Джейк Мэрок (№1) - Цзян

Но это не утешало. Мать Дэвида была католичкой, и он имел представление об этой религии. Католицизм и буддизм внешне похожи, как море и огромное озеро, если смотреть на них, сидя на полоске земли, их разделяющей. Но по сути они очень отличаются и глубиной, и составом воды... Буддисты находят успокоение в жизни, вечно изменяющейся, как земля в разные времена года, принимая от жизни все, что она может дать... и взять. Католики же борются с естественным ходом вещей, считая, что человек должен быть выше инстинктов и должен навязывать природе свой порядок.

Неужели Джейк так и будет спать без просыпу! Дэвид Оу знал, что ему будет нелегко без Джейка. Сколько раз они спасали друг другу жизнь за те десять лет, что Джейк находился на Гонконгской базе! Глупо даже пытаться подсчитывать. Они всем делились — и радостями жизни и смертельными опасностями. Они были ближе, чем братья: братья имеют только общую кровь, а они были едины по духу.

И теперь он злился на Джейка за то, что тот, со свойственной ему одержимостью, поставил все это на карту ради призрачного шанса привезти с собой Ничирена, как какой-нибудь трофей из черной Африки. Разве стоит выродок, вроде Ничирена, того, чтобы такие парни, как Джейк, рисковали своей жизнью, пытаясь захватить его?

Дэвид вздохнул. В этой больничной палате все так пропиталось сыростью, что в ней даже мысли отсыревают! Человеческие страсти буквально омывают эти стены. Кажется, что наряду с гравюрами, изображавшими королевские клиперы старой королевы в гавани Виктории, и цветными портретами королевы, царствующей ныне, на стенах этих развешены стоны и слезы. Молчаливая скорбь и покорность судьбе доминировали здесь, как и в трущобах, располагавшихся неподалеку.

— Дэвид!

Дэвид Оу вздрогнул и резко обернулся, подумав, что это кто-то из полумрака произнес его имя. Потом посмотрел на забинтованное лицо Джейка Мэрока и увидел, что два кошачьих глаза — топазы с бронзовыми прожилками — смотрят на него, не мигая.

— Лян та мадэ!Джейк!

Он пересел со стула на кровать друга.

— Ты так долго был без сознания! Я, пожалуй, сбегаю за доктором. Ему будет...

— Подожди. Мне не так уж плохо... чтобы тебе надо было... бежать за ним...

Слова, произносимые Мэроком, казались какими-то шероховатыми и ржавыми, будто он разучился нормально говорить. Потом он вообще замолчал, и Дэвид увидел, как он облизывает пересохшие губы. Кончик языка скользнул по краешку нижней губы и замер. Дэвид потянулся рукой к графину и налил чашку воды. Осторожно поднес ее ко рту Мэрока и придерживал, пока тот не выпил всю воду до конца.

— А Ничирен?

Казалось, он с усилием выдавил из себя это имя.

— Опять как сквозь землю провалился.

Джейк Мэрок зажмурил глаза.

— Когда это было?

— Четыре дня назад.

— Надо было его взять, — в голосе Джейка прозвучала горечь. — Я готов был побиться об заклад, что на этот раз... ему конец.

Желтые топазы глаз открылись и уставились на Дэвида. Даже то, через что он прошел, не убавило их огненной силы.

— Он мне нужен, Дэвид.

Дэвид Оу кивнул.

— Мы его возьмем.

— Фигня!

Выдохнув это слово свистящим шепотом, он словно лишился сил и некоторое время лежал, приходя в себя.

— Я не о ребятах говорю... О себе...

Дэвиду не хотелось произносить прописные истины, и он ограничился констатацией фактов:

— Он исчез, Джейк. И ничего о нем не известно.

Веки Джейка затрепетали и открылись. Дэвид чувствовал, как его друг сопротивляется охватывающей его дурноте.

— Как остальные ребята? Как Мэнди?

Дэвид Оу сложил ладони вместе: они у него были липкими от пота.

