Черное сердце

– Проклятье!

С меня довольно, подумал Трейси. Он стоял лицом к лицу со своим бывшим шефом:

– Он изменил ход операции! Он лгал нам, вводил в заблуждение и в конце концов одурачил!

– А теперь посмотри, куда он вложил свои деньги, – от спокойствия Директора можно было сойти с ума. – В экономику Америки. Честно говоря. Мама, мне глубоко плевать, какие суммы осели у него в кармане. Меня это не интересует. Я работаю для Америки, вот что самое главное. Это вечная ценность. Я не хочу, чтобы этот человек оказался под ударом.

– Боже, – пробормотал Трейси, – он же смеется над нами!

– Ну и пусть. Он нужен нам. Я прощаю ему его грехи.

– А я нет! Я не могу позволить, чтобы он остался безнаказанным!

– Я понимаю, – тихо сказал Директор, – «Операция Султан» была твоей операцией. Твой последний и весьма впечатляющий вклад в наше общее дело, как оказалось. Я могу понять твой гнев, ты жаждешь мести.

Директор всем телом навис над столом:

– Но ты же когда-то был профессионалом! Самым лучшим: ты был уверен в себе, действовал решительно, владел собой. Поэтому твои чувства не имеют ровным счетом никакого значения, забудь о них. Займись собой, устраивай жизнь. Забудь Макоумера. Что бы он там ни натворил, все это в прошлом. А прошлое тебя больше не должно интересовать.

И в этот момент Трейси ясно увидел связь между Макоумером и двумя убийствами. Пока это была всего лишь теория, предположение, излагать свои соображения Директору в его теперешнем настроении было бы глупо: он просто посмеется надо мной, решил Трейси. И он прав, размышлял Трейси, пора подумать и о себе. Я слишком увлекся своей профессией. И у меня больше нет семьи. И никогда не будет.

Он с сожалением думал только об одной вещи, которая осталась в Гонконге: кольцо с бриллиантом, его он купил для Лорин.

– Закроем эту тему. Но, боюсь, у меня для тебя плохие новости, – казалось, голос Директора растекается по кабинету, как пленка мазута на поверхности воды. – Точнее, новость. Я бы сообщил ее тебе сразу, но, извини, не был уверен, что ты готов к ней: меня проинформировали, в каком переплете ты был последние четыре дня.

– Ближе к делу, если можно.

– Конечно, – Директор спокойно выдержал его тяжелый взгляд. – Твой отец скончался. При весьма загадочных обстоятельствах, должен заметить.

– Что? – Трейси непроизвольно сел прямо.

– Я не буду ходить вокруг да около: он был убит четыре дня назад. – Он сцепил руки за спиной. – Это произошло у него в квартире. Судя по всему, он принимал ванну: когда его нашли, он голый лежал в воде. Его задушили, как мы предполагаем, куском стальной проволоки. Обычная веревка исключается: вскрытие показало, что в прилегающих тканях следы каких бы то ни было волокон отсутствуют. И то, что проволока была из стали – тоже всего лишь наше предположение. Характер раны свидетельствует о том, что убийца воспользовался тонкой металлической проволокой, чем-то вроде струны, – Директор выпрямился и отошел от стола. – Он сражался за свою жизнь до последнего.

– Вы знали, что он неизлечимо болен?

– Нет, этого я не знал.

– Жить ему оставалось от силы полгода.

Директор промолчал.

– У него отобрали даже такую малость.

Директор отметил горечь в голосе Трейси.

– Я уже обо всем распорядился, – негромко сказал он. – Естественно, мы перевезли его сюда. Он был членом нашей семьи. Ждали только твоего возвращения. Как только ты позвонил, я вызвал похоронный кортеж. Все готово, нас уже ждут. Похороны состоятся на Арлингтонском кладбище.

Трейси молча разглядывал его.

– Твой черный пиджак в приемной секретаря, – Директор взмахнул рукой. – Пошли?

