Саги о варяге

Вилорд Байдов

Саги о варяге

Аэлите Байдовой – жене, другу, музе, первому читателю и критику

Предисловие

России образ в миг прозренья

Из множества зеркал разбитых,

Из чувств и дум, в одно не слитых,

Поэта сложит вдохновенье.

И так ли важно, что историк

Пройдёт, её не узнавая? —

В стихах она совсем иная,

Чем из камней и пыльных хроник!..

Историей я интересуюсь с детства, когда начал читать серьёзные книги, и одной из первых была историческая повесть о князе Святославе, сыне Ольги и Игоря. Помню, что меня поразил Святослав-мальчик, княжич, который, завидев вражеское войско, бросил сидя на коне, копьё, едва пролетевшее между ушами коня, но этого было достаточно, чтобы началась битва. Я уже тогда стал понимать, что исторические личности были тоже людьми, как и мы. Я старался перевоплотиться в Святослава, сделал себе копье и, сидя на бревне, бросал его намного дальше, чем по той легенде Святослав, но, конечно, ничего вокруг, подобного прочитанному, не происходило. Историческим мальчикам везло больше, и я мечтал перенестись хотя бы оруженосцем в окружение одного из них. Очень скоро я стал читать беллетризованные повествования об археологических открытиях, путешествиях в поисках исчезнувших цивилизаций и т. п. Интерес к истории резко возрос, но одновременно меня захватывала романтика открывавшейся мне жизни неведомых народов прошлого. Многое, как я потом понял, вспоминая детство и юность, дорисовывало моё воображение.

Мне очень рано стало нравиться сопоставлять исторические факты по официально признанным источникам (летописям, хроникам, анналам) с мифологией, фольклором или авторскими историографическими произведениями в зависимости от эпохи или времени. Ко второй группе я относил, например, Библию, греческие мифы и поэмы Гомера, кельтские артуровские легенды (о короле Артуре и рыцарях «Круглого стола»), немецкие «Песни о Нибелунгах», карелофинский эпос «Калевала» русские былины и, конечно же, «Слово о полку Игореве», а также ирландские и норвежские саги, записки путешественников и мемуары. Всё это очень оживляло мой интерес к самим источникам и придавало им требуемый моим воображением цвет и аромат соответствующих времён.

С другой стороны, меня давно занимали вопросы о том, почему у истоков древнего Рима оказалась капитолийская волчица и отразилось ли это на его истории; почему появившиеся в Скандинавии на грани VIII и IX веков викинги сразу (как и Киевская Русь) обладали и вооружением и специфическими морскими (а также речными) судами, на разработку которых должны были бы уйти, отнюдь, не десятилетия проб и ошибок, доработок и на чём-то проверок многими поколениями мореходов, воинов и «десантников»; почему в XII веке центр Руси из Киева переместился скачкообразно (за очень короткое время) во Владимир; почему неведомая никому крепостца Москва за два с половиной века превратилась в центр объединения Руси в сильнейшую в Восточной Европе державу; почему рыцарство Европы, вдохновляемое и поощряемое Католической Церковью, не смогло осуществить свой «дранг нах остен», натолкнувшись дважды на сопротивление молодого удельного князя Александра (Невского), которого и быть-то не должно было после совсем недавнего разгрома Руси Батыем; почему, когда у власти в Московском государстве оказались митрополит Алексий (XIV в.) и патриарх Никон (XVII в.), оно добилось переломных успехов в своём историческом развитии, и, наконец, почему на троне на такое длительное время оказался столь «ненормальный» царь Иван Грозный?

Этот интерес с годами только углублялся, и я продолжал посвящать истории все больше своего свободного от профессиональной деятельности времени… И вот настало время подвести в своей душе некоторые итоги тому периоду в жизни, который начался с прекращения регулярной государственной службы и вообще «хождения на работу». Это время пересмотра ценностей совпало со временем очередной ломки в истории страны и общества и, не в последнюю очередь, было вызвано ею.

