Черный ящик (№7) - Шестерки Сатаны

— Дух пробуждается… — хихикнула Элен, показывая пальчиком на бугор, неожиданно образовавшийся на простыне у моих ног.

— Пик Коммунизма, — определила Люба, — заснеженная вершина, покорявшаяся немногим. Но мы, истинные восходители, не боимся трудностей!

— И тут привлекли политику! — проворчал я с досадой. — Если начнете рассуждать о комсомоле, КПСС и прочем — провалится ваш пик.

Две озорные руки — левая, принадлежавшая Элен, и правая — Любе, нырнули в подпростынный мир…

— Сенсационное научное открытие! — объявила Люба. — Пик Коммунизма скрывает в себе гигантский этот… Ну, который в пещерах растет… Во, сталактит!

— Сталагмит, — поправила Элен. — Сталактиты растут сверху вниз, а это чудовище — снизу вверх.

— Я тоже сейчас займусь спелеологией, — предупредил я угрожающе. — Две группы исследователей отправляются на поиски таинственных пещер в джунглях. Одну нашел, вторую — тоже…

— А эти исследователи ничего… — промурлыкала Элен. — Осторожненькие. Все вокруг, по джунглям гуляют. О, двое кажется, в пещеру пролезают?

— По-моему, — опуская веки, сказала Люба, — они там тоже сталактит нашли. Маленький, но хорошенький. Изучают… м-м-м!

Я повернул голову налево, и нежно коснулся губами губ Любы, испустившей легкий вздох, а затем, повернув голову направо, точно так же поцеловал Элен. Потом скользнул своей еще мокрой шевелюрой по груди Любы, а затем, точно так же, — по груди Элен.

Это было как бы сигналом. Бесовочки, как по команде, обрушились на меня с обеих сторон, затопив водопадами золотистых волос.

— Жадина! — обжигающе прошептала Элен. — Ну почему ты один, а нас — двое? Почему не наоборот? Все! Провожу государственную границу! Любанька, надо провести демаркацию. Значит, так. Мне принадлежит вся левая половина, а тебе правая.

Они отбросили одеяло и стали делить меня.

— Граница начинается от макушки, проходит вот через эту морщинку над переносицей, — разглагольствовала Элен, — а далее вдет через кончик носа, пересекает губы, вот эту ямку на подбородке, этот дурацкий кадык, опять ямку у основания шеи…

— А потом между сосками на равном расстоянии, — вступила Люба. — Кстати, зачем они мужикам?

— В крайнем случае, возьмем на запчасти… — деловито решила Элен, — пригодятся. Вот тут начинается пузо, точнее, брюшной пресс, это нечто деревянное или бетонное. Пуп оставим на нейтральной полосе.

— Согласна, — кивнула Люба, — идем дальше.

— Дальше — самое существенное! — объявила Элен. — Все остальное только приложение к этому чертову сталагмиту. Закон подлости: ушей — два, глаз — тоже, ноздрей пара, бровей пара, ноги-руки — по две штуки, а эта штуковина — одна.

— К ней, правда, еще кое-что приложено, — заметила Люба, — тоже в двойном размере.

— Тем сыт не будешь, — проворчала Элен. — Дурацкая вещь — природа. Неужели трудно было еще один прицепить?

— Он бы только мешался, — захихикал я.

— Резонно, — сказала Люба, — а можно это лизнуть?

— Вот здесь, — объявила неугомонная Элен, — проходит естественная граница, ложбинка, как на сливе. Справа — мое! А слева — лижи, не протестую.

— Бардак! — восхищенно взвыл я безо всякой дипломатии, ощутив некое бессовестно-хулиганское поведение двух проворных язычков. Как будто специально тренировались!

— Не бардак, а бордель, месье Димуля, — наставительным тоном произнесла Элен, просовывая колено под ляжку г-на Баринова и обхватывая другой ногой сверху. Люба тут же продублировала ее действия. Шумно дыша и хихикая, они потянули каждая в свою сторону, немного поелозили животиками по крепким бедренным мышцам и, сталкиваясь лбами, еще раз набросились ртами на сталагмит.

