Наша улица (сборник)

      Одна только Перла еще долго сидела у бабки Груни и, ломая руки, причитала:
      - Сто рублей! Пропали мои сто рублей! Они мне жить не дадут, потребуют, чтобы я им уплатила эту сотню... Ведь я поручилась... Боже мой, боже мой, целых сто рублей!..
      1913
      ЗЛАТИНО ГОРЕ
      1
      Когда Шлойме Пиндрика - неудачника из неудачников и отца многочисленного семейства - призвали в армию, вся улица покатывалась со смеху:
      - Вы только поглядите на этого защитника отечества!
      - Плохи же Николкины дела, если Пиндрик должен защищать его трон!
      Такова уж была доля Пиндрика - с самого рождения над ним смеялись.
      - Вот рохля - родился у Ехиэла Пиндрика! Не мог выбрать себе отца побогаче! - такими насмешками встретили его первый писк на нашей грешной земле, точно ребенок был виноват в том, что родился тринадцатым у отца-бедняка, а не первым у отиабогача.
      Позже смеялись над большой головой Пиндрика, над его вздутым животом и кривыми йогами - над всем, что получил он в наследство от своего хилого отца и от чего охотно отказался бы, будь на то его воля. К триьздцати годам потешались над тем, что он сидит в талмудторе [Талмудтора начальная религиозная школа для детей бедняков.] вместе с восьмилетними мальчишками. К восемнадцати годам предметом насмешек стала его редкая бородка, которая росла как попало. Смеялись, когда его взяли в солдаты, смеялись, когда он вернулся со службы еще более прьшибленный, чем прежде. Когда Пиндрик женился на Злате - "заплата на заплате", почтенные обыватели чуть животы не надорвали от смеха, как будго рыжему парню, косоглазому и придурковатому, и жениться нельзя. Когда же Пиндрик ровно через девять месяцев после свадьбы сделался отчом первой двойни, обыватели хохотали так, точно он проделал невиданный фокус.
      - Не понимаю, что тут смешного, - пожимал плечами Пиндрик, - можно подумать, что, кроме моей Златы, никто не рожает детей! А двойня - это у нее в роду. Ее мать шесть раз рожала по двойне.
      Эти слова вызвали новый взрыв смеха, хотя другого ответа не придумал бы и человек поумнее Пиндрика. Такова природа человеческая - смеяться над тем, над чем следовало бы плакать.
      Не смеялась только жена Пиндрика.
      Когда Пиндрик ушел на войну, Злата провожала его со слезами: сетовала на всевышнего, который посылает на ее голову такое несчастье. Это ничего не значит, что она день-деньской осыпала мужа неистовыми, ею самой сочиненными проклятиями; это не в счет, что она в слезах молила господа бога раз навсегда избавить ее от злосчастья, от напасти, дать ей сил дождаться того радостного дня, когда она станет наконец "счастливой вдовой". Муж остается мужем. И если всевышний забирает мужа к себе или мужа угоняют на войну, жена льет слезы.
      Кстати, как ни мало зарабатывал Пиндрик, он все-таки был единственным кормильцем семьи.
      Прошло несколько недель, и Злата немного успокоилась, она убедилась, что мир еще не рушится, - нашлись добрые люди, которые пожалели бедную солдатку с девятью детьми мал мала меньше и дали ей немного денег. Через некоторое время образовался комитет помощи солдатским семьям, а потом и казна начала заботиться о Злате. И хотя казна не слишком раскошеливалась, Злата получала больше, чем мог заработать ее растяпа муж.
      Никогда Злате не жилось так хорошо, как теперь. За четырех детей, которым еще не минуло пяти лет, она получала потри рубля в месяц, за пятерых детей старше пяти лет - по пять рублей в месяц. Да и самой Злате давали шесть рублей в месяц. Все вместе составляло немалый капитал.
      Такие деньги никогда и не снились Злате.
      Пиндрикихе трудно было поверить в свое счастье; ей все казалось, что она вот-вот лишится его. Мало ли завистников, недоброжелателей, злых языков, готовых бог сесть что наговорить на бедную женщину...
