Черное сердце

Рамштейн был крупнейшей американской военно-воздушной базой в Европе, здесь расквартировано 86-е тактическое авиакрыло и командный центр воздушных сил НАТО в Европе, однако официальная линия Вашингтона гласила, что нападение, если это вообще было нападение, вряд ли специально направлено против США. «Западная Европа напичкана террористическими организациями, но если мы станем принимать их слишком серьезно, мы здорово свяжем себе руки», – заявил один из госдеповских чинов.

Второй комментарий был подписан штатным аналитиком газеты, он связывал этот взрыв с взрывом, происшедшим несколько недель назад в Перу и с недавним убийством подполковника Де Витта в Каире. Между строк ясно читался вопрос:

«Направлены ли все эти акты конкретно против США?»

Кэтлин в очередной, двенадцатый раз взглянула в сторону интересовавшего ее дома, и на этот раз терпение ее было вознаграждено: она увидела, что из ворот кто-то вышел. Что это был человек молодой, Кэтлин поняла сразу. Она направилась за ним, затем остановилась.

Этот человек не мог быть Эллиотом Макоумером: внешность его ясно говорила о восточном происхождении. Молодой красавец, однако, не японец и не китаец – по работе Кэтлин часто приходилось иметь отношения с выходцами из Азии, и она научилась отличать одну нацию от другой.

Он и не бирманец – это Кэтлин тоже поняла: кожа у него более светлого, чем у бирманцев, оттенка. Скорее всего, кхмер: смуглая кожа, четко вылепленное лицо, гибкое мускулистое тело... Да, он наверняка из Камбоджи.

Молодой человек был настолько хорош, что Кэтлин даже по-кошачьи облизнулась. Но дело прежде всего, напомнила она себе. И все же не могла оторвать взгляда от его удалявшейся в сторону Бродвея фигуры. Какие изумительно широкие плечи, узкие бедра, какая грация!

Из-за него она чуть было не упустила Эллиота. Этот молодой человек был отнюдь не красавцем и значительно проигрывал в сравнении с камбоджийцем. Не хватало ему и особого магнетизма, которым обладал его отец. Обыкновенный юноша, правда, одетый с некоторой претензией на бунтарство – в вылинявшие джинсы и клетчатую рубашку с короткими рукавами; на шее у него болтался ковбойский галстук-шнурок.

Она вздохнула: ну почему Эллиот не так же привлекателен, как тот камбоджиец? Но Кэтлин была реалисткой. Раз Эллиот таков – значит, таков.

Она сбежала по ступенькам и пошла вслед за ним. Затем перешла на другую строну улицы и все время старалась держаться примерно в полу квартале сзади.

По просьбе Билла Брейди, второго старшего партнера их фирмы, ей уже приходилось заниматься слежкой. Конечно, фирма порою прибегала к услугам частных детективов, но, как говаривал Брейди, бывают дела, которые не должны выходить за пределы семейного круга. Как-то раз под видом отпуска он отправил ее в одну из лучших сыскных школ в Грейт-Фоллзе, штат Виргиния, где она за две недели обучилась всем основным приемам.

Эллиот уверенно двигался вперед, и Кэтлин поняла, что у него есть какая-то конкретная цель. На Седьмой авеню он повернул к югу, пересек Четырнадцатую улицу и углубился в Вест-виллидж. Миновав еще несколько кварталов, он уверенно толкнул стеклянную дверь ресторана. Кэтлин досчитала про себя до пятидесяти и перешла улицу. Снаружи, на тротуаре, стояло с полдюжины столиков, через центральный вход была видна деревянная стойка бара. Среди немногих посетителей Кэтлин без труда разглядела Эллиота.

Он сидел спиной к ней, лицом к какой-то светловолосой девушке. На взгляд ей было не больше девятнадцати – двадцати. Светлые волосы коротко острижены, по-панковски стоят дыбом, с одной стороны выкрашены в синий цвет. На девушке черные брючки в обтяжку и свободная блузка без рукавов «леопардовой» расцветки. Кожа совершенно не тронута загаром.