— Бандитки… — пробормотал я. — Какая была когда-то тихая, добрая, милая Танечка, сама невинность, сущий цветочек…

— Ты бы еще сказал: «божий одуванчик», — проворчала Элен, — и вообще, мистер Баринов, делаю вам две тыщи второе серьезное предупреждение. Если вы не прекратите делать дамам похабные комплименты, то будете жестоко наказаны.

— Давай, и правда, его выпорем? — Алчно блеснули глазки Любы. — А то задается очень!

— Ну нет! — взревел я. — Мужское достоинство забижать?! Да я вас сам выдеру! Точнее, отдеру!

— Ой! — с жутким испугом пискнула Люба. — Нас будут пороть! Или даже трахать…

— Это прекрасно, дочь моя, — тоном старой аббатисы произнесла Элен. — Нет ничего великолепнее в этом мире…

— Но ведь эта штука всего одна, — посетовала Люба.

— Умелый человек решит все проблемы! — продекларировал я. — Гомо эдукатус! (Откуда вспомнил — сам не пойму!)

— Хорошо, что не гомосексуалист, — заметила Элен.

— Не надо путать латынь и греческий, — сказал я, обращаясь к ней, но при этом подхватывая Любу под ягодицы и притягивая к себе. — Говорят, что сталагмиты растут в пещерах?

— Ну почему именно я? — поскромничала Люба. — Может быть, разыграем на спичках?

— Потому что перед этим Элен была первой, — доверительно сообщил я, — поздно, милая!

— Да, действительно, — как ни в чем не бывало произнесла Люба, — не вытаскивать же… Но чем будет занята вторая?

— Я могу подождать, — великодушно сообщила Элен.

— Как раз совсем необязательно, — укладываясь вместе с Любой набок, заметил я и, дотянувшись до Элен, поволок ее ноги к себе.

— О, какие ненасытные эти мужчины! — со сладким вздохом пробормотала та, должно быть, ощущая, как мои не слишком бритые щеки покалывают внутреннюю поверхность ее ляжек. Г-н Баринов жадно уткнул лицо в нечто мокрое и мохнатое, словно голодный кот в свежего пескарика.

Нижняя половина моего тела занималась более традиционной работой, под сладкие вздохи Любаши.

— Остается только замкнуть наш любовный треугольник, — жмурясь и корчась от удовольствия, прошептала Элен. Она обнялась с Любой, нежно поцеловалась с ней взасос, а потом они стали тереться грудками, но и обо мне изредка вспоминали.

— Мистер Барин… — проворковал хмельной голос Элен. — Ты красивая, злая и неистощимая горилла!

— Нет, он — шимпанзе! — возразил точно такой же, только еще больше опьяневший от собственного бесстыдства голос Любы.

Мы, все жарче распаляясь, увлеклись игрой…

…К концу мероприятия стало жарко и влажно, даже душно, как будто кондиционер отключился. Отдуваясь, я распростерся на кровати, а растрепанные бабы прикорнули с двух сторон к моим плечам. Они лениво поглаживали меня с боков, пошлепывали и пощипывали.

— Теперь вы не будете выяснять, где чья территория? — не открывая глаз, спросил я.

— Нет, — мурлыкнула Элен, — это уже несущественно. Важно, что теперь мы точно знаем: были с тобой обе, и каждая по два раза кончила.

— Это я не считал, может, и больше.

— Скажи, а я похожа на твою Ленку? В постельном смысле?

— Похожа, конечно. И все-таки, — посерьезнел я, — какая-то разница между вами есть. Внутренняя, где-то в душе. Очень хочу понять, какая, но пока не могу сказать точно.

— Интересно, — нахмурилась Элен, — значит, ты все-таки чувствуешь разницу?

— Само собой. Ведь Чудо-юдо вас не дублировал. Он, по идее, хотел, чтоб получилась Таня с душой Ленки, и наоборот. А вышло совсем не так. Вы получились какие-то другие… Но очень похожие внутренне.

— То есть вышло, будто он продублировал наши души, но дал нам разные тела? — заинтересовалась Элен.

