Джейк Мэрок (№1) - Цзян

Ко времени их второго свидания она знала, что ей не хочется встречаться больше ни с кем другим. А к четвертому поняла, что влюблена по уши. К тому времени и Вундермана не надо было слишком рьяно обрабатывать, чтобы склонить на женитьбу. Марджори покорила его с первого момента, как подошла к нему на той вечеринке. То, что она увлеклась им, казалось ему чудом не меньшим, чем сорвать куш, играя на тотализаторе.

Его вечные сомнения в ее любви привели к тому, что ему начало сниться по ночам, что вот он просыпается одним прекрасным утром и оказывается, что он действительно женат на Марджори, но он — это не он, а некто, облаченный в харисский твид[12], говорящий с бостонским акцентом и являющийся членом известного гольф-клуба.

Этот сон всегда заканчивался тем, что он смотрел на себя в зеркало и видел здоровое, загорелое и красивое до пошлости лицо. Затем он, бывало, трогал лицо руками и оно начинало таять, как воск, и из-под него появлялось его истинное лицо. И во сне его охватывала жуткая паника, что Марджори сейчас проснется, увидит его в таком виде, поймет, какую ужасную ошибку она совершила, и бросит его.

Их дом был тоже в штате Вирджиния, неподалеку от Грейстока, и в первые годы их совместной жизни он казался Марджори не только унылым, но еще и населенным тенями. Многие годы Вундерман отказывал ей в том, что для нее было по-настоящему важным: в праве иметь детей. Вундерман сам потерял отца (он был моряком), когда ему было только семь лет, и не хотел, чтобы такое же случилось с его детьми.

Только после того, как Марджори пригрозила, что бросит его, он осознал, насколько важно для нее иметь детей. И он уступил, испугавшись, что его повторяющийся кошмарный сон сбудется, хотя бы в его заключительной части. Значительно позже, чем у всех их университетских друзей, у них родились дети: мальчик и девочка. Сейчас они были уже в подростковом возрасте.

Не проходило и дня, чтобы Вундерман не беспокоился за детей. Но беспокойство входило в качестве непременного компонента в его чувства и к Марджори. В этом она была абсолютно права: раз уж он выбрал для себя такую жизнь, он должен проститься со спокойствием навсегда.

— Политическая нестабильность, — говорил между тем Беридиен, — это то, на чем мы с тобой зарабатываем себе на хлеб. Вот как я сформулировал цели нашего учреждения двадцать пять лет назад. Кеннеди согласился со мной. Его имя стоит под нашей хартией, и я чертовски этим горжусь. Попытки пересмотра и его личности, и его правления, участившиеся за последнее время, на мой взгляд, просто отвратительны. Это был президент, способный принимать мужественные решения. И он увидел необходимость в нашем абсолютно автономном существовании от ЦРУ. Нам это всегда было на руку: мы не раз использовали это агентство в качестве мальчика для битья, показывая время от времени всему миру их идиотизм. Такого рода вещи всегда приятны публике: они заставляют ее чувствовать свое превосходство над власть имущими. — Беридиен издал добродушный смешок. — Я думаю, даже ты не подозреваешь, что я сам был причастен к тем скандалам. Некоторые «джентльмены прессы» слишком близко к нам подбирались, и я, с благословения Президента, использовал скандал, как дымовую завесу. — Он пожал плечами. — Так или иначе, обычно следующие за этим чистки послужили ЦРУ во благо. Таким образом, они освобождались от наиболее гнилого валежника... Кстати о расчистке валежника, Генри. Я планирую послать в Японию за Марианной Мэрок твоего лучшего чистильщика Стэллингса.

— Я понимаю, зачем именно его, — ответил Вундерман. — Стэллингс хорош для двух вещей: разработки стратегических планов и террористических актов.