Кэтлин уселась на высокий табурет у бара и заказала «кровавую Мэри». Девушка о чем-то горячо, даже сердито говорила. Эллиот же, напротив, был спокоен. Как Кэтлин ни старалась, она не могла расслышать ни слова.

Кэтлин уже было продумала ход своих дальнейших действий, как разговор вдруг принял неожиданное направление: девица в тигриной шкуре взвизгнула и что-то крикнула Эллиоту. Кэтлин встала с табурета и медленно пошла в их сторону, стараясь не смотреть на парочку, однако не выпускала из вида.

Девушка опять что-то рявкнула, резко вскочила и перевернула стоявший перед ней стакан. Теперь вскочил и Эллиот. Он толкнул девушку, та пошатнулась и полетела на как раз проходившую мимо Кэтлин. Кэтлин была вполне готова к такому развитию событий, однако сделала вид, что испугалась. Она подхватила девушку, та повернулась к Кэтлин, что-то прошипела сквозь зубы и выскочила из ресторана.

Кэтлин стояла как вкопанная и смотрела на Эллиота.

– Ох, извините, – в смущении произнес он. – С вами все в порядке?

– Со мной-то все нормально, а вот как с вами?

Он улыбнулся, и улыбка мгновенно преобразила его лицо: этот Эллиот определенно Кэтлин нравился.

– Мы все время ссоримся.

– Неужели? – переспросила она. – У вас, должно быть, интересные отношения. Вам не приходится скучать, – и отправилась в дамскую комнату. Делать ей там было совершенно нечего, и она принялась читать надписи на стенах. «Он из тех, кто разбивает все сердца», – читала она. Ниже, другим почерком, было подписано: «Неужели? Дайте номер справочника».

Затем внимательно оглядела себя в давно немытом зеркале и вышла. Эллиот остановил ее на пути к бару.

– Почему бы вам не выпить со мною?

– А почему я должна это делать?

– Да потому что мне бы этого очень хотелось.

– Хорошо, по крайней мере, вы ответили честно, – она улыбнулась. – Ладно, по-моему, вы действительно должны мне угощение, – и махнула бармену, который принес ее коктейль. – Расскажите-ка мне о своей подружке.

– О Полли? – Он засмеялся. – На нее лучше смотреть, а не слушать.

Кэтлин изобразила искренний интерес:

– Тогда почему вы с ней встречаетесь? Вы не производите на меня впечатление человека, довольствующегося малым.

Эллиот, с которым женщины еще никогда в жизни так серьезно не разговаривали, смутился:

– Ну, я с ней не так уж, чтобы и встречаюсь... Извините, я не представился. Меня зовут Эллиот Макоумер.

Она заметила, что он внимательно ее разглядывает: проверяет реакцию на известное имя? Он явно хочет, чтобы его принимали как такового, а не как сына своего отца.

Она протянула ему руку:

– Кэтлин Кристиан, – лицо ее было безмятежно: она ничем не выдавала своего знакомства с этим именем. – А что, если вы пригласите меня на ленч?

* * *

Трейси отвез Туэйта к себе, на Восточную Тридцатую улицу, просто потому, что полицейскому больше некуда было пойти.

– Может, ты хочешь к Мелоди? – спросил Трейси, когда они выходили из ресторана.

– Ни в коем случае, – Туэйт поморщился. – Не хочу, чтобы она меня таким видела. Все ее материнские инстинкты заработают на всю катушку.

Трейси искоса глянул на него:

– А, может, это не так уж и плохо? Ты же говорил, что она очень специфическая женщина.

– Значит, я врал, – отрезал Туэйт. Потом подумал и произнес: – Кажется, сейчас поздно звонить Уайту. Очень бы хотелось поскорее получить те снимки, – он старательно избегал смотреть Трейси в глаза. Да и говорил уже с трудом.

– Я бы тоже не прочь. Только, думаю, нам обоим сейчас не повредит немного сна, фотографии подождут до утра.