Знание истории и совсем недавно пережитые мною в Берлине демонтаж социализма в ГДР и объединение её с ФРГ, сильно облегчили мой личный переход к существованию в новых условиях. Многим моим сверстникам без такой подготовки это далось весьма болезненно.

Так вот, пересматривая ценности, я определял, в частности, и направления траты своих душевных и творческих сил и неожиданно для самого себя из ученого физико-химика, чиновника и дипломата крупного ранга стал поэтом, писателем, а в рамках этой метаморфозы – лириком, идеалистом, романтиком. И мне всё больше кажется, что история для меня – источник и одновременно поле романтического отношения к памяти.

Я понимаю, что история – это огромная часть нашей памяти как народа, как русского народа. Но в ней для меня всегда были важны не столько реалии до последних строк и камней, сколько, если хотите, поступки, на которые наших предков подвигали, конечно же, их чувства и мысли. И если мне удаётся нащупать в действиях тех людей эти самые чувства, мысли и мотивы, созвучные возникающим у меня, то я пишу о том времени как о пережитом мною самим.

При этом оно овеяно для меня настолько глубоким духом романтики, что этого вполне достаточно для питания надежды на возвращение того времени, на способность силой чувств и духа возродить для себя и, может быть, моего ближайшего окружения Русь и Россию в этом самом романтическом ореоле, «возродить» то, чего не было и не могло быть, но что в те времена, я чувствую и даже знаю, могло бы быть и было бы со мной самим. Тем более что, как сказал Л.H. Гумилёв, реальные исторические лица, будучи пропущенными через сознание автора, становятся его персонажами, а значит, я погружаюсь не в реальные исторические ситуации, а в среду моих персонажей, моих героев.

Но что же я ожидаю от них для себя лично, что ищу в своих чувствах и действиях, мысленно ставя себя на их места и в их ситуации? В отличие от некоторых исследователей взаимоотношений прототипа, героя и автора, я не могу сказать, что мною движет при этом стремление к самопознанию. Мне нет необходимости открывать в себе таким способом любовь к моей стране и моему народу. Погружаясь в самые глубины их истории и даже предыстории с моей шкалой ценностей, явно берущей свое начало в нашем XIX веке, я, несмотря на укоренившееся представление о царивших в те исторические времена «варварских» обычаях, нравах и морали, убеждаюсь и тщусь убедить других, что мои герои поступали вполне оправданно с моей точки зрения, т. е. что величие и духовность наших предков заслуживают и сейчас уважения и благодарности потомков.

Пока я пишу, сопереживая моим героям, я нахожусь душой и там, и здесь, и лично мне, по большому счету, достаточно этого вполне для моего собственного душевного равновесия. Я, можно сказать, «пророчествую в прошлое», чтобы попытаться жить этим в как бы «сбывающемся будущем». Романтика такого подхода увлекательна и создаёт в душе ощущение сопричастности и соучастия, ощущение оправданности и нынешней жизни… И для всего этого необходимо наличие лишь Веры!.. А она не может быть продуктом реализма, Вера – романтика, как Надежда и Счастье тоже. Именно так написаны эти «Саги о варяге».

Я в них в привычном мире, в каком не знаю веке —

В моей России время свои меняло вехи,

И в памяти за этим живой стирался след

Без счёту поколений, страданий и побед…

Я только что упомянул о любви к моей стране и к моему народу, в которой я убедился, долго живя за границей и возвратившись назад. Убедился в том, что она есть, я её испытываю, мне без неё не быть мною. Но, задавая самому себе вопрос о том, какая она, в чём проявляется, я ловлю себя на желании, как это было у многих других в прошлом, да и сегодня еще тоже, выразить её через березки, часовни на берегах рек и озёр, традиционные празднества, песни и т. п. И я понимаю, что это будет не совсем о том, что есть нечто иное…

Ключ к ответу на этот вопрос я нашёл у вновь открываемого нами для себя русского историка, этнографа и писателя XIX века Николая Ивановича Костомарова в словах о любви нашего народа к Петру I: «Он любил Россию, любил русский народ, любил его не в смысле массы современных и подвластных ему русских людей, а в смысле того идеала, до которого желал довести этот народ… За любовь Петра к идеалу русского народа русский человек будет любить Петра до тех пор, пока сам не утратит для себя народного идеала, и ради этой любви простит ему всё, что тяжелым бременем легло на его памяти».

