый раз. Кроме того, в памяти отложился финал, относящийся уже не к балету, а скорее к цирковой акробатике. Может быть, он запомнился лучше всего потому, что к этому моменту в комнате уже горел красноватый ночничок (когда мы зажгли его и каким образом сделали это, не слезая с постели и не отлипая друг от друга, - не помню). Так или иначе, но в момент финиша Люба лежала спиной на спине у Элен, стоявшей, как выражаются греко-римские борцы, "в партере". Ноги Любаши были сплетены где-то за моей спиной, руками она держалась за живот Элен, а толкушка вовсю орудовала, как отбойный молоток. При этом я одной рукой держался за бедро Элен, а другой массировал ей мокренькое место. Кто из троих загорелся первым, понять сложно. Но ясно одно: все свое содержимое я отправил Любе, которая, видимо, настолько забалдела, что совершенно не беспокоилась насчет всяких там последствий. Впрочем, в ванну мы все-таки попали, смыли с себя все, что можно. Простыню, которая после нашей возни стала совершенно сырой, заменили сухой и развесили на веревке в ванной. Я с удовольствием вытирал смуглые тела блондинок огромным махровым полотенцем. Ухаживать за каждой было приятно по-своему. Например, рассматривая при свете Элен, я радовался тому, что Хрюшкино тело, видимо, не шибко изменилось, умилялся наличию знакомых царапинок, ямочек, пятнышек. Все, как у Ленки, ничего лишнего не выросло. Даже отпечатки купальников совершенно идентичны. - Интересно, - спросил я, - а чайку тут попить можно? - Чай? - в один голос спросили обе. - Замерз, что ли? Может, чего-нибудь со льдом лучше? - Нет, со льдом не надо. А то глотку простужу и буду разговаривать, как боцман Сиплый. Опять же еще ночь впереди... - Чего-чего? - поинтересовалась Элен с удивлением. - Ишь, разошелся, старый хрыч. Впрочем, надо бы попить, ты прав. - У меня есть заварка, - созналась Люба, и я вспомнил, что она ведь и в зоне побывать успела. Нашелся чай, кипятильник и большая кружка. Заварили что-то вроде чифира, добавили сахара и пустили чару по кругу. - Я балдею... - сказала Элен. - В голову ударило. Но учти: за этот чай надо платить. И дорого! Если после него ты не будешь соответствовать своему высшему предназначению, мы примем крутые меры. - Штаны я уже снял, - покорно доложил я. - Точнее, надевать не стал. Мы сидели на кровати, прикрыв ноги простынями и опершись спинами на подушки. Я - в середине, Люба и Элен - по краям. Их мягкие бока грели и возбуждали. "Батюшки-светы! - внутренне удивлялся я. - Ведь вроде бы ничто таких событий не предвещало. Пожалуй, наоборот, Элен все время предупреждала, что она вовсе не Хрюшка Чебакова. Даже требовала, чтоб я на нее не пялился. Явная чертовщина! Опять, что ли, "дурацкий сон"? Ни фига, не похоже на это. Что-то много "снов" у меня на этой неделе, которые от яви не могу отличить. Но до чего же эти заразы приятны. Особенно на ощупь!" - Дух пробуждается... - хихикнула Элен, показывая пальчиком на бугор, неожиданно образовавшийся на простыне у моих ног. - Пик Коммунизма, - определила Люба, - заснеженная вершина, покорявшаяся немногим. Но мы, истинные восходители, не боимся трудностей! - И тут привлекли политику! - проворчал я с досадой. - Если начнете рассуждать о комсомоле, КПСС и прочем - провалится ваш пик. Две озорные руки - левая, принадлежавшая Элен, и правая - Любе, нырнули в подпростынный мир... - Сенсационное научное открытие! - объявила Люба. - Пик Коммунизма скрывает в себе гигантский этот... Ну, который в пещерах растет... Во, сталактит! - Сталагмит, - поправила Элен. - Сталактиты растут сверху вниз, а это чудовище - снизу вверх. - Я тоже сейчас займусь спелеологией, - предупредил я угрожающе. - Две группы исследователей отправляются на