— Да, ты в этом абсолютно прав, — признал Беридиен, рассматривая прижатые друг к другу подушечки пальцев с таким видом, словно Вундерман сообщил ему нечто новое. — Тем не менее, это не скоропалительное решение, можешь быть уверен.

Он достал из кармана пиджака свернутый лист папиросной бумаги и подал его Вундерману. Тот взял его, осторожно развернул. Одного взгляда на текст, напечатанный на листе, было достаточно, чтобы почувствовать холод в области желудка.

— Это доклад «швейцаров» по поводу телефонного звонка, зафиксированного СНИПом, — пояснил Беридиен с ноткой того особого спокойствия и отрешенности в голосе, которым судьи объявляют обвинительный приговор, давно ожидаемый всей страной.

Вундерман оторвал глаза от бумаги.

— Тот звонок был сделан из Дома Паломника.

— Вот именно. Из того самого дома, где Ничирен ждал Джейка Мэрока. — Беридиен взял бумагу из рук Вундермана. — Прости, Генри. Ты, конечно, помнишь, что я только что говорил насчет дружбы. Для таких людей, как мы с тобой, это роскошь. А временами она становится опасной роскошью. Боюсь, что сейчас именно такое время... Необходимо выяснить, что общего между Марианной Мэрок и Ничиреном. Мы должны дойти до корня, и причем немедленно. И, самое главное, выкорчевать предательство, если таковое будет обнаружено. — Он сделал паузу. — Ты со мной согласен, Генри?

Вундерман сидел, как оглушенный. Он вспомнил, как, бывало, он навещал Джейка в Гонконге. Марианна заботилась о нем, как о родном дядюшке. Водила его по колонии, рассказывая о ее истории, о смеси диалектов, религий и воззрений ее обитателей. Показывала ему дворец Губернатора, Королевский жокей-клуб. Она знакомила его с каждым из районов этого своеобразного города, с миром отчаянного азарта китайских игорных домов, аромата китайской кухни, с миром причудливой китайской архитектуры. А когда он заболел гриппом, она сидела рядом с его кроватью всю ночь, прикладывая холодные компрессы к голове, чтобы снизить температуру.

— Генри?

Марианна Мэрок и Ничирен? Это бред сумасшедшего, бессмысленный бред! Но СНИП не может лгать, и «швейцары» не могли сделать такой чудовищной ошибки. Необходимо посмотреть правде в глаза: Ничирен звонил Марианне вечером накануне рейда Джейка. Предположения, что кто-то еще мог ей позвонить из Дома Паломника, звучат вообще неубедительно. Кроме него, никто там даже не подозревал о ее существовании.

— Генри, я жду ответа.

Предательство было неотъемлемой частью призрачного мира, в котором обитал Вундерман. Но конкретные проявления этого явления никогда не переставали поражать его. Он был совсем непохож на холодного и расчетливого шпиона из романов, который ожидает предательства от лучшего друга, от любимой девушки, даже со стороны жены. Предательство всегда действовало на него угнетающе, высасывая из него энергию, как вампир высасывает кровь. Он ощутил какое-то болезненное напряжение в области паха: обычная реакция самца на внезапно возникшую опасность. На душе было невыразимо горько.

— Я не хочу принимать такое щекотливое решение без твоего согласия, — настаивал Беридиен. — Ты имеешь право его опротестовать.

— Большой палец вверх или вниз? — тихо промолвил Вундерман. — Как в Древнем Риме...

Беридиен вспомнил предыдущую аналогию, пришедшую на ум Вундерману, и кивнул.

— Да, как в Древнем Риме.

Вундерман встал из-за стола. За порогом веранды запасмурнело: набежали облака, яркие краски поблекли, цветы поникли.

— Быть по сему, -сказал он, окидывая взглядом ставшие теперь темнозелеными окрестные холмы, которые никогда прежде не казались ему такими далекими. — Мой палец указывает вниз.