Выше и я написал ни о чём ином, как о своей идеализации России и русского народа через их исторических деятелей, т. е. отдельных русских людей, чтобы в любой давности прошлом иметь, видеть и чувствовать их образ, побуждающий нас к претворению этого идеала сегодня и в будущем до тех пор, пока русские люди не утратят для себя самих своих идеалов России и русского народа. Это сказано и о моей любви, и о моих надежде и вере. С незапамятных времён образ родной земли был для нас тесно связан с образом женщины, и поэтому чувства к обеим тесно срастались в наших душах и остаются неразделимыми до сих пор, как и у меня в моих стихах…

Все приведенные сведения и выводы о событиях и их участниках в тексте и сносках не являются литературным вымыслом, а почерпнуты из ряда публикаций, опирающихся на анализ летописей и хроник, историографических, этнографических и археологических исследований. Среди них следует отметить: Ernst F. Jung. Die Germanen. Weltbild Verlag, Augsburg, 1994; Robert Wernick. Die Wikinger. Bechter Miinz Verlag, Eltwille am Rhein, 1992; Schtefan Wolle. Wladimir der Heilige. Verlags-Anstalt Union, Berlin, 1991; Л.H. Гумилёв. От Руси до России. Изд. «Сварог и К», Москва, 1998; Лев Еумилёв. Древняя Русь и Великая степь. Изд. «Айрис Пресс», Москва, 2004; А.С. Королёв. Загадки первых русских князей. Изд. «Вече», Москва, 2002; В.Н. Дёмин, С.Н. Зеленцов. Загадки российской цивилизации. Изд. «Вече», Москва, 2002; В.Н. Дёмин. Гиперборея, исторические корни русского народа. Изд. «Файр-Пресс», Москва, 2001; Избранные жития святых, III–IX вв. Изд. «Молодая Гвардия», Москва, 1992; Избранные жития русских святых, X–XV вв. Изд. «Молодая Гвардия», Москва, 1992; Н.И. Костомаров. Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей. Изд. «АСТ» и «Астрель», Москва, 2010; С.А. Нефёдов Иллюстрированная история древнего мира. Екатеринбург, 1994; ряд публикаций в Интернете: «История возникновения мировой цивилизации. Славянство как материнская религиозная культура»; работы Д. Зенина, В. Егорова.

О начале, которого не было

Где-то в россыпях звёздных есть праматерь-планета, что похожа на эту, и что так же зовут, наши вечные души на неё улетают и живут там, покуда их назад не пошлют воплотиться ребёнком или витязем славным, или князю опорой, коль лихой час грядёт… Много раз я на Землю возвращался оттуда, погибал, долг исполнив, и ждал новый черёд… Жить душе приходилось в ипостасях различных: был я гипербореем, и потомком был их – и словеном, и русом, но всё это в тумане очень древних преданий о свершеньях былых. Помню, «варваром» был я, как нас римляне звали, но не знаю, чтоб звались так народ иль язык. Был я викингом также, но вернулся обратно в земли древние русов, и остался я в них…

Всех событий былого память не сохраняет, но, коль важно, душа вдруг «вспоминает» о них – так обрывками «помню» я прошедшего годы, где зависело что-то от поступков моих… А ещё вспоминаю я сказанья и песни, что душа напевала мне о тех, с кем я был – в них и думы, и чувства, и нетленная память о вождях и героях, чтоб народ не забыл. Люди вместе с делами перед взором проходят, и о них расскажу я, потому что сейчас кое-кто начинает всё кроить и иначить, чтобы память о прошлом стерлась в душах у нас…

Так начал свой рассказ мой «соавтор», мое второе «я», доставшаяся мне душа, которая сейчас доживает во мне своё очередное воплощение. По поводу всего, что он мне поведал и как это сделал, у меня нет никаких возражений, и я принял все версии описываемых в сагах событий и их интерпретации, которые он предложил, ссылаясь на свои жизненный опыт и сведения. Но мне показалось необходимым привести в конце книги примечания, помогающие понять написанное с помощью сегодня уже признанных, дискутируемых или завоёвывающих признание трактовок.