— Именно это и непонятно, — кивнул я, — если все, как говорится, по Марксу, и материя первична, а дух вторичен, то у вас не должно быть похожего сознания. Абсолютно. А у вас оно почти идентичное, как это ни смешно. Вы, понимаешь ли, смахиваете на две разные оболочки, начиненные одинаковым содержанием. И я, хотя вы очень не похожи внешне, только постепенно начинаю вас различать по словам и по манере говорить. И в памяти вашей, по сути дела, одно и то же, вот какой фокус получается! Вот ты, например, иногда кажешься несколько вульгарней и грубее, но зато намного сексуальнее и пикантнее. А она — чуточку скромнее и застенчивее, но заметно интеллигентнее, хотя ты явно в чем-то подражаешь ей. Но это, повторю, все очень слабо заметно, как говорят инженеры, микронные зазоры.

— У тебя глаз-алмаз, конечно, — согласилась Элен, — ты помнишь нашу первую встречу, когда ты подвозил меня до дому?

— Да, — подтвердил г-н Баринов, — помню. А ты что имеешь в виду?

— Я бы хотела знать, на кого по манерам походила та девушка, на меня или на нее?

— Сказать по правде, ни на кого. Там была совсем другая девушка. Со скрипкой, с поэтическим беспорядком в душе. Отрешенная от жуткого, грязного и кровавого мира. Вот такое было у меня впечатление. Просто я еще не знал, что у этой девушки в футляре «винторез», что за несколько дней до этого она достала с пятисот метров Костю Разводного, а еще через несколько дней вышибет мозги из герра Адлерберга…

— Но там ты видел ту внешность, которую теперь имеет Вика. Значит, она тебе тогда понравилась?

— Понравилась. Только не внешность, а душа. По крайней мере, та душа, которую я себе вообразил. А тело — это вовсе не дежурный комплимент! — мне всегда нравилось только это, — я погладил Элен по плечику.

— А Зинуля? — Вопрос воспринимался как провокационный.

— Что Зинуля?

— Ну, она ведь то же, что и я, в смысле телесном. Полная, почти стопроцентная копия. Я знаю, что ты с ней тоже спал. Раньше они были вдвоем и утешали себя тем, что ты любишь одно и то же. Теперь Зинуля там одна, а ты спал весь этот год с Викой, которая совсем другая… Как она это терпит?

— Это не ко мне вопрос. У нее надо справляться. Чужая душа — потемки.

— Даже своя — потемки. Моя, во всяком случае. Понимаешь, я перестала понимать, откуда что взялось. Например, мне кажется, что я любила тебя еще задолго до того, как кто-то из нас попал на остров Хайди. Я имею в виду 1994 год. Ведь там были и Ленка, и Таня.

— С Таней у меня там ничего не было, кроме пробежек со стрельбой и какой-то чертовщины в «Бронированном трупе». А до этого была только легкая групповушка на солнечной поляночке.

— А на кого походила та?

— На кого походила та… Пожалуй, больше на тебя, — я постарался произнести это поироничнее и даже игриво ущипнул Элен, — немного вызывающая нудистка или эксгибиционистка (я едва выговорил последнее слово). Такой концерт показала, что Джековым путанкам стыдно стало. Впрочем… Может, я и не прав. Ты тогда притворялась, какие-то цели перед собой ставила

— Там была та, — нахмурилась Элен, — которая сейчас Вика.

— Правильно. Но то, что мы сегодня чудим, — очень на то похоже.

— Но ведь тебе не это нравилось? Правда?

— Нет. Мне нравилась та, что читала Тютчева, сидя в скверике проходного двора. Я тогда даже представить себе не мог, что ты только что Адлерберга грохнула.

— Что делать? Я тогда просчитала, что вы можете меня достать на отходе, и решила повести себя интеллигентно. Побрызгалась дезодорантом, чтоб пороховой душок не унюхали, и уселась на лавочку. Правда, «дрель» была наготове. Тебе очень повезло, что ты не догадался.

