Саги о варяге

По лёту лебедей на полдень.

Вверх по теченью крупных рек

Дошли до мест, не столь холодных

И, главное, не столь голодных,

Где часть осела их навек,

С соседями смогла ужиться

И постепенно превратиться

В словен и русов, наших предков,

О ком мы вспоминаем редко…

Достигнув пояса степей,

Гипербореев вал распался:

Кто кочевать в степях остался,

А кто продвинулся южней.

Гиперборей единым предком

Стал многим ариям как веткам

Его ствола, судьбой бездушной

Укоренённым в почве чуждой.

Так основная часть дойдёт

До тёплых стран. Их покоренье,

В конечном счёте, к зарожденью

Цивилизаций приведёт[27].

Кто степи сразу облюбует,

На юг ушедших завоюет,

Родства не помня, хоть они

Из общей северной семьи.

ГОСПОДСТВО АРИЕВ

Не знаю, сколько тысяч лет

От катастрофы пролетели,

У ариев, что в степь глядели,

Уже великих знаний нет.

Но боевую колесницу

С упряжкой лошадей, как птицу,

Изобрели, с которой лучник

Разил врагов намного лучше.

А колесниц летящих строй

И туча стрел, и кони злые

Сметали прочь войска любые,

Посеяв ужас пред собой.

Катились дальше колесницы,

Сквозь пыль и дым сверкали спицы

Серпами, что людей косили

И даже смерть ошеломили.

Так из степей пошла волна

Захватчиков, к добыче жадных,

Жестокосердых, беспощадных,

Ведь степь кормить всех не могла.

Исход был начат племенами,

Чьи души были Лебедями,

Но ариям Орёл стал вскоре

Роднёй ближайшей всем на горе.

Счастливой в Туле жизнь текла,

Её духовное начало,

Средь прочего, и означало

Богатство знаний… Не могла

Жизнь быть такой уже к Исходу —

В борьбе с невзгодами народу

Пришлось душой огрубевать,

Из душ духовность изгонять.

Эпоха «Белых Лебедей»

Осталась в эпосах народных[28],

И в их сказаниях исходных —

Крылатый Бог-гиперборей,

Познавший всё и созидавший,

Но постепенно трон отдавший

Завоевателям Вселенной

С тяжелой поступью военной…

И было много жарких сеч

С любым врагом, с любою ратью,

А то, что там могли быть братья,

Не разбирал поднятый меч…

Орёл разил Змею, Дракона[29],

Спасал красавиц из полона,

Рождён был символ Бога новый,

Как Феникс нам теперь знакомый…

Степные арии с Земли

Цивилизации сметали,

Потомки победивших знали,

Лишь что суровый край зимы

И льдов полярных их Богами

Покинут был. Они же сами

Богов потомством стали вскоре,

Обжившим Средиземноморье,

Китай и Индию, Иран,

Двуречье и Египет тоже,

Потом Европу всю. Похоже,

Пределом был лишь океан[30].

И не к Орлу теперь молитвы

Летят, не он из пепла битвы

Бессмертным в небо возвратился,

А Бог народа, что родился[31].

Он лично смог с пути убрать

Дракона воинов преграду[32],

Красавиц брал себе в награду,

Свою не обделяя рать.

Орёл был должен обратиться

В овеянную тайной птицу,

И с ним не схожую ни капли —

В Египте даже с видом цапли…

Здесь вместе с ариев волной

Культ Бога Солнца укрепится,

И будет «огненная птица»

Известна новой стороной:

Она, не мало и не много,

Душой бессмертной Солнца-бога

Став, в Гелиополе гнездовье

Найдёт с почётом и любовью.

Оттуда в Грецию молва

Пойдёт о ней, затем – до Рима,

И тяга к ней необорима

Повсюду, скрытых тайн полна.

В античности и много позже

Философы, поэты тоже

О птице огненной писали,

Её в Китае даже знали.