— Только тебе одному и удалось выкарабкаться.

— О Боже!

Джейк снова закрыл глаза. Дэвиду не хотелось видеть слез, но что он мог поделать? Жуткая боль рвала Джейку грудь, и он, корчась, закричал так страшно, что Дэвид обхватил его руками и прижал к себе, пытаясь хоть как-то облегчить его страдания.

— О, Боже, что я натворил? Господи, что я наделал?

Эти мысли терзали Джейка и он не находил себе места, вырываясь из рук Дэвида. Но приступ жуткой душевной боли прошел так же быстро, как и начался. После него наступила какая-то бесчувственность, будто все его существо, только что полное жизни, растворилось, в горькой пустоте.

В свое время Декарт оставил бессмертную фразу: «Я мыслю — значит я существую». Но если бы он был китайцем, то сказал бы несколько иначе: «Я мыслю вместе со всеми — значит я существую».

Ни один человек, всецело принадлежащий западной культуре, не может в полном объеме осознать эту идею. Но Джейк мог. Его отряд, который он пестовал больше года, стал для него чем-то вроде коллективного сознания. Это был не просто отряд, это был дантай.И его гибель он переживал как смерть чего-то важного в самом себе. Они были единым, самодостаточным организмом. И это было естественно, это было нормально. И с такой же естественностью между ними, членами единого организма, установились необычайно близкие отношения, более близкие, чем семейные. И именно это вливало в них почти легендарную силу, именно поэтому они могли делать то, что другие подразделения Куорри не могли: выживать в экстремальных условиях в течение долгого времени и не нуждаясь в передышке.

Однажды Джейк сказал Роджеру Доновану, когда тот приставал к нему с расспросами насчет фантастических успехов его дантая:«Одна из самых знаменитых японских драм повествует о подвигах не одного героя, а сорока семи». Но люди западной культуры предпочитают получать прямые ответы на свои прямые вопросы. И они совершенно теряются, когда слышат подобные уклончивые, на их взгляд, ответы.

Ребята жили по законам военного времени, -подумал Дэвид Оу. — Вот что ты требовал от них, когда идя с ними на очередное задание.

—В штабе считают, что, скорее всего, была утечка информации. Ведь дантайбыл самым лучшим подразделением, — сказал он вслух.

Воспаленные глаза Джейка, окруженные иссиня-черными кровоподтеками, недоуменно уставились на Дэвида.

— Предательство? Но с чьей стороны? Никто из дантаяне мог ни проболтаться, ни продать.

— Может, информация о местонахождении Ничирена была — того... с душком?

Джейк покачал головой.

— Мой информатор не вызывает сомнения.

— Тогда, боюсь, надо искать врага в другом месте.

Голос Дэвида несколько изменился. Не нравилось ему то, что он должен был теперь сказать своему другу. Он видел капельки пота на его лице и понимал, что этот разговор взволновал Джейка. Надо было заканчивать встречу.

— Хорошо еще, что у тебя не отшибло память.

Джейк попытался вспомнить выражение лица Ничирена, когда он ворвался в комнату. Было ли на нем удивление? Может, тот даже поджидал его? Там, в комнате, с ним были еще двое, и оба они погибли. Один из них, Кизан, считался лучшим другом Ничирена... Нет, что-то не похоже, чтобы он был предупрежден.

— Тебя там не было, Дэвид. А я — был. Не верю я в то, что была утечка!

Он даже приподнялся в кровати.

Дэвид Оу положил ему руку на грудь, не давая встать. Ему хотелось успокоить друга, но в свете того, о чем он собирался спросить его, это выглядело бы, по меньшей мере, глупо.

Дождь барабанил по стеклу, как нетерпеливый путник, злящийся на то, что его не хотят пустить.

— А что Марианна?.. Она планировала какие-нибудь поездки в твое отсутствие?

Он изо всех сил пытался говорить ровным голосом, отлично понимая, что Джейк сразу заметит малейшую фальшь в интонации и насторожится.