— Здорово получилось, куда там! Особенно со стихами и с легким смущением. Ты всем видом показывала мне, что тут нечего ловить…

— Вот видишь, — Элен приподнялась на локте, — я как-то странно себя чувствую. Мне иногда даже неприятно то, что я говорю, но почему-то хочется сказать. Как будто кто-то за язык тянет. Полное ощущение двойственности… Вот видишь, у меня сейчас и язык иной, и, пожалуй, не хуже, чем у нее. Но мне не хочется быть проще!

— Да со мной то же самое, — неожиданно вступила в разговор Люба, которую мы считали уже заснувшей, — только у меня наоборот. Я хочу быть проще, даже побесстыднее, а не всегда получается.

— Давайте все-таки будем проще? — предложил я. — Не будем ломать голову

над психологией, иначе она перейдет в психопатию. — Идет! — согласилась Элен. — А что ты нам предложишь?

— Нежное ракодрючие… — заговорщицким тоном прошептал я.

И все еще раз завертелось по новой…

…Наконец я ничком упал в промежуток между липкими телами разметавшихся Тань, вяло обхватив обеих руками. Пошевелил их слипшиеся, сбившиеся в клубочки волосы и пробормотал в подушку:

— Лохматки вы мои…

— Гнусный котище… Жеребец… Павианчик… — шептали мне в уши справа и слева припухшие губки, легонько почмокивая меня в щеки.

Остывая, я постепенно ощутил легкое отвращение, которое все больше нарастало по мере того, как проходил угар. Меня явно перекормили за прошедший день и уходящую ночь: две бабы с таким темпераментом — это шутка! Как всякий строгий рационалист, я знал: этого не может быть, но ведь было!

За окном что-то сверкнуло, потом грохнуло. Гроза, вроде бы. И дождь, судя по всему, уже давно барабанит по стеклам. А мы и не слышали, когда это все началось. Балдежники!

Я поднял голову, поглядел на бесстыдно развалившихся баб. Поблекшие, одутловатые, помятые, с размазанными глазами. Запах от них шел тугой, грубый, неаппетитный. И неужели в этих шлюхах, ничем не отличавшихся от Соледад и Марселы, я увидел что-то особенное?

— Помыться еще разок нужно, — предложил я .

— Потом, — неопределенно махнула рукой Элен, явно засыпая, а Люба вообще промычала нечто нечленораздельное.

Гражданину Баринову спать еще не хотелось. Он очень желал смыть грязь и, попав наконец в просторную, отделанную лучшими итальянскими плитками ванную, с наслаждением встал под душ… Без особой щепетильности я воспользовался и шампунем и мылом, завернулся в огромное махровое полотенце. Освеженный, розово-матовый, я всунул ноги в пару резиновых шлепанцев и вернулся к бабам. Думал, что они уже дрыхнут, но фиг угадал.

— С легким паром! — поздравила Элен. — Теперь мы пойдем.

Они не стали одеваться и голышом, шушукаясь, зашлепали босыми пятками в ванную. А я надолго остался один. Плавки надел, уселся в кресло перед журнальным столиком. За окном уже не гремело, только тихонько брякал дождь. В принципе, не мешало бы поспать, но ложиться чистым в эту греховную, пропитанную потом, смятую и расхристанную постель не хотелось. Стало тоскливо, пасмурно, показалось, что все мерзко и тошнотворно. Прогуляться, что ли, по коридору? Посмотреть, куда завезли? Но майка и шорты куда-то завалились, а искать их было лень. «А выпить у них ничего нет? — подумал я.

— В конце концов, могли бы за мои труды бутылку поставить…» Но бабы все мылись, а лезть туда к ним и чего-то спрашивать желания не было. Решил все же глянуть обстановку. Тропики, можно и в плавках пройтись, тем более что далеко все равно не пустят.

Я слез с кровати, отпер дверь, осторожно глянул в коридор. Было тихо и пусто, только в холле на первом этаже звонко тикали большие настенные часы. Охрана, по идее, должна была находиться где-то в том же районе.

Прошел по коридору мимо безмолвных дверей — даже храпа нигде не слышалось. Потом оказался у лестницы, ведущей в холл первого этажа. Точно, я не ошибся. Часы действительно были и показывали второй час ночи, а охранники

— здоровенные мулаты в желтых форменных рубахах и серых брюках, с нашивками и при пистолетах, прохаживались по холлу. Меня, конечно, заметили тут же.