– Конечно, подождут, – Туэйт покачнулся, и Трейси пришлось подхватить его под локоть. – Да кого я обманываю? – вопросил Туэйт пространство. – Конечно, хорошо бы поехать к ней. – Он изо всех сил старался держаться прямо. – Она целуется лучше, чем ты. И поумнее тебя будет. Ты отличный парень, но в постели с ней лучше!

И вот теперь, утром, он со стоном спустил ноги с покрытого простынями дивана в гостиной. Трейси уже проснулся и хлопотал на кухне. Войдя в комнату, он увидел, что Туэйт сидит на краю дивана, и смотрит в пол.

Трейси поставил на стеклянный журнальный столик дымящуюся кружку с кофе, но Туэйт на нее даже не взглянул.

Лорин сегодня ушла рано, у нее был утренний класс. Она вообще всю неделю репетировала по утрам, и каждый раз после ее ухода Трейси казалось, что дом пустел. По правде говоря, это ощущение ему не нравилось. Получается, он стал настолько от i нее зависимым?

– Давай, – мягко обратился он к Туэйту. – Выпей.

– Нет, – полицейский не шелохнулся. – Не хочу.

– Завтрак почти готов.

– А, так вот почему пахнет горелым... Спасибо, я не голоден.

Трейси усмехнулся:

– Да у тебя обыкновенное похмелье.

Туэйт даже не удосужился ответить. Трейси сел, глотнул кофе, с удовольствием отметил, как в нем разливается живительное тепло. Наконец Туэйт поднял на него красные, воспаленные глаза.

– А ты-то сам? Ты же пил не меньше, может, даже больше. После такого у каждого будет похмелье. А ты вон как скачешь...

– Я – человек из железа, – засмеялся Трейси и протянул Туэйту кружку. – Выпей кофе. Мне нужно, чтобы ты пришел в себя. Пора позвонить Айвори Уайту. Фотографии, помнишь?

Туэйт кивнул и тут же схватился за голову:

– Ой, не надо было головой трясти, – потом глотнул кофе, потер ладонями лицо, стараясь взбодриться. – Помню. Только мне почему-то на все теперь наплевать. После этой ночи, – он закрыл руками лицо. – Ох, Боже, это был сон! Ну скажи, что мне просто приснился страшный сон!

В комнате воцарилась тишина. Трейси вышел на кухню, поел, совершенно не чувствуя вкуса пищи. Сейчас никто ничего для Туэйта сделать не может. Разве только Мелоди... Но Туэйт сам должен это понять.

Позавтракав, Трейси вернулся в гостиную. Туэйт сидел теперь прямо, зажав в ладонях чашку с кофе.

– Подогреть?

– Нет, нормально, – он поднял голову, и Трейси увидел, что Туэйт пытается улыбнуться. – Ты же знаешь, какие мы, полицейские! Пьем все, что горит.

– Слушай, я сам могу забрать фотографии, а ты останься здесь и отдохни. Поджарь себе яичницу, если мимо сковородки не промахнешься.

– Не такая уж плохая идея! – Туэйт порылся в нагрудном кармане рубашки. – Где-то здесь у меня его телефон. Позвони, узнай адрес. Он должен быть сейчас дома, ему сегодня в ночь выходить.

Чернокожий патрульный Айви «все зовут меня Айвори»[18]. Уайт жил в Санни-сайде. Он, его худенькая жена и малыш – все умещались в двухкомнатной квартирке в южной части Сорок седьмой авеню.

– Иисусе, – объявил он, встретив Трейси, – я не знал, что и думать, когда подъехал к дому Туэйта. Позвонил в полицию и пожарным, но, оказывается, они уже выехали... – Он пожал плечами. – С Туэйтом все в порядке?

– Будет в порядке.

– А как его семья?

– Им не повезло. – Трейси наблюдал, как жена Уайта пытается укачать на руках плачущего ребенка. Она глядела на него с испугом – он уже видел такие испуганные глаза раньше, и почувствовал себя очень неловко: зачем они вмешивают в это дело Уайта? Но деваться было некуда.

– О Господи. – Уайт перекрестился.

– Милый, что случилось? – Голос миссис Уайт дрожал от страха.