поиски таинственных пещер в джунглях. Одну нашел, вторую - тоже... - А эти исследователи ничего... - промурлыкала Элен. - Осторожненькие. Все вокруг, по джунглям гуляют. О, двое кажется, в пещеру пролезают? - По-моему, - опуская веки, сказала Люба, - они там тоже сталактит нашли. Маленький, но хорошенький. Изучают... м-м-м! Я повернул голову налево, и нежно коснулся губами губ Любы, испустившей легкий вздох, а затем, повернув голову направо, точно так же поцеловал Элен. Потом скользнул своей еще мокрой шевелюрой по груди Любы, а затем, точно так же, - по груди Элен. Это было как бы сигналом. Бесовочки, как по команде, обрушились на меня с обеих сторон, затопив водопадами золотистых волос. - Жадина! - обжигающе прошептала Элен. - Ну почему ты один, а нас - двое? Почему не наоборот? Все! Провожу государственную границу! Любанька, надо провести демаркацию. Значит, так. Мне принадлежит вся левая половина, а тебе правая. Они отбросили одеяло и стали делить меня. - Граница начинается от макушки, проходит вот через эту морщинку над переносицей, - разглагольствовала Элен, - а далее вдет через кончик носа, пересекает губы, вот эту ямку на подбородке, этот дурацкий кадык, опять ямку у основания шеи... - А потом между сосками на равном расстоянии, - вступила Люба. - Кстати, зачем они мужикам? - В крайнем случае, возьмем на запчасти... - деловито решила Элен, пригодятся. Вот тут начинается пузо, точнее, брюшной пресс, это нечто деревянное или бетонное. Пуп оставим на нейтральной полосе. - Согласна, - кивнула Люба, - идем дальше. - Дальше - самое существенное! - объявила Элен. - Все остальное только приложение к этому чертову сталагмиту. Закон подлости: ушей - два, глаз тоже, ноздрей пара, бровей пара, ноги-руки - по две штуки, а эта штуковина - одна. - К ней, правда, еще кое-что приложено, - заметила Люба, - тоже в двойном размере. - Тем сыт не будешь, - проворчала Элен. - Дурацкая вещь - природа. Неужели трудно было еще один прицепить? - Он бы только мешался, - захихикал я. - Резонно, - сказала Люба, - а можно это лизнуть? - Вот здесь, - объявила неугомонная Элен, - проходит естественная граница, ложбинка, как на сливе. Справа - мое! А слева - лижи, не протестую. - Бардак! - восхищенно взвыл я безо всякой дипломатии, ощутив некое бессовестно-хулиганское поведение двух проворных язычков. Как будто специально тренировались! - Не бардак, а бордель, месье Димуля, - наставительным тоном произнесла Элен, просовывая колено под ляжку г-на Баринова и обхватывая другой ногой сверху. Люба тут же продублировала ее действия. Шумно дыша и хихикая, они потянули каждая в свою сторону, немного поелозили животиками по крепким бедренным мышцам и, сталкиваясь лбами, еще раз набросились ртами на сталагмит. - Бандитки... - пробормотал я. - Какая была когда-то тихая, добрая, милая Танечка, сама невинность, сущий цветочек... - Ты бы еще сказал: "божий одуванчик", - проворчала Элен, - и вообще, мистер Баринов, делаю вам две тыщи второе серьезное предупреждение. Если вы не прекратите делать дамам похабные комплименты, то будете жестоко наказаны. - Давай, и правда, его выпорем? - Алчно блеснули глазки Любы. - А то задается очень! - Ну нет! - взревел я. - Мужское достоинство забижать?! Да я вас сам выдеру! Точнее, отдеру! - Ой! - с жутким испугом пискнула Люба. - Нас будут пороть! Или даже трахать... - Это прекрасно, дочь моя, - тоном старой аббатисы произнесла Элен. - Нет ничего великолепнее в этом мире... - Но ведь эта штука всего одна, - посетовала Люба. - Умелый человек решит все проблемы! - продекларировал я. - Гомо эдукатус! (Откуда вспомнил - сам не пойму!) - Хорошо, что не гомосексуалист, - заметила Элен. - Не надо путать латынь и