      Для наглядности она приходила за "пенсией" со всеми своими девятью детьми - пусть попробуют сказать, что она в этой пенсии не нуждается.
      В Златиной семье никто не отличался ни богатырским сложением, ни красотой. Были тут и золотушные, и рахитичные, и с больными глазами, и с нечистой кожей. Какими же еще могли быть дети у Пиндрика и Пиндрикихи! Да и одевались они как попало: нередко девочки донашивали обноски мальчиков, а мальчики - платье девочек.
      Однако бедная женщина с девятью сиротами при живом отце вместо жалости возбуждала смех. Стоило этой процессии появиться на улице, как начинались насмешки:
      - Глядите, Злата со своей командой отправилась за пенсией.
      Писарь из управы посмеивался:
      - Ну-ка, Злата, построй свою роту!
      - Откладываешь на черный день, а, Пиндрикиха? - подшучивали над ней чиновники.
      - Господину начальнику угодно смеяться надо мной, - пугалась Злата, как бы ее и в самом деле не приняли за богачку. - Что уж там отложишь, когда в доме девять голодных ртов и сама десятая! Было бы хлеба вдоволь!..
      - Ничего, ничего, Злата, копи денежки... Купишь дом, магазин откроешь, хе-хе!
      Вначале Злату тревожила мысль: а вдруг мужа, не дай бог, убьют на войне? Что тогда с нею станется? Правда, говорят, пенсию все равно будут платить, но что за жизнь у несчастной вдовы? Да и мужа жалко. Какой-никакой, а все-таки муж, отец ее детей!
      Но когда "Милая, дорогая Злата, жить тебе сто лет"
      получила письмо, написанное неизвестно кем и подписанное ее "глубокоуважаемым и любящим мужем", она перестала о нем беспокоиться.
      "Глубокоуважаемый муж" прежде всего сообщал, что он, благодарение богу, вполне здоров - дай бог и тебе того же, - что он в тыловом обозе и надеется скоро свидеться "в добром здоровье, в счастье и в радости, навсегда и навеки веков, аминь!"
      Злате говорили, что состоять в тыловом обозе - это все равно, что работать возчиком. Никакая опасность ее мужу не угрожала.
      И радость Златы больше ничем не омрачалась.
      Она не уставала благодарить прежде всего бога, а потом и казну за ниспосланную ей благодать.
      2
      За несколько дней до пятидесятницы Злате пришло в голову испечь ради праздника сдобные булочки.
      Ей самой это ни к чему, но хотелось хоть раз в жизни доставить удовольствие детям.
      Прежде они, бедняжки, и хлеба досыта не ели. Никаких радостей не видели. Пусть хоть в праздник слюнки не глотают, глядя, как другие дети едят сдобные булочки и пьют цикорий с молоком... Она купит несколько фунтов муки второго сорта, не обязательно первого, кружечку постного масла - ну и дорогое же оно! - и испечет сдобные булочки. Пусть и ее дети знают, что праздник на земле. Почему бы и не порадовать детей, когда бог помогает! Да и стоить это будет сущую ерунду. Три фунта муки второго сорта - пятиалтынный и двенадцать грошей. Четверть фунта растительного масла четырнадцать грошей. Дрожжи, немного сахару, горсточка изюму-еще двенадцать грошей. Зато хлеба сэкономит на пятиалтынный, а может быть, и больше.
      Ведь пятидесятница бывает только раз в год! Так оправдывала Злата свою расточительность.
      Конечно, все надо проделать потихоньку, чтобы соседи не узнали. Шито-крыто. Такие уж времена пошли. Найдутся, чего доброго, шептуны, которые донесут казне, что Злата Пиндрик за ее счет пичкает своих детей сдобными булочками и цикорием - тогда всему конец: казна и знать ее не захочет, на хлеб не станет давать!
      Нет, ее недоброжелатели даже запаха сдобы не почуют.
      Не такая она дура, чтобы печь их в ночь накануне праздника, когда весь город бодрствует, - она это сделает за две ночи вперед, ничего, черствая булочка даже вкуснее, а уж экономнее наверняка.