— Никаких, насколько мне известно, — ответил он. — А теперь, если разборка закончена и у тебя больше нет вопросов, может, ты пришлешь ее сюда? Я полагаю, она тоже хочет повидаться со мной, и имеет на это все права.

— Марианны здесь нет, Джейк. — Дэвид Оу внимательно посмотрел в лицо друга. — Последний раз ее видели в аэропорту Кайтак, когда она поднималась на борт самолета японской авиакомпании.

В напряженной тишине, которая затем последовала, он заставил себя продолжить:

— Мы прекрасно знаем, что в Японии у вас никого нет. Вот и все, что нам известно. Я внимательно осмотрел квартиру, пытаясь найти какую-нибудь записку или хоть какое-либо объяснение, но ничего не нашел. Абсолютно ничего.

— Что? — Лицо Джейка побледнело. — Что с ней случилось?

Он уставился в лицо Дэвида и тому показалось, что Джейк что-то заподозрил.

— Ради Бога, скажи мне все!

— В штабе склоняются к тому, что каким-то образом информация о твоем рейде была передана Ничирену еще до твоего прибытия в Дом Паломника. Всего в этой акции погибло десять человек. Это не так просто скинуть со счетов.

— Дэвид! — прошептал Джейк с дрожью в голосе. Ради всего святого, к чему ты клонишь?

— Марианне кто-то звонил вечером, как только ты с ребятами отбыл. Нам известно, что звонили из Токио. И вот сегодня утром «швейцары» сузили диапазон поиска до квартала Тосима-ку.

У Джейка мгновенно промелькнула мысль, что Тосима-ку — это квартал, где расположен Дом Паломника.

Дэвид Оу продолжал:

— Через сорок минут после этого разговора Марианна была в аэропорту Кайтак. Еще через двадцать минут она села на самолет, отправлявшийся в Токио.

— Не может быть, — прошептал Джейк. — Марианна никого не знает в Японии. Совсем никого. Что ей там делать?

— В штабе полагают, что, может быть, ты сможешь дать ответ на этот вопрос.

— Как видишь, не могу! — воскликнул Джейк. Дэвид Оу весь подался вперед. Вспышка Джейка обидела его.

— Да понимаешь ли ты, каких бед натворил твой рейд? Он поставил под угрозу подписание соглашения о взаимных торговых поставках, которое Президент...

— К черту Президента! — крикнул Джейк. — Ничирен важнее, чем какие-то там...

— Твоя выходка поставила под угрозу существование самого Куорри! — Дэвид сделал паузу, чтобы эта мысль дошла до сознания Джейка, и затем продолжил: — Итак, что можно сказать по поводу исчезновения Марианны? Может ли это быть простым совпадением, что из всех точек на планете она выбрала именно ту, куда ты только что отправился под покровом строжайшей секретности? Ты сам как считаешь? — Он взглянул на Джейка. — Беридиен полагает, что все, что мы знаем, это лишь вершина айсберга.

— И ты тоже так думаешь?

— Я здесь ни при чем.

— Послушай меня, Дэвид! Все, что я сделал, я сделал по своей инициативе. Это так же ясно, как чернильная клякса на чистом листе бумаги. Вот и все! Никаких тайн! Не кажется ли тебе, что Беридиен часто воюет с бумажными тиграми?

— Может быть, но ты же его знаешь! Если уж и ты понятия не имеешь, зачем Марианна улетела в Токио, то мы и подавно. Но он не успокоится, пока не узнает...

— И я, между прочим, — тоже.

Дождь продолжал барабанить по стеклам. Дэвид отошел от кровати, приблизился к окну и посмотрел вниз на темный от дождя асфальт.

— О великий Будда! До чего же мерзко там, на улице!

Какая-то женщина выбежала из красного «Ниссана» и, хлопнув дверцей, побежала под дождем к козырьку нависающему над входом в больницу. Дэвид полюбовался ее ножками, блеском ее волос. Ему понравилось, как она бежала. Проворно, целенаправленно... Он повернулся к своему другу.

