На тревожных перекрестках - Записки чекиста

      Посоветовавшись с комиссаром Морозкиным и начальником штаба Луньковым, мы решили покончить с гадами. Я взял пятерых бойцов, дед с внуком проводили нас к двухэтажному дому. Дверь была заперта, бесшумно проникнуть внутрь не представлялось возможным.
      Мы окружили дом. Боец Иван Розум постучал в дверь. Там проснулись. Я крикнул:
      - Вы окружены! Сдавайтесь!
      Враги молчали. Видимо, приходили в себя от вчерашней попойки и от неожиданности. Розум изо всех сил рванул дверь, она распахнулась настежь, и тут же раздался выстрел. Боец был ранен в плечо и отскочил в сторону. Дверь захлопнулась, из окна на нас застрочил пулемет.
      Я бросил в окно гранату. Стрельба прекратилась, из окна выпрыгнул полицай и бросился наутек. Наш богатырь Карл Добрицгофер поймал предателя и так ему дал по шее, что у того из рук выпала винтовка.
      Оставшиеся в доме возобновили стрельбу. Тогда я бросил в окно вторую гранату, противотанковую. Раздался оглушительный взрыв, дом словно подпрыгнул, затем верхний этаж вместе с крышей осел, и дом как бы превратился в одноэтажный. Потом он жарко запылал, уничтожая уцелевших врагов.
      Добрицгофер подвел ко мне захваченного беглеца. При обыске нашли у него записную книжку и несколько немецких марок.
      - За них продал свою шкуру? - зло проговорил комиссар Морозкин и швырнул деньги наземь.
      Я перелистал записную книжку и прочел: "Вчера поймали трех партизан, один удрал. Вечером пили, сегодня чертовски болит голова. Нужно еще найти выпивки. Но где?"
      Бойцы выполнили волю населения, и отряд двинулся дальше, провожаемый всей благодарной деревней до самой околицы.
      В пути произошла и первая встреча с белорусскими партизанами. Их увидели начальник разведки Меньшиков и его помощник сержант Федор Назаров: двое вооруженных парней в обычной штатской одежде. Пока Меньшиков на приличном расстоянии разговаривал с ними, подоспел и я с остальными бойцами. Приказав всем оставаться на месте, я подошел к партизанам и сказал:
      - Мы свои, советские. Назовите себя! После некоторого колебания высокий черноволосый парень сделал шаг вперед и отрапортовал:
      - Партизан Григорий Лозобеев.
      - Партизан Тимофей Ясюченя,- представился второй.
      - Майор Градов, командир отряда специального назначения. Следуем из Москвы.
      Я показал свой мандат - узкий тонкий листок бумаги, выданный мне в наркомате, где значилось, кто я такой и каковы мои полномочия.
      Начались рукопожатия, объятия, раздались радостные слова.
      Так мы познакомились с партизанами из отряда лейтенанта Долганова.
      Лозобеев и Ясюченя возвращались с задания в свой лагерь, расположенный в лесах Бегомльского района. Они пригласили с собой нас, и мы согласились: надо было устанавливать самые тесные контакты с белорусскими патриотами, для начала поближе познакомиться хотя бы с одним партизанским отрядом и его командиром.
      Было 8 апреля, бесконечная зима отступила под натиском весеннего солнца, и на смену морозам да метелям пришли новые сезонные неприятности. Мы пробирались по топким березинским болотам, и эта дорога оказалась ничуть не легче пути по глубоким снегам. С непривычки вымотались донельзя. Прошли 18 километров и, наконец, измученные, грязные, выбрались на поляну. Невдалеке показалась деревня Уборки. Предвкушая долгожданный отдых, бойцы приободрились, повеселели. Я остановил отряд и спросил у Лозобеева:
      - Оккупантов в деревне нет?
      - Сюда они боятся заходить,- уверенно ответил партизан.