* * *

Ши Чжилинь вышел из своего черного лимузина, едва он остановился за воротами Сяньшаня. Слово это означает «Благоуханные холмы», и сей дивный сад находится в двадцати милях к северо-западу от китайской столицы, название которой — Бейцзин — эти чертовы иностранцы опошлили, произнося его как «Пепин» или даже «Пекин». Чжилинь любил приезжать в этот сад, закрытый для посещения широкой публикой еще в 1972 году. Мир и покой, царящие здесь, помогали прогнать все усиливающиеся последнее время боли. Позади его и немного левее была площадка перед той частью Летнего Дворца, которая была известна как Юаньминюань.

Лично на Чжилиня он всегда навевал грусть. После того, как дворец был разграблен и разрушен англичанами и французами в 1860 году, его пытались восстановить, но попытки реставрации были прекращены в 1879 из-за недостатка денег.

После этого немногие уцелевшие скульптуры, куски мрамора, остатки керамических покрытий и кирпичных стен просто исчезли. Деревья, за которыми любовно ухаживали на протяжении столетий, спилили на дрова, постройки снесли, чтобы добраться до железа, которым они скреплялись.

Из китайских построек — в основном, из дерева — ровно ничего не осталось. На площади, где на многие акры тянулись сады, теперь торчали кое-где руины стен да некоторые постройки европейского типа среди ровных рисовых полей.

Чжилинь преднамеренно повернулся спиной к бывшим садам и смотрел на лилово-серые склоны Благоуханных Холмов, возвышающихся напротив Юцуаньшаня — Холма Мраморных Фонтанов. Здесь много столетий назад геологические процессы извергнули на поверхность земли слои твердого известняка, со временем ставшего мрамором, из которого правители династии Цин строили дворцы, храмы, парковые постройки. Когда-то пещеры, образовавшиеся внутри холма, таким образом использовались как буддийские и таонские святилища, изумительные по красоте и изяществу своих мраморных колонн и алтарей.

Теперь Чжилинь преобразовал это место в военную зону, чтобы его не затоптали толпы туристов, по мере того, как Китай все шире и шире будет приоткрывать дверь для Запада. Он, прихрамывая, поднимался на холм а встречные солдаты и офицеры отдавали ему честь. Он терпеть не мог металлическую платину, которую доктора заставляли его носить на правой ноге, но без нее боль вообще парализовала мышцы.

На своей загородной вилле он каждый день упорно работал над собой в бассейне, занимался специальными изометрическими упражнениями. Через день к нему приходил известный специалист по массажу, а раз в неделю — по иглоукалыванию.

Ничто из этого, Чжилинь знал, не способно вылечить его тяжелое заболевание, связанное с перерождением тканей, да и в его возрасте (он приближался к восьмидесятишестилетию) это не имело особого значения. Его главной заботой было облегчить боли, и с эти данные процедуры справлялись весьма удовлетворительным образом.

Чжилинь подставил лицо летнему ветерку. Вокруг него простирались рисовые поля, радуя глаз свежей зеленью и тем смягчая его боль. Его взгляд упал на позолоченную солнцем крышу здания, расположенного за полем. Это был один из корпусов университета Циньхуа. еще одна причина, по которой Чжилинь любил бывать здесь.

Здесь он общался не только с природой, но и с молодыми людьми, цветами жизни. Он не уставал твердить своим коллегам-министрам, что молодежь — это будущее Китая, его самое ценное достояние. Но те не доверяли молодым, замечая в них лишь то, что они называли «тлетворным влиянием Запада», и ставили на пути их те самые преграды, которые им самим приходилось преодолевать пятьдесят лет назад.

В этом проявлялось не только сопротивление переменам в стране. Чжилинь с грустью видел в подобной ксенофобии проявление страха. Сопротивление можно преодолеть, как вода преодолевает шероховатости горной породы, сглаживая неровности своим течением. Но страх — это нечто совсем другое. По своей природе он является неразумной тупой реакцией на новое, и поэтому труднее поддается эрозии. Страх исподволь влезает в самую структуру явлений, делая их закостеневшими.