– Ничего, детка, – Уайт повернулся к ней. – Отнеси малыша в спальню, поближе к увлажнителю. Ты же слышишь, как он кашляет. – Затем пояснил Трейси: – У ребенка круп. Мы всю эту неделю не спали, – и внезапно, словно у него кончились слова, встал и протянул Трейси конверт.

– Ужасно, это ужасно... Жаль Туэйта. Он хоть и белый, а неплохой человек. – Уайт улыбнулся, словно давал Трейси понять: не принимай эти мои слова всерьез. – Мистер Ричтер...

– Трейси.

– Хорошо, Трейси. Видите ли, теперь, когда у нас появился Майкл, я должен думать о продвижении по службе. И если Туэйт может мне помочь, я должен держаться Туэйта. Дженни этого не понимает. Она уверена, что если ты ведешь себя хорошо, тебя и так повысят. Может, так оно и есть... Точнее, так оно и бывает, если ты – белый. – Он помолчал и добавил: – Я только надеюсь... Я надеюсь, что эта трагедия не изменит планов Туэйта.

Трейси улыбнулся:

– Мы оба высоко ценим то, что вы сделали, Айвори. Я не знаю, что обещал вам Туэйт, но он человек слова, – он пожал полицейскому руку. – Не беспокойтесь.

– Уж постарайтесь.

Вернувшись домой, Трейси застал Туэйта в куда лучшем состоянии. Он принял душ, побрился, на лице появился румянец, а в глазах снова запрыгали искорки.

– Извини, что подпортил тебе ночью ковер, – сразу объявил он.

– Ладно, Дуглас. Все мы человеки.

Туэйт искоса глянул на него:

– Кроме тебя, пожалуй. Я тут вспоминал о том, что ты вытворил вчера с Антонио... Скорее, чтобы не думать о том, что мне предстоит сделать. Родители Дорис, – он глянул в окно, – они никогда меня особенно не жаловали. А мне предстоит им все рассказать. Не просто это, ох, как не просто, приятель, – он пожал плечами. – Вот потому я и думал о том, что ты вчера с ним разделался. Как это, черт побери, у тебя получилось?

– Вряд ли можно объяснить. Но можно научиться.

– У того старика в доджо?

Трейси улыбнулся.

– Нет. Хигуре – мой нынешний сэнсей. А человека, у которого я учился, уже нет в живых, – глаза его затуманились. – Он умер три года назад, на прекрасной ферме в Виргинии, среди лесистых гор, чистокровных лошадей и чудесных охотничьих псов. Всего того, что он так любил.

– Видишь, как тебе повезло, – с горечью произнес Туэйт, вскрывая конверт. – Между прочим, ты так говорил об этой ферме, что мне показалось, будто ты не прочь туда вернуться.

– Куда? – У Трейси сжалось сердце.

– Ну, на ферму. В Вирджинию.

– Нет, – отрезал Трейси. – Я никогда не захочу вернуться туда, – и подумал: почему я вру себе и Туэйту? Ведь там было так прекрасно – луга и пастбища, горный ветерок, темные отроги Шенандоа на горизонте. А дальше, к югу, Теннеси. И Майнз.

То время пахло для него потом: он потел даже по ночам, думая о тех уроках, которые наутро даст ему Джинсоку. И все же порою тосковал по тем дням, как тоскуют о первой любви. Он встряхнулся, отогнал от себя воспоминания.

Туэйт протягивал ему фотографии:

– На, взгляни.

Они разложили снимки на журнальном столике, в ряд, как пасьянс. Четыре черно-белых снимка, восемь на десять. Четыре лика смерти.

На первых двух Холмгрен был снят в той позе, которую ему предали Мойра и Трейси: он лежит на диване, одна нога свесилась на пол, одежда вся измята. Первый сделан так, чтобы видна была и обстановка вокруг, второй – верхняя часть тела крупным планом.

Трейси внимательно разглядывал мертвые, застывшие черты друга. Это лицо ничего им не говорило.

Третий снимок – нижняя часть тела покойного. Снова никаких следов.