      Но я стреляный воробей и старый лесной волк, мне ли не знать, что враг часто бывает и хитрей и умней наших о нем представлений. На всякий случай выслал вперед разведку. И не напрасно, потому что уже с окраины деревни разведчики подали сигнал: "Немцы" - и быстро вернулись к отряду.
      У противника, конечно, тоже была налажена дозорная служба, и он обнаружил нас. Я приказал отойти назад и залечь на опушке леса. Из деревни вышел фашистский отряд численностью до роты и двинулся к нам. В бинокль я рассмотрел на их рукавах гитлеровские эмблемы: это были эсэсовцы.
      - По-видимому, карательный отряд,- сказал я комиссару.
      Взглянул на бойцов: все напряжены и серьезны. Приказал:
      - Без команды огня не открывать!
      Каратели, очевидно, решили, что нас мало и что мы плохо вооружены. Они бежали к нам во весь рост, как бы желая растоптать нас своими тяжелыми коваными сапогами. Впереди цепи бежал долговязый эсэсовец в офицерской шинели. Он размахивал руками и что-то все время кричал. Вот уже отчетливо стали видны под тяжелыми касками их потные лица.
      - Бандит, сдавайсь! - крикнул офицер.
      Мы молчали, фашисты приближались. Рядом со мной лежал с автоматом сержант Николай Малев. Когда офицер крикнул еще раз, я дал ему знак, и он скосил его. Рядом с убитым командиром собирался залечь фашистский пулеметчик, но Малев подстрелил и его.
      Эсэсовцы ничего не поняли: они потеряли двух человек, но с нашей стороны стрелял только один автомат, значит, наши силы все же невелики. Немного полежав и постреляв по деревьям, цепь поднялась и с воплем "Сдавайсь!" ринулась на наш отряд. Расстояние до атакующих стало около 20 метров, и тогда-то я подал команду:
      - Огонь!
      Заработали все автоматы, винтовки и ручной пулемет спецотряда. Свинцовый шквал отшвырнул карателей далеко назад, они помчались к деревне, оставляя убитых и раненых. Мы преподали фашистам наглядный урок, как вредно быть самоуверенными. Этот короткий бой был также нашей визитной карточкой по прибытии в Белоруссию. Пусть оккупанты знают, что чем дальше, тем жарче будет гореть у них под ногами советская земля!
      Разгромив карателей, мы отошли в глубь леса и остановились на обширной поляне. Весеннее солнце заливало ее теплыми лучами, а под ногами чавкала вода. Бойцы были возбуждены и громко обсуждали подробности первой открытой схватки с противником. Николай Малев находился в центре внимания: ведь это с его легкой руки так удачно сложился бой. Я напомнил Лозобееву о его опрометчивом ответе на вопрос, есть ли в деревне оккупанты.
      - Промахнулся маленько,- сказал он смущенно.
      - Это "маленько" могло бы вам обоим стоить жизни, если бы вы не встретились с нашим отрядом.
      - Действительно, товарищ майор! - воскликнул Ясюченя, который был чуть старше и опытней своего товарища.
      Отдохнув и обсушившись на поляне, мы с трех сторон вошли в Уборки. Жители встретили нас радостно и удивленно. Они впервые стали свидетелями достойного отпора эсэсовцам и сообщили, что это был карательный отряд из города Борисова. В бою был убит его командир, награжденный двумя железными крестами, и около десяти солдат, четверо ранены. С перепугу фашисты приняли нас за парашютный десант регулярной армии, реквизировали у крестьян восемь подвод и впопыхах укатили в Борисов. Теперь наверняка сообщат начальству, что выдержали сражение с целым воздушнодесантным батальоном. У немцев вообще была манера преувеличивать численность белорусских партизан, как правило, они завышали цифру не менее чем вдвое. Сами они не всегда верили в свои выдумки, понимали, что бьют их не числом, а умением, но им было выгодно этими преувеличениями объяснять Берлину свои поражения и неудачи в лесной войне. Кроме того, такие уловки помогали местной гитлеровской администрации получать дополнительные контингенты войск для карательных операций.