* * *

Туэйт не ошибся, уломать Флэгерти ничего не стоило: он изложил ему в общих чертах дело, и Флэгерти дал свой «о'кей». Туэйт работал с ним уже седьмой год и успел за это время убедиться, что сам капитан предпочитает иметь дело с пропойцами и мелкими воришками, всякий раз прислушиваясь к рекомендациям из главного полицейского управления: таким образом он подстраховывался и не имел лишних хлопот.

Туэйт вышел из его кабинета и стал готовиться к встрече с Жабой Тинелли, принцем Нарко. К нему неслышно подошел Уайт и сказал, что звонила Мелоди.

– Не знаю, уж в чем там дело, – пожал плечами черный полицейский, – но, должно быть, что-то серьезное: за последние пятнадцать минут она звонила три раза.

Туэйт открыл свой кабинет, подошел к столу и набрал ее номер.

– Дуг, – в голосе ее чувствовалось волнение, – я наконец продралась через твой манускрипт.

– Только сейчас? Я думал ты уже давно прочитала его.

– Ну... в общем, да. В тот раз я лишь пробежала его, чтобы ты имел общее представление о его содержании. Видишь ли, китайский – язык довольно необычный. Каждый иероглиф имеет множество значений, и от того в какой последовательности они расположены...

– Мел, – он старался говорить как можно спокойнее, – к чему ты клонишь?

Она замолчала. А когда заговорила вновь, голос ее был еле слышен:

– Дуг, ты понимаешь, с чем связался?

– О чем это ты? – подозрительно осведомился Туэйт.

– Седьмого числа будет поставлена очередная партия товара. Седьмое – это завтра, – из трубки доносилось ее прерывистое дыхание.

– Черт возьми, в чем дело. Мел? – Она начинала пугать его.

– Речь идет о поставках оружия. Пауза затянулась так надолго, тишина в трубке была такой зловещей, что Мелоди не выдержала:

– Дуг? Ты меня слышишь?

Туэйт лихорадочно соображал. Убийство губернатора, потом – сенатора, крупнейшая за всю историю участка партия наркотиков, а теперь еще нелегальная торговля оружием. Что все это означает? Все эти три линии имели точку пересечения, в этом он не сомневался. Но где и каким образом они пересекаются? И кто находится в центре, кто управляет всеми процессами? Он снова ощутил холодок под сердцем и подумал о Трейси: где его черти носят? Вернувшись утром в участок, Туэйт только и делал, что набирал его номер в вашингтонском отеле «Четыре времени года». Мы вышли на что-то очень и очень серьезное, со страхом думал Туэйт, и мне это категорически не нравится.

– Ты уверена? – осипшим вдруг голосом спросил он.

– Четыре автомата «узи», четыре АК-47, двадцать четыре противопехотных гранаты, два скорострельных миномета «фрэнкиз», оснащенных приборами ночного видения, полдюжины пусковых ракетных установок «рейнсбек», комплект ракет «сейтран финтвист», восемь противогазов, пятнадцать канистр со сжиженным газом циан.

– Боже мой, – прошептал он, – я сейчас выезжаю. Он напрочь забыл о Жабе Тинелли.

* * *

Вот и яма в земле, через которую Луис Ричтер отправится в вечность, отправится неторопливо, словно спускаясь по невидимым ступенькам. Крупные капли дождя гулко стучали в выпуклую полированную крышку гроба красного дерева и, как слезы с щек, стекали на дно могилы.

Священник прочитал все положенные молитвы, присутствующие бросили на крышку гроба по пригоршне земли, которую тут же смыло дождем. Неподалеку, в том месте, где Шерман-драйв делает резкий поворот на юг, одетая по последней моде женщина укладывала голубые и желтые лилии к подножью памятника. Водитель в ливрее держал над ее головой большой черный зонт. Рядом, вцепившись в руку шофера, стоял мальчик лет восьми. На нем был темный костюмчик, ветер настойчиво теребил его челку, и мальчик недовольно хмурился.