— Вам что-нибудь надо, сэр? — спросил один из них по-английски.

Конечно, не слишком прилично ходить по чужому отелю в одних плавках, но просить выдать мне какие-нибудь штаны я постеснялся.

— Я бы хотел чего-нибудь прохладительного.

— О'кей, сейчас будет. — Охранник постучал в какую-то дверь, и появился некий заспанный гражданин, который достал запотелую банку «джин энд тоник» и вручил мне, предупредительно заявив: — Бесплатно, это входит в счет.

Наверно, догадался, что в плавках у меня кошелька не имеется и за наличные я се не куплю. Впрочем, я об этом особо не задумывался. Кто меня притащил сюда, тот пусть и оплачивает.

Вскрыв баночку, я с удовольствием сделал первый глоточек и двинулся обратно в номер. Уже поднявшись на второй этаж, я услышал снизу шум автомобильных моторов. Захлопали дверцы машин, донеслись шаги и голоса. Конечно, интересно было узнать, что это за поздние гости, но я на всякий случай решил спрятаться в номере. Без порток как-то неудобно. И потом, хрен его знает, вдруг стрельба начнется?

Стрельба не началась, должно быть, гости приехали званые и долгожданные. Шум нескольких десятков голосов разом создал обстановку людного места. Правда, слышался он где-то в отдалении. Видимо, новых постояльцев поселяли где-то подальше от моего номера.

Дверь я за собой запер, допил банку с прохладительным и залез в постель, благо Люба с Элен оставили достаточно места. Они уже храпели вовсю, и я скромненько прикорнул с краешку. «Баю-бай, должны все люди ночью спать…» — никогда не возражал против такой постановки вопроса.

НОКДАУН САРТОРИУСУ

Ночью я спал нормально, ни «дурацкие», ни обычные сны меня не потревожили, но, самое главное, проснулся я на том же самом месте, где заснул, что само по себе было отрадно. Это означало, что ночные гости прибыли в гостиницу вовсе не за тем, чтобы утащить меня еще за несколько тысяч километров.

Правда, проснулся я поздно. Во всяком случае, ни Элен, ни Любы рядом не было. Испарились как дым, оставив только какой-то общий запах, на сей раз не слишком неприятный. Еще более приятным оказалось то, что я обнаружил при свете дня свое верхнее обмундирование, то есть майку и шорты. Неприятным был только один момент: дверь в номер оказалась заперта снаружи, а ключа мне не оставили.

Раздвинув шторы, я еще раз поглядел на внутренний двор, куда выходило окно, и убедился, что туда вряд ли есть смысл вылезать. Тем более что окно, как выяснилось, не открывалось и было сделано из пуленепробиваемого стекла. Возможно, его сподручно было бы вышибить из гранатомета, но его я, как на грех, при себе не имел. Кроме того, во дворе прохаживались мальчики в желтых рубахах и серых брюках. Думается, что они вряд ли стали бы равнодушно смотреть на мою попытку к бегству. Да и куда бежать, я по-прежнему не знал. Не говоря уже о том, стоит ли это делать вообще. Пока не так уж все плохо складывалось.

При дневном свете я заметил, что за мной вообще-то приглядывают. По крайней мере, в двух углах комнаты просматривались телекамеры. Наверняка где-нибудь и микрофоны стояли. Если на камерах имелись инфракрасные насадки, то кому-то из наблюдателей пришлось поглядеть — а возможно, и записать — целый порнофильм. Впрочем, наверняка всех больше интересовали не подробности половой жизни, а то, что при этом рассказывалось. То есть народ надеялся, что я чего-нибудь интересненькое сообщу. Поприкинув, могли я выболтать что-то, наносящее ущерб интересам Чуда-юда, с удовлетворением отметил: нет, ничего особо не трепанул, окромя того, что подтвердил давно известный Сарториусу факт, что в шкуре Ленки сидит Таня Кармелюк с Вик Мэллори и Кармелой О'Брайен. Впрочем, даже если тут под маркой телекамер были ГВЭПы установлены, то ничего путевого из моей башки вытащить не удалось бы. Все, что можно было из меня вытащить, так это полумифические сведения о моем пребывании в другом потоке времени, где мы с Сарториусом и Чудом-юдом не слишком удачно исследовали объект «Котловина». Правда, в распоряжении Сарториуса находился тот самый чемодан-вьюк, который пришел в мои руки вторично. Но там, может быть, все изложено совсем по-иному. Я ведь «пихтовские» документы в этом потоке времени еще не видел.

