Начаров, вернувшись с котелком воды, подбросил в огонь смолистые сучья, и фейерверк искр, как праздничный салют, разрезал темноту.
— Александр Филиппович, — повернулся Олег Николаевич к Начарову, — а знаете, что стало дальше с вашей находкой?
И профессор рассказал, как останки мамонта показали ему и он решил послать двух студентов на разведку, но ничего интересного они не обнаружили. Оставалось предположить, что все найденное случайно оказалось в этом месте, например, погиб когда-то мамонт, и все. Никаких серьезных оснований для организации раскопок не было, но что-то мешало профессору сделать такой вывод. Он поехал посмотреть сам, провел пробные раскопки и в карьере, на глубине примерно четырех метров, обнаружил культурный слой. С него-то и началась экспедиция.
Мальчик слушал Олега Николаевича затаив дыхание.
Искры летели в темноту, может, пытались сравняться со звездами?… Мерцали огни деревни на взгорке. Плеснула рыба.
— Между прочим, мы сидим на дне древней реки, праКлязьмы, — тихо проговорил Олег Николаевич. — Кругом была вода. Представьте себе Клязьму на тридцать метров выше.
И уже не видел мальчик ни звезд, ни костра, ни речки под пологим берегом. Ему чудилась широченная, как Волга, река, множество озер, заросшие осокой и мхом кочки, чахлые березы, ели. Стаи птиц с криком срываются с места, вспугнутые зверем или человеком.
— Леша, а тебе сколько лет? В твоем возрасте мальчики в древности знали повадки животных, без промаха бросали копье, принося добычу матери и сестрам. Костер, такой же, как наш, равноценен был тогда самой жизни. Остаться без огня означало умереть.
Алеше захотелось, чтобы их сегодняшний костер тоже горел долго и ярко, и он подбросил в огонь сухие сучья. Пламя вспыхнуло, обдав лицо и руки жаром. По спине от ночной прохлады пробежали мурашки. В темноте хрустнула ветка. Вспорхнула ночная птица.
— Олег Николаевич, а мамонты по ночам ходили? — спросил Алеша.
— Вряд ли, дружок, спали, наверное, в укромном месте, как слоны, стоя.
— А древние люди как спали?
— Уж, конечно, не в теплых спальных мешках, в палатках, а прямо на полу пещеры, на утоптанной глине. Прижмутся друг к дружке, прикроются шкурами животных. Зимой разводили костер. Когда огонь затухал, разгребали золу, стелили шкуры и укладывались на теплую землю. Однако кому-то пора спать, а мы с Александром Филипповичем, пожалуй, и до зорьки протолкуем.
Начаров кивнул. И лицо его, мягко освещенное бликами костра, с широкими черными бровями, с седым уже, но по-мальчишески задорным чубом представилось Алеше таким родным, как будто он давно знал этого человека.
— Можно и я с вами? — попросился Алеша, и Олег Николаевич согласился.
Мальчик хотел было просидеть всю ночь у огня на бревнышке, но скоро и сам не заметил, как очутился на ватнике Начарова, пригрелся и задремал. И виделись ему дом, мама. Будто они роют картошку в огороде, а он ловко выхватывает сразу по нескольку кустов и стряхивает клубни в одну груду. Мама улыбается, довольная, опять они первыми выбрали картошку: «Эх, и выдумщик ты у меня, сынок». И лицо Начарова снилось ему, веселый Олег Николаевич, потом какой-то желтый цыпленок, который громко кричал: «Эврика, эврика!»
Когда мальчуган открыл глаза, то долго не мог понять, где он. Оглядевшись, увидел у костра профессора и Начарова. Белый туман стоял у них за спиной, и, протянув руку в сторону от костра, Алеша не увидел кончиков своих пальцев.
А птицы-то, птицы! Словно собрались к их ночевке со всего света. Щебечут, заливаются, не переводя дух.
Первый луч едва пробился к земле и упал на желтые сережки львиного зева, омытые росой. Настраивал свою скрипку кузнечик.