У могилы Неизвестного солдата густо толпились туристы. Несмотря на подбитый тонким сукном плащ, который вместе с пиджаком выдал ему секретарь, Трейси поежился от холода.

Последний раз скрипнула лебедка, гроб лег на дно могилы. Двое дюжих молодцов, опершись о ручки лопат, сосредоточение созерцали горизонт.

– Что ж, – тихо обронил Директор, – вот и все. Трейси повернулся, чтобы уйти, но Директор придержал его за руку:

– Пусть вначале разойдутся остальные. Нам некуда торопиться.

Трейси внимательно посмотрел на Директора, потом бросил взгляд за его спину: элегантно одетая женщина уже выпрямилась. Она взяла из букета одну лилию и протянула ее мальчику. Обняв ребенка за плечи, она слегка подтолкнула его, и они пошли прочь. Она что-то прошептала ему на ухо, мальчик остановился, вернулся к памятнику и бросил лилию рядом с остальными цветами. Немного постояв у могилы, мальчик догнал мать. Сейчас Трейси видел, что она очень молодая. Слишком молодая, чтобы быть вдовой.

Трейси отвел взгляд. Муж этой женщины не должен был умирать, как не должен был умирать и Луис Ричтер. У отца было еще шесть месяцев жизни. И все они принадлежали ему. Но Луису Ричтеру не суждено было ими распорядиться. Жизнь и смерть, две особы, известные своей непредсказуемостью, в особенности, последняя: стоит отвлечься, а она уже тут как тут и изо всех сил наносит удар.

– Нам осталось обсудить еще один, последний вопрос, – Директор повернулся к Трейси. – У меня для тебя есть задание.

– Как вы сказали, я больше не член семьи.

– И, тем не менее, ты был одним из нас. Так же, как твой отец. Все эти годы он верил в наше дело, верил в нас, верил в наш долг перед отечеством. Он понимал всю важность и значение нашей роли.

– Означают ли ваши слова, что я этого не понимаю?

– Мы не рассматриваем наших людей как индивидуумов, Мама. Когда-то ты сам это понимал. Мы многоголовы, но тело у нас одно. – Несмотря на сгущавшуюся темноту, глаза Директора сверкали. – И когда одна из голов заболевает и это угрожает телу, ее немедленно отсекают. – Трейси пристально посмотрел ему в глаза. – Я говорю о Киме. Он стал изменником, с ним надо покончить.

– А я было подумал, что вы решили дать ему уйти.

Директор кивнул.

– Совершенно верно. Он преступил черту, и я позволю ему уйти. Навсегда. За другую черту, откуда нет возврата. Его необходимо ликвидировать. Но эта операция может поставить под удар Фонд, а я не могу, не имею права рисковать, – он поднял воротник плаща и повернулся спиной к ветру. – Поэтому его должен устранить ты: ты не член семьи.

– Вы сошли с ума, – Трейси отпрянул от него, словно поскользнувшись. А ведь секунду назад он твердо стоял на ногах! – Я не наемный убийца. Подите прочь!

– Олл райт, – неожиданно согласился Директор, – именно так я и поступлю. Но прежде скажу еще кое-что. Убив твоего отца, Ким преступил черту. Внезапно поразившее тебя малодушие не спасет его. Он убил одного из членов семьи, таких вещей мы не прощаем.

– Ким? – шепотом переспросил Трейси. – Ким убил моего отца? Но почему?

– Понятия не имею. Мотивы меня не интересуют, важен сам факт.

– Скажите же наконец правду! – воскликнул Трейси. – Я должен знать правду!

– Правда состоит в том, что Ким убил твоего отца. Зверски, жестоко, по-садистски, – Директор направился через поросшую травой лужайку, увлекая за собой Трейси. – Он пытается каким-то образом лишить тебя свободы маневра, между вами существовала какая-то связь. Я не знаю, в чем здесь дело, но результат налицо, и результат страшный. С этим надо кончать!