Впрочем, установленный за мной присмотр имел и положительное следствие. Граждане засекли мое пробуждение и порешили, что меня пора кормить.

Ровно через десять минут после того, как я встал и оделся, явилась Элен. Причесанная, подкрашенная и без каких-либо отпечатков бурно проведенной ночи.

— Привет! — сказала она, перегружая со столика-каталки на большой стол очередные сандвичи и кофе. — Отоспался?

— Вроде бы. А что, тут, в гостинице, кажись, народу прибыло?

— Не то слово, — усмехнулась Элен. — По-моему, небольшой международный конгресс собирается. Или симпозиум.

— На предмет?

— После узнаешь. Пока — кушай, что дают. И сиди спокойно, не рыпайся. Чтоб не было недоразумений. Понял?

— Чего не понять, я себе не враг.

— Это ты бабушке своей рассказывай. Уж кто-кто, а я-то знаю, что у тебя вожжа может под хвост заехать.

— Как и у тебя, кстати.

Элен улыбнулась совсем по-Хрюшкиному, то есть тепло и без подвоха, а затем вышла, оставив меня наедине с завтраком. Я не возражал. Впечатлений от вчерашнего общения с дамами мне вполне на неделю хватило бы, а голод — не тетка, неделю так просто не выдержишь, можно и сдохнуть.

Я лопал и размышлял, что ж это за «симпозиум» намечается? Неужто лидеры ультракоммунистических группировок всего мира собираются под руководством Сарториуса, чтоб обсудить, как им Мировую Революцию организовать? Нет, что-то сомнительно. Во-первых, всех леваков собирать вместе стремно — передраться могут, а во-вторых, Сарториус, по-моему, слишком богатый человек, чтоб всерьез думать насчет освобождения пролетариата. У него и в Оклахоме недвижимость есть, и в Испании, и в Италии… Нет, если б фонд О'Брайенов прибрать, то пожалуй, можно и попробовать. Но все-таки дороговато. И как это чертовы германцы в 1917 году у нас такое дело провернули всего за три миллиона марок? Что-то больно дешево.

Пожалуй, куда более вероятным делом была некая многосторонняя встреча. К примеру, по проблеме мирного дележа фонда О'Брайенов. Но ее тоже было бы трудно организовать. Приехать на слет в отель, где все конкуренты будут под контролем дона Умберто? Нет, таких дуралеев я не мог себе представить. Ни «джикеи», ни «чудоюдовцы» на это дело не пойдут. А «куракинцы», если еще толком не забыли своего князя-батюшку, могут преподнести Сорокину какой-нибудь очередной, выражаясь по-французски, «реприманд неожиданный». Нет, если переговоры и пойдут, то только на каком-нибудь нейтральном поле, где ни у кого преимуществ не будет. А такое место в нашем крепко взаимосвязанном мире найти трудно. У каждой из группировок есть друзья и соперники по всему миру. К тому же это солидное сборище не может пройти без участия казенных спецслужб, которые наверняка захотят побольше узнать о том, по какой причине собирается сходняк из ребят, которые, очень может быть, держат под контролем процентов десять всего мирового криминального бизнеса. А может, и все 20 процентов, кто их считал?

В общем, конечно, можно допустить и что-нибудь вроде двусторонних переговоров между Чудом-юдом и Сарториусом. Хотя при их возможностях, наверно, гораздо дешевле было бы провести переговоры где-нибудь в виртуальном мире, например, у меня в башке, если, конечно, с моей микросхемой все в порядке.