Алеша поежился, встал, расправляя затекшее тело. Такого утра в его жизни еще не было. Дома он вставал обычно в половине седьмого, торопился в школу и не предполагал даже, что настоящее утро начинается с этого оглушительного щебета, с первого смелого луча, пробравшегося на луг через туман, белый как молоко, с этого праздничного переполоха в честь нового дня. Почему же у него, Алеши, сегодня так радостно на душе? Ах да! Вчера он познакомился с Начаровым, человеком, который уже сделал свое важное открытие. Вот бы и ему, Алешке, так повезло. Открыть бы и ему что-нибудь нужное, полезное и позвать всех: «Эврика! Смотрите, что я нашел для вас, люди!»
«ДАЙ МНЕ СИЛУ, МАТЬ СУНГИРЕЙ!»
Археологическое ЧП. Нашла иголку в сене. Байо — гость из прошлого
— Не солнце, а раскаленная сковородка, — ворчал Алеша, исподлобья поглядывая на сахема-Володю.
Тот, словно не ощущая дикой жары, сидел, по-восточному подогнув ноги. Сам темно-коричневый от загара, лицо зеленоватое от прозрачного козырька кепки. Володя делал записи, держа на колене тетрадку в плотных красных корочках.
«Подумаешь, закаленный, — успокаивал себя Алеша, — еще посмотрим, кто загорит лучше. Может, я стану совсем черным».
Саша, сосед, вон как скрючился и скребет ножом глину. Вчера здорово «резал» мяч у волейбольной сетки, а сейчас согнулся и как будто ему ни до чего другого и дела нет.
Между тем Саша торопливо очищал от глины какую-то находку. На его широкой, с мозолями ладони лежала тоненькая бурая пластинка как оказалось, из кости. Когда он осторожно обмел ее кисточкой, по всей пластинке проступили точки-лунки. Множество точек насчитал Саша на обеих сторонах пластинки.
— Дай мне. — Алеша двумя пальцами взял находку и попытался посмотреть через луночки на солнце.
— Можно, я тоже подержу? — протиснулась в тесный круг Света.
Пластинка перешла в узкую, с длинными пальцами руку Оли и покачалась на ее ладони, как в колыбельке. Подбежавший Юра заволновался:
— Такой, ребята, я никогда не видел!
— Не только ты, — поправила Оля, — может, никто из нас вообще не видел.
— Давайте-ка сюда пластинку. — Саша завернул находку в бумагу, отметив галочкой на плане место, где откопал.
Вечером профессор, по обыкновению, сидел на походном раскладном стульчике, просматривая находки за день. Каждый надеялся, что в его пакете окажется что-нибудь важное. Когда подошла очередь Саши и он протянул пластинку, Олег Николаевич вскочил от волнения:
— Где нашел? Надо было сказать сразу! Почему обломана? — Такого строгого голоса никто из ребят от профессора никогда не слышал. — Да этой вещи цены нет! За нее стоит перерыть не одну равнину! Таким бы, как ты, начать и таким, как я, — ученый дернул себя за бороду, — кончить! Палеонтолог был бы счастлив, что нашел… А вы… Испортить уникальный предмет!
— Олег Николаевич, Олег Николаевич, — едва успевал вставлять Саша в речь начальника экспедиции, — она такая и была, хоть голову на отсечение.
— Что? Голова вам еще пригодится. Я же вижу, Саша, что надлом свежий. Поймите, речь идет о чести экспедиции. Сломана вещь, сохраненная для нас тысячелетиями. Что может быть позорнее! Это… это… — Профессор задыхался. — Это невежество! Если хотите, вар-вар-ство! — Указательный палец ученого взлетел вверх. — Или мы научная экспедиция, или туристы, дилетанты — так стоит вопрос, молодой человек! Идемте. Немедленно к раскопу!
Понурив голову, Саша поплелся за Олегом Николаевичем. Ребята расходились по палаткам, обсуждая Сашину неловкость: такой медведь, не мог сделать как следует. Злились, но и сочувствовали: что теперь поделаешь.