      В деревне мы быстро подкрепились и отправились дальше, на встречу с партизанским отрядом лейтенанта Долганова.
      В этот день, 8 апреля 1942 года, мы сняли белые маскхалаты, они были уже ни к чему, снег сошел, и остались в привычном защитного цвета красноармейском обмундировании с красными звездочками на шапках и с полевыми петлицами на воротниках курток.
      ...База долгановского отряда не отличалась удобствами. Грубые землянки, примитивные костры. Но маскировка соблюдалась, охрана и дозорная служба были налажены.
      Сам Сергей Долганов оказался стройным молодым человеком с резкими чертами лица. Он был из окруженцев, не мог смириться с бездействием, сколотил небольшой отряд - десятка полтора человек, проводил мелкие диверсионные и боевые операции. У него была хорошая командирская подготовка, и он успешно осваивал специфику партизанской войны.
      Долганов познакомил нас с очень интересным и нужным нам человеком, находившимся в его лагере,- бывшим секретарем Смолевичского райкома КП(б)Б Иваном Иосифовичем Ясиновичем, худощавым светловолосым белорусом. Летом прошлого года по заданию ЦК Компартии Белоруссии он пробрался через линию фронта во вражеский тыл и развернул работу по организации подпольных и партизанских групп. Ясинович хорошо знал обстановку в Бегомльском районе и сообщил нам, что здесь существует семь партизанских групп. Но беда состоит в их разобщенности и малочисленности - в каждой от пяти до пятнадцати бойцов.
      - Получается вот что,- сказал он и вытянул руку с растопыренными пальцами,- нет крепкого кулака.
      - Ясно,- ответил я.- Давайте их объединять. У вас, Иван Иосифович, партийные полномочия, вы и начинайте. А мы поможем, у нас ведь тоже есть задание - создавать новые боеспособные отряды.
      - Правильная мысль,- одобрил Ясинович.- Но надо вначале убедить людей, объяснить им преимущества крупных отрядов. Ведь многие командиры уверены, что действия небольшими группами и есть самая удобная форма народной войны. Дескать, легче уходить от преследования, скрываться.
      - Наверное, настала пора совершить перелом в тактических воззрениях партизанских вожаков,- сказал я.- От оборонительных маневров надо все решительнее переходить к наступательным операциям. А для этого нужны увесистые кулаки.
      Сошлись на том, что надо созвать все мелкие партизанские группы и провести с ними собрание. Долганов разослал в разные концы района связных, и на третьи сутки в лагерь пришло несколько десятков партизан - все, обитавшие в Бегомльских лесах.
      Перед ними выступил Ясинович и, как уполномоченный Минского подпольного обкома партии, предложил покончить с кустарничеством, разобщенностью и малой эффективностью действий, создать единый партизанский отряд. Эта мысль не всем пришлась по душе. Некоторые командиры долго упрямились, отстаивая прежние организационные формы и старую тактику борьбы.
      - Наши удары по врагу должны стать сильнее, ощутимее, а этого не добиться без объединения,- сказал я в своем выступлении.
      Этот аргумент произвел впечатление на всех присутствующих, потому что все пылали ярой ненавистью к захватчикам и стремились нанести им наибольший урон. Собрание проголосовало за создание объединенного отряда.
      Название ему было придумано короткое и грозное: "Борьба". Командиром стал Долганов, комиссаром Ясинович. В отряд влилось 80 партизан - все семь прежних групп, и он стал крепким, боеспособным подразделением.
      Я поздравил партизан с объединением, пожелал боевых успехов. Затем попросил радиста Михаила Глушкова связаться с Центром и передал сообщение о создании отряда "Борьба". Москва поздравила партизан, пожелала активных действий, удачных операций. Когда я прочитал вслух расшифрованную телеграмму товарища Григория, Долганов, Ясинович и все их бойцы были сильно взволнованы. Голос Москвы придал им уверенность в своих силах, помог ощутить себя частицей всего борющегося народа, преодолеть невольное чувство оторванности от Большой земли.