– Кажется, я зря втянул в эту историю Уайта, – сказал Туэйт.

Трейси взял четвертую фотографию. Эксперты перевернули тело и постарались покрупнее снять спину и затылок. Туэйт встал и начал что-то искать в комнате:

– У тебя есть лупа?

– Посмотри в верхнем ящике, вон в том шкафчике, – Трейси махнул рукой, не отрываясь от фотографии.

Туэйт принялся разглядывать фотографию в лупу. Потом покачал головой.

– Ничего не видно. Я, было, подумал, что на шее остались какие-то следы – скажем, от тонкой проволоки, если его удушили, – он вернул лупу и фотографию Трейси.

– И, конечно, ты решил, что это сделал я, – проворчал Трейси. – Ну-ка, подожди, подожди... Посмотри сюда внимательней!

– Что там?

Сердце Трейси отчаянно забилось, он, миллиметр за миллиметром разглядывал в лупу фотографию. Туэйт пододвинулся поближе.

– Что-нибудь нашел?

– Может быть...

Трейси молчал, и Туэйт взорвался:

– Может, соизволишь мне показать?

Трейси наконец взглянул на него:

– Ты хочешь знать, что я увидел? – Он устало откинулся на спинку дивана. – Посмотри сам. Вот здесь, сзади. У основания черепа.

Туэйт схватил лупу: край воротника, шея. Присмотрелся.

– Похоже на темную точку. Как будто царапина. А, может, пылинка попала на негатив?

– Или точка укола, – медленно проговорил Трейси. Полицейский выпрямился:

– Но как, черт побери, это можно определить по фотографии?

– Я вовсе не уверен, – Трейси перевел дух. – Но у меня есть такое ощущение.

Туэйт собрался было что-то сказать, но передумал: он понимал, когда следует промолчать.

Но усидеть на месте он тоже не мог, поэтому подошел к окну и глянул сквозь жалюзи: по улице сновали люди в легких рубашках, в летних платьях, даже те, кто построже, все-таки приспустили галстуки: летний полдень был в самом разгаре.

Трейси наконец-то произнес:

– Впервые я видел такое в Бан Me Туоте. Это сделал один северовьетнамец. Все, что потребовалось – два пальца, да игла между ними. Ким приволок его для «членораздельного допроса».

– Что это еще такое?

– "Членораздельный допрос"? – Глаза Трейси странно заблестели. – Так на самом деле называлась пытка из пяти стадий.

Туэйт нервно усмехнулся.

– Прямо как в кино, да? Леди-Дракон втыкает герою под ногти горящие бамбуковые палочки.

Но Трейси даже не улыбнулся.

– В жизни, Дуглас, героев нет. И эту пытку не выдерживал никто. Да и ты бы сломался. Мы умели пытать.

– Господи! – Туэйт вытряхнул из пачки «кэмела» сигарету, закурил, глубоко затянулся.

– Вот именно. И количество стадий пытки зависело от того, кого пытали, – Трейси взглянул на полицейского. – Например, одни не выносят, когда им сверлят зубы. Другие не могут выдержать уколы ножом, – теперь он говорил быстро-быстро. – Это называется «страхом боли» и не имеет ничего общего с самими физическими ощущениями. Такой страх есть у каждого, просто разные люди боятся разной боли. Поэтому при «членораздельном допросе» сначала пробуют один вариант, потом другой, и когда находят нужный, все остальное – дело техники.

Туэйт проглотил застрявший в горле ком.

– Но какое это имеет отношение к тому, как был убит Холмгрен?

– Как я уже сказал, Ким как-то приволок для «членораздельного допроса» одного северовьетнамца. Он прошел через первую стадию. – Глаза Трейси смотрели вдаль: он вновь ощущал запах пота, мочи, потому что тот вьетнамец обмочился. Совсем мальчишка, лет семнадцати. Трейси не хотел помнить об этом. – Ким отвернулся на минутку, чтобы взять другое орудие. И в это мгновение вьетнамец хлопнул себя по затылку, словно отгонял надоедливое насекомое – и рухнул. Он был мертв. Мы вызвали врача, тот сказал, что парень умер от сердечного приступа. Но врач ненавидел нас за то, что мы делали. Поэтому объявил нам причину смерти с большим удовольствием.