Трудно сидеть просто так, когда что-то затевается, а ты ни черта не знаешь. Появляется нервозность и заодно обреченность. Вроде того, как у того несчастного, которого некий феодальный государь загнал в клетку и пообещал, что называется, «решить вопрос». Ни срока не указал, ни определился толком, где будет стоять запятая в известной фразе: «Казнить нельзя помиловать».

После сожратия завтрака — именно так следует именовать мою трапезу, ибо, несмотря на все свои размышления, аппетит я не утратил — мне стало совершенно нечего делать. Осталось только ждать и на что-то надеяться. Например, на то, что через час, полтора или через пятнадцать суток сюда явится Чудо-юдо и скажет: «Пошли, разгильдяй! Ты мне обошелся в 19 миллиардов долларов, но я тебя выкупил. Специально для того, чтоб лично по стенке размазать!» Почему именно в 19 миллиардов? Потому что 37 миллиардов из фонда О'Брайенов пополам не делятся.

Через несколько минут после того, как я доел завтрак, появились Элен и Люба.

— Мы у тебя приберемся помаленьку, — объявила лже-Хрюшка.

Работали они так прытко и сосредоточенно, что ни задавать им вопросы, ни просто о чем-то болтать не хотелось. Поскольку, я думаю, насчет телекамер и микрофонов они были в курсе дела, то ничего более-менее интересного не сообщили бы. Да и судя по их серьезным мордочкам, им вовсе не хотелось проводить какой-либо разбор наших совместных ночных «полетов».

В течение пятнадцати-двадцати минут приборка была произведена, на кровати еще раз заменили белье, столик с грязной посудой куда-то укатили, в воздух

напрыскали освежитель и кондиционер врубили на полную мощность. После этого,даже не посмотрев на мою скромную персону, не говоря уже о том, чтоб улыбнуться на прощание, дамы отвалили, заперев за собой дверь.

Телевизор по-прежнему не показывал ничего, кроме немецкой порнухи, и понять хотя бы то, в какую страну меня доставили, на каком материке или острове она находится, я не мог. Ясно только, что в тропики завезли, кажется. Если, конечно, это не Абхазия или Аджария. Правда, сторожили отель какие-то мулаты в несоветском обмундировании, а кроме того, обращались ко мне по-английски. Надписи на служебных помещениях тоже были сделаны по-английски. Но это ровным счетом ничего не говорило. Чернокожих и в Абхазии целый колхоз, а по-английски теперь говорят во всех гостиницах мира

— язык, как говорится, межнационального общения. Архитектура отеля тоже ни фига подсказать не могла. На советский, правда, не очень похож — больно приличный, но фиг его знает, что у нас прежде для парткоменклатуры строили…

Прошел час, когда дверь отворилась, и на пороге появился в сопровождении двух молодцов, очень похожих на Теофила Стивенсона, некий поджарый барбудо, напоминавший повзрослевшего, но еще не состарившегося Фиделя. Правда, не в оливковой или камуфляжной форме, а в кремовых брюках и белой рубашке с короткими рукавами. Знакомые черты лица просматривались, несмотря на бородищу. Я встал, поприветствовал:

— Буэнос диас, дон Умберто! — Точно, несмотря на революционную бородищу, Сергей Николаевич больше походил на «дона», чем на «компаньеро». К тому же поручиться за то, что «главный камуфляжник» не является по совместительству руководителем какой-либо семьи, входящей в «Коза Ностру» или неаполитанскую каморру, я не мог. И насчет того, что он не приобретает для нужд Мировой Революции наркоту, у меня тоже были сильные сомнения. В конце концов, еще Павка Корчагин, помнится, обещал буржуям, что они и без красноармейских сабель сдохнут — от кокаина.

— Привет, привет… Садись, не напрягайся, — отозвался Сорокин, указывая мне на стул и сам присаживаясь.

Я уселся. Сарториус, судя по всему, явился для длинного разговора, и в ногах правды не было.

— Спрашивать я у тебя ничего не буду. Все, что можно, с твоей памяти уже скопировано, — произнес Сорокин. — Чемодан с компроматом на Сергея Сергеевича у меня в сейфе, документы группы «Пихта» я тоже просмотрел. С господином Бариновым мы уже установили контакт, возможно, скоро увидитесь. Часть серьезных трудностей мы благополучно преодолели. Однако есть и другие сложности, которые могут серьезно изменить ситуацию. Понимаешь?