Но и это не особенно смущало Чжилиня. Если поток своим течением не может сточить преграду на своем пути, он меняет русло, оставляя эту преграду печься на безжалостном солнце. Лишившись прикрытия воды, она в конце концов начнет трескаться и разрушаться от смены температур, от дождей и ветра. Вот такую судьбу готовил Чжилинь своим врагам, которые были весьма многочисленны и могущественны. Пожалуй, вместе они представляли собой огромную силу. Как циклы веков, они, казалось, обновляются, становясь более хитрыми и ловкими.

Дважды за последние пять лет его пытались сместить. Первый раз из него пытались сделать козла отпущения и выставить на всеобщее поругание, как и Банду Четырех до него. Когда это не удалось, на следующий год та же самая группировка министров (ЦУН) пыталась выпихнуть его на пенсию под предлогом преклонного возраста и болезни.

Эта попытка, как и первая, провалилась, и двое наиболее активных членов этой ЦУН один за другим погибли от несчастных случаев. Официальное расследование правительственной комиссии признало, что это именно так и было. Возможно, оставшиеся в живых члены ЦУН думали иначе, поскольку с этого времени Чжилинь не встречал с их стороны противодействия. В результате этого проникновение в жизнь Китая элементов Западной рыночной экономики началось и шло более или менее гладко до последнего времени.

Примерно шесть недель назад из одного из своих многочисленных информационных источников он узнал, что некий подающий надежды молодой человек — по китайским понятиям, конечно, молодой, ибо ему было 52 года, — недавно назначенный директором Научного и Технологического Института, работающего на национальную оборону, встречался с членами ЦУН. Молодого человека звали У Айпин, и Чжилинь знал, что у него есть «рука» в центральных партийных органах и в Министрестве обороны. Последнее явствовало из того факта, что сразу же после назначения У Айпина в этот институт начали перекачиваться колоссальные средства. Конечно, для нового Китая военная промышленность всегда имела первостепенное значение, но пристальный интерес высшего руководства страны именно к этому институту был явно не случаен. Все это делало У Айпина весьма значительной фигурой, даже более могущественной, чем члены ЦУН, которые, что ни говори, все были министрами. Кстати, этот У Айпин был известен своей отчаянной борьбой против отхода Китая от ортодоксальной марксистско-ленинской идеологии.

Сейчас Чжилинь шел по дорожке через старинное кладбище. Как будто вся история Китая отразилась на :)тих надгробных плитах, которые видели все: смены времен года и династий, завоевания маньчжуров, японцев и иностранцев всех мастей. Все претерпела земля Китая. Ее били и колошматили, ее опустошали бездарные правители, начиная с маньчжуров и кончая современными вояками вроде Чан Кайши и тиранами вроде божественного Мао.

Чжилинь не мог не видеть, что, несмотря на его героические усилия, любимая родина после войны деградировала почти во всех сферах. В последние годы наметились просветы, но деградация угрожала по-прежнему.

Неужели этому не будет конца? -спрашивал он себя.

Духи погребенных справа и слева от него, казалось, наполнили воздух своими жалобными вздохами. Довольно, -шептали они ему в ухо. — Пора положить конец всему этому, иначе Китай просто не выживет в XXI веке.

На глазах Чжилиня были слезы, когда он дошел до перекрестка и свернул направо. Прямо за поворотом стоял Вофози, храм Спящего Будды, один из самых древних в округе. Он был построен в эпоху Тан, а в 1321 году один из правителей династии Юань приказал отлить новую статую Будды, израсходовав на это 500 000 фунтов меди, хотя в храме была уже превосходная статуя из сандалового дерева. Семь тысяч рабочих были привлечены, но отливка получилась у них только со второй попытки, а вся работа заняла десять лет.

Продолжая культурные традиции, Чжилинь открыл в долго пустовавшей пристройке к храму современную Школу Лесного Хозяйства, оставив храм в его первозданном виде.