Крупное тело Директора вздрагивало, лицо постепенно наливалось кровью.

– У меня нет более убедительных доводов, чтобы ты наконец решился и ликвидировал его. В мире не может быть для тебя убедительнее довода! – сорвался на крик Директор. – Что ты теперь скажешь?! По-прежнему хочешь спасти его? Ради чего? Позволь мне тебе напомнить, что именно ты настоял, чтобы Ким был принят в Фонд, твое мнение оказалось решающим. Ты знал его лучше – даже сейчас я не имею о нем той информации, которой в то время располагал ты. И, если помнишь, я согласился с тобой. Но настало время исправить ошибку. Твою ошибку. Какое будет решение?

Вот она та самая guid pro guo, подумал Трейси, Директор умеет взымать долги.

– Какие у вас доказательства, что это был он?

– В отмеченный судмедэкспертом промежуток времени, когда вернее всего наступила смерть, один из жильцов дома видел, как в квартиру твоего отца вошел человек с азиатскими чертами лица.

– И это все?! Только на основании этого вы приговариваете человека к смерти?

– Это не все. Мама, – глаза Директора гневно сверкнули. – Ты помнишь инцидент, который произошел в Бан Me Туоте в начале тысяча девятьсот шестьдесят девятого года? В отряд Кима проник вражеский агент. Вьетнамец, которому дали имя Чарли. Ким доверял ему, и какое-то время он оправдывал это доверие. Как оказалось, он нанес группе Кима непоправимый ущерб: троих его людей забили, словно скот, предварительно вытащив из них совершенно секретную информацию.

Директор замолчал. Когда он заговорил вновь, голос его был абсолютно невыразительным; он сложил зонт и подставил лицо под струи дождя, которые текли по его лицу, будто слезы:

– Ты помнишь?

– Да, отлично все помню. Я был тем офицером, который возглавлял операцию, и потому возмездие зависело только от меня.

– И какое ты принял решение?

– Ко мне пришел Ким и буквально на коленях умолял, чтобы я позволил ему лично привести приговор в исполнение.

Сейчас они стояли едва не наступая друг другу на носки и нахохлившись, как готовые сцепиться петухи.

– И какое же было твое решение? – рявкнул Директор.

Трейси на мгновение закрыл глаза:

– Ким привел приговор в исполнение.

– Ким привел приговор в исполнение, – эхом отозвался Директор. – Совершенно верно. Но в начале было следствие, не так ли? Которое также провел Ким, припоминаешь? Семьдесят два часа подряд, семьдесят два часа изощреннейших пыток. На четвертые сутки мы знали ответы на все наши вопросы к председателю: степень угрозы отряду, какие операции он провалил, какую информацию успел передать.

– Я все помню. У Кима это получалось лучше всех. Он знал свое дело и понимал в нем толк.

– Это уж точно, – согласился Директор и снова раскрыл зонт. – А знаешь ли ты, каким именно образом он привел приговор в исполнение? Тот приговор, который вынес ты?

– Не помню.

– Шевели мозгами! – почти грубо выкрикнул Директор.

Трейси записывал все показания предателя на магнитофон, следовательно, присутствовал на допросах, которые вел Ким.

Кажется...

– Он медленно задушил его куском стальной проволоки, – глядя широко раскрытыми глазами на Директора отчетливо произнес каждое слово Трейси. – Он стягивал ее концы до тех пор, пока проволока не врезалась в позвоночник.

Директор облегченно вздохнул:

– Хорошо, – прошептал он, – очень хорошо. Значит ты помнишь. – Он подошел ближе. – А теперь подумай. Именно так был убит твой отец.

Трейси почувствовал, что задыхается. Руки его сжались в кулаки.

Директор пристально смотрел на него, не отрывая глаз от лица Трейси.