      И Злата отправилась чуть ли не за десять кварталов, туда, где никто ее не знал, чтобы купить все необходимое.
      И про корицу не забыла. Спрятав покупки на дне корзинки, под буханкой черного хлеба и картошкой, она благополучно доставила их домой, не вызвав подозрения даже у собственных детей.
      Поздно ночью, когда дети по двое и по трое лежали в постелях и всей улице снились приятные сны, Злата достала муку и дрожжи, замесила тесто, накрыла его полотенцем, на полотенце положила старое ватное одеяло - в тепле тесто лучше всходит - и уселась ждать. Спать она не ложилась: как бы не перекисло!
      Точно в положенное время Злата затопила печь и начала разделывать тесто. Радуясь, как будто уже отведала свежих булочек, она сдобрила тесто постным маслом, насыпала в него сахару и корицы, положила изюму. Злата месила тесто, резала его на маленькие куски и разделывала булочки.
      Правда, без сливочного масла, но зато всех форм и фасонов:
      длинные, круглые, плетеные и слоеные.
      Она радовалась не столько булочкам, сколько тому, что в первый раз, с божьей помощью, чувствовала себя хозяйкой не хуже других. Жаль только, что приходится скрываться. Она бы охотно отдала половину булочек за то, чтобы всем показать свое искусство, - пусть знают, что она никому не уступит, что она и стряпать умеет, и печь, было бы из чего.
      Но что делать, если люди так злы, так завистливы! Вот, к примеру, ее милая соседка - просто вне себя от зависти.
      Однажды она сказала Злате: "Для кого война несчастье, а для кого счастье". Завистникам бы такое счастье!
      Истопив печь, Злата окунула помело в ведро с водой и подмела под. Потом посыпала противень мукой, проверила, не перегрелся ли он, и, задвинув в печь два противня с булочками, начала убирать улики.
      Дважды Злата чуть-чуть отодвигала заслонку, чтобы полюбоваться, как хорошо подошло тесто, как подрумянилось. Но только она прикоснулась кочергой к одному из противней, как услыхала легкий стук в дверь.
      Она вздрогнула, точно вор, пойманный на месте преступления. Наверно, соседка, Доба-Лея, черт принес ее ни свет ни заря!
      Злата поспешно задвинула заслонку, спрятала помело в угол, но открывать дверь не решалась - вся комната была пропитана запахом свежего теста. Сразу пронюхает, каналья, в чем дело. Господи, как быть?
      В дверь постучали настойчивей.
      - Тише, что вы так барабаните? - проворчала Злата, направляясь к двери. - Чего вы хотите, Доба, веник? Подождите минуточку, сейчас вынесу, я еще не одета...
      - Это не Доба, это я... открой.
      Злата ушам своим не поверила. Наверно, ей это мергщится или снится.
      - Кто там? - переспросила она взволнованно.
      - Это я - Шлойме. Открой, Злата!
      Злага рывком распахнула дверь и, скорее испуганная, чем обрадованная, воскликнула:
      - Шлойме!.. Откуда ты взялся?
      Пиндрик, бледный, исхудавший, в выцветшей селдатской гимнастерке, которая висела на нем, как на палке, стоял посреди комнаты и, улыбаясь своей обычной жалкой улыбкой, бормотал:
      - Ослобонили меня, совсем ослобонили...
      - Ослобонили? Совсем? - Злата не могла прийти в себя. - Ты ранен?
      - Нет, не ранен... Я заболел. Надорвался. Операцию мне сделали... И другие болезни нашли, кроме грьдац...
      Восемь недель провалялся в лазарете. Потом меня признали негодным... Теперь совсем слободный.
      - Боже мой, хорошо, что живой вернулся! Но что я теперь буду делать с детьми, чем кормить их буду?
      О булочках Злата забыла. Вспомнила только тогда, когда они наполовину сгорели.
      1915
      КРУПНЫЙ ВЫИГРЫШ
      1
      Малка, жена Зимла, который торгует дровами, ходит сама не своя - до пасхи осталось всего две недели, а индюка на праздник и не предвидится.