      В отряде "Борьба" мы пробыли несколько суток, посвятив их обучению партизан. Капитан Луньков взял шефство над вновь образованными диверсионными группами: объяснял и показывал, как пользоваться толом и взрывателями. Потом он вывел несколько человек к железной дороге, где они замаскировались и при первой же возможности подорвали фашистский эшелон. Я делился с командирами своим опытом борьбы в тылу врага, давал советы, как вести разведку, обманывать противника, планировать и осуществлять боевые операции, уходить от преследования, заметать следы, подбирать кадры из новичков, организовывать базы и стоянки.
      Расстались мы с отрядом Долганова и Ясиновича добрыми друзьями, решив поддерживать связь и координировать действия.
      Немногим раньше в селе Лукашеве Лепельского района мы встретили вышедшего из окружения, но не сумевшего пробиться к своим батальонного комиссара Трофима Григорьевича Ширякова. У него было страстное желание воевать с фашистами, однако реальных путей к достижению своей цели он не видел. Мы помогли ему сколотить группу патриотов, снабдили оружием и проинструктировали о методах партизанской войны.
      Но организация новых отрядов не всегда проходила гладко. В том же Бегомльском районе, где был образован отряд "Борьба", мы познакомились с восьмой группой партизан, которую возглавлял человек, именовавший себя политруком Ивановым. Кем он был на самом деле, установить не удалось, поскольку документов при нем не было и людей, служивших с ним в одной воинской части, также не имелось. Одет он был неряшливо, заросший, немытый, расхлябанный. Трудно было поверить, что он служил в регулярной Красной Армии. Вместе с ним в группе насчитывалось пять партизан. Еще до знакомства с "политруком Ивановым" к нам поступили жалобы местных жителей, что он и его парни ведут себя отвратительно:
      - Какие они партизаны! Грабители они, по сундукам шарят.
      Надо было проверить эти данные и вообще разобраться в судьбе группы, состоявшей из окруженцев. При встрече "политрук Иванов" на предложение войти в отряд "Борьба" сказал мне резко, непримиримо:
      - Не хотим объединяться!
      - Но почему? Объединение в интересах партизанского движения. Есть партийные директивы на этот счет. Разве партия тебе не указ, ты же называешь себя политруком!
      - Здесь, в лесу, я сам себе хозяин,- ответил Иванов и стал доказывать, что мелкой группой легче прожить.
      По всем признакам "политрук" был анархиствующим атаманом с бандитскими наклонностями. Местные партизаны уже дважды приговаривали его к расстрелу за грабежи, но захватить его не могли, он был хитер и увертлив. Напомнив ему все прежние печальные факты, я заверил его, что с приходом нашего спецотряда всякой вольнице в партизанской войне кладется конец и что на этот раз ему придется или подчиниться дисциплине, или же ответить по всей строгости закона.
      - А как вы смотрите на свое будущее?- спросил я у бойцов группы Иванова.
      Те замялись, видать, вожак пользовался у них авторитетом. Так оно и оказалось; бойцы ответили:
      - Что командир скажет, то и станем делать.
      Не теряя надежды обратить группу на путь истинный, я сумел убедить "политрука Иванова" подчиниться дисциплине и начать целенаправленные действия против оккупантов. Для начала им было поручено взорвать мост на шоссе, по которому ходил немецкий автотранспорт.
      Группа ушла и не появлялась двое суток. Наконец мои бойцы с помощью населения отыскали ее и привели ко мне. Все пятеро были пьяны, из карманов торчали бутылки самогона.
      - Доложите о выполнении задания! - приказал я "политруку".
      - Не нахожу нужным отчитываться! - грубо ответил Иванов.
      Мои бойцы обезоружили горе-партизан и взяли их под стражу. Следствие показало, что "политрук Иванов" и его парни даже не подумали осуществить порученную операцию. Запрятали тол в мох, а сами подались в ближайшую деревушку шарить по кладовым и вымогать самогон. Два дня пропьянствовали и собирались кутить дальше, если б не бойцы нашего отряда, посланные на розыски.