Войдя внутрь, он соприкоснулся с миром покоя и гармонии. Поскольку двери не было, птицы и мелкая живность чувствовали себя здесь как дома. Птичий пересвист звучал под стропилами, будто рождаясь из потоков солнечного света, вливающегося сквозь узкие окна.

Есть немало других мест, куда Чжилинь мог придти, чтобы спокойно поразмышлять о высоком, но нигде он не чувствовал с такой отчетливостью присутствие Будды как здесь.

И какими бледными и надуманными казались ему коммунистические доктрины в присутствии великих, универсальных законов, естественно вытекающих из самой сути жизни!

С некоторым трудом он опустился на один из двух складных стульев, стоявших по обе стороны от каменного стола, на котором была разложена доска для вэй циЧерные и белые шашки были уже введены в игру. Чжилинь окинул взглядом знакомую конфигурацию, в которой они были расставлены, продолжая думать о своем.

Сговор У Айпина с враждебной ЦУН совпал по времени с началом заключительной стадии Гонконговской операции Чжилиня. Это не предвещало ничего хорошего. Чжилинь был слишком стар, чтобы верить в случайные совпадения, во всяком случае, такого масштаба. Хотя операция проводилась в условиях полной секретности, но утке далеко не первый год. Так что было бы глупо верить, что никакой утечки информации, даже крошечной, за все это время не произошло.

Чжилинь снова обратился к доске для вэйци.расчерченной, как и положено, девятнадцатью вертикальными и девятнадцатью горизонтальными линиями. Шашки представляли собой маленькие овальные раковины с удивительно приятной, шелковистой на ощупь поверхностью. Ему всегда доставляло огромное удовольствие ощущать их подушечками большого и указательного пальцев, когда он держал очередную шашку, обдумывая ход. Черные и белые, они были выстроены в боевые порядки, и каждая стояла на одном из 361 пересечений, называемых лю.

В этом сложном переплетении маршрутов, сильных и слабых линий и территорий, на которых сталкивались, отходили и наступали две противоборствующие силы, организованные определенным образом внутри себя, Чжилинь видел модель реального мира.

Почувствовав какое-то движение у входа в храм, он поднял глаза и увидел силуэт человека, четко очерченный на фоне вливающегося в храм солнечного света. Хотя деталей фигуры увидеть было невозможно, но Чжилинь разглядел кряжистое тело этого человека, слегка комично выглядевшее в плохо подогнанном, помятом костюме.

— Входи, входи, Чжан Хуа, — сказал он. — Ты опять так опоздал, что я уже собирался начинать без тебя.

Человек поспешил занять стул напротив того, на котором сидел Чжилинь. Он вытер свое широкоскулое, типично монголоидное лицо носовым платком, потом высморкался в него. Поправил пальцем очки в металлической оправе на почти отсутствующей переносице.

— Я должен объявить себе выговор за опоздание, — сказал он виноватым голосом.

— Да уж! — добродушно засмеялся Чжилинь и, заметив несколько недоуменный взгляд собеседника, добавил: — Видишь ли, Чжан Хуа, ты не только мой заместитель, но и близкий друг. Сколько мы с тобой работаем вместе официально и неофициально? Кажется, лет двенадцать? И за это время я обнаружил у тебя только один порок — привычку опаздывать. Ну и пусть себе остается! Я бы всем людям официально разрешил иметь один порок, если он безобидный.

— Я бы хотел не иметь никаких, товарищ министр.

— Ну и зря, дорогой мой Чжан Хуа! Я, например, никогда не доверял людям, которые кичатся тем, что у них нет никаких слабостей. В таком случае я не могу не думать, что они скрывают от меня что-то очень важное. Нет, ты должен согласиться со мной, что незначительные пороки предохраняют нас от значительных.