      Каждый год в эти дни по комнатушке гордо разгуливал тридцатифунтовый индюк, надутый и спесивый, точно важный барин, не подозревая, что клецками и орехами его откармливают отнюдь не для того, чтобы доставить ему удовольствие...
      А в этом году - пусть никогда не повторится этот год, боже праведный! Одно название - торговля!
      Когда зима выдается холодная, можно еще прожить кое-как и пасху справить не хуже людей. Но что делать в этом году, когда зимы и в помине не было? Плохо, хуже и не придумаешь!
      Один бог знает, как они в этом году справят пасху...
      Правда, мацу уже испекли и бочонок квашеной свеклы заготовили еще задолго до праздника пурим, но нельзя же ограничиться одной мацой и квашеной свеклой! Какой же это праздник - без гусиного сала, без яиц, без картошки?
      Детям надо справить башмаки, штанишки, - да мало ли что еще нужно, когда приближается пасха!
      Однако больше всего огорчает Малку то, что нет индюка.
      Без индюка ей праздник не в праздник.
      - Зачем так огорчаться? И без индюка можно обойтись, голодными, упаси бог, не останемся, - утешает жену Зимл. - Маца у нас есть, и свеклы вдоволь. Картошки мы раздобудем, сала тоже. Яйцо, луковка, то да се, дай бог, весь год не хуже...
      - Странный ты человек, Зимл, - говорит Малка с досадой. - Разве дело в еде? Ты ведь, кажется, знаешь, что мне немного нужно! Да только что за пасха без индейки!
      Двадцать восемь лет я все-таки была хозяйкой и никогда не оставалась на пасху без индейки, а в этом году...
      Малка отворачивается, чтобы муж не заметил ее слез.
      Однако по ее молчанию Зимл догадывается, что она плачет, и, желая утешить жену, подтрунивает над ней:
      - Ай-ай-ай, какая ненасытная!.. Из-за какой-то индейки заливается слезами, как в судный день.
      - Ну да, ненасытная!.. - Малка всхлипывает и вытирает глаза уголком фартука. - Просто скучно в доме без индейки...
      Зимлу и самому нелегко, но он бодрится - мужчина все-таки.
      - Беда с этими женщинами... Чуть что - в слезы...
      - Совестно перед соседями... В канун пасхи соберутся у резника и начнут судачить - что-то Малки не видно. Не хватает только попасть на язычок к соседкам... Дожили...
      - Ну, ну, хватит! Не будь дурочкой... Хватит, говорю!
      К нам чужой человек идет...
      Дверь медленно отворяется, и сначала появляется голова индюка, потом голова человека, и в дверь бочком протискивается Гецл.
      2
      Гецл всю свою жизнь жил лотереями.
      То он разыгрывает пятикнижие, то носится с серебряной сахарницей или с двумя медными подсвечниками, которые вот-вот будут разыгрываться, один билет только еще не продан. Перед осенними праздниками он ходит по домам с молитвенниками, а то с полдюжиной латунных чайных ложек. В общем, он всеми средствами старается урвать алтын или пятак, в зависимости от разыгрываемого предмета, но чтобы кто-нибудь выиграл в его лотерее, этого никто не может припомнить.
      Поговаривали, что его лотереи никогда и не разыгрываются, но избавиться от Гецла, не купить у него лотерейный билет не так-то просто: Гецлу некуда спешить. Если вы сразу не раскошелитесь, он простоит и час, и два и прочесть нравоучение не постесняется, а если и это не поможет, обругает, будь вы хоть самый почтенный человек в городе.
      Только раз в год хозяйки охотно покупают у Гецла лотерейные билеты - в канун пасхи.
      Недели за две до пасхи Гецл обычно приобретает огромного индюка теленок, а не индюк, - связывает ему ноги и отправляется по домам собирать под него деньги.
      "Не больше ста билетов продам", - говорит он, но хозяйки прекрасно знают, что билетов будет не менее трехсот.
      Как бы то ни было, ему охотно дают пятаки, потому что индюк непременно будет разыгрываться.