ДУША И ПЛОТЬ

Пример Весны[33] в природе дал

Господь о возрожденье вечном,

Чтоб человек не жил беспечным,

А сам о вечном помышлял:

Не о своей греховной плоти,

А душах, праведно в народе

Быть постаравшихся безгрешней

Среди соблазнов жизни здешней.

Но сильных мира не душа,

А блага плоти занимали,

Они её жизнь продлевали

И наслаждались всем, спеша.

Мечом богатства собирая,

Не очень думали о рае,

Кумирам жертвуя изрядно,

Чтоб не была судьба превратна.

Правители приоритет

Души пред плотью и духовность

Воспринимали как условность,

Возник иной авторитет:

Диктат меча и право силы —

Не счесть нам скорбные могилы

Духовных пастырей и светлых

Умов, талантов безответных,

Добро творивших средь мытарств,

К прощенью звавших, к покаянью,

Души спасенью, упованью

На возвращенье счастья царств

На дальних «Островах Блаженных»,

Таких, как Туле, совершенных,

Под Белых Лебедей крылами…

А что сейчас? – Судите сами…

Об островах тех знаний нить,

Там предков месте обитанья,

Дошла как райские сказанья

До нас, и не с чем их сравнить.

Всё это неспроста… Их знанья,

Дерзаний дух и созиданья

У «Белых Лебедей» хранились,

Но в ариях не проявились:

И после «Белых Лебедей»

На ариях, и их потомках

Кровавый грех[34], в души потёмках

Лишь всплески Духа и идей…

Число могил по белу свету

С крестом – огромно. Спору нету,

Что все – людей в Христовой вере,

Но люди людям – те же звери…

Мне кажется, гиперборей

Лишь начал с «Островов Блаженства»,

Чтоб и Любовь, и Совершенство

Плодились по Вселенной всей,

Но Зло те земли утопило,

Лебяжьи души подменило

И завладело всей планетой.

Мы до сих пор под властью этой…

Но я надеюсь, вдруг успел

Тогда гиперборей последний

Исполнить ритуал наследный —

Нырнул в огонь, помолодел

И «Белых Лебедей» род тайных

До наших дней в местах сакральных

Продлил, и Чудо обеспечил…

Вот, и молюсь, и ставлю свечи…

НОВАЯ ЭРА ВОДОЛЕЯ

Слеза в глазах… Гиперборей

Привёз в ладью Священный Камень

Из почитавшихся богами

Народа «Белых Лебедей»,

Что покидал навек Арктиду…

И вот теряется из виду

Родная бухта Лукоморья,

Ладьи – в просторах Беломорья…

Никто не ведал в этот миг,

Что растворит судьба в землянах

Их по пути, и в разных странах

Династии пойдут от них…

А дальше – Лебедей в их душах

Потомки перестанут слушать,

Полмира ариям суровым

Падёт к ногам в потоках крови…

Но первых ариев сыны,

Словен и Рус, нам предки были

И «Лебедями» в душах слыли…

Мы оставались в том верны

Им до двадцатого столетья

И нынешнего лихолетья —

Лет бездуховности своих же

Правителей и с ними иже.

И наша, «Лебедей», страна

Считалась от морей студёных

И до степей, тогда зелёных,

Лебедией звалась она[35].

Потом других тотемов много

Роднилось с нами, и в итоге

По крови род укоренился,

А Лебедь в душах поселился[36].

И даже до сих пор, нет-нет,

При виде лебедей волненье,

Неясное, и умиленье

Душой владеют, и ответ

От них на это ожидаем,

И, молча, взглядами ласкаем

Самих себя мы в них при этом

В виденье памятью согретом…

Средь Нево островок земли[37]

Волхвы когда-то посетили

И Камень Кольский водрузили,

Что предки с родины везли…

И здесь святилище славянам,

С древнейших лет и христианам

Известное в краях далёких,

Возникло и манило многих.