Трейси вскочил, теперь уже он не мог усидеть на месте. Прошлое бурлило в нем, разрывало ему душу.

– Конечно же, мы знали, что врач ошибается. Мы нашли иглу, мы видели точку укола. Я вызвал эксперта по ядам: он был японец по происхождению, но его семья уже два поколения жила в Америке. И этот эксперт сказал, что парень сделал себе укол чрезвычайно мощного стимулянта, который так возбуждает сердечно-сосудистую систему, что наступает мгновенный инфаркт.

– Даже у совершенно здорового человека? Трейси кивнул:

– Да. Стимулянт очень сильный. Эксперт обнаружил его следы только потому, что знал о его существовании и специально их искал. Это не похоже на обычный яд – он не скапливается в крови, в мышечной ткани, в клетках. Эндокринная система мгновенно его выводит. А поскольку зелье готовят из мускатного ореха, о его существовании, как заверил нас японец, никто из западных медэкспертов не знает.

– Но разве мы можем быть на сто процентов уверенными? Я имею в виду...

– Послушай, Дуглас. Весь ужас в том, что даже если бы тело Джона не сожгли, наши эксперты все равно не смогли бы обнаружить это вещество.

– И все же у нас был бы шанс.

Трейси взглянул ему в глаза:

– Да, ты прав.

Они оба умолкли – между ними вновь пробежала искра былой вражды. И, казалось, вот-вот раздастся взрыв. А затем Туэйт сказал:

– Ладно, к черту. Не имеет смысла думать о том, что было бы, если бы... Мы имеем то, что имеем. Точка, – и напряжение ушло. Туэйт откашлялся, загасил окурок. – И все же я не понимаю, почему тебе пришла в голову такая мысль. Только из-за точки на фотографии?

Трейси принялся вышагивать по комнате. Беспокойство его росло.

– Я подумал об этом еще и потому, что видел, что сделали с Мойрой. Я такое тоже уже видел. Порою вьетнамцев охватывало садистское желание «сокрушить» врага. Проделывали это и красные кхмеры. Правда, по более прозаическим причинам: им не хватало боеприпасов, а они ведь вели «святую войну»! И, чтобы не тратить пули на пленных, они забивали их до смерти именно таким образом, прикладами или деревянными дубинками.

– Какая мерзость!

– Необходимость – мать изобретательности, – Трейси пожал плечами. – Итак, давай взглянем на дело под этим углом. Джон убит, отравлен неизвестным здесь ядом; несколько дней спустя Мойру забивают до смерти; в особняке губернатора мы находим необычное и мощное подслушивающее устройство, – их взгляды встретились. – Все эти детали указывают на то, что здесь действовал человек, который, как и я, бывал в Юго-Восточной Азии во время войны. Человек, который знает эти дела так же хорошо, как и я.

– А что ты скажешь о своем приятеле Киме? Он – вьетнамец, был на войне, мастер пыток.

– Это не Ким, – даже не задумываясь, возразил Трейси. – Во-первых, это он втянул меня в расследование, – Трейси не имел права рассказывать Туэйту подробности о работе Фонда, поскольку внутри страны у фонда не было никакого юридического статуса. – Во-вторых, избиение – это не его стиль. Он предпочитает более чистую работу. К тому же он почти не разбирается в электронике. А «клоп» сделан мастером. У меня ощущение, что я на правильном пути: Джон был отравлен именно таким способом.

– Ты не возражаешь, если я пока, ну... не поверю на слово? Давай сначала послушаем, что скажет твой отец.

– Справедливо, – Трейси слегка расслабился.

Туэйт встал.

– Мне пора в участок. Сегодня полно работы. Благодарю тебя за гостеприимство, но где трое – там толпа. Сегодня я сниму номер в гостинице, счет оплатит моя страховая компания. Я тебе сообщу, где, – он взял измятый пиджак. – К тому же у тебя есть мой рабочий номер.