— Джейк, как у тебя с Марианной?

— Я не хочу это обсуждать.

— Извини, что я лезу в твою личную жизнь, но твой ответ мог бы кое-что прояснить.

Джейк на мгновение закрыл глаза.

— Ни то, ни се.

— Боюсь, такой ответ Беридиена не удовлетворит. Джейк бросил на своего друга тяжелый взгляд.

— Последние полгода мы спим врозь, если тебя интересуют именно такие подробности.

— Что случилось?

— Не знаю. Просто отдалились друг от друга. Изменились, наверно. Кто знает? Но все это мура.

— Это не было мурой, когда вы поженились.

— Тогда мы были другими.

Джейк лежал, уставившись в пустоту.

— Во всяком случае, сам ты здорово изменился.

Джейк перевел взгляд на Дэвида.

— Что ты этим хочешь сказать?

Дэвид Оу отошел от окна.

— Ты сейчас совсем не тот человек, которого я когда-то знал, Джейк. С того самого дня, как ты вернулся после резни на реке Сумчун, ты живешь, как машина, в которую введена одна-единственная программа: Ничирен.

— Не вижу в этом ничего дурного. Если уж говорить метафорами, то это Ничирен — машина, запрограммированная только на убийства. Кто-то же должен остановить его, иначе так он и будет ходить в обнимку со смертью, как с прекраснейшей из женщин.

— Он и будет остановлен. Но ты в одиночку не сможешь с этим справиться.

Джейк так сверлил взглядом Дэвида, что тот в конце концов был вынужден отвести глаза.

— Могу и справлюсь. И не думаю, что кто-нибудь или что-нибудь на свете смогут мне в этом помешать.

— Понимаю. Даже Марианна...

— Что?

— Джейк, единственное, о чем ты можешь думать, так это о Ничирене. У тебя не осталось на нее времени. У тебя не осталось времени ни для меня, ни вообще для кого бы то ни было на свете. Ничирен заполнил собой всю твою жизнь. Бывало, мы с тобой неплохо проводили время, когда выпадала свободная минутка. А теперь ты ни о чем не можешь говорить, как только об очередном плане, как поймать Ничирена. Я уж и не помню, когда ты в последний раз улыбался.

— Как можно улыбаться, когда он где-то рядом?

Палец Дэвида укоризненно приподнялся.

— Вот здесь ты ошибаешься, приятель! Ты говоришь, что Ничирен ходит в обнимку со смертью, как с прекраснейшей из женщин. Мне кажется, что ты делаешь то же самое. Последние три года после Сумчуна ты ведь не живешь, ты медленно умираешь.

В дверь тихонько постучали. Они оба повернули головы на стук. Дверь приоткрылась, и Дэвид с удивлением увидел, как охранник, вежливо изогнувшись, пропускает в комнату ту самую женщину, которую он заметил из окна на стоянке для автомашин. В приоткрытую дверь Дэвид видел ее глаза, маленький нос, чувственные губки. Она была так прекрасна, что дух захватывал.

— Джейк Мэрок здесь лежит?

Он молча кивнул, затем повернулся к Джейку. Даже сквозь дверь он остро чувствовал ее присутствие.

— Подумай о том, что я сказал, хорошо? Это очень важно.

Он вышел, и женщина посторонилась, выпуская его из комнаты.

И тут же она переступила порог, закрыла за собой дверь и замерла, прижавшись к ней спиной, как будто ей было страшно сделать следующий шаг.

Джейк изо всех сил боролся со сном. Он был ужасно измучен. Как в сновидении, сознание его колыхалось прозрачной пеленой, то приоткрывая, то снова закрывая каналы рационального восприятия мира.

Он чувствовал, что в комнате кто-то находится, и окликнул невидимого гостя сакраментальным вопросом:

— Кто там?

Сонная мгла разевала свою пасть, грозя вот-вот поглотить его. Так приятно было избавиться от телесных мук и нырнуть в нее с головой. Славная эта штука — сон.