— Попробуй отыщи иголку в сене, — вздохнула Оля, разъясняя разговор Алеше. — Бедный Саша! Разве найдешь вечером такусенькую, с ноготок, частичку в ворохе глины?
Посеребренные по краям последними лучами громоздкие тучи нависли угрожающе. Примолкли птицы. Ярко-вишневая полоса прорезала горизонт. Что она предвещала? Ливень? Тогда никаких надежд… Быстро наступившая темнота заставила профессора отложить работу на завтра.
Обхватив голову руками, ученый нервно вышагивал у палатки. Иногда вскидывал лицо, всматриваясь в небо, и выражение было такое, приметил Алеша, какое бывает у мамы, если дома кто-нибудь заболел. Вечером Олег Николаевич, хотя и любил посидеть у костра, даже не вышел из палатки. Петь всем расхотелось.
Ночью дождя, к счастью, не было. Утром на раскопе профессор обратился к лаборантке Оле, сказав, что ей предстоит сегодня просеять вот ту горку глины.
— Почему я? — глаза девушки блеснули недовольно. — Не по моей же вине…
— Только ваша, Ольга, исключительная добросовестность может поправить дело. У вас, Оля, особо важная работа, понятно? Меня вызывают в музей.
Очищая глину в своем квадрате, Алеша видел, как со слезами на глазах Оля присела на колени с ситом около вчерашней горки. Будь Алешина воля, он придумал бы сейчас такую машину, чтобы за одну минуту просеять всю глину. Непереносимы были ему шуточки ребят по Олиному адресу, мол, переливает из пустого в порожнее. Юра буркнул: зряшное дело. Саша строгал, строгал остервенело глину да вдруг припустился в лагерь. Вернулся с алюминиевым стульчиком. Молча поставил около Оли. Та чуть было не сказала что-то обидное, но, перехватив сочувствующий взгляд Игоря Петровича, села на стульчик и снова начала похлопывать ладонями по бокам сита. Скоро рядом с девушкой высились два примерно равных холмика: справа — просеянный, слева — нет.
— Будь поменьше, будь поменьше, — шептала Света, болея за Олю.
Оказывается, это она давала приказания непросеянному холмику. И он действительно становился меньше. Однако лицо Оли от этого почему-то мрачнело, как будто туча застилала ясное солнышко.
Погода к обеду в самом деле начала портиться. Сильный ветер поднял пыль. Зашумели у дороги березки, прогнулись под сильными порывами розовые пики иван-чая на краю раскопа. Набухшая туча выползала с северной стороны и надвигалась на палаточный лагерь, на раскоп, на Олю. Сахем-Володя объявил перерыв пораньше, и все заторопились в палатки. Но Оля не двинулась с места.
Когда первые крупные капли упали на сито, подбежали Саша и Юра с брезентом. Вмиг над головой Оли образовался надежный навес. Алеша помог Игорю Петровичу вбить колышки, укрепить опоры под брезентом. Сверкнула молния, загрохотал гром, но работа продолжалась! Ребята, не обращая внимания на хлесткие струи дождя, на прилипшую одежду, с трудом удерживали углы навеса на ветру. А ветер, словно испытывая их стойкость, рвал брезент из рук, трепал чуб Алеши и… отгонял тучу. Как неповоротливая слониха, отодвинулась она на другой край небосвода и прошла стороной.
Вернулся профессор.
— Не нашли? — Ученый был крайне расстроен.
Оля еще ниже опустила голову. Механически, чтобы покончить с утомительным занятием, она бросила в сито последнюю горсть земли. В сетке застрял крохотный кусочек. Тот самый обломок, который был так нужен!
Девушка медленно поднялась, осторожно держа сито на вытянутых руках, как невиданную драгоценность. Слезы блестели у нее на глазах. «Плохо было — плакала, хорошо стало — опять плачет…» — недоумевал Алеша.
— Что с тобой, Олюшка? — С края обрыва спрыгнул Игорь Петрович. — Неужто нашла? Ребята, сюда!