      Картина прояснилась. Это была не партизанская группа, а вооруженная шайка уголовников. Ее дальнейшую судьбу нетрудно было предугадать: от грабежей крестьян она очень скоро перешла бы к прямому предательству, к службе в полиции. В условиях вражеского тыла, жестокой борьбы с иноземным нашествием решение могло быть только одно: всю группу мы приговорили к расстрелу. Двух молодых парней, чистосердечно раскаявшихся в совершенных проступках, ранее состоявших в комсомоле, приговорили условно и зачислили в отряд "Борьба" с испытательным сроком.
      Приговор, с одобрением встреченный местными жителями, привели в исполнение.
      Партизанская весна
      Первые потери спецотряда.-Воронянский и Тимчук.- Двенадцать грузовых парашютов.- Могучая рука Москвы
      Из Бегомльских лесов мы повернули на юг. Накануне рейда я получил в наркомате явки с заданием уточнить, какие из них сохранились, а какие потеряны по тем или иным причинам. Забегая вперед, скажу, что около половины явок оказались действующими и пригодились нам в ходе разведывательных и диверсионных операций.
      Проводником у нас вызвался партизан Тимофей Ясюченя. По пути отряду предстояло пересечь шоссейную и железную дороги Минск - Москва. Мы подходили к районам с большим сосредоточением немецко-фашистских войск. Особенно бдительно враг охранял железнодорожные магистрали. Если автомобильную дорогу отряд миновал быстро и бесшумно, то у железнодорожного переезда близ станции Жодино все сложилось по-иному.
      Шедшая как всегда впереди разведывательная группа Дмитрия Меньшикова на полотне железной дороги столкнулась с гитлеровской охраной. Та подняла тревогу, открыла стрельбу. Но все же разведчики прорвались на ту сторону. Из находившихся у разъезда домов выскочили новые фашистские солдаты и поспешили на подмогу своим патрулям. Я решил прорваться с боем и вслед за разведкой отправил группу политрука Алексея Григорьевича Николаева, бывшего пограничника, боевого и находчивого командира. Когда его группа ушла вперед, я скомандовал:
      - Огонь! В атаку! - и повел на железнодорожную насыпь основные силы отряда.
      Противник, залегший по другую сторону полотна, встретил нас густым автоматным огнем, и я услышал возглас, решивший судьбу нашей атаки:
      - Дуб ранен!
      О благополучном переходе через железную дорогу с тяжелораненым на руках не было и речи. Мы рисковали и его жизнью и жизнью тех, кто его понесет. Поэтому я приказал отойти назад, в лес. Немного погодя к нам вернулась группа политрука Николаева, а разведчики Меньшикова оторвались от нас и ушли. Много дней мы ничего не знали о них.
      Наш доктор Иван Семенович Лаврик осмотрел Добрицгофера и обнаружил, что у него навылет прострелена грудь и рана на ноге. Ранение оказалось тяжелым. Оставлять Дуба в отряде не следовало. Мы донесли его до границы Логойского района, в котором нам предстояло базироваться, и поручили его судьбу леснику Захару Алексеевичу Акуличу. В Москве я получил совет от Дмитрия Николаевича Медведева не доверять лесникам и лесным объездчикам: фашисты в первую очередь вербовали их в осведомительную агентуру. Но другого выхода у нас не было, пришлось рискнуть.
      Акулич поначалу отказывался укрыть раненого, ссылаясь на то, что гитлеровцы в его доме нередкие гости. Я на это ответил, что как раз в доме-то прятать нашего бойца и не следует. Гораздо разумнее поместить его в лесной землянке, подальше от дорог и тропинок.
      - О его существовании никто, кроме вас, не должен знать,- сказал я,- даже ваши жена и дети.
      - Но ему же надо хорошее питание, а где я возьму?