Но присутствие постороннего не давало ему уснуть, отталкивая сон грубыми лапами.

— Кто там? — повторил он свой вопрос, и голос его звучал едва слышно.

— Ты не узнаешь меня?

Женщина отделилась от двери и приблизилась к кровати.

— О, Джейк! — прошептала она, касаясь его щеки в том месте, где она не была закрыта бинтами.

Его рука поднялась и схватила ее руку, ощущая ее нежную кожу. Глаза его тщетно пытались сфокусироваться.

— Кто это?

— Джейк, это я, Блисс[7], — ответила она. — Мы с тобой...

— Играли со змейками на улице Лестниц![8]

Глаза его широко открылись от удивления. Чувствуя, как стремительно учащается его пульс, он попытался подняться, но не смог.

— Блисс, неужели это ты?

— Да, но то бывало зимой, — прибавила она. — А летом мы воровали сушеных скатов из магазина в Западном Округе.

— И круглый кормились тушонкой с рисом, которую таскали со склада у доков! — Кошмарная сонливость одолевала его, но он через силу удерживал глаза открытыми. — Как давно это было! Но я все помню. — Он жадно всматривался в ее черты, сравнивая то, что видел, с тем, что помнил. Так вот она какой стала, когда выросла! — Ты была такой маленькой тогда... Совсем девчонкой! Давным-давно...

Он все еще держал ее руку, ощупывая ее кончиками пальцев, как слепой.

— Блисс, — прошептал он. — Как ты сюда попала? Столько лет прошло! Это непостижимо! Совершенно непостижимо!..

— Спи, — шепнула она. — Мы еще успеем наговориться, когда ты проснешься.

* * *

Вашингтон, как и все великие столицы мира, является средоточием власти. Люди, которые живут здесь, должны чувствовать себя так, будто они находятся в эпицентре зарождающегося землетрясения. Однако, обычные смертные — рабочие скотинки, которые вкалывают с девяти до пяти, потом идут домой, чтобы съесть свой ужин, уставившись в телевизионный экран, а затем, отправив своих скулящих отпрысков спать, заваливаются на жен, потея и комично дергаясь, — не могут заметить этого невидимого излучения, которое привлекает в Вашингтон цвет нации. В разных местах причастность к власти проявляется по-разному. В Нью-Йорке, финансовой столице Америки, она выражается в том, что ты прибываешь на очередную Бродвейскую премьеру в новейшем лимузине «Вольво», в Голливуде, столице американского шоу-бизнеса, — в том, что ты играешь в теннис с самим Сильвестром Сталлоне. В Вашингтоне, где, как известно посвященным, и сосредоточена истинная власть, эта причастность к ней выражается в различных льготах. Для директора Куорри эти льготы были весьма многочисленны и очень весомы.

Для Энтони Беридиена лучшей из всех привилегий было обладание роскошным особняком в Грэйт-Фоллз, штат Вирджиния. Построенный в XIX веке посреди неширокой и живописной долины между изумрудными холмами, он находился всего в часе езды от штаб-квартиры Куорри в северо-западной части Вашингтона. В прежние времена он был в распоряжении Бюро стратегических служб, а затем — Центрального разведывательного управления. Поговаривали даже, что сам Эйзенхауэр и сам Даллес, а также «Дикий Билл» Донован[9] во время Второй мировой войны не раз пользовались этим убежищем, но это все из области слухов. То, что Энтони Беридиен верил в подобные слухи, проистекало из его безграничной любви к этому дому.

Недавно выкрашенный в бежевый цвет, дом изобиловал арочными фронтонами, круглыми башенками, а к одной из его сторон примыкала необъятных размеров веранда с полом из сосновых досок, выкрашенных в элегантный серый цвет. Веранда была заполнена разнообразными плетеными креслами, диванчиками и диванами, обложенными матрасиками и подушками яркой расцветки: зеленые и белесые листья тропических растений на темно-бордовом фоне.