Саша только сейчас, кажется, ожил, одним прыжком очутился возле Оли. Долго разглядывал крохотный кусочек, улыбался доверчиво и вдруг крикнул дурашливо:
— Ура, ребята! Все сюда!
Олег Николаевич подошел торопливо. Задержал подобревший взгляд на Оле.
— Я верил, что вы справитесь, — сказал профессор тихо, положив ей руку на плечо.
Профессор тщательно завернул находку и почти бегом направился в лагерь, чтобы приложить обломок к пластинке. Вот так, вот сюда. Да, это было то, что надо.
— Друзья, смотрите! — Профессор вышел из палатки.
На белом листе блокнота лежала костяная пластинка. Что она изображала? Что хотел вырезать из бивня мамонта древний мастер? Контур быстроногой сайги или дикой лошади? В любом случае это было произведение искусства древнего каменного века. Молодец, Оля!
Гвалт поднялся, словно на птичьем базаре. Алеша пролез под мышкой у Юры, что-то радостно говорил то Оле, то отцу, то Саше. Он никогда не видел еще всех их такими взволнованными.
Саша вдруг угомонился: попросил у профессора листок из блокнота (все знали, что бумага там белая, глянцевая), сосредоточенно обвел контур пластинки и покинул круг любопытных.
Оле теперь стало ясно, почему так необходимо было найти обломок. Приставленный на свое место, он сделал фигурку животного законченной, выразительной, красивой.
Игорь Петрович тоже поздравил Олю.
— В грамм добыча — в год труды! — Он загадочно улыбался. — Вы достойны оды, Ольга Сергеевна. — И исчез.
— Слово мое к умельцам, — обратился ко всем Анатолий Васильевич. — Давайте попытаемся сделать точно такие же пластинки. Впереди праздник археологов, и они нам пригодятся.
Алеша бросился в палатку за ножом и лобзиком. Он так спешил, что по ошибке влетел в палатку Игоря Петровича. Тот стоял посередине, широко расставив ноги и размахивая руками. Увидев мальчика, захлопнул какую-то тетрадку, лежавшую у него на раскладушке.
— Тебе чего?
— Ничего. — Алеша не понял, что стряслось с Игорем Петровичем.
— Ты зачем сюда?
— Не зачем, я свою палатку ищу.
— В моей палатке ее, кажется, нет.
Вечером Анатолий Васильевич недоумевал, почему так притих его сынишка, наверное, о чем-то серьезном размышляет. Может быть, слишком много событий для одного дня? Подмигнув сыну, отец встал с бревна, на котором они, по обыкновению, сидели у костра, и объявил:
— Сейчас к вам придет необыкновенный гость. — И тихо, только Алеше, добавил: — Этот сюрприз ребята приготовили Оле, которая отличилась сегодня.
— Сюрприз? Мне? — услышала девушка, и щеки ее зарумянились.
В освещенном костром круге появился плечистый человек, одетый в вывернутый наизнанку полушубок. Перья на голове пышным убором. Настоящий дикарь. Копье в руке. И с ногой что-то не так, вроде хромой. Из-под руки он внимательно осмотрел собравшихся. Навстречу ему выступил сахем-Володя, повязанный платком по-пиратски.
— Кто ты, путник, и откуда пришел к нам?
— Я Байо из рода лошади Сунгирь. Мое имя означает Быстрый Ветер. Я пришел издалека. Меня привела она, эта лошадка, ласковая Мать Сунгирей.
По голосу Алеша узнал в пришельце Игоря Петровича.
— Постойте, друзья, — встал Олег Николаевич. — Давайте так и назовем нашу находку — сунгирская лошадка. Звучит, а? Пусть это и будет ее имя.
Сидящие у костра дружно и весело зааплодировали. Профессор продолжал:
— В те древние времена в этих местах водилось множество диких лошадей. Они щипали траву, пили хрустально чистую воду из реки Сунгирь и, конечно, не подозревали, что одну из них в виде костяной фигурки люди увековечат, а Сунгирь даст ей свое имя. Пусть будет так.
— Пусть будет так! — хором повторили все.