греческий, - сказал я, обращаясь к ней, но при этом подхватывая Любу под ягодицы и притягивая к себе. - Говорят, что сталагмиты растут в пещерах? - Ну почему именно я? - поскромничала Люба. - Может быть, разыграем на спичках? - Потому что перед этим Элен была первой, - доверительно сообщил я, поздно, милая! - Да, действительно, - как ни в чем не бывало произнесла Люба, - не вытаскивать же... Но чем будет занята вторая? - Я могу подождать, - великодушно сообщила Элен. - Как раз совсем необязательно, - укладываясь вместе с Любой набок, заметил я и, дотянувшись до Элен, поволок ее ноги к себе. - О, какие ненасытные эти мужчины! - со сладким вздохом пробормотала та, должно быть, ощущая, как мои не слишком бритые щеки покалывают внутреннюю поверхность ее ляжек. Г-н Баринов жадно уткнул лицо в нечто мокрое и мохнатое, словно голодный кот в свежего пескарика. Нижняя половина моего тела занималась более традиционной работой, под сладкие вздохи Любаши. - Остается только замкнуть наш любовный треугольник, - жмурясь и корчась от удовольствия, прошептала Элен. Она обнялась с Любой, нежно поцеловалась с ней взасос, а потом они стали тереться грудками, но и обо мне изредка вспоминали. - Мистер Барин... - проворковал хмельной голос Элен. - Ты красивая, злая и неистощимая горилла! - Нет, он - шимпанзе! - возразил точно такой же, только еще больше опьяневший от собственного бесстыдства голос Любы. Мы, все жарче распаляясь, увлеклись игрой... ...К концу мероприятия стало жарко и влажно, даже душно, как будто кондиционер отключился. Отдуваясь, я распростерся на кровати, а растрепанные бабы прикорнули с двух сторон к моим плечам. Они лениво поглаживали меня с боков, пошлепывали и пощипывали. - Теперь вы не будете выяснять, где чья территория? - не открывая глаз, спросил я. - Нет, - мурлыкнула Элен, - это уже несущественно. Важно, что теперь мы точно знаем: были с тобой обе, и каждая по два раза кончила. - Это я не считал, может, и больше. - Скажи, а я похожа на твою Ленку? В постельном смысле? - Похожа, конечно. И все-таки, - посерьезнел я, - какая-то разница между вами есть. Внутренняя, где-то в душе. Очень хочу понять, какая, но пока не могу сказать точно. - Интересно, - нахмурилась Элен, - значит, ты все-таки чувствуешь разницу? - Само собой. Ведь Чудо-юдо вас не дублировал. Он, по идее, хотел, чтоб получилась Таня с душой Ленки, и наоборот. А вышло совсем не так. Вы получились какие-то другие... Но очень похожие внутренне. - То есть вышло, будто он продублировал наши души, но дал нам разные тела? - заинтересовалась Элен. - Именно это и непонятно, - кивнул я, - если все, как говорится, по Марксу, и материя первична, а дух вторичен, то у вас не должно быть похожего сознания. Абсолютно. А у вас оно почти идентичное, как это ни смешно. Вы, понимаешь ли, смахиваете на две разные оболочки, начиненные одинаковым содержанием. И я, хотя вы очень не похожи внешне, только постепенно начинаю вас различать по словам и по манере говорить. И в памяти вашей, по сути дела, одно и то же, вот какой фокус получается! Вот ты, например, иногда кажешься несколько вульгарней и грубее, но зато намного сексуальнее и пикантнее. А она - чуточку скромнее и застенчивее, но заметно интеллигентнее, хотя ты явно в чем-то подражаешь ей. Но это, повторю, все очень слабо заметно, как говорят инженеры, микронные зазоры. - У тебя глаз-алмаз, конечно, - согласилась Элен, - ты помнишь нашу первую встречу, когда ты подвозил меня до дому? - Да, - подтвердил г-н Баринов, - помню. А ты что имеешь в виду? - Я бы хотела знать, на кого по манерам походила та девушка, на меня или на нее? - Сказать по правде, ни на кого. Там была совсем другая девушка. Со скрипкой, с поэтическим