Интерьеры гигантских комнат были заставлены разнообразными диковинками, которые Беридиен привез из различных частей света. Профессиональный декоратор, наверное, поморщился бы, увидев здесь строгие стулья и письменный стол времен Гражданской войны, соседствующие с массивными часами эпохи Людовика XIV из позолоченной бронзы на каминной доске из пятнистого мрамора и замечательным Чиппендейлским комодом, но Беридиен был в высшей степени безразличенк суждениям знатоков. Здесь, внутри своего дома, он мог чувствовать время во всем его величии.

Медленно переходя из комнаты в комнату, он мог проследить триумфальное шествие западной цивилизации, начиная с эпохи Ренессанса, Здесь, вдали от вынужденной строгости интерьеров штаб-квартиры его Куорри, он мог парить на крыльях великих свершений человеческого художественного гения и распутывать сложнейшие узлы сплетений международных интересов, разобраться с которыми он не мог в своем офисе.

Самым бессовестным образом Беридиен упивался возможностью жить в этом роскошном доме. Хотя дом был приобретен на средства Куорри, хотя на эти же средства содержался и он сам, и вся громадная территория с ухоженными клумбами с тюльпанами, а также с розарием и с аккуратно подстриженными кустами и деревьями, — этот дом рассматривался Беридиеном как его собственность.

Именно Беридиен дал этому дому его имя — Грейсток, поскольку в свободное время он любил читать романы Эдгара Райса Берроуза. Именно его стараниями этот дом почтили своим посещением Президент, Министр обороны, члены Объединенного комитета начальников штабов. Власть над судьбами людей пульсировала по анфиладам комнат, как кровь по жилам, и Энтони Беридиен был причастен к этой власти. Так что он по праву мог называть Грейсток своим домом.

В этот знойный полдень он и Генри Вундерман сидели на просторной веранде за легким вторым завтраком: холодная отварная лососина под лимонно-укропным соусом и салат из листьев цикория и итальянского редиса — любимая закуска Беридиена и, не случайно, коронное блюдо грейстокского повара.

На веранде они сидели из-за жары (Беридиен принципиально не оборудовал комнаты кондиционерами). Птицы щебетали в подстриженных кустах садика и в ближайшей роще. Шмели важно гудели в розарии. Беридиен самолично налил в бокалы минеральной воды: в рабочее время он не позволял ни себе, ни сотрудникам никакого алкоголя — даже легкого вина.

— Я рад, что ты пришел, Генри, — сказал Беридиен, отодвигая от себя тарелку и отпивая из бокала. Вундерман закончил свою трапезу раньше него. Подошел слуга и забрал грязную посуду. Ни слова не было произнесено, пока он снова не появился с десертом: щербет с грушами и морковью.

— После того, как я вспылил на прошлом совещании...

— Это дело прошлое, Энтони, — сказал Вундерман, будто он в самом деле мог давать оценку поступкам шефа. — Все забыто.

— Прекрасно, прекрасно, — откликнулся Беридиен, принимаясь за десерт, таким тоном, что было неясно, относится ли его одобрение к словам Вундермана или к шербету.

Ел он чисто механически, но на лице его все время сохранялось довольное выражение. Закончив, он вздохнул и выскреб ложечкой остатки лакомства. Затем налил себе кофе из стоявшего на столике термоса. Вундерман к десерту не притронулся.

— В естественном порядке вещей дружба занимает большое место, — промолвил Беридиен, глядя куда-то мимо Вундермана, похоже, что на мохнатого шмеля на розовом кусте, счищавшего со своих лапок пыльцу. — Однако я частенько думаю (и я уверен, тебя тоже посещают такие мысли), что мы не живем в условиях естественного порядка вещей... Мы с тобой, Генри, занимаемся делом, которое само навязывает хаосу окружающего мира свой порядок. И вся наша умственная энергия уходит на то, чтобы делать свое дело, несмотря на всякие там капризы погоды, негостеприимство местности, усилия докучливых вредителей. Я думаю, ты понимаешь, о чем я веду речь, Генри.