Дальше продолжал Игорь Петрович:
— Прекрасные это места, дорогие друзья, — заговорил он нарочитым басом, — с полноводными рыбными реками, бездонными озерами, бескрайними лесами, стаями птиц, несметными стадами оленей, лошадей, мамонтов, — эту древнюю стоянку давным-давно выбрал род сунгирей. И жил он счастливо. Пока другой род не стал теснить его к северу, и охотники сунгирцы вынуждены были отстаивать и защищать свои угодья. И я был ранен в ногу, мне сказали: «Возвращайся, Байо. Из-за тебя у нас не будет удачи. Иди к женщинам и помогай им, пока не встанешь крепко на землю».
— Храбрый охотник, может быть, тебе перевязать ногу? — вышла в круг Света, одетая в белый халат и в косынке с красным крестиком.
— Ах, моя нога! — заохал Байо от воображаемой боли и добавил: — Мне твое лекарство не поможет, девочка. Спасибо.
Он отошел на другую сторону костра и продолжал:
— Я шел долго, голова кружилась, рана жгла, я проклинал свою ногу, терял сознание, а однажды, когда пришел в себя, увидел стадо лошадей у реки. Оно паслось среди сочной прибрежной травы…
Тут охотник стал красться по кругу, изображая, как он прицеливался, как вскинул копье к плечу, чтобы попасть в близкую добычу.
— Но в это время солнце вышло из-за тучи, — с увлечением рассказывал Игорь Петрович, — и багряная краска разлилась по реке. Вода стала красной. Черная быстроногая лошадка пила красную воду. Так вот откуда она берет свою силу! О, легконогая, дай мне немного твоей силы для моей раненой ноги!
Игорь Петрович показал, как вышел из кустов Байо, хромая и опираясь на копье, как шумно понеслось спугнутое стадо, а он так и не смог убить прекрасную лошадку, черный силуэт которой на фоне пурпурного неба поразил его в самое сердце. Охотник упал плашмя на пыльную траву (артист не щадил себя и уткнулся лицом в песок) и застонал от боли и восторга.
Старуха знахарка (в платке и длинной юбке ее забавно играл Юра) подошла к раненому, потрогала лоб, поставила градусник (им был обыкновенный чурбачок со шкалой) и под общий хохот заставила охотника показать язык и сказать: «А-а-а». Алеша смеялся над тем, как «старуха» ковыляла вокруг костра, а потом из заплечного мешка достала какой-то целебный корень, якобы возвращающий силу, и протянула его Игорю Петровичу. Охотник оттолкнул корень, показывая, что ему нужно не это. Палец его указывал на уголек от костра.
Старуха подала ему уголек. Байо, приподнявшись на локтях, подполз к плоскому камню и, кроша уголь сильным нажимом, стал рисовать контур лошадки.
— А сейчас, — продолжил представление Володя, — мы увидим, как древний охотник станет мастером-косторезом.
Игорь Петрович взял кусок дерева и стал вгонять в трещину острые узкие камешки-отщепы. Наконец Байо отделил нужную дощечку, то бишь костяную пластинку. Начал ее полировать, двигая по ней тяжелым камнем. Затем нанес рисунок, царапая острым камнем дерево. Остальное докончил каменным ножом (им был, конечно, самый обыкновенный перочинный).
Охотник трепетно прижал к груди вырезанную фигурку. Теперь она, плавная и сильная, быстроногая и неуловимая лошадка, навсегда в его руках! В отверстие, проделанное на задней ножке фигурки, Байо продел сушеную жилу (ею была суровая нитка) и, прикрыв амулет шкурой, вышел на охоту, показав, как он раздвигает заросли кустарника. Войдя в роль, артист шептал, подражая заклинаниям древних:
О, ласковая Мать Сунгирей!
Теперь ты всегда со мной!
Сила твоя — сила моя,
Кровь твоя — кровь моя,
Никто не догонит тебя,
Никто не догонит меня,
Я с тобой навсегда!
Завороженный магической силой костра, Алеша ясно видел, как пасется она, легконогая, сильная лошадка, в лучах заходящего солнца и лучи обволакивают ее красноватой дымкой.