беспорядком в душе. Отрешенная от жуткого, грязного и кровавого мира. Вот такое было у меня впечатление. Просто я еще не знал, что у этой девушки в футляре "винторез", что за несколько дней до этого она достала с пятисот метров Костю Разводного, а еще через несколько дней вышибет мозги из герра Адлерберга... - Но там ты видел ту внешность, которую теперь имеет Вика. Значит, она тебе тогда понравилась? - Понравилась. Только не внешность, а душа. По крайней мере, та душа, которую я себе вообразил. А тело - это вовсе не дежурный комплимент! - мне всегда нравилось только это, - я погладил Элен по плечику. - А Зинуля? - Вопрос воспринимался как провокационный. - Что Зинуля? - Ну, она ведь то же, что и я, в смысле телесном. Полная, почти стопроцентная копия. Я знаю, что ты с ней тоже спал. Раньше они были вдвоем и утешали себя тем, что ты любишь одно и то же. Теперь Зинуля там одна, а ты спал весь этот год с Викой, которая совсем другая... Как она это терпит? - Это не ко мне вопрос. У нее надо справляться. Чужая душа - потемки. - Даже своя - потемки. Моя, во всяком случае. Понимаешь, я перестала понимать, откуда что взялось. Например, мне кажется, что я любила тебя еще задолго до того, как кто-то из нас попал на остров Хайди. Я имею в виду 1994 год. Ведь там были и Ленка, и Таня. - С Таней у меня там ничего не было, кроме пробежек со стрельбой и какой-то чертовщины в "Бронированном трупе". А до этого была только легкая групповушка на солнечной поляночке. - А на кого походила та? - На кого походила та... Пожалуй, больше на тебя, - я постарался произнести это поироничнее и даже игриво ущипнул Элен, - немного вызывающая нудистка или эксгибиционистка (я едва выговорил последнее слово). Такой концерт показала, что Джековым путанкам стыдно стало. Впрочем... Может, я и не прав. Ты тогда притворялась, какие-то цели перед собой ставила - Там была та, - нахмурилась Элен, - которая сейчас Вика. - Правильно. Но то, что мы сегодня чудим, - очень на то похоже. - Но ведь тебе не это нравилось? Правда? - Нет. Мне нравилась та, что читала Тютчева, сидя в скверике проходного двора. Я тогда даже представить себе не мог, что ты только что Адлерберга грохнула. - Что делать? Я тогда просчитала, что вы можете меня достать на отходе, и решила повести себя интеллигентно. Побрызгалась дезодорантом, чтоб пороховой душок не унюхали, и уселась на лавочку. Правда, "дрель" была наготове. Тебе очень повезло, что ты не догадался. - Здорово получилось, куда там! Особенно со стихами и с легким смущением. Ты всем видом показывала мне, что тут нечего ловить... - Вот видишь, - Элен приподнялась на локте, - я как-то странно себя чувствую. Мне иногда даже неприятно то, что я говорю, но почему-то хочется сказать. Как будто кто-то за язык тянет. Полное ощущение двойственности... Вот видишь, у меня сейчас и язык иной, и, пожалуй, не хуже, чем у нее. Но мне не хочется быть проще! - Да со мной то же самое, - неожиданно вступила в разговор Люба, которую мы считали уже заснувшей, - только у меня наоборот. Я хочу быть проще, даже побесстыднее, а не всегда получается. - Давайте все-таки будем проще? - предложил я. - Не будем ломать голову над психологией, иначе она перейдет в психопатию. - Идет! - согласилась Элен. - А что ты нам предложишь? - Нежное ракодрючие... - заговорщицким тоном прошептал я. И все еще раз завертелось по новой... ...Наконец я ничком упал в промежуток между липкими телами разметавшихся Тань, вяло обхватив обеих руками. Пошевелил их слипшиеся, сбившиеся в клубочки волосы и пробормотал в подушку: - Лохматки вы мои... - Гнусный котище... Жеребец... Павианчик... - шептали мне в уши справа и слева припухшие губки, легонько почмокивая меня в щеки.