      - Купишь в деревне,- и я выдал Акуличу несколько сот немецких марок из кассы отряда.- Молоко, яйца, витамины. И помни, оккупанты пришли, оккупанты уйдут, а Советская власть будет всегда, если предашь - под землей найду и уничтожу как последнего гада!
      Лесник заверил, что он выполнит поручение. В глухом местечке мы оборудовали удобную землянку, снабдили Дуба продуктами, медикаментами, перевязочным материалом. Доктор Лаврик проинструктировал раненого и опекуна, как проводить лечение. Побледневший от боли Добрицгофер слабо улыбнулся, поблагодарил. Он отдал бойцам автомат и маузер, оставив себе лишь пару гранат.
      - Если пожалуют наци, вместе со мной взлетят на воздух,- объяснил нам.
      - Не пожалуют, Карл Антонович,- успокоил я его.- Через месяц-два мы заберем тебя, и опять будешь громить фашистов.
      Леснику я наказал спустя этот срок передать Добрицгофера людям, знающим пароль. Акулич заучил пароль и пообещал в точности выполнить все указания. Мы попрощались с нашим боевым другом и с лесником.
      - Рот фронт! - прозвучало в землянке традиционное приветствие немецких и австрийских антифашистов.
      В конце апреля мы прибыли на место назначения в Логойский район. Как я и обещал генералам в наркомате, отряд дошел сюда с минимальными потерями: ни одного убитого, двое раненых. Причем второй - Иван Розум - получил легкое ранение в плечо и оставался в строю. Заболевших и обмороженных не было. Печальные прогнозы относительно больших жертв на пути в глубокий тыл врага, к счастью, не подтвердились. Даже напротив, за счет окруженцев, местных партийных и советских работников отряд вырос на две трети и его численность достигла 50 человек. Если учесть, что пополнение мы отбирали и проверяли очень строго, то боеспособность отряда за время пути не только не снизилась, но возросла.
      Москва получила мою радиограмму с изложением результатов похода.
      Весна была в разгаре. Под теплым солнцем исчезали остатки грязно-бурого снега, просыхали лужи и мелкие болотца. В Олешниковском лесу, где мы оборудовали свои землянки, дышалось легко, с каждым днем белорусская природа становилась все красивей и приветливей.
      Дав бойцам два дня на отдых, командование отряда начало планировать предстоящие операции. Главной нашей целью оставался Минск, находившийся в нескольких десятках километров, в часе езды на автомашине. Столицу Белоруссии я отлично знал по довоенным временам. Хороший был город. Но нынче он лежит в развалинах. В Минске совместно с местными партийными органами нам предстояло создать разветвленную сеть подпольных групп и осуществить широкую разведывательно-диверсионную программу.
      Понятно поэтому, что нас интересовали все близлежащие лесные районы. Партизанское движение в Минской зоне возникло тотчас же по приходе оккупантов, летом и осенью 1941 года. Вооруженные патриоты ликвидировали здесь почти все немецкие гарнизоны и парализовали деятельность фашистских учреждений. Спасая свою шкуру, враги укрывались в крупных населенных пунктах. Мы должны были наладить взаимодействие с партизанами окрестных лесов. В отряд не напрасно были зачислены бойцы - уроженцы Белоруссии. Обосновавшись на первой нашей базе, мы послали на связь с партизанами и подпольщиками Николая Денисевича и Ивана Розума в Червенский и Смолевичский районы. Николая Ларченко - в Пуховичский, Кузьму Борисенка - в Руденский. Николая Вайдилевича - в Заславльский. Все они были родом из тех мест, куда их направил отряд.
      Первые выходы из лагеря мы совершали по ночам. Наблюдали за шоссейными и проселочными дорогами, старались установить, передвигаются ли по ним вражеские войска и обозы. Заходили в деревни, чтобы выяснить, есть ли в них фашистские гарнизоны, навещают ли их гитлеровцы.
      Коренастый, веснушчатый весельчак старшина Яков Кузьмич Воробьев первым из нас с нескрываемым отвращением надел полицейскую форму, пошел в деревню Олешники и смело представился старосте как страж порядка.