Он пристально посмотрел на Трейси, потом, преодолев колебания, все же сказал:

– Ты знаешь, а ты классный парень. И когда я увидел тебя в действии... я даже обрадовался, что мы тогда не подрались. Ты такое можешь! Я такого никогда не видел, и вряд ли когда увижу.

– Меня этому учили, – просто ответил Трейси. – И я пользуюсь этой наукой только тогда, когда есть крайняя необходимость. Когда требуется выжить.

Туэйт покачал головой, хитро подмигнул:

– Ну-ну! На мой взгляд, ты «выживаешь» слишком даже хорошо, – он скомкал галстук, сунул его в карман пиджака. – И вряд ли мог добиться таких успехов, если бы на самом деле это тебе не нравилось.

Лицо Трейси подернулось тенью. Свет лился сзади, и Туэйту показалось, что Трейси даже стал как-то выше ростом – или Трейси нарочно создал такую иллюзию?

Что же касается Трейси, то он вспоминал один разговор с Хируге. «Кокоро, – сказал тогда сэнсей, – суть всего сущего. Проникнуть в нее и выжить – вот единственно доступный человеку акт героизма».

– Ты просто спятил, – ответил Трейси.

– Вполне возможно, – ухмыльнулся Туэйт.

Июль 1967 года – август 1968 года

Баран, Камбоджа

По возвращении из Ангкор Тома Сока и его подразделение ждал сюрприз: в лагере появился новый человек. Но не новый солдат. Человек был немолод, к тому же даже не кхмер.

Весь день новичок бродил по лагерю, и солдаты терялись в догадках. Сам, похоже, знал, кто это такой, но когда Сок спросил брата о новеньком, тот улыбнулся и сказал:

– Подожди до вечера. Тогда вы все узнаете, я не хочу портить вам сюрприз.

После ужина товарищ Серей – тот самый офицер, который когда-то испытывал Сока, – созвал всех в кружок и, как Сам и предсказывал, представил новенького. Он оказался японцем. "Это – мит Мурано, – объявил Серей. – Он учитель, проделавший долгий путь, чтобы помочь нам в борьбе за новую Кампучию. Внимательно прислушивайтесь к нему и выполняйте все его указания столь же беспрекословно, как выполняете приказы «Ангки».

Это был кряжистый человек с жесткими как проволока волосами и тяжелым, будто высеченным из гранита, лицом. Как потом понял Сок, лицо это просто не могло улыбаться. А одобрение свое он выражал странной гримасой: обнажал зубы, оскал этот напоминал оскал мертвеца.

Глаза у него были странные – веки захлопывались как у ящерицы. И он смотрел на каждого так внимательно, будто в данный момент для него ничего не существовало, а порой радужная оболочка словно подергивалась каким-то беловатым налетом: эти глаза пугали, будто на тебя смотрел пришелец из иных миров.

Сок однажды набрался смелости и спросил у Мурано, отчего у него так изменяется взгляд, когда он смотрит на ученика.

Японец сложил руки на груди и глянул на Сока: в этот миг глаза его словно заволокло какой-то молочной пеленой.

Сок вздрогнул. Ему показалось, будто в душу, в сердце его проникло что-то неумолимое, страшное. Это нечто вползло в него, как холодный, отвратительный змей, и лишь невероятным усилием воли ему удалось стряхнуть с себя это ощущение.

А потом глаза Мурано стали такими, как обычно – черными.

– Вот теперь ты знаешь, – мягко произнес Мурано. – Я вместе с вами вступаю в поединок. Когда мы сражаемся, я сливаюсь с вашим телом, вашим разумом, вашими рефлексами, с вашей животной сутью. «Кокоро».

Поначалу Сок этого не понимал, но со временем знание наполняло его, как наполняют реки в сезон дождей пересохшее русло. Постороннему же могло показаться, что Мурано дает своим ученикам лишь уроки физической агрессивности.

Но ничто не могло быть дальше от правды, и позже Сок понял, что это впечатление – на благо, лучше не просвещать противников, пусть так и думают.