Повествовательный текст этих саг написан четырёхстопным анапестом, однако, печатается необычным для стихов образом в строку, подобно прозаическому тексту. Благодаря специально придуманной строфе[1] его можно читать немного нараспев, подражая сказителям. Этот стиль печатания был подсказан писателем и издателем В.М. Богдановым, за что ему моя глубокая благодарность.

Изложение по просьбе моего «соавтора» перемежается написанными им песнями и стихотворениями, часть которых мною была уже опубликована ранее. Они написаны им о временах различной давности, но представлены как произведения моего современника. По его же просьбе сагам предпосланы эпиграфы известных сегодня авторов, а также и его собственные (они даны без ссылки на источник). Ещё он сказал мне, что при этом оставляет за собой право вмешиваться в повествование своими «малыми поэмами» (как он их назвал), когда его мнение будет не вполне отвечать тому, что напишу я, опираясь на авторитетные в наше время источники. Как оказалось, таких «поэм» у него было не так уж мало, и они действительно пришлись, как я понимаю, к месту. Иногда он мне просто кое-что рассказывал и подсказывал, но чаще всего внушал готовые самостоятельные вставки. Так было со «Страной Лебедией», «Человеком из Толлунда», «Капитолийской волчицей», «Востоком – делом тонким», «Исходом руссов-язычников из Руси», «Русским витязем в Палестине»… Я счастлив, что в моей душе обнаружился такой источник памяти!

Необходимо сделать ещё одно пояснение. По мере приближения к сегодняшнему дню события всё менее давнего прошлого становятся более известными широкой публике в окраске личных впечатлений, симпатий и оценок их участников или потомков этих участников, к которым относится и большинство потенциальных читателей, а также авторов нынешних интерпретаций этих событий, часто носящих след сегодняшних политических выгод.

Поэтому представилось целесообразным изменить характер последних саг. В них сокращён во многом ещё недостаточно очищенный временем от множественной необъективности повествовательный текст и последовательно расширен включаемый в него авторский лирический материал моего «собеседника», создающий нашу с ним индивидуальную эмоциональную окраску соответствующего времени.

Но что же всё-таки можно вспомнить как некоторое «начало»? Где первые всплески памяти, чем они окрашены, в какое прошлое мы с «соавтором» можем погрузиться? Давайте всё-таки сделаем такую попытку!

Сага I

ГИПЕРБОРЕЙСКАЯ ПАМЯТЬ

Нелюдимо наше море,

День и ночь шумит оно;

В роковом его просторе

Много бед погребено.

Там, за далью непогоды,

Есть блаженная страна:

Не темнеют неба своды,

Не проходит тишина.

Николай Языков

Жить душе приходилось

В ипостасях различных:

Был я гипербореем

И потомком был их —

И словеном, и русом,

Но всё это в тумане

Очень древних преданий

О свершеньях былых…

ГИПЕРБОРЕЯ – ТУЛЕ[2]

Посреди океана под Полярной звездою край чудесный простёрся, где мне жить довелось под священной горою[3], где повсюду был климат мягким, и безмятежно в том краю всем жилось. День там длился полгода – солнце не заходило, и настолько же долго ночи был там черёд. Вот туда-то спустились Боги в огненных птицах, наплодили титанов – богатырский народ. А потом от титанов мы пошли и в науках, и в уменьях различных были мы им под стать: знали море, по камню и металлу работу и военное дело, и умели летать…

Нам полярные сутки были битвой гигантов – злого демона ночи с добрым солнечным днём, и, хотя расселились мы, потомки титанов, вплоть до знойного Юга, свято помним о том. К Югу ж смена дня ночью ритму жизни подобна, человек не считает эту смену борьбой, мы же знали с пелёнок – Зло и Тьма нераздельны, но Добро вместе с Солнцем этот выиграют бой. И мы были готовы за Добро, не считаясь, жизнь отдать, разрывая сети липкие Зла, и по белому свету наши бились дружины, их на крыльях лебяжьих слава всюду несла.