– Я хочу, чтобы вы для меня кое-что сделали, – потребовал Трейси.

– Все, что угодно. – Директор повернулся, уже намереваясь уходить.

– Когда ваши люди в Гонконге соберут мои вещи в отеле «Принцесса», напомните, чтобы они не забыли забрать из сейфа гостиницы небольшой сверток.

– Считай, что он уже у тебя в кармане, – улыбнулся Директор. – Если хочешь, побудь немого один. Я буду ждать тебя в машине.

И только когда сгорбившаяся фигура Директора скрылась за стеной дождя и тумана, когда он остался один на один со своими мыслями, воспоминаниями об отце, уже зная, что он будет делать – только тогда он заметил, что рядом с могилой отца есть свободное место, дожидающееся своего мертвеца.

* * *

Джой Трауэр Макоумер дочитала все до конца – грязь и мерзость выползали из всех щелей черной пустоты, именующейся прошлым ее мужа, она дочитала последнюю обугленную страницу книги его души.

И в этот момент Джой почувствовала, что в комнату кто-то вошел. Кто-то, неслышный как зверь и такой же могучий; распаленный желанием самец.

Руки ее дрожали, она все еще не могла прийти в себя от потрясения, которое испытала, прочитав чудовищные вещи, изложенные сухим языком на шести пожелтевших страницах. Наткнулась же она на них совершенно случайно, разыскивая по всему дому липкий ролик для чистки одежды. Уже отчаявшись, она вдруг вспомнила, что в верхнем ящике рабочего стола мужа она однажды видела что-то, похожее на щетку для одежды. Она потянула ящик, он неожиданно легко выскользнул из пазов и упал на пол – от удара задняя стенка его чуть сместилась.

Вначале она испугалась, представив себе, как рассердится Макоумер. И только потом, бросив растерянный взгляд на ящик, она увидела выглядывающий уголок какой-то тетради. Потянув за него, Джой поняла, что задняя стенка не отломалась, как она вначале думала: это был настоящий тайник, запирающийся на задвижку. От удара задвижка сдвинулась, и крышка открылась. Какое-то мгновение она колебалась, но в конце концов приняла решение: зайдя так далеко, уже не имело смысла останавливаться на полпути. Как же она теперь об этом жалела! Слова с пожелтевших страниц жгли мозг. Этого не может быть, повторяла она про себя, человек не может быть таким жестоким. Она повернула голову и с удивлением посмотрела на постель, где много лет спала рядом с Макоумером. Она пожала плечами. Правда, последний раз это было уже давно, и слава Богу, мелькнула мысль. Она, пожалуй, впервые сознательно радовалась, что он больше не спит с ней в одной постели, а если и заходит сюда, то в последнее время все реже и реже: Джой понимала, что больше не сможет заставить себя прикоснуться к нему. После того, что она узнала, – никогда!

Она торопливо стала запихивать бумаги на место. Но ей не удалось сложить их как следует – было заметно, что кто-то в них рылся. Она запаниковала, кое-как впихнула бумаги в тайник и стала задвигать ящик на место.

И в этот момент она почувствовала, как кто-то вошел в комнату и остановился у нее за спиной. Она повернулась и обвила руками его шею. На лице у него застыло выражение загнанного зверя, глаза переполняла боль. Но теперь-то она все знала, и сердце ее разрывалось. Джой заплакала:

– О Киеу, – шептала она, – Киеу.

Ее переполняла любовь к нему – любовь, жалость и сочувствие. И еще она чувствовала себя виноватой перед ним: неважно, как это произошло, но, пусть даже не желая того, она тоже оказалась частью общей схемы. Ей очень хотелось рассказать ему правду, она уже намеревалась это сделать, но, поймав его взгляд, подумала: с него довольно, этот человек достаточно страдал, и припала губами к его губам. Она прижималась к нему всем телом, желая согреть его своим теплом, своей страстью, своей любовью к жизни.