Он протянул руку и передвинул свою черную шашку на самое важное их девяти пересечений, которые делят ноле боя на зоны. Эти пересечения называются «звездами» — син, по-китайски, а самое главное из них — «солнечным сплетением», тянь юань, то есть серединой дороги. В этой позиции для шашки открывается целый ряд возможностей и, в то же время, целый ряд других закрывается. Таким образом, тут высвечиваются скрытые стратегические замыслы.

Каждая шашка имеет до четырех ходов, называемых «дыханиями» — ци.Окружить шашку противника — значит лишить ее возможности «дышать». Именно это сейчас сделал Чжилинь. «Задохнувшаяся» белая шашка жалко посмотрела на окружающих ее со всех сторон противников и умерла.

— Отдай последние почести погибшему герою, Чжан Хуа.

— Сегодня утром пришла телеграмма, — сообщил тот, убирая убитую шашку и окидывая доску взглядом для следующего хода. Он понял, что правые и левые квадраты доски превратились в плацдармы для хойань. На первый взгляд эти «глазки» казались невинными, но Чжан Хуа усмотрел в них западню: хо йань(«движущееся око») — коронный прием Чжилиня. — В эту пятницу вас вызывают к Премьеру.

Чжилинь недовольно поморщился.

— Плохие новости, — буркнул он. — В телеграмме не указывается причина вызова и не говорится, кто еще будет присутствовать?

— Нет.

— Еще хуже. — Чжилинь оторвал глаза от доски и пристально посмотрел на своего помощника. — Друг мой, за этим кроются происки У Айпина.

— Боюсь, что это так.

Чжилинь снова взглянул на доску.

— Ты так и не сделал своего хода.

Но Чжан Хуа все смотрел на начальника.

— Ши Чжилинь, мне страшно. Этот человек пугает меня.

— Понятное дело, — ответил министр. — Но это даже хорошо, что ты боишься У Айпина. Значит, ты осознаешь всю глубину угрозы, таящейся в этом человеке для нас и для дела, которому мы отдали столько сил и времени. — Он доверительно улыбнулся. — Страх — это только человеческая эмоция, друг мой. Ее следует уважать, но не следует бояться. Только научившись понимать свои эмоции, можно научиться их использовать в своих интересах. Да, Чжан Хуа, даже использовать.

— Страх всегда парализует меня, — признался тот.

— Да брось ты! — возразил Чжилинь. — Будто мы с тобой не знаем, что такое настоящий страх! Страшно было, когда русский флот угрожал нам из Владивостока и Других более мелких портов. Этот флот да еще советские военные силы в Сибири — они дамокловым мечом висят над нашими головами с самого окончания Второй мировой войны.

Черные глаза старика, казалось, излучали силу, как раскаленная печь излучает тепло.

— А за последние три года дела еще более ухудшились. Около пятидесяти русских дивизий (семь из них — бронетанковые) вытянулись вдоль нашей северной границы. И со стороны Восточной Сибири, где мы наиболее уязвимы, они сосредоточили около сотни бомбардировщиков ТУ-22 и около ста пятидесяти ракет СС-20 с ядерными боеголовками. Бомбардировщики эти, известные у американцев под названием, которое буквально можно перевести как «Встречный огонь», имеют радиус действия до пяти тысяч миль и несут на борту ядерные заряды как в виде бомб, так и в виде ракет класса воздух-земля... Но это еще не самое скверное. Соединенные Штаты, в их безграничной мудрости, понастроили по всей Юго-Восточной Азии военных аэродромов и морских баз, от Камрана до Дананга. И теперь, когда они покинули Вьетнам, на этих базах обосновались русские. И оттуда они могут доставить ядерную боеголовку в любую точку региона. До недавних пор там дислоцировались только разведывательные самолеты, но теперь, как тебе самому известно, у нас имеются фотографии бомбардировщиков среднего радиуса действия ТУ-16 на взлетных полосах этих аэродромов. Это означает, что Советы теперь могут нанести удар не только с севера, но и с юга. Китай фактически оказался в кольце, а точнее сказать, в петле из военных баз. Кроме того, в случае эскалации военных действий на Среднем Востоке они могут держать под прицелом Малаккский пролив, по которому проходят нефтяные танкеры в Южно-Китайское море. Я уже не говорю о том, что русские могут посылать военные корабли и эсминцы в северную часть Индийского океана и имеют огромные резервные силы в виде Вьетнамской армии, где под ружьем находится около миллиона солдат.