В нас дольше всех остались души

Тех легендарных Лебедей,

Есть их частица и в моей,

Её привык я с детства слушать…

Я знаю, есть на Валааме

Тот камень. И его кругами

Всегда весной, отстав от стаи,

Прекрасный лебедь облетает.

А между тем, на наш народ

Падёт Планеты обновленье,

Звезду России восхожденье

Под знаком Водолея ждёт[38],

Но, что в нас прежде так ценилось,

За что была нам Божья милость,

Мы растеряли понемногу,

Ступив не на свою дорогу.

И если выбор пал на нас

(Не с верой ли, что корни живы

Гиперборейских старожилов?),

То Космос, как и в первый раз,

Нас не оставит попеченьем…

Душ Лебединых возрожденьем

Планета снова отзовётся,

И памяти кольцо сомкнётся…

Я видел вещий сон не раз:

Всё небо в Лебединых стаях

И ангелах, средь них пустая

Криница в небо – «Божий Глаз»[39],

Над древним камнем вдруг открылась,

И Бог увидел, как свершилось —

Мы приземляемся в России

И Он поверил – мы осилим!..

Сага II

У ИСТОКОВ ИСТОРИИ

Помню, «варваром» был я,

Как нас римляне звали,

Хоть не знаю, чтоб звались

Так народ иль язык,

Был я викингом также,

Но вернулся обратно

В земли древние русое,

И остался я в них…

1. Мы – варвары[40]

В сталь закован, по безлюдью

Едет гуннов царь Атилла,

Как медведь мохнат и крепок.

Нем и мрачен, как могила!

Вслед за ним, как волны моря,

Как грозы небесной тучи,

Идут полчища, взывая:

Где же Рим, где Рим могучий?

Ю.Б. Залесский (перевод с польскогоВ.И. Немировича-Данченко)

Империи на Западе не стало,

И даже варвар не поднял венец,

А королём своих он был по праву.

Каким злым роком вызван Рима крах,

Кто к истязанью наградил любовью,

Что заставляло упиваться кровью

При не жестоких, в общем-то, Богах?..

После русов родился я на севере, может, в Скандинавии. Было сытно там и тепло, но вдруг что-то случилось в небесах и природе – наши земли оделись в ледяное стекло[41]. Мы собрались в дорогу и искали стоянок, где земля бы родила и могла нас кормить – так с мечом и оралом мы с годами пробились от морей наших к югу и остались там жить.

ЧЕЛОВЕК ИЗ ТОЛЛУНДА

Я стою у витрины музея

И поверить не в силах глазам —

Сквозь стекло я безмолвно глазею,

За которым покоюсь я сам!

Точно, я! В этот мир возвращался

В ипостасях других много раз,

Но ни разу ещё не встречался

С бывшим телом своим, как сейчас!

Умиравших сжигали вначале,

Позже стали в земле хоронить —

Лишь надгробья могли мне в печали,

Кто я был и когда, говорить…

Нет ни дат, ни имён на табличке

У витрины – догадки одни,

Но я вспомнил, вглядевшись в обличье,

Как всё было в те давние дни.

Где-то здесь, недалёко, в то время

Жили мы средь лесов и болот,

И тогда наше каждое племя

Для себя было мир и народ…

Жили мы от земли – близ селений

Выжигали поля средь лесов

И трудились в поту и без лени,

И ещё уважали богов.

От рожденья до самой кончины

Помогали они выживать,

Но главней всех, и не без причины,

Средь богов чтил народ Землю-мать[42] —

Плодородьем и в семьях, и в поле,

И в хлевах управляла она —

Жизнь людей по её только воле

При рожденье могла быть дана…

От полей мы своих получали

Кров, одежду, еду и питьё —

От набегов поля защищали

Мы сильней, чем жилище своё.

И весною, и в осень под белым

Покрывалом повозку везли

Мы по нашим родящим пределам —

В ней скрывалась Богиня Земли.