Он был обнажен по пояс. Коснувшись кончиками пальцев отливающих медью мышц груди, она почувствовала, что ее охватывает желание. Соски под тонкой тканью пеньюара напряглись, лямки сползли с плеч, обнажив упругие груди. Рука ее скользнула вниз, она расстегнула молнию его джинсов и нащупала твердеющий член. Горячая волна захлестнула ее. Она обеими руками ласкала его, дразнила, перебирая пальцами мошонку и поглаживая головку члена.

Киеу закрыл глаза и вздрогнул. Губы его беззвучно шевелились, словно он читал про себя молитву.

Одной рукой Джой стащила с него джинсы, другой сбросила пеньюар. Раздвинув ноги, она льнула к нему, касаясь сгорающим от желания лоном его словно окаменевшего члена.

Медленно она ввела его в себя, чувствуя, как он скользит между увлажнившихся ног. Она ласкала его, сдвигая кожу на головке, словно раскрывая волшебный нежный бутон. И вот наконец Джой услышала стон Киеу и медленно отодвинулась, потом снова прильнула. И опять отодвинулась. И снова и снова, дразня его, возбуждая и приближая к точке кипения. Закрыв глаза, Киеу обхватил ее обеими руками и полностью вошел в нее.

Это было именно то, чего она хотела, из-за чего дразнила и манила его, желая сокрушить, наконец, тот странный барьер, который возник между ними в последние несколько недель. Джой мечтала восстановить доверительные отношения с ним, которые когда-то скрашивали ее жизнь на Греймерси-парк. Без него, без наслаждения, которое он дарит ее телу и душе, что ей здесь делать? С таким же успехом она могла бы вернуться в Техас к обеспеченной, но бесконечно скучной жизни, которую вела до того, как на горизонте появился Макоумер.

Киеу напряг мышцы и приподнял ее. Она застыла в воздухе – беспомощная, едва дышавшая, с бешено колотящимся сердцем. Тело ее захлестывала густая горячая волна. Он так распалил ее, что Джой даже испугалась своей реакции. Охваченная желанием, она почувствовала, как он ритмично двигается внутри нее и, закинув голову назад и закрыв глаза, она полностью утратила контроль над собой.

Секс превратил ее в обезумевшую самку, сердце рвалось из груди, в ушах пульсировала кровь. В лоне ее происходил взрыв сверхновый, наконец-то она почувствовала себя абсолютно счастливой. Она засмеялась, переполненная радостью и экстазом, которые сейчас составляли ее суть.

Он прижал ее к стене. Джой со стоном поднималась и опускалась, обхватив бедра Киеу ногами.

Она почувствовала, что движение его стали более резкими, он бычьими ударами входил в нее все глубже и глубже, приближаясь к кульминации. Она видела его словно в тумане, и, почувствовав, что он вскоре не сможет сдерживать себя, начала ритмично сокращать внутренне мышцы. Казалось, он умолял перестать, прекратить.

– Да, да, да, – вслух возразила ему Джой, желая только одного: чтобы он как можно скорее кончил. Чуть нагнувшись, она просунула руку между их разгоряченными телами и, взяв в ладонь его мошонку, чуть сжала ее. Потом еще раз, потом еще, стараясь попасть в ритм его движений. Отодвинув большой палец чуть в сторону, она поглаживала нежную кожу между ногами Киеу.

Этого он уже выдержать не мог. Он вскрикнул, и Джой почувствовала, как напряглась его мошонка, а член дрожал от возбуждения.

– О да! – закричала она, почувствовав в себе теплую струю его семени. Быстрые движения его члена слились в один восхитительный удар, от которого все тело ее полоснуло острое наслаждение. Это я, торжествующе думала она, сделала так, что он кончил, я заставила его насладиться моим теплом, он рычит и стонет от счастья. Джой, застонав, наконец кончила, прижалась ко все еще возбужденному члену Киеу и кончила еще раз.