      В прошлом году индюка выиграла Хайтя, в позапрошлом - Этл, а три года тому назад - новоиспеченная богачка Гутка.
      Богачу во всем удача.
      3
      Когда появился Гецл с индюком, Малка вытерла глаза и с надеждой взглянула на мужа: а вдруг счастье само пришло в дом...
      - Что скажете хорошего, реб Гецл? - спрашивает Зимл.
      - Что скажу? Дайте пятак под этого молодца, и дальше пойдем, - хмуро отвечает Гецл, кивнув на индюка.
      - Но вы же не будете его разыгрывать... - говорит Зимл.
      - Как это не буду? - ворчит Гецл. - Что же мне еще с ним делать? Борщ варить?
      - А вашему желудку разве повредит кусок индейки?
      - Не нужна мне индейка, я... хватит с меня мацы и свекольника... Без индейки обойдусь!..
      - Дай же ему пятак, - просит Малка, - как знать...
      - Ну что ж, попробуем, - говорит Зимл решительно, точно рискует по крайней мере сотней. - Сколько же вам дать?
      - Сто тысяч! - язвит Гецл. - Сколько... Пятак.
      - Ну хорошо. Какой номер ты возьмешь, Малка? Четный или нечетный?
      Малка никак не может отважиться - риск-то какой!
      Взять четный - а вдруг нечетный счастливей, выбрать нечетный- вдруг четному суждено выиграть индюка...
      - Не знаю, - колеблется Малка, - не знаю, выбирай сам.
      Однако Зимл боится брать на себя ответственность.
      - Я в такие дела не вмешиваюсь. Поступай как знаешь...
      У Малки опускаются руки. Что делать? Четный - нечетный?
      - Послушай-ка, Зимл, - вдруг находит она выход из положения, - давай возьмем два номера - четный и нечетный!..
      - Придумала!.. Что же, целый гривенник ему отдать? - морщится Зимл. Не такие уж мы богачи...
      - Бери, Зимл, дай тебе бог здоровья, бери два номера. Сердце мне подсказывает, что на этот раз мы выиграем.
      Зимл вынимает большой кожаный кошелек, долго роется в нем, наконец достает маленький серебряный пятак и пять медяков по копейке, протягивает деньги Гецлу и говорит:
      - Гм, выбросили на ветер десять копеек! Ну да ладно, праздник и так обходится дорого, пусть будет еще несколько грошей. До чего может довести женщина... На, спрячь билеты.
      - В добрый час, - тихо произносит Малка.
      С этого дня Малка ни на минуту не забывала об индюке.
      Сердце подсказывало ей, что именно она на этот раз выиграет... А если нет?..
      И все-таки она считала индюка почти своей собственностью.
      Каждый раз, когда она встречала на улице Гецла, зажавшего под мышкой индюка со связанными ножками, она с упреком останавливала лотерейщика:
      - Зачем вы таскаете с собой индюка? Вы же его вконец замучаете!..
      - Какое вам дело, - отрезает Гецл, - он пока еще не ваш!
      - Жалко ведь птицу, - сокрушается Малка. - Не ест, не пьет, связан, стиснут... Вы только поглядите, какой у него вид!..
      - Что же, я обязан чужих индюков кормить?
      - Пожалели бы себя, - пытается уговорить его Малка, другим путем уберечь "своего" индюка, - таскаетесь целый день с такой тяжестью... И как у вас руки не устанут?
      Вы получили бы пятак, если бы индюка и дома оставили...
      - Как же! Можно подумать, что мне легко достался ваш пятак, когда индюк был со мной!..
      Малка вздыхает и уходит восвояси. Что поделаешь с таким душегубом!
      Каждый раз при встрече с Гецлом она не может удержаться от вопроса:
      - Ну, что слышно?
      - Вам сообщат, - ворчит Гецл, не останавливаясь.
      4
      Накануне пасхи внезапно отворилась дверь, и в нее, по своему обыкновению, бочком пролез Гецл, на этот раз без индюка.
      - Выиграли! - отрывисто и как бы с досадой проворчал он.