Игорь Петрович живо изобразил, как на этот раз силен охотник, как метко он бросил копье и что за добыча ему досталась — жирная олениха (набитый травой мешок он картинно бросил на землю, чтобы показать всем тяжесть добычи).
— Спасибо за удачу, лошадка Сунгиря! Ты вернула мне силу и помогла не промахнуться! Ешь со мной! Пусть моя еда будет твоей едой, моя радость — твоей радостью!
Товарищи Байо (Алеша признал в них Юру и Сашу) вернулись на стоянку, так и не достигнув добычи. Оба развели руками в стороны, скорчили грустные лица и чуть не падали от усталости. Они окружили удачливого охотника, разглядывая добычу.
— Неужели ты один смог добыть олениху? — Саша выступил вперед, разыгрывая удивление.
— Мне помогла Мать Сунгирей, — отвечал Байо и, отбросив шкуру, показал вЈем фигурку лошадки на груди.
— Такой маленький и такой сильный? — проговорил Юра, нарочно путая род слова и покачивая головой. — Аи, аи… — Дотронулся до амулета. — Разве он может помочь поймать оленя?
— Да, это так, так! — Байо ликующе выбросил вверх сжатые кулаки. — Я убил и доставил добычу вот этими руками, этой шеей, этими ногами! Силу дала мне она, Ласковая Мать! — Он покрутил над головой костяной пластинкой, а потом быстро поднес ее к лицу Юры и прошептал: — Видишь, через эти лунки сила переливается сюда! — И ударил себя в грудь кулаком…
— А знаете, кто это придумал? — Алеша наклонился к Оле и показал взглядом на Игоря Петровича.
Девушка благодарно улыбнулась.
Сбросив шубу, Игорь Петрович пошел приплясывать, растопырив пальцы приподнятых рук и резко вращая головой. Кружась, он заговорил нараспев:
— О, Мать Сунгирей, пьющая силу из солнца! Перелей эту силу в мои пальцы! Перелей в этот, и в этот, и в этот… Я так силен, — он снова хлопнул себя по груди, — что могу плясать столько дней, сколько пальцев на моей руке! Костяной амулет даст силу всем нам!
Приплясывая, Игорь Петрович снова выкрикивал слова заклинания:
— У меня силы столько, что я могу плясать от зари до зари, от одного молодого месяца до другого молодого месяца, могу плясать без конца.
— И я могу плясать столько же. — Саша тоже пустился в пляс.
— И мы можем плясать от одного молодого месяца до другого молодого месяца, — подхватил Юра, выстукивая ритм по корпусу гитары.
Темп ускорялся, в него влился гулкий звук ударов ладонями по земле, которые производил сахем-Володя.
— Столько в нас силы! Столько в нас силы! — звенели над костром голоса древних охотников из рода Сунгирей. Голос Алеши терялся в хоре.
Когда пляска закончилась, Оля напомнила всем:
— Отбой, ребята, режим нарушаем. И так сегодня много нафантазировали. Утомили вас, наверное, Олег Николаевич?
Профессор встал, поправил наброшенную на плечи куртку.
— Да, пора. Но без фантазии, скажу вам, друзья мои, археологу не обойтись. Он должен уметь представлять себе то время, тот период, над которым он работает. В сценке, которую разыграл Игорь Петрович с товарищами, кое-что было очень удачно придумано. Пластинка в самом деле могла быть амулетом. Древние люди вполне могли придавать ей волшебную силу, верили, что она приносит им удачу. Если бы могли, если бы это было только возможно найти еще такую пластинку, — мечтательно докончил ученый, — тогда было бы совершенно ясно, что эта фигурка была символом племени, которое жило на Сунгире.
Алеше удивительно было слышать все это и особенно то, что древние люди верили в волшебную силу обыкновенной костяной пластинки.
— А почему они выпилили именно лошадку? — спросил Алеша.