      - Нужны сведения о лесных бандитах! - потребовал старшина.
      Староста, ничуть не усомнившись в подлинности "полицая", рассказал, что где-то в лесах действительно скрываются красные, по всей видимости советские парашютисты. Некоторые из них приходили в деревню, приказали ему саботировать распоряжения оккупантов, прятать от них продукты и не притеснять население, в противном случае - смерть.
      Доставленные Воробьевым новости порадовали нас.
      Наступило Первое мая. Праздник мы провели в Олешниках. Созвали население на митинг, выступили с речами, в которых рассказали о положении на фронтах, о международной обстановке, призвали крестьян активно содействовать борьбе в тылу врага. Жители были растроганы, угостили отряд скромным обедом - молоко, вареная картошка, после обеда все вместе пели песни: "Варяг", "По долинам и по взгорьям", "Реве та стогне Днипр широкий", "Лявониху". Декламировали стихи Маяковского, Есенина, Симонова, плясали. Старшина Воробьев лихо отбивал чечетку.
      Разошлись по хатам поздно вечером, уставшие, довольные, повеселевшие. Какой-никакой, а праздник получился - наш, советский, в глубоком тылу фашистов, на истерзанной земле героической Белоруссии!
      В четыре часа ночи часовой сообщил мне, что вблизи деревни прозвучала пулеметная очередь. Отряд был поднят по тревоге. Я решил боя не принимать, потому что под покровом ночи трудно было определить силы врага. Стали отходить. Но не было еще старшины Воробьева и двух бойцов, которые уехали на хозяйственную операцию. В ожидании их мы развели в лесу костер, обсушились от утренней сырости и решили здесь не только позавтракать, но и разбить временный лагерь.
      Стали сооружать шалаши, а начальник штаба Луньков и старший радист Лысенко отправились на поиски подходящего места для рации.
      Забрались на холм и увидели на вершине соседнего холма часового в форме советского десантника. Бойцы знали, что никаких десантов последнее время в этом районе не выбрасывалось, иначе Москва сообщила бы нам об этом. Луньков залег и стал следить за часовым, а Лысенко побежал ко мне. Выслушав доклад, я поднялся на холм, в этот момент к часовому подошло еще двое, тоже в нашей десантной форме. Заметив нас, открыли огонь. Все стало ясно: это переодетые каратели!
      Я приказал не отвечать врагу и отходить. Мигом потушили костер, собрали имущество, снялись и углубились в небольшой соснячок, где я отдал распоряжение:
      - Залечь, не разговаривать, приготовить гранаты!
      Стрельба приближалась и усиливалась. Над головами свистели пули. Всем хотелось спать и есть, но это было невозможно: силы гитлеровцев, съехавшихся к Олешникам на машинах, намного превышали наши силы, сражение с ними стало бы для нас губительным.
      Но им не удалось обнаружить отряд. К вечеру стрельба стихла, а с наступлением ночи блокированный район мы покинули.
      ...В течение мая я регулярно получал сведения о деятельности подпольщиков и партизан. Благодаря нашим связным мы сумели провести в Минской зоне первую партизанскую конференцию.
      Посланный в Смолевичский район Иван Викторович Розум установил связь с партизанским отрядом, впоследствии названным "Разгром", которым руководил партийный работник Иван Леонович Сацункевич. После этого наш связник решил навестить своих родственников, живших в этом районе, но сделал это недостаточно осторожно. Деревенские полицаи схватили Ивана, установили его личность. Соорудили в центре села виселицу и повели смелого бойца на казнь. Но пока шли приготовления к публичной расправе, местные жители сообщили об этом в отряд Сацункевича. И они, чтобы выручить Розума, дали полицаям бой. Налет был внезапным, стремительным и блестяще удался. Правда, в перестрелке был тяжело ранен наш боец. Его оставили лечиться на партизанской базе. Болел он долго. Для окончательной поправки в декабре я вынужден был эвакуировать его на самолете в Москву.