— Конечно, сэр.

— Мы не такие, как большинство людей на планете, — продолжал Беридиен, — и мы сами себя такими сделали. Может быть, мы все неудачники, с точки зрения этого большинства. Но мы никогда не смогли бы жить их монотонной жизнью. Я, например, точно знаю, что если бы меня запрягли везти этот воз, я бы себе пулю в лоб пустил... Нет, нам подавай чего-нибудь более захватывающего, вроде танца в темноте над пропастью! Стремиться вперед и не знать, что тебя ждет за поворотом, — вот это жизнь! Но это касается только индивидуальной судьбы каждого из нас, а в делах мира мы — стратеги. Мы пророки и провидцы, Генри. Мы пронзаем взглядом будущее и определяем его живые изгибы...

— Копаясь руками в содержимом кишечников быков и козлов, как римские авгуры, — закончил за него Вундерман. Беридиен засмеялся и его взгляд вернулся из туманной дали на грешную землю.

— Это ты верно заметил, Генри. Да, я думаю, аналогия очень удачна. — Он поёрзал в своем кресле. — Но когда я создавал Куорри, мною двигало вдохновение. Живые изгибы истории... Изучать их, держа руку на пульсе, жизни, или, как ты выразился, в козлином кишечнике, — вот для чего мы существуем. Изгибы истории сформировали нас, как земная кора сформировалась из клокочущей магмы.

Он подошел к шкафу, достал оттуда красную папку, открыл ее, ткнул пальцем в данные, приведенные на первой же странице.

— Вот, взгляни сюда! Задумывался ли ты когда-нибудь, что мы, американцы, сделали с Израилем? Каждый год мы даем им 1,7 миллиардов долларов на военные нужды, а они и так тратят на вооружение почти половину их собственного годового бюджета. И вот мы вынуждены давать им дополнительно 850 миллионов на поддержание их экономики...

Вундерман бросил на шефа недоуменный взгляд.

— А чего же ты хочешь? Чтобы мы урезали им нашу помощь? Но ведь Израиль — наш единственный верный союзник на Среднем Востоке. Если не мы их поддержим, то кто? Что-то ты больно круто берешь!

— Вовсе не круто, — раздраженно буркнул Беридиен, как профессор, которого смышленый студент выставил дураком перед всей аудиторией. Его палец опять указал на красноречивые цифры. — Несмотря на нашу помощь, Израиль переживает тяжелый экономический кризис. Инфляция до 200 процентов в год! Вдумайся в эту цифру! И кроме того, стоимость их шекелей постоянно падает... Нет, что ни говори, а нечто радикальное следует предпринять, чтобы стабилизировать экономику этой страны!

Он взглянул на следующую страницу.

— А теперь смотри сюда: за последние два десятилетия страной с наиболее высокими темпами промышленного развития была Япония. Это тебе что-нибудь говорит?

Вундерман смекнул, что, учитывая это настроение Беридиена, лучше продемонстрировать полное незнание вопроса, чем дать неправильный ответ.

— Куда ты клонишь, Энтони?

— А вот куда, — ответил Беридиен. — Израиль, тратя миллиарды долларов на военные нужды, находится на грани экономического краха. А Япония, между прочим, идет полным ходом. — Он весь подался вперед, уперев локти в инкрустированную крышку стола. — А почему? Неужели только благодаря умелому руководству экономикой? Вряд ли! Израильтяне, как нам все хорошо известно, далеко не глупы. В некоторых сферах деятельности нам бы самим неплохо у них поучиться. Так в чем же дело?

Он сделал паузу и затем сам ответил на свой вопрос:

— В деструктивной политике! В одном из изгибов истории, на которых стоит наш Куорри. Открытие, которое я сделал для себя давным-давно, касается природы будущего человечества. Это будущее, Генри, создается сегодня!

Беридиен закрыл красную папку и прихлопнул ее сверху ладонью.