Олег Николаевич широкой теплой ладонью погладил мальчика по голове:
— Вот и подумай сам, мыслитель. Скажу лишь, что лошадь — удивительное животное, спутник человека во всей истории. Найдешь еще такую фигурку и докажешь, что ее недаром изобразили древние мастера. Так и станешь археологом. Тебе это легко.
— Разве это трудно?
— Да как тебе сказать? Меня, например, от археологии отговаривали. Отец был против. Дома подшучивали: мол, археолог с пустым карманом; ведь до революции археологией могли заниматься только богатые, те, кто мог платить рабочим за раскопки.
Алеша не верил своим ушам: Олег Николаевич босиком шел до станции, и только в вагоне отец разрешил ему надеть сапоги. Так и поехал Олег учиться на лесника. Хорошо еще, что в лесной институт уже не брали, а на историю — пожалуйста.
Профессор тоже был, оказывается, сначала учеником, потом студентом, а однажды он копал шурф (ну, яма такая, глубокая) около лесной деревни. Олег Николаевич очень хотел все слои земли увидеть на этом участке. Устал, лицо, рубашка перепачканы глиной. Вдруг слышит: его зовут по-немецки. Смотрит: над ним наклонился человек, костюм с иголочки, в галстуке, хоть и жарко. Из Финляндии приехал поговорить с Олегом Николаевичем о его последней статье. Тот, гость-то, обрадовался, что коллега тоже по-немецки знает, так и договорились.
«Обязательно об этом ребятам расскажу, — подумал Алеша, — а то Эдька Жаров говорил, что иностранный язык учить он вовсе не собирается, ни к чему он».
МУДРЫЙ АРЧ
Монеты под огородом? Лицо древнего человека увидят все! Один — полсилы, двое — три силы
В тот июльский солнечный день со Степаном Ежелиным творились события невероятные — на месте своего огорода он обнаружил глубокую яму. Стоя на краю обвала, не мог поверить своим глазам: вот так так! Сам садил картошку, видел, как зазеленела ботва, уехал в отпуск — и огорода как не бывало.
— Стихия. — Степан устало присел на кочку, обросшую муравой. — Провал, стало быть…
Словно из-под земли, около него объявился человек:
— Не ваш ли огород здесь был, Степан Иванович?
Ежелин вздрогнул от неожиданности.
— Мы вас недели две разыскивали, — продолжал незнакомец. — Больше экспедиция ждать не могла, пришлось самим принять решение.
— Экспедиция? Решение? Кто вы?
Перед ним стоял коренастый человек средних лет. Лицо и руки потемнели от загара. Спортивные брюки заправлены в кирзовые сапоги, зеленая рубашка с короткими рукавами пропылилась и поблекла. На голове фуражка, через плечо — полевая сумка. Лобастый, пытливые серые глаза смотрят серьезно.
— Кто я? Извините, забыл представиться: Краев Анатолий Васильевич, заместитель начальника археологической экспедиции, уполномочен возместить владельцу огорода материальный ущерб. Так сколько мешков картошки вы могли бы собрать осенью?
— Десять нарыл бы, — механически ответил Ежелин.
— Вот и хорошо, — улыбнулся Краев, не обращая внимания на оторопелый вид огородника. — А сколько, по-вашему, может стоить мешок картошки?
— На базаре? — переспросил Степан, кой-чего начиная соображать. — За мешок шесть, семь, а то и восемь рублей берут. Какой урожай.
— Допустим, по восемь, — согласился Краев. — Значит, десять по восемь будет восемьдесят рублей, так ли?
Ежелин кивнул и зачем-то пригладил и без того прилизанные жидкие волосы.
— Тогда, как говорят, давайте напишем расписочку, мол, деньги за огород получил и претензий не имею.
Ежелин исполнил все, и Краев, сказав еще что-то на прощание, исчез так же внезапно, как и появился. Степан думал, что все это ему приснилось, но красные десятки хрустели в руке, а вместо огорода зияла длинная глубокая яма.
Он подержал в руках деньги, аккуратно пересчитал, засунул поглубже в задний карман серых брюк и отправился восвояси.