– Это состояние не имеет ничего общего с физическим состоянием, – объяснил ему как-то Мурано. Он говорил по-французски с акцентом, кхмерского он не знал. – Но это и не духовное состояние: подобное разделение искусственно, человек создал его для своего удобства. Справиться с тем или иным состоянием по отдельности нетрудно, трудно постичь их целостность, постичь истину.

Он вытянул правую руку и сжал кулак.

– Подойди, – приказал он, – и попробуй отвести мою руку.

Сок старался изо всех сил, но рука Мурано не сдвинулась ни на миллиметр.

– Вот так-то, – сказал Мурано. – Если я скажу, что я сильнее тебя, это будет правдой. Но если я скажу, что ты не можешь справиться со мною только потому, что я использую силу своих мускулов, это будет неправдой. Можешь ты мне объяснить, в чем разница?

Сок честно признался, что не может.

– В бою, – продолжал Мурано, – человек превращается в единое целое. Но это – не внутреннее состояние. Истина слишком необъятна, поэтому слушай меня внимательно. Если ты это поймешь, ты справишься и со всем остальным, с более высокими ступенями постижения.

Если ты смотришь на противника и думаешь: «Вот сейчас я сделаю рукой это», – считай, ты уже побежден. Существует нечто, именуемое реактивной агрессивностью. Она есть в каждом человеческом существе, но суть ее не изучена и не понята до конца, – Мурано поднял палец, призывая к вниманию. – Вот, например, ты ведешь автомобиль. Автомобиль получает удар, начинает вертеться на месте, затем переворачивается, – палец Мурано очертил в воздухе несколько кругов. – Машина взрывается, она объята пламенем, ситуация становится критической. И мозг оценивает ее посредством ощущений, выносит суждение и соответственным образом реагирует.

Твоя рука ударяет в дверцу с такой силой, что металлические пружины отпускают замок и ты выпрыгиваешь. Происходит ли это потому, что у тебя – необыкновенно сильные мышцы, тело культуриста? Или потому, что ты тщательно продумал путь к спасению? Нет, – Мурано покачал головой, – Тебе удалось выбить дверь, потому что твой организм почувствовал опасность, смертельную опасность. Нечто примитивное, глубинное продиктовало тебе то самое спасительное движение. Твое существо обрело невероятную для тебя силу, источник которой – стремление к выживанию. И это – реальность. Такое случается каждый день. Вот что называется реактивной агрессивностью, и человек вполне может научиться пользоваться этой силой по собственному желанию.

Это и есть кокоро. И верь мне, когда я говорю, что больше никто в мире не сможет научить тебя этому методу борьбы. Ты можешь научиться многим методам от многих сэнсеев – это хорошо. Ты молод, а я поощряю в молодых стремление к экспериментам.

Но сам дух: убивающий дух – он здесь. Я прошу тебя только о безраздельном внимании. Остальному научит тебя время. Но слепой вере в этой науке места нет. Ты смотришь, ты слышишь, ты чувствуешь. И ты учишься. Это единственный способ, которым можно постичь кокоро...

А теперь начнем.

Вряд ли стоит говорить, что с этого момента жизнь Сока изменилась полностью. С ним произошла метаморфоза. Он нашел в себе – или, точнее, Мурано помог ему обнаружить – свое животное начало. Оно было агрессивным, жестоким, и как, ему казалось на первых порах, пугающе примитивным. Поначалу он ощущал его биение в себе, его трясло, как в лихорадке. Как будто выпустили из клетки огромного льва. Он чувствовал его запах, он почти физически его ощущал.

И он пытался бежать от него.

В попытках оттолкнуть, убежать от своего нового "я" он чуть не погубил себя. И в это время никто не мог пробиться к нему, даже Мурано. Он вел смертельную битву с самим собой, и, в конце концов, спас его от поражения только Сам.

Именно Сам увел его из временного лагеря в Барае в джунгли, и там, где их слышали только птицы и видели только мартышки, вывел брата из внутреннего тупика.