А потом, уж в лесу, без народа

Приносили ей жертвы жрецы,

Чтоб дала урожай и приплоды,

И гадали ответ мудрецы[43]…

Помню, долго поля не родили,

Стало меньше в селенье детей,

И всё чаще мы смерть находили

От зверья и разбойных людей.

Вдруг знаменье жрецы увидали:

Мать-Земля жаждет жертвы от нас,

Чтоб супруга от племени дали

Ей весной в установленный час.

Должен каждый испробовать случай,

Выбирая из бука бруски —

Кто с магическим знаком получит,

Тот и просит Богиню руки[44].

По весне из им ведомой рощи

Вновь повозку жрецы извлекут,

Два вола её, старых и тощих,

По селению поволокут,

А потом со жрецами совместно

Кашу съест из семян он из тех,

Что мы сеять должны, чтоб невеста

В поле их народила на всех.

И веревкой, венчальною вроде[45],

Жрец супруга удушит того

И утопит в священном болоте —

Там с Богинею встреча его…

Я как вождь отменил жеребьёвку

И сказал: сам пойду к ней в мужья,

Сам надену на шею верёвку,

Ей ценней и достойней всех я!

Говорил я и властно, и строго,

Что не стану решенья менять —

Жребий брошен был раньше намного,

Как вождём избирали меня.

Знать кто лучше меня нынче может,

Что и как ей, Богине, сказать?

А вождя изберёте моложе,

Мудрость годы помогут стяжать…

А в душе сам вынашивал бремя:

Раз поля перестали родить,

А в селенье я – вождь в это время,

Мне ответ и держать, стало быть.

Мне в сраженьях не раз доводилось

Брать удачи быка за рога —

Племя верило мне и гордилось,

И ходило за мной на врага.

Топором боевым не порубишь

Голод, что незаметно сосёт

Кровь и силы у тех, кого любишь,

Кто в надежде на чудо живёт!

Чудо? Может, любовь и есть чудо,

Что Богиня со мной сотворит? —

И надеюсь уже почему-то,

Что я прав, а Она говорит:

Уж довольно махать топорами

И леса, и друг друга губить —

На земле надо жить не ворами,

А уметь и давать, и любить!

Я прозрел! Я иду к ней с любовью,

Пусть научит своих же детей!

Я иду и с мужской, и с сыновней

К ней любовью просить за людей!..

Через долгие двадцать два века —

Время быстро лишь ныне бежит —

В слое торфа нашли человека[46],

Что теперь за витриной лежит…

Словно сплю я умиротворённый,

Знать, достойно свершил свой обет —

Словно сплю, как живой, но… морёный

В том болоте за столько-то лет.

Я не знаю, что сталось с народом,

Помогла ли Богиня тогда

И покончила ли с недородом —

Очень хочется верить, что – да…

За две тысячи лет много крови

Видел я и так мало добра,

Судьбы наши сложились сурово —

Не давать научились, а брать,

Истребляя друг друга, народы —

Им до мудрости путь протяжён…

А вожди? – Стали новой породы:

Красен долг им вперёд платежом…

Ну, а что же любовь? – Ей, как прежде,

Ни к подобным себе человек,

Ни к Земле не проникся в надежде,

Что и так проживёт он свой век…

ЧТО БЫЛО ПОТОМ

Был на двадцать лет старше я того иудея, что, родившись от Бога, принял смерть на кресте и воскрес, и вознесся, но минуют столетья до того, как в Него здесь станут верить везде. А меня, не сказал бы, чтобы в кланах соседних средь вождей уваженье или слава нашли, но молва и удача на немногих дорогах, что к востоку от Рейна, впереди меня шли…

ОБРУЧ СО СТРЕЛКОЮ ВНИЗ

Я брожу с боевым топором на плече,

У бедра меч короткий повис,

Без щита я и шлема, вокруг головы

Только обруч со стрелкою вниз[47].

Сам себе я и вождь, и сам воин себе,

И удачу пытаю один,

И на сутки пути в этом диком лесу,

Как в подворье своём, господин.