Но случилось несчастье: вдруг наш остров счастливый, всё от предков наследство поглотила вода, лишь окраины наши уцелели, но вскоре море с сушей всё злее стали жечь холода. Род за родом на полдень отправлялись, подолгу по пути отдыхали, но до моря дошли в тёплых странах, а в песнях лес и степи, и горы, и могучие реки всё забыть не могли…

Мы тогда говорили на едином наречье и повсюду на свете оставались семьёй, но шли тысячелетья, и условия жизни, и те, с кем породнились, разделяли с роднёй.

Так пеласги[4] возникли, также индо-иранцы[5], а за ними – другие там, на Юге, из нас, но все родиной древней край за ветром Бореем, что лежит под волнами, поминали не раз. Время шло, притянули многих ариев[6] степи, что так были похожи на родной океан, и оттуда на Запад их потомки шли, кимры[7], скифы, позже волнами и другие… В туман прошлых тысячелетий погрузилась их память, затерявшись навеки на неведомом дне, и с пришедшими раньше начинаются войны и вражда вековая к позабытой родне… Так ни Рим, и ни греки не признали потомков древних гипербореев в бородатых[8] лесных вдруг возникших соседях, ну а те обратили мир античный в руины и осели на них…

Часть же гипербореев оставалась на месте, где студёное море замерзало не всё, и по рекам, озёрам расселилась южнее, выжигая под пашни часть дремучих лесов. И, язык сохраняя древний, бывший единым, и что им по наследству перешло от Богов, племена постепенно те края обживали, где достаточно было от природы даров и земли плодородной, где округа по нраву и незлые соседи… Проложили пути, чтоб могли все собраться для торгового дела и военных походов, иль на помощь придти.

Протоарии[9] эти по вождям (и по братьям) двум, Словену и Русу, стали имя носить (по словенам славяне стали зваться в дальнейшем, по загадочным русам имя дали Руси)…

И построены были грады Старая Руса и Словенск, что Великим наречён был молвой, а три тыщи лет позже Новый город[10] был срублен, что на месте Словенска по сей день молодой…

ТУМАН И ПАМЯТЬ

Как в чёрно-белом фильме на экране,

Там, за рекой, похоже, лес в тумане

То исчезает, то мелькнёт на миг.

Туман как будто памяти рукою

Стёр город вместе с парком над рекою,

И – ничего, похожего на них.

Лишь берега с неведомою чащей,

Испуганными птицами кричащей,

И вёсел наших приглушённый скрип,

И хорошо, когда бы наших только,

А если рядом кто? Откуда, сколько?

Но замерли – и только птицы всхлип…

Здесь городу сегодня лет под тыщу,

Но пал туман, и снова будто слышу

Я те ладьи и сердца громкий стук

У горла где-то… Вдоль реки гуляю

С собакой и почти не внемлю лаю,

Но той поры я помню каждый звук…

У всякого – своя ладья в тумане,

И берег – свой, что и страшит, и манит,

Но память общая нас душами роднит:

Тот скрип весла стал нам на всех началом,

И берег тот стал нам на всех причалом —

Он самый, что теперь одет в гранит…

И другие славяне населяли Европу, те, что с кельтами вместе там от кимров пошли, впрочем, как и германцы, чьих родов меньше было, но на Тибре[11] назвали и славян[12] так по ним.

Мореходами были и военным народом, знали толк в управленье и торговых делах русы касты варягов[13], что известными стали грекам в Трое[14], в Египте и на многих морях. Базой флота варягов и столицей их братства, по названью Заморье, был Варрангер-фиорд – между нашим Рыбачьим и норвежской землею[15], в нём их гордое имя и поныне живёт.

Быстроходные струги для хожденья по рекам, флот лодейный для моря русы изобрели, и не зря скандинавы[16] для набегов пиратских переняли позднее эти их корабли.