      Малка всплеснула руками:
      - Слава тебе, господи!
      Ее лицо засияло от счастья.
      - Не ждали, - улыбается Зимл.
      - Но где же индюк? - не терпится Малке.
      - А деньги за сообщение? - отвечает Гецл вопросом на вопрос.
      - Какие деньги?
      - Видно, никогда индюков не выигрывали... Пять пятиалтынных я беру за сообщение...
      - Горе мне, это ведь целое состояние...
      - А вы что хотели? За десять грошей получить индюка на пасху?
      Торгуются долго... Малка предлагает два пятиалтынных, три пятиалтынных, полтинник. Гецл настаивает на своем - пять пятиалтынных, ни копейки меньше... С трудом столковались на четырех пятиалтынных и десяти грошах, Получив деньги за сообщение, Гецл ушел и через четверть часа вернулся с индюком.
      Когда Малка увидела индюка, у нее потемнело в глазах, худой как щепка, синий, облезлый, головка опущена, зоб бледный, вялый...
      Зимл посвистел ему - индюк не обратил на это никакого внимания...
      - Ой, гром меня порази, что вы сделали с индюком?
      Ведь это не тот индюк!
      По Гецла уже и след простыл.
      - Знаешь, Малка, что я тебе скажу? - замечает Зимл. - Накинь-ка скорей платок и беги, а то он, пожалуй, до завтра не доживет, твой крупный выигрыш...
      Малка накинула на голову шаль, спрятала под нее индюка и побежала к резнику.
      Вечер выдался ненастный, на улице хоть глаз выколи, но Малка ничего не замечала и торопливо шлепала по весенним лужам, то и дело прислушиваясь к тому, что происходит у нее под платком.
      Что-то он слишком тих, что-то он свесил головку...
      Вообще-то индюк довольно тяжел, хоть и тощ...
      В доме резника Малка растолкала женщин, прорвалась вперед и, задыхаясь, попросила:
      - Дай вам бог здоровья, реб Оре! Скорее зарежьте мне птицу. Я очень тороплюсь, просто земля подо мной горит!
      И она сунула индюка в руки резнику.
      - Что это вы, рехнулись, боже сохрани? Сует мне падаль! Не видите разве, что индюк околел?
      Заломив руки, Малка так и застыла на месте.
      Женщины окружили ее, сокрушенно вздыхая:
      - Вот так история! Прямо на руках околел! Такое несчастье...
      ЧЕЛОВЕК С ПРИНЦИПАМИ
      1
      Одного взгляда на господина Беленького было достаточно, чтобы убедиться, что он человек серьезный, солидный, рассудительный, - одним словом, человек твердых принципов.
      Фигура господина Беленького была в меру упитанна, живот округлен лишь настолько, чтобы его хорошо облегал жилет. Аккуратно подстриженная французская бородка, белоснежная рубашка, туго накрахмаленный воротничок, элегантный галстук спокойной расцветки, тщательно отутюженная складка на брюках - решительно все, от ровного пробора на голове до блеска ботинок, свидетельствовало о том, что он во всем руководствуется раз навсегда установленными принципами. Он ел четыре раза в день, один раз в день гулял, ДРЗ раза в сутки спал - полтора часа днем и восемь часов ночью. Все по раз навсегда установленному принципу.
      Для господина Беленького мелочей не существовало.
      Шла ли речь о фасоне жилета или о деятельности благотворительного общества, о рюмке водки перед обедом или о национальном вопросе, господин Беленький обо всем имел твердое суждение, свои принципы, от которых он никогда не отступал.
      Беленький был непоколебимо убежден, что все невзгоды, все несчастья, как личные, так и общественные, являются следствием нашей беспринципности.
      - Человек без принципов что дом без фундамента, - говаривал Беленький.
      Свою мысль он сопровождал плавным движением небольших белых, мягких, почти женских рук, как бы желая легким массажем втереть ее в слушателя.
      Беленький был принципиальным противником всякой благотворительности.