Если вторгся сюда или тур, или лось,

Или вепри в подлеске шалят,

Иль недобрый сосед, или римский дозор —

Мне не страшно, мне Трим – словно брат[48].

Шум вдали, сучьев треск, рык и хрип, и возня,

Я – туда, притаился в кустах,

Так и есть, это – вепрь с брюхом настежь лежит,

Кровь и пена на страшных клыках.

А поодаль в доспехах и в шлеме – в крови

Римский отрок, не лучше того,

И не знаю, сначала лесное зверьё

Разорвёт и растащит кого…

Он дышал, я его до пещеры донёс,

Как умел и чем мог, врачевал —

Скоро стал он вставать и меня понимать,

Но я видел, что он тосковал…

Мы простились по-братски, мечи поменяв,

И на память ему я надел

С головы моей обруч со стрелкою вниз —

Он ушёл навсегда в свой предел…

Через десять, а, может, и более лет

В Тевтобургском лесу мы пошли

В бой на римлян и бились, и многих потом

Их и наших в живых не нашли.

Пот и дождь, и гроза мне слепили глаза,

Римлян шлемы топор мой дробил —

Вместо шлема вдруг обруч со стрелкою вниз

Он легко пополам разрубил!

Я отбросил топор и склонился над ним —

Он был мёртв, но его я узнал!..

Грозный Водан! Зачем эта жертва тебе?

Почему ты мне знак не подал?!.

В этот раз жить пришлось мне в переломное время: Рим пытался на Эльбу выйти, наших тесня, Друз[49] до Эльбы пробился по воде и по суше, но он насмерть разбился при паденье с коня. Брат Тиберий продолжил, кланы порознь склоняя договором, обманом и коварством под Рим, и, казалось, последних маркоманов богемских разгромить лишь осталось наступленьем прямым[50].

Мы не очень страдали: Рим держал гарнизоны в крепостях лишь немногих и к себе приучал, и вождям наших кланов в чине «всадников»[51] римских на их собственных землях управлять поручал. Но, к несчастью, был прислан к нам из Сирии дальней Вар Квинтилий, который, как привык в тех краях, стал считать всех рабами, непокорных казнили, распиная живыми вдоль дорог на крестах…

ПЕСНЬ О ВЕЛИКОМ ВАРВАРЕ

Мы с Хермино дружили, Зигимеровым сыном, в Риме звали Арминус иль Арминий его, и в то время учились мы в Италии вместе, в их военном искусстве доходя до всего. Получивши от Рима званье «всадник» и должность командира туземных вспомогательных сил в рейнской армии Вара, возвратился Арминий и увидел, во что тот наш народ превратил.

И хотя нам-то лично было, в общем, неплохо, как князьям и их детям, и кто Риму служил, мы решили – дух предков призывает к отмщенью, и в свободу от Рима нам он веру внушил.

Наше племя херусков четырех вождей кланов в тот период имело, но лишь только отец до конца с ним пошёл бы, как Арминий сказал мне, а не Ингомер-дядька иль Сегест – вскоре тесть…

Тем не менее, дружно все вожди племенные междуречья Рейн-Везер на Арминия зов тайно ночью собрались в отдалённом подворье, и все были едины уничтожить врагов.

Не изгнать – уничтожить (!), чтоб урок Рим запомнил, и от Рейна к востоку он ногой не ступал, и вожди дали клятву по Арминия плану с войском в названном месте от него ждать сигнал.

Битва в Тевтобургском лесу

Легионы шли лесом к Рейну, к зимним квартирам, и Арминия корпус им торил новый путь, что их вёл сквозь теснины и болота у Липпы[52], а Сегест всё старался Вара вспять повернуть. Тот презрел подозренья просто варвара-князя и, когда за застольем командиров опять от Сегеста услышал, что Арминий – изменник, он в ответ рассмеялся, не желая вникать.