Чжилинь распростер свои жилистые руки над столом с доской для игры в вэй ци.

—Вот о чем мы должны в первую очередь беспокоиться, Чжан Хуа. И до какой степени жалко выглядят все потуги У Айпина нагадить нам по сравнению с бронированным кулаком, которым постоянно грозит нам генерал Карпов!

— Мне бы вашу уверенность, товарищ министр!

«Ну что ж, бери мою уверенность и колоссальное давление, которое я постоянно ощущаю на себе, в придачу! — подумал Чжилинь. — Нет, мой друг, не думаю, что тебе было бы уютно на моем месте! Но чужое место всегда кажется более уютным, чем свое собственное. Такова человеческая природа!»

В глубине души Чжилинь сомневался, что обладает той уверенностью, которую ему приписывал его заместитель. Конечно, прежде ему удавалось отбивать атаки. Фактически, только он один из покрытых шрамами ветеранов и остался на политической сцене, потому что никогда не боялся вступить в бой с любым числом пусть даже самых хитрых оппонентов. Но У Айпин отличался от всех, с кем ему прежде приходилось сталкиваться, хотя бы уже потому, что он принадлежал к другому поколению бойцов. При одной мысли о том, что люди, подобные У Айпину, и есть те самые люди, которые определят будущее Китая, Чжилиня бросало в дрожь. До чего же непохож этот человек на подавляющее большинство молодых людей, с которыми ему приходилось контактировать! Взять хотя бы его собственную Школу Лесного Хозяйства или студентов соседнего университета...

Конечно, у него были причины бояться У Айпина. Пожалуй, во всем Пекине он был единственным человеком, который мог пустить под откос его Гонконговскую операцию. И дай ему малейший шанс, он это сделает.

Чжан Хуа взял белую раковину из мелкой миски, укрепленной сбоку стола, и поставил ее на пересечении в нижней части доски, дав возможность двигаться в двух направлениях одной из своих шашек, бывших под угрозой на соседнем пересечении.

— Чего тебе опасаться У Айпина, мой друг, — прокомментировал его ход Чжилинь, — если ты способен на такие четкие и отважные ходы?

— Это всего лишь вэй ци. -ответил Чжан Хуа. — Если мою шашку зажмут с четырех сторон, лишив «дыхания», я ее просто снимаю с доски. Но сам я жив по-прежнему.

«Вот в этом и заключается разница между нами, мой друг. — подумал про себя Чжилинь. — Ты не можешь переносить на жизнь стратегии, разрабатываемые тобой на доске. Твоя мысль не простирается дальше нее. И поэтому ты всего-навсего хороший игрок, а не Цзян».

Он взял черную шашку и уже собирался поставить ее на пересечение пятой и девятнадцатой линий, когда его шестое чувство уловило напряжение противника, и он понял, что Чжан Хуа тоже нацелился на это пересечение. И, хотя этот ход был ему выгоден (он мешал шести белым шашкам соединиться), он решил сыграть иначе.

Чжан Хуа мгновенно занял это пересечение, вздохнув с явным облегчением. — Но нам следует опасаться не столько генерала Карпова, — продолжил Чжилинь прерванную мысль, — сколько человека, который стоит за ним, — Юрия Лантина. Вот кто спит и видит, как подкосить Китай на международной арене! Устранив нас, русские сделали бы действительно значительный шаг к установлению своего господства над миром. Но наша атака на Лантина должна быть проведена по-умному. Мы должны выявить его уязвимое место и нанести свой удар, когда его внимание будет сосредоточено на чем-то другом.