      Мы с нетерпением ожидали возвращения группы старшины Воробьева, посланной в Заславльский район, и ранее отправленного туда на связь с партизанами лейтенанта-пограничника Николая Федоровича Вайдилевича. Ушедшие вернулись только в двадцатых числах мая, и вот что они рассказали.
      Группа Воробьева быстро нашла в Заславльских лесах Вайдилевича, который успел сформировать там небольшой отряд и уже пустил под откос два вражеских эшелона. Воробьев передал ему мою инструкцию, взрывчатку и собирался возвращаться в отряд, а Вайдилевич со своей боевой группой намеревался укрыться в Налибокской пуще.
      Когда во второй половине дня 22 мая в лесу внезапно затрещали автоматы, дозорные сообщили, что с трех сторон показались каратели. Командиры повели партизан через болото в глубь леса. Маневр осуществлялся под огнем противника, замыкавшего кольцо окружения. Вайдилевич был убит. Командование принял Воробьев.
      - Вперед! За Родину! - крикнул он.
      Партизаны, забрасывая карателей гранатами, прорвали окружение и стали от них уходить. Вслед храбрецам летели разрывные пули, однако в лесу они не причиняли большого урона, потому что разрывались даже от прикосновения к листве.
      Партизаны уже оторвались от фашистов на полтораста метров, когда неожиданно упал Воробьев. Разрывная пуля попала ему в бок, ранение было смертельным.
      - Вперед! - приказал он.- Уходите! Я вас прикрою, умру, как коммунист.
      Партизаны стали отходить.
      Лейтенант Любимов видел, как к Воробьеву подбежали два эсэсовца, склонились над ним и тут же взлетели на воздух. Последним движением герой взорвал гранату.
      ...Как-то в предрассветных сумерках майского дня спецотряд столкнулся в кустарнике с непонятными людьми. Они быстро залегли, защелкали затворами. На чистейшем русском языке раздалась команда:
      - Первый взвод! Второй взвод! Пулеметы к бою!
      Мы встревожились, приготовились к стычке. Судя по команде, перед нами находилось не менее полуроты хорошо вооруженных солдат. Но почему они говорят по-русски? Опять провокация? Стали перекликаться, выяснять отношения.
      Оказалось - свои! Разведчики из партизанского отряда дяди Васи - майора Воронянского. Начальник разведки Владимир Романов с шестью бойцами шел на задание, принял нас за карателей, готовился к отражению атаки и, командуя, сознательно преувеличил силы, чтобы фашисты струсили.
      - Не испугался целого отряда? - спросил я.
      - Почему же не испугался,- ответил Романов,- война дело жуткое. Но поддаваться страху не имею привычки!
      Очень мне понравился этот находчивый, отважный парень.
      Посоветовавшись, мы вместе с разведчиками направились в их отряд.
      На подходе к лагерю навстречу нам появился среднего роста, широкоплечий мужчина, внимательно осмотрел нас и попросил меня предъявить мандат. Убедившись, что перед ним спецотряд из Москвы, назвался:
      - Начальник особого отдела Воронков.
      Отряд дяди Васи оказался самым крупным из встреченных нами и даже имел свой особый отдел.
      В лагере я познакомился с командиром и комиссаром отряда. Оба они произвели на меня прекрасное впечатление.
      Василий Трофимович Воронянский, кадровый командир Красной Армии, попал в окружение и оказался во вражеском тылу. Линия фронта ушла далеко на восток, однако он не упал духом, не растерялся. В сентябре 1941 года он нащупал связи с партизанами и вскоре стал командиром отряда, который рос, укреплялся и к нашей встрече насчитывал уже 150 бойцов.
      Один из тех славных сынов Белоруссии, кого партия оставила на оккупированной территории для организации народного сопротивления фашистскому режиму, комиссар отряда Иван Матвеевич Тимчук участвовал в партизанской войне с первых дней вторжения захватчиков.