Над дорогой на кручах, в придорожных болотах племенные дружины ожидали сигнал, и, когда вся колонна в эту местность втянулась, с Гротенбургской вершины знак Арминий подал. И мы дружно напали! Наш Арминий знал точно, что в строю регулярном легионы не смять, и старался расстроить их ряды, и тут боги, наши древние боги (!), стали нам помогать[53]: битву вспомнить ужасно – налетевшая буря вырывала деревья, завалила пути, сучья мимо летели, легионы смешались, а противник повсюду, от него не уйти! Топоры всё крушили, копья насмерть пронзали, мысли путались страхом в рёве бычьих рогов[54], кавалерия, было, на рысях попыталась скрыться, бросив пехоту, но, куда? – От врагов так никто и не спасся[55]… Вар и «всадники», зная, что их ждёт, побросались на свои же мечи, и напрасно их ждали надмогильные камни[56] – лишь зверьё пировало на останках в ночи…

Пленных по ритуалу принесли сразу в жертву[57]: жрицы в белом, седые, горло резали им и в священные чаши римлян кровь выпускали, мы ж оружие вражье снова бьём и крушим, и потом в этом виде по священным болотам мы его утопили, как обычай гласил. А Арминий с гонцами в отдалённые земли слал победы трофеи и поддержки просил. Хаукам на побережье он орла[58] отсылает, на восток маркоманам Вара голову шлёт, но напрасно подмоги ожидает оттуда – даже в племени нашем начинался разброд.

Родня и слава

В этот год умыкнули у Сегеста мы дочку, и Арминий с Туснельдой свадьбу тут же сыграл, не подумав, что тесть-то не простит нам обиду – тот обманом и силой дочь назад отобрал и свою верность Риму доказал, в плен отдавши им Туснельду с приплодом, что так зять ожидал – так Туснельда рабыней на чужбине пропала, там родившийся сын их в гладиаторах пал[59]…

Через шесть лет повторно мы, херуски, собрали всех, кто верил в удачу, и Арминий вознёс кланы к новой победе: враг бежал, мы б добили, но важней оказалось грабить римский обоз[60]. Рим потратил год, чтобы наскрести из последних сил армаду и войско, и они к нам пришли – много крови пролилось, мы упорно держались, и они отступили на свои корабли[61]. Тут-то боги, услышав, что резнёю в селеньях Рим решил, как и многих, устранить нас с земли[62], разметали армаду в нашем Северном море – и её лишь остатки в Кёльн по Рейну дошли[63].

Позабыл Рим на этом в наши земли дорогу[64], но Арминий во славе многим стал вдруг немил – маркоманам богемским мы урок преподали[65], свой же, Ингомер-дядька, нож коварно вонзил[66].

Так погиб наш Арминий молодым, в тридцать семь лет, в полководцах двенадцать славных лет проведя, и стоит на вершине он горы Гротенбургской с новым именем немца, своего не найдя[67].

А на цоколях римских[68] женский образ скорбящий есть, и, хочется верить, что с Туснельды самой был он взят. Позже немцы на волне германизма в нём Германии символ усмотрели немой. Да хранится в музее серебро, на котором за последним застольем Вар всех наших поил и, смеясь над Сегестом, перед памятной битвой он за сутки до смерти за Арминия пил[69]…

КАПИТОЛИЙСКАЯ ВОЛЧИЦА

(сказание венеда-вандала о Риме)

Венеду Стилихону должен Рим

Был памятник поставить за заслуги,

А не казнить, но так судьба нас с ним

Определила к музе Клио в слуги.

Он императору родня и опекун,

И варваров держал в повиновенье,

И побеждал, и шёл на соглашенье,

Но при дворе всегда сильней шептун…

Отмщён он будет трижды: в тот же год

Я шептуна Олимпия прикончу,

Впервые Рим захватит визигот,

Король Аларих, и возьмёт, что хочет.