Тут Чжилинь взял черную шашку и поставил ее на свободное пересечение седьмой и девятнадцатой линий, построив хо йань -«движущееся око» — и «перекрыв кислород» шести шашкам противника. Этого ему не удалось бы сделать, не займи Чжан Хуа пересечения пятой и девятнадцатой.

Такова жизнь, -думал Чжилинь. — Каждый день и каждый час несет с собой перемены, которые пугают большинство людей. Но именно в переменах заключается суть любой стратегии. Я научился пользоваться всем на свете. Атакой может быть даже отказ от хода, что я только что продемонстрировал.

Да, вэй ции жизнь неразделимы для тех, кто умеет это видеть. Кто достаточно смел, чтобы похитить у богов огонь. Как в свое время писал Лао-Цзы, Цзяна отличает экономичное использование человеческого материала. Для него нет никого, кому он не мог бы найти применения.

* * *

Джейк бежал вслед за тенями вниз по узкой, извивающейся улице. Он слышал крики волшебных птиц, доносящихся до него из таинственной тьмы. Эти крики превратились в голос матери, которая звала его на помощь. Он узнал хрипы, изменившие тембр ее голоса незадолго до смерти: на задней стенке гортани образовалась толстая пленка. Грязные разводы на ее потной шее. Талисман на груди, спрятанный в мешочек из мягкой замши. Его сила не спасла ее. Тени и свет играют на нем. Талисман почти прозрачен. Почти. Он цвета лаванды, как закатное небо. На его обратной стороне узор, напоминающий облака, на лицевой — лапы животного. Он холодный на ощупь.

Вслед за тенями вниз по улице, узкой и извивающейся. Она усыпана камнями и бумажными змейками. Они двигаются! Ползут и извиваются. Взмывают вверх, когда ветер подымается. Болтовня мартышек, прыгающих с ветки на ветку. Скалят свои мелкие зубы цвета слоновой кости, из которой делают фигурки мандаринов.

Болтовня сменяется смехом, легким и переливчатым. Силуэт девушки в жемчужно-сером просвете между тенями. Бежать за ней. Следовать за ней тенью на самый край земли, где волны разбиваются о подгнивший причал. Запах соли и фосфора. Рыбья чешуя. Потроха, высыхающие на солнце. Чайки кружатся. Кричат.

На палубе парома он теряет ее среди толпы. Тени сливаются с толпой и толкутся вместе с ней. Ощущение движения, толчков в спину и бока. Услышал ее смех и бросился в том направлении, расталкивая толпу. Опять мелькнула ее тень.

Сопротивление толпы постепенно ослабевает. Теперь он, можно сказать, продвигается вперед, хотя и медленно.

А вот и она стоит на носу парома, ее длинные волосы развеваются, губки приоткрыты, глаза сверкают. Нежная линия груди. Правая нога слегка выставлена вперед, с невинным кокетством демонстрируя стройную лодыжку и острый мысок на туфельке. Ее поза исполнена такой милой эротики, что он почувствовал сильное волнение.

И не только в паху, но и во всем теле. Желание захлестнуло его с головой. Член был как каменный и вздрагивал, когда в него вливались все новые и новые волны жизни.

Она стояла, непринужденно прислонившись спиной к поручню, слегка изогнув торс. Обнаженные загорелые руки. Груди. Глаза, манящие и обещающие.

Все это время он думал только о Марианне, и сейчас, приближаясь к ней, он чувствовал, что имя ее готово сорваться у него с языка.

Пульсирующая голубая жилка в трогательной впадинке на шее выдавала и ее волнение. Джейк притянул ее к себе, изнемогая от желания. Будто он всю жизнь стремился к ней, но никогда не обладал. Ее нежные губы, трепетный язык, извивающийся, ищущий...