      - Я принципиально никому и никогда и ни при каких обстоятельствах не оказываю денежной помощи, - говорил он. - Филантропия развращает как дающего, так и берущего. Первый успокаивает свою совесть жалким подаянием и не делает для общества ничего более существенного, а второй привыкает жить подаянием, превращается в профессионального попрошайку.
      Беленький готов поддержать ближнего добрым словом, разумным советом, хорошей рекомендацией, чем хотите, но денежной помощи он принципиально никому не оказывает.
      "Принципы" Беленького были хорошо известны в городе. И там, где речь шла о сборе средств для какого-нибудь общественного мероприятия, Беленького не беспокоили.
      Не беспокоили его и личными просьбами: все знали, что Беленький своим принципам не изменит.
      С принципами Беленького не хотели считаться только его дядя Калман и тетя Фейга. Дядя Калман - человек многодетный - был самым бедным из всей многочисленной родни, среди которой Беленький был самым богатым.
      И вот этот дядя позволял себе чуть ли не каждую пятницу обращаться к племяннику с просьбой дать ему взаймы сколько-нибудь денег, чтобы справить субботу, совершенно не счггтаяеь с неоднократными заявлениями богатого родственника о том, что он принципиально никогда не дает денег без обеспечения.
      Вместо денег господин Беленький преподносил дяде нравоучение:
      - Что удивительного в том, что у вас никогда нет ни копейки за душой, раз у вас нет принципов? Ведь вы, кажется, занимались скупкой сушены* грибов! Ну, и надо было держаться сушеных грибов! А вы меняете занятия чаще, чем белье. То вы становитесь страховым агентом, то занимаетесь распространением газет, то продажей лотерейных билетов. То вы чернильный мастер, то каллиграф, то еще бог знает кто! За все хватаетесь, все для вас дело!
      Нет у вас никаких принципов!
      - Какая разница, чем заниматься, лишь бы на хлеб заработать, оправдывался дядя.
      - Нет, не говорите! - поучал племянник. - Человек должен держаться твердых принципов. Возьмем, например, меня. Мое дело - учет векселей и закладные на недвижимое имущество. Попробуй-ка предложить мне самую выгодную операцию с товарными накладными или любое Другое дело - я на него, хоть озолотите меня, не пойду!
      Человек во всем должен иметь свои принципы, а не перебрасываться с одного на другое. Понимаете вы это или нет?
      - Кто может сравниться с тобой? - отшучивался дядя. - Ты богат и можешь позволить себе иметь на каждый случай свой особый принцип. Я же человек бедный и должен довольствоваться одним-единственным принципом на все случаи жизни - зарабатывать копейку на хлеб где придется.
      Недовольный ироническим тоном дяди, Беленький холодно отвечал:
      - Ну что ж, оставайтесь и дальше бедняком, если это вам так нравится, но меня прошу не беспокоить.
      - Дай мне только взаймы каких-нибудь два-три рубля, и ты меня больше не увидишь, пока, конечно, мне еще раз не понадобится маленький заем.
      - Не тратьте понапрасну вашего остроумия, дядя.
      Я на слово в долг не даю, а в дар, как вам хорошо известно, я принципиально не даю.
      Старик уходил ни с чем. Но от тети Фейги отделаться было, не так просто.
      Она всегда напоминала Беленькому о тех годах, о которых ему меньше всего хотелось помнить.
      - Тетя заслужила, чтобы ты ей помогал в нужде, - говорила она. - Кем бы ты стал, если бы не я? Вся твоя милая родня знать не хотела вшивого, запаршивевшего мальчишку-сироту. Я взяла тебя в дом, кормила, одевала, обмывала, лечила...
      - Прекратите болтовню! - Беленький морщился, как будто проглотил что-то горькое. - Разговорилась!
      - А что, я не правду говорю? Дай бог мне столько фунтов золота, сколько фунтов керосина я вылила на твою голову, пока не очистила ее от вшей.
      - Заладила! Конца не видать дурацкой болтовне...
      Но тетя Фейга не унималась.