— Очень приблизительно, Сергей Николаевич.

— Изложи это свое «приблизительное понимание».

— Пожалуйста. У моего отца имеется большая часть предметов, обеспечивающих допуск к фонду О'Брайенов. То есть Вика с ее отпечатками пальцев, ключики с надписями «Switzerland» и «Schweiz», а также компьютерный сборник паролей, кодов и всяких иных прибамбасов, которые обеспечивают управление фондом. У вас такой тоже есть, но нет ни Вики, ни ключиков. Зато у вас есть икона-пароль, без которой все остальное не имеет юридической силы. И еще у вас в руках есть я и чемодан компромата на Сергея Сергеевича, за которые вы намерены выменять и Вику, и ключики. Вот это и должно быть, как я понял, предметом торговли. Но поскольку есть еще несколько контор, которые за всем этим денежным богатством охотятся, то сложности у вас, несомненно, будут.

— Молодец, — похвалил Сорокин, — понимание ситуации у тебя есть. И как ты думаешь, почему я решил побеседовать с тобой, а не сосредоточил все внимание на переговорах с твоим отцом?

— Понятия не имею. Возможно, для того, чтоб я их как-то ускорил.

— В общем, верно. Но речь не идет о том, чтоб ты наговорил перед видеокамерой слезное прошение к отцу родному: мол, спасай, батюшка, загибаюсь.

— А что же тогда?

— Сейчас объясню. Для того, чтобы у нас не возникло лишних сложностей, надо для некоторых господ создать впечатление, будто переговоры уже прошли, и мы с Сергеем Сергеевичем достигли абсолютного взаимопонимания.

— Это для каких же господ, если не секрет?

— Во-первых, для конторы покойного Куракина. В данный момент мы находимся на их территории, где наша спокойная жизнь обеспечивается исключительно благодаря трудам и заботам месье Роже Тимбукту. Ему подчинены не только все ребята в желтых рубашках и серых брюках, но и еще сотня бойцов, которые по первому свистку могут собраться сюда и доставить массу неприятностей. Роже в курсе дела насчет смерти Куракина. В принципе этому орлу не очень жалко бывшего патрона, и он с удовольствием сменит крышу, признав в качестве шефа хотя бы нашего друга Клыка. Потому что главный интерес в дружбе с Куракиным у Роже был один: тот ему помогал мыть деньги. И поэтому, если кто-то даст ему свой канал для этого дела, будет вполне доволен. Конечно, Клык — просто подставная фигура, но на его имя формально записано очень много. В том числе и те липовые фирмы, через которые шла отмывка денег для Тимбукту. Следишь за моей мыслью?

— Обязательно. Только не пойму, при чем здесь я.

— При том, что тебя знает Доминго Ибаньес, он же Косой.

— Ну и что? В прошлом году «куракинцы» утащили меня из его конторы, да еще и завалили двоих «койотов» наповал. А потом, когда мы с Ленкой удирали с Гран-Кальмаро, там тоже были неприятности.

— Это было в прошлом году, а конъюнктура, как известно, меняется. Особенно в связи с тем, что Куракин отбыл в мир иной. К тому же ты будешь представлять не Куракина, а великого и мудрого шейха Абу Рустема, который является формальным владельцем 7/8 хайдийской недвижимости.

— Очень интересно… Только как это возможно, если без Чуда-юда? Кубик-Рубика без батиного дозволения никогда и ничего не делал. А если вы решили сблефовать, то навряд ли что-то выйдет. Тогда, я думаю, Косой все это расколет в два счета.

— Ты не торопись, ладно? Детали мы будем позже обсуждать. Пока я тебе просто указал одно из направлений нашего возможного сотрудничества. Косой из тех людей, которым глубоко плевать, откуда и как идут деньги, лишь бы он мог отстегивать в свою пользу приемлемый процент. Точно так же, как Тимбукту — начхать на то, кто именно отмыл для него купюры, лишь бы процент отстежки не превышал определенного максимума.