И в это самое мгновение правая кисть его взмыла вверх, могучий бицепс напрягся и сокрушительный удар пришелся точно в обнаженное горло Джой. Она вздрогнула, обрамленные длинными ресницами глаза широко раскрылись – какую-то долю секунды она еще видела его.

– Киеу... – успела шепнуть она, и на лице ее навсегда застыло удивленное выражение.

– Киеу, – повторил он хрипло. В голосе его появилась какая-то странная интонация. – Кто такой Киеу?

Лицо его горело, в желудке безостановочно крутился огненный шар, брызгающий во все стороны искрами напалма.

– Я... – Чет Кмау.

В груди его бушевали и ревели могучие волны Черного Сердца – все эти годы, проведенные в Европе и Америке, бескрайнее море рвалось из него, требуя, чтоб он позволил ему выплеснуться одной страшной, сметающей все на своем пути волной.

Несмотря на данную им клятву полного воздержания, похоть победила. Он опозорил Лок Кру, Преа Моа Пандитто, он опозорил путь, он опозорил Будду.

Пока он совокуплялся, весь залитый потом, как дикий зверь, из угла на раздутом животе выползла апсара – из ее шеи, в том месте, где была голова, словно мотки проволоки, торчали пучки мышц, вены и артерии, все покрытые запекшейся кровью. Но пальцы ее жили, и теперь он начал понимать смысл их танца. И вдруг, неожиданно, как вспышка, как луч света в кромешной тьме, от которого в душе его поднялся огненный вихрь, он понял суть послания.

Все те годы, что он был вдали от дома, все те годы, за которые он медленно превращался в человека западного мира, послание апсары не поддавалось расшифровке.

Но сейчас он уже вернулся, он снова был Черным Сердцем. А Чет Кмау без труда понимает знаки, которые подают ему боги. Убей ее, пропели танцующие пальцы апсары. Она заставила тебя нарушить клятву, она соблазнила тебя. Она должна умереть. Ты должен быть чист передо мной и Лорин, передо мной и Лорин, передо мной и Лорин, передо мной...

Бессильно опустившись на пол. Чет Кмау уснул.

* * *

Макоумер проснулся перед самым рассветом и проверил систему. На пульте управления по-прежнему мелькали зеленые огоньки. Потерев глаза, он быстрым шагом прошел через свой огромный кабинет и скрылся в душевой. Сбросив пропотевшую одежду, Макоумер встал под покалывающие иглами холодные струи, несколько раз поднял и опустил голову, и боль в затекшей шее исчезла.

Макоумер мог гордиться мерами предосторожности, особенно сейчас, получив сообщение, что приготовленная Мицо партия товара в Нью-Йорк не прибудет. Отправка откладывается. Если бы он продолжал ждать, исправить что-либо уже было бы поздно.

В тот момент, когда наступило сообщение от службы безопасности фирмы «Моришез», он связался по радио с капитаном «Нефритовой Принцессы», вышедшей два дня назад из Нью-Йорка, и приказал немедленно избавиться от груза: четыре деревянных ящика для программы «Ангки», имеющей кодовое название «Заводной апельсин».

Затраты его не интересовали. Программа предусматривала дополнительные расходы на поставку второй, дублирующей партии товара, которая в данный момент, пока он плещется в душе, разгружается на железнодорожном складе в Ньюарке. Там груз будет в полной безопасности.

Что же касается проблемы ядерных отходов, то элитная террористическая группа, которую направил в его распоряжение Монах, рассредоточится с канун Рождества по всему Манхэттену; перегрузка же частично пропавшей партии радиоактивных отходов, предназначенных для захоронения в центральном районе Америки, осуществляется уже сейчас.