Зная русов таланты, их охотно на службу приглашали в соседних и далёких краях, и князей из варягов, воевод и гвардейцев, и купцов привечали в землях и городах…

Есть на озере Нево[17] посреди водной глади Валаам, святой остров, там стараньем волхвов мудрость предков хранилась, наша древняя вера в триединого Бога[18] и двенадцать Богов, ипостасями бывших для Него в наших душах, что вели их по жизни между Злом и Добром.

ВАЛААМ

Не ведаем, бывал ли здесь Христос[19],

В краях, что нам дарованы от Бога,

Но Первозванный ученик принёс

Благую весть на Валаам – дорога

Сквозь дебри и болота пролегла

Сюда ему, допрежь принять мученья —

Праматерь наша уж давно ждала

Свидетеля Сыновья воскрешенья…

Сюда пришли те три волхва назад,

Отметив Рождество Христа дарами,

Теперь Андрей-апостол как собрат

Был встречен на священном Валааме.

Сомкнулись вера предков и Христа

Любовь и Благодать, и душ спасенье,

Став Русским Православием… Креста,

Восьмиконечного, живём под сенью,

Андрея чтим святых первее всех,

И Мать Небесная дает нам силы

Беречь рубеж, что был вручён навек

Как богопограничье здесь, в России.

Тернист наш путь, мы – блудные сыны,

Грешны, но в Храм вернулись с покаяньем,

Мы памятью души Христу верны,

Тысячелетним противостояньем

На этом пограничье… Шли века,

Мы в круговой бывали обороне,

Меч уставала поднимать рука,

Дух испускали мы в предсмертном стоне

И погибали, чтобы восставать,

Храня рубеж земной, рубеж духовный,

Мы, может, не совсем – святая рать,

Но связаны с Ним пуповиной кровной.

Тихи теперь военные поля —

Рубеж проходит через наши души,

И в них у каждого из нас своя,

Увы, последняя, полоска суши —

Святой земли – тот самый Валаам,

И за него лишь он один в ответе,

И каждый оберечь обязан сам

В своей душе, коль хочет жить на свете…

Меж островами вдаль волна бежит

От Валаама, за волною – звоны,

Их отзвук долго над водой дрожит,

Порой напоминая чьи-то стоны

Иль всхлипы… Вдруг оборванной струной

Замолкнет он тревожно и печально —

Лишь русскому (не тщится пусть иной)

Здесь – целый мир, как есть он изначально…

Не ведаем, бывал ли Сам Христос

На острове, священными волнами

Омытом, но Он в души нам привнёс

Наш личный Валаам, что есть мы сами…

Здесь «соавтор», доселе продолжавший внимать мне благосклонно, пока я завершить не решил сагу первую этой песней о Валааме, вдруг заметил, что сильно память я обеднил. Так большая поэма с незнакомым названьем большинству нас в России появилась на свет и о многом потомкам славных гипербореев, предваряя вопросы, подсказала ответ:

СТРАНА ЛЕБЕДИЯ

ОСЕННИЕ МЕТАМОРФОЗЫ

Как Осень каждый год мне жаль! —

Следы сплошного увяданья

Она сжигает… Скрыть страданья

Цветастая не может шаль.

Её хозяйка топчет в луже,

Обезображенной ждёт стужи,

Чтоб та ожоги остудила

И наготу под снег укрыла.

Что происходит с ней потом,

Под снегом кто её врачует,

Зима ль сама над ней колдует? —

Не знаю ничего о том…

Но вот, по Солнцу выйдут сроки,

Зима осилит путь далёкий —

К оси земной, к волхвам полночным,

Чтоб власть взять снова в час урочный.

А Осень, сбросив мокрый снег,

Встаёт девицей молодою

И просит звать её Весною,

Красой ошеломляя всех.

И начинается веселье,

Скворцы справляют новоселье,

Сады цветут, лес зеленеет,

И Солнце всё сильнее греет.

Уж миновал душистый май,

Жара пошла, гремели грозы.

От солнца выгорели косы,

Созрел богатый урожай.

Весна состарилась вновь в Осень,

Заметной сильно стала проседь,

Вконец заботы подкосили,

Но молодиться копит силы.