Жена Гера встретила ворчанием, в том смысле, что как это он за минуту весь огород окучить успел, небось и посмотреть не на что. Степан снял босоножки, в носках прошел в комнату, молча достал деньги.
— Откуда?
Тут Степана как прорвало. Сбиваясь, он заговорил о каком-то провале, о человеке в фуражке, который вылез из ямы, впихнул ему в руки восемь десяток и исчез.
— Недотепа ты у меня, Степа! — заметалась по комнате жена. — Картошку нашу ты своими зенками видел? Почему сказал десять? Может, все четырнадцать накопаем! Но не в этом дело, ты узнал, зачем там канаву вырыли? Нет? И зря! Весь город говорит: там клад ищут, под нашим-то огородом! Там монеты золотые скрыты, и нам тыща положена, а не эти нищие десятки… Ступай, все разузнай, скажи, четырнадцать — не меньше.
Уже спускаясь по лестнице, Степан слышал пронзительный голос жены:
— Все разведай, слышишь! Че-тыр-над-цать!
Возвращаться Степану не хотелось, неудобно перед Краевым, расписку все-таки дал. Ослушаться жены он тоже не мог: и вправду может оказаться — из-под его огорода монеты выгребают.
«Будь что будет», — махнул рукой Ежелин и поплелся по направлению к экспедиции. В лагере археологов он озабоченно спросил у чернявой глазастой девочки:
— Где тут у вас самый главный?
— Вон в той палатке, — показала Светлана на брезентовую зеленую крышу. — К симпозиуму готовится.
Степан придержал шаг: что такое симпозиум, он не знал, но понял, что пришел не вовремя. У самой палатки решительность совсем оставила его.
— Вам чего, дяденька? — спросил мальчишка, который с серьезным видом прохаживался перед входом в главную палатку.
Степан промямлил на всякий случай:
— Послушай, малец, не растолкуешь, что такое симпозиум?
— Это когда люди со всего света по одному делу договориться едут, — отчеканил Алешка (это был он). — И наш профессор поедет, выступать будет. Вам это зачем?
Лицо мальчика показалось Степану знакомым. Пока он разглядывал его, из палатки вышел человек с седой бородкой:
— С кем это ты, Алексей, переговоры ведешь относительно симпозиума? Вы, товарищ, по какому делу?
— Я… мы… — замялся Степан. — По одному делу, насчет огорода.
— Тогда, пожалуйста, к моему заместителю, Краеву Анатолию Васильевичу. Он сейчас на раскопе. Идите по тропке до первой ямы. А тебя, Алеша, прошу построже нести службу тишины. Иначе мое выступление на симпозиуме под угрозой.
Ежелин не успел сделать и нескольких шагов по тропе, как увидел, что навстречу ему идет тот же плечистый, лобастый человек. Так вот в кого мальчишка!
— Поинтересоваться пришли?
Степан растерялся:
— Да, говорят, у вас тут монеты гребут лопатами… Из-под моего огорода.
— Как? — Краев рассмеялся. — Неужели про золото слухи ходят? Вот уж чего нет, того нет. Ценности, действительно, немалые нашли — иных сокровищ стоят. Хотите посмотреть? — Краев вытащил из пакета костяную пластинку — саму сунгирскую лошадку. — Пожалуйста, такой в науке еще не было.
Однако на Ежелина, Анатолий Васильевич это почувствовал, предмет древнего искусства не произвел ни малейшего впечатления: не блестит, какая же это ценность!
— Могу показать захоронение человека, — радушно пригласил Краев.
— Что? — губы Степана дрогнули. — Будь другом, покажи ту бумажку, ну, что я подписал.
Ничего не понимая, Краев достал из сумки расписку. Ежелин выхватил ее, разорвал на кусочки, пустил по ветру и, не говоря ни слова, бросился бежать к зарослям акации.
— Куда вы? Что с вами? — опомнился Краев. Добежав до кустов, Ежелин приостановился и прокричал:
— К вашему человеку я никакого отношения не имею, мой огород тоже! Так в милиции и скажите! — Его синяя с белыми полосками рубаха замелькала в зелени кустов.