— Все в этом досье! Главный вывод из статистических данных, собранных здесь, состоит в обратной пропорциональности расходов на военные нужды и здоровым экономическим развитием страны. Военные расходы Японии ничтожно малы по сравнению с аналогичными расходами Израиля... Одно из наиболее часто цитируемых высказываний Ленина касается империализма как последней стадии капитализма. — Беридиен улыбнулся. — А что может быть более характерно для империализма, чем торговля оружием, а? И, тем не менее, и Советы занимаются ей, причем весьма основательно... Общее мнение всех участников прошлогоднего совещания Советских руководителей в Новосибирске сводится к тому, что рост военных расходов всегда был серьезным тормозом на пути развития экономики этой страны... Или возьми Третий мир! Там 31 страна за период с 1965 года по 1985 более чем вдвое увеличила военные ассигнования. И почетное место среди них занимают Египет, Ирак, Иран, Сирия. И, пожалуй, мы с тобой являемся одними из немногих, кто не удивится, услышав, что к этому списку следует добавить Гондурас, Нигерию, Замбию, Зимбабве и Кувейт. В наше время торговля оружием является наиболее активно развивающимся компонентом международной торговли.

Вундерман издал нутряной звук, прочищая горло.

— Мы в этой области тоже не отстаем.

Глаза Беридиена сверкнули.

— О, да! Какими бы мотивами ни руководствовались лидеры различных стран: идеологическими, религиозными или просто политическими, — но они чувствуют себя как-то уютнее, когда вооружены лучше, чем их соседи. Но нам также известно, что военные расходы подрывают не только экономику страны, но и политическую стабильность.

Вундерман слушал весь этот политический треп вполуха. Он больше думал над словами босса насчет дружбы и насчет того, что люди в Куорри отличаются от всех прочих, потому что они выбрали для себя особую жизнь, отличающуюся от жизни, которые ведут прочие. Монотонность.

Но, честно говоря, сам Вундерман пошел в Куорри не для того, чтобы избежать монотонности существования «с девяти до пяти». Он пошел, чтобы доказать себе — и своей жене — что он может добиться членства в престижных клубах, состоящих сплошь из бывших питомцев «Лиги плюща»[10], по интеллекту соперничающих с членами «Менсы»[11].

Вундерман закончил университет в своем штате, числясь в середнячках. Когда он оформлялся на работу в Куорри, его преподаватели в лучшем случае говорили, что он не блистал успехами в учебе. Многих приходилось изрядно тормошить, прежде чем они смогли вспомнить его, а некоторым так и не удалось этого сделать.

Сотрудникам Куорри, которые беседовали с преподавателями, это понравилось: они усмотрели в этой незаметности их будущего коллеги положительный фактор. Для агента очень важно уметь растворяться в толпе, быть незаметным.

Его будущая жена, Марджори, однако, его заметила. Она была избрана Королевой на балу выпускников в своем колледже — одном из колледжей, известных как Семь Сестер. Она была очень красива и достаточно способна, чтобы закончить учебу в числе лучших, отстав по оценкам только от своей подруги, которой было поручено произнести речь от лица всех выпускников.

С Вундерманом она познакомилась на вечеринке, которую устроили их общие друзья. Он выглядел настолько чужеродным элементом на этом сборище, что она мгновенно почувствовала к нему симпатию. Он так никогда и не понял, что она нашла в нем, но, вообще говоря, для него всегда казался странным ракурс, с которого женщины смотрят на мир.

Он так и не понял, что уже ко второму курсу она была по горло сыта интеллектуальным снобизмом молодых людей, упакованных в костюмы от Поля Стюарта, гоняющих по кампусу на собственных «Ягуарах» и «Спитфаерах». Они ни о чем не умели разговаривать, как только о клубах, игре в поло и о прогулках верхом, будто это самые важные вещи на свете.

Она увидела в Вундермане обаяние, которое другие принимали за скованность. А разговорившись с ним, она нашла в нем три качества, которые уже отчаялась увидеть в мужчине: ум, здоровое любопытство и уступчивость.