В день инаугурации террористы выдвинут свои требования. При мысли о тех благах, которыми будет осыпана «Ангка», Макоумер просиял. Он предоставит Готтшалку всю необходимую информацию, подробно растолкует ему последовательность всех действий вплоть до того момента, когда Нью-Йорк будет спасен от радиоактивного заражения. Власть Готтшалка станет безграничной, и тогда он, Макоумер, станет вертеть международной политикой как ему заблагорассудится. Кто после всех его героических усилий по спасению Америки осмелится встать у него на пути? Естественно, не Конгресс. И уж конечно же не народ Соединенных Штатов.

Поэтому, размышлял Макоумер, растираясь после душа махровым полотенцем, совершенно неважно, кто вломился в офис «Моришез», как неважно, если даже этот «кто-то» узнал о поставке партии героина. Что же касается оружия, то его больше не существует: еще вчера «Нефритовая Принцесса» сбросила груз за борт, и теперь ящики мирно покоятся на дне Атлантического океана.

Открыв дверцу встроенного между ванной и кабинетом шкафа, Макоумер переоделся в свежую одежду: легкие темно-синие брюки, удобная белая рубашка из чистого хлопка, клубный галстук. Он причесался перед зеркалом, с удовольствием отметив, что густая серебристая грива начнет редеть еще нескоро, пригладил усы и весело подмигнул своему голубоглазому двойнику.

Хороший будет день, подумал Макоумер, глядя в окно на всходящее солнце. Розовые лучи его тихо подкрадывались к зданию фирмы.

Омрачала настроение лишь необходимость заехать на Греймерси-парк, чтобы забрать несколько важных документов.

Он пожал плечами, заставил себя пока об этом не думать и, усевшись за стол, начал набрасывать список срочных международных звонков.

* * *

Трейси ни секунды не сомневался, что Директор лжет. Ким не убивал отца, в этом он был абсолютно уверен. На такое Ким не способен. Даже если бы Трейеи умудрился смертельно оскорбить Кима, то месть его была бы направлена исключительно на одного лишь Трейси.

Превыше всего почитай предков своих.

Сколько же раз Трейси видел, как перед началом каждой операции Ким вставал на колени под банановым деревом, доставал палочку благовоний, зажигал ее и начинал усердно молиться. Он возносил молитвы родителям и родителям родителей, испрашивая у них мужества и стойкости, чтобы он никогда и ни при каких обстоятельствах не покрыл себя и свой род позором.

Предложение Директора его не удивило: в конце концов Трейси и сам обратился к помощи Фонда. А если он серьезно на нее рассчитывает, придется играть по их правилам.

Ему по-прежнему требовалась поддержка оперативных служб Фонда. С места отвергать принцип guid pro guo было бы просто глупо, потому что Фонд тут же повернулся бы к нему спиной. А пойти на это он сейчас никак не мог. Трейси не смог бы сформулировать, почему именно нет: его тревожили какие-то воспоминания, что-то, связанное с Макоумером и... С кем еще? Проклятье, он этого не знал. Пока не знал. Всему свое время, решил Трейси, сейчас надо сосредоточиться на других проблемах.

К примеру, на проблеме Кима. По пути из Гонконга домой Трейси пришел к выводу, что у Кима имелись исключительно личные мотивы стремиться попасть на службу в Фонд. Если это так, то, вне всякого сомнения, он намеренно вовлекает Трейси в преследование. Не исключено, что он знает, кто убил Джона Холмгрена, возможно, он знал это с самого начала.

Лицо Трейси вспыхнуло – он вспомнил прежнюю кличку Кима: Хорек. Она приклеилась к нему потому, что, едва почуяв противника, он молча набрасывался на него. А что, если он использовал эту тактику против меня, думал Трейси. Тогда возникает другой вопрос: почему?

Он прекрасно знал, до какой степени Ким его ненавидит. Но неприязнь была обоюдной и имела весьма специфический характер. Трейси не понимал и не принимал Кима в качестве заплечных дел мастера, однако отдавал должное его таланту. При этом он был отчаянно смел. В чрезвычайно опасных совместных операциях, когда жизнь часто висела на волоске, они настолько сблизились, что стали роднее братьев.