Так с сотворенья мира дней

Метаморфозы повторялись,

И никогда не ошибались

Ни Осень, ни «колдунья» с ней…

КАТАСТРОФА

До нас доходят иногда

Довольно странные преданья

Про век сплошного процветанья

На Севере невесть когда,

На островах с названьем Туле,

Тех, что бесследно утонули,

А место их покрылось льдами,

Дотоле коих не видали…

С тех пор Студёный океан,

В котором лёд почти не тает,

В пучине много укрывает

Эпохи той следов и тайн.

Познаний неземных разгадка

Людей из Туле и догадка

О катастрофе, жизнь прервавшей,

Быть может, в бездне, всё вобравшей?..

Однако и по берегам

Следов достаточно осталось —

Пытливый ум, презрев усталость,

Находит их то здесь, то там,

И путь прослеживает новый[20]

В просторах он материковых —

В потомках, память сохранивших

О предках, в древности погибших.

Людей крылатых был народ

С нездешним знаньем и уменьем

И с внеземным происхожденьем.

От них полмира род ведёт…

Зачатые с небес Богами,

Они Богами станут сами

Для нас, от них произошедших,

Их в памяти едва нашедших.

С Землёй стряслась беда тогда:

Вдруг ось земная отклонилась,

Арктида (Туле) провалилась

В пучину моря навсегда…

Из века в век льда в море больше,

Зима суровей, длится дольше,

Леса ушли на юг от моря,

И люди – вслед за ними вскоре…

«БЕЛЫЕ ЛЕБЕДИ»

Мне время рассказать теперь —

На европейском побережье,

А может, и на Туле прежде

Родоначальником не зверь

Гиперборейским почитался,

А Белый Лебедь[21]. Он считался

Тотемным[22] богом родовым

И нам известен таковым.

Вслед за арктической бедой

Природа многое смешала,

И белых лебедей не стало.

Народ – в раздумье над судьбой:

Исчезла божества поддержка,

Мёртв символ, и мертва надежда

На бесконечность повторений

Себя в бессмертье поколений…

Гиперборей, сомнений нет,

Смог пережить потоп полночный.

По многим фактам, маг и зодчий,

Художник и в душе поэт,

Он был силён, умён, понятлив

И, судя по всему, талантлив,

Но, главное, он был свободен…

Как строил всё он, что находим?..

В России кромлехи его

И лабиринтов мегалиты,

И даже города[23] открыты —

Пока толика лишь всего.

Сейчас мы только стали сами

Гиперборейскими корнями

Врастать в пласты тысячелетий

По следу предков на планете.

Один из них писал зверей[24]

И был сказителем. Сюжетом

Стояла Осень пред поэтом,

Но это вдохновить людей

Не может… И поэт волхвует,

С мольбами у богов взыскует

Совета, чуда и прозренья

На песнь святого вдохновенья.

Во сне вдруг слышит он наказ:

«Ваш Лебедь всё начнёт сначала,

Но, чтоб, как чудо, весть звучала

Всем!.. Ждут Исход и битвы вас!».

И он, проснувшись, в песне новой,

Сюжет осенний взяв основой,

Спел сон свой вещий при народе,

Мол, Лебедь возродился вроде:

«Последний лебедь потерял

Свою подругу. Без любимой,

Единственной, невозвратимой

Жить не хотел, в горящий пал[25]

Нырнув, сгорел он вмиг до пепла,

Но, смерти вопреки, из пекла

Вдруг вышел молодым, красивым,

Для перелёта полным силы.

Поэтому молись, народ,

Зов предков с родины далёкой,

Обычай старины глубокой

Уже ведут его в наш род!».

Весь день род истово молился —

Вдруг с неба трубный клик[26] пролился,

И, что за чудо, из округи

Ответ послышался подруги!..

ИСХОД

Потомки подхватили сказ,

Приняв за чистую монету,

И он известен белу свету

По птице «Феникс» и сейчас…

Тем временем, кляня погоду,

Народ решился – быть Исходу,

И путь единственный пригоден —