Теперь Рим защищают и берут

Лишь варвары… Так явятся венеды

И в две недели в знак своей победы

Добычу соберут и увезут.

И постепенно наступил конец,

Империи на Западе не стало,

И даже варвар не поднял венец,

А королём своих он был по праву.

Каким злым роком вызван Рима крах,

Кто к истязанью наградил любовью,

Что заставляло упиваться кровью

При не жестоких в общем-то Богах?..

Не от ударов варваров он пал,

Не греческой культурой был изнежен —

Великий Рим совсем другим страдал,

И он самим собою был повержен.

История скопила снежный ком

Причин различных для его паденья,

Но стал судьбою с самого рожденья

Порок, что передался с молоком.

Волчица, потерявшая приплод,

Двоих мальчишек, как волчат, вспоила,

И древний Рим, который с них пойдёт,

Так волчьей жаждой крови наделила.

Волчица утолила свой инстинкт

И отомстила людям за обиду,

Потом её совсем убрал из виду

Веков хитросплетенья лабиринт.

Этрусков, в Апеннинах с древних лет

Гиперборейских выходцев осевших,

Рим уничтожил первыми, и нет

Другой родни там русов, чем русены,

Что в Альпах кое-где живут ещё,

А оборотень наш сжирал в округе

Всех постепенно, кроме тех, кто в слуги

Был принят или в рабство обращён.

И Рим всё ширился, крепчал меж тем,

Алтарь войны – буквально перегружен,

Рим убивал намного больше, чем

Для утоленья жажды жизни нужно.

И Боги, получая жертв сполна,

Взирали благосклонно на вампира,

И вакханалия не утихала пира,

Века шли, как прибойная волна…

За зрелище кровавое в бою

Платили обе стороны изрядно,

А, кто в тылу, кровь берегли свою

И наслаждаться жаждали бесплатно.

Для этого и пленных, и рабов

Сдавали в гладиаторские школы,

И сбросить каждый мог свои оковы,

Лишь выиграв на арене смертный бой.

И строится огромный Колизей —

Цирк, что весь Рим на зрелища вмещает

Смотреть, как от меча, когтей зверей

Презренный раб дух с воплем испускает.

При виде гладиаторских боёв

Рабов, друг друга наповал разящих,

Беснуется толпа с ума сходящих,

И глушит стон поверженных бойцов.

Тут в Иудее Бога Сын и Бог

С неслыханным пришёл в народ ученьем

И тысячи уверовавших смог Собрать

Он словом, чудом, исцеленьем.

И с Ним беду себе накликал Рим,

Когда Его, невинного, распяли,

Сочтя, что грех тот иудеи взяли

Себе и поколениям своим.

А Он воскрес, Он – настоящий Бог,

Совсем не царь, возжаждавший короны,

И Рим уже спокойно спать не мог,

Когда вознёсся Он в свои хоромы.

Не ведающих, что творят, простил

Он там ещё, распятый в Иудее,

Но Рим из страха мести сам в злодея

Себя любимым делом обратил:

Сторонников воскресшего Христа

Он травит злым зверьём и распинает,

Раз имя Бога-Сына на устах,

Его во всех несчастьях обвиняет:

Хоть сам Нерон зажег в безумстве

Рим, Он христиан, за это истязая,

Не зная сам, к вратам отправил рая

И в ад себе дорогу проторил.

И римлянин, и варвар, и эллин

Идут на смерть, становятся святыми,

И Рим, над миром древним властелин,

Бессилен перед верой в это имя.

А в цирках всё беснуется народ

И требует увеличенья дозы,

А у границ отдельные угрозы

Уж приняли серьёзный оборот.

Чем больше в цирках Рим людей травил,

Тем меньше устремлялось в войско граждан,

Их постепенно варвар заместил,

Который платы и добычи жаждал.

И император принял вдруг Христа,

А легионы варваров – тем паче,

Вторым у трона – варвар стал, иначе

Не миновать соперникам креста.

Конечно, христианами не все