      - Конечно, доброе дело скоро забывается, - как ни в чем не бывало продолжала она. - А кто тебя вывел в люди, если не я? Кто обивал пороги у Залыановича, чтобы он тебя принял мальчиком к себе в магазин? С пустыми руками ты от него не ушел... Ты уже и тогда не брезговал тем, что плохо лежит... А если бы не я, ты бы разве женился на его дочери? Не важно, что в городе рассказывали о ней бог знает какие истории, но три тысячи рублей приданого богатый папаша дал тебе за ней и доходный дом в наследство оставил...
      Хорошая память тети, видно, не очень радовала Беленького.
      - Да что вы, тетя! - говорил он. - Зачем вспоминать сказки двадцатилетней давности? Кому это интересно?
      - Зачем вспоминать? А затем, чтобы ты вспомнил о благодарности и не оставлял тетю без помощи в нужде.
      - Но ведь вам известен, тетя, мой принцип.
      - Какое мне дело до твоих принципов? - перебивала его тетя Фейга. Из-за того, что ты дашь тете несколько жалких карбованцев, тебе не придется расстаться ни с твоими домами, ни с твоими принципами-шминципами!
      Беленький знал, что от тети Фейги словами не отделаешься. Очень неохотно доставал он из кармана пятерку и, вручая ее, предупреждал:
      - Вот вам, тетя, деньги! Но вы должны помнить, что я их вам не дарю. Я принципиально никогда никому ничего не даю даром. Это в счет комиссионных, которые дядя Калман заработает у меня приисканием жильцов для квартир в моих домах.
      - Хорошо, пусть будет так, - соглашалась тетя Фейга. - Ты разве поможешь человеку, не вытянув из него жилы!
      Пока дядя Калман был здоров, тетя Фейга не часто докучала богатому племяннику.
      - Чтобы ему так хотелось жить, как мне хочется кланяться ему, говорила она.
      Но с тех пор, как дядя заболел, тетя Фейга стала частым гостем у Беленького.
      Однако именно теперь вырвать у него сколько-нибудь денег стало еще труднее.
      - Прежде я мог ему одалживать, скажем, в счет комиссионных, а теперь чего ради я вам буду давать деньги?
      Выходит, что это подаяние? Но вы же знаете, что я принципиально против подаяний.
      - Но ведь дядя харкает кровью! - со слезами кричала тетя.
      - А чем я могу помочь? Я же не врач.
      Тетя Фейга не сдавалась. Она приходила к Беленькому домой, останавливала его на улице и угрожала, что ворвется в синагогу и осрамит его при всем честном народе.
      - С грязью смешаю... - говорила она. - Пусть люди скажут - можно оставлять больного дядю с малыми детьми умирать с голода или нельзя?
      Беленький чувствовал, что па этот раз ему трудно будет стстоять свои принципы. Тетя - отчаянная женщина. Она ни перед чем не остановится.
      И он стал думать, как бы приискать для дяди какуюнибудь легкую работу, которая давала бы ему возможность существовать, не посягая на его, Беленького, карман.
      Перебирая в памяти все места, куда можно пристроить дядю, он вспомнил, что в Кредитном обществе, членом правления которого он состоит, требуется рассыльный.
      Правда, дело не совсем подходящее для пожилого человека, однако это лучше, чем жить подаяниями.
      Когда тетя Фейга вечером того же дня опять пришла к Беленькому "клянчить", он сразу остановил ее:
      - Ну, тетя, теперь вы раз навсегда должны покончить с вашими вечными претензиями ко мне. Вы знаете, что я принципиальный враг всяческой филантропии. Я нашел для вас нечто лучшее, чем случайная денежная помощь:
      я устрою дядю на должность с постоянным жалованием пятнадцать рублей в месяц. Что вы на это скажете, тетя Фейга?
      - Какая же это должность?
      - В нашем Кредитном обществе, пустяковая работа:
      сходить куда-нибудь, что-нибудь передать...
      - Дядя еле на ногах держится, куда ему на побегушках...
      - Ничего, когда он будет сыт, у него появится и сила.
      - А ты бы навестил дядю, посмотрел бы на него, - сказала тетя Фейга. Он ведь харкает кровью.