Черное сердце

Сегодня утром он прежде всего попросил Айрини переделать ему билет: он отправился в Гонконг через Вашингтон. И потому вылетит из Нью-Йорка на сутки раньше запланированного. Затем набрал частный номер Директора.

Номер за эти годы не изменился, однако изменилась система его защиты. Он услышал женский голос.

– Администрация, – сказала женщина, потом в трубке возникла особая тишина: начали работу системы прослушивания. Вполне возможно, подумал Трейси, что иные из них сконструировал его отец.

– Я бы хотел поговорить с Директором.

– Директор сейчас на совещании, – произнес бесстрастный голос. – Могу ли я осведомиться, кто звонит?

– Мама, – ответил Трейси.

– Простите? Не поняла.

Это была ложь номер один. Все она прекрасно понимала, абсолютно все: это была ее работа. Трейси повторил кличку, которую когда-то присвоил ему Фонд.

– Пожалуйста, подождите, – произнес голос. – Меня вызывают по другому номеру, – это была ложь номер два.

– Привет, Мама! – воскликнул теперь уже мужской голос, веселый и сердечный. – Это Мартинсон.

– Не знаю никакого Мартинсона, – спокойно произнес Трейси.

– Как не знаешь, старик? Мы же вместе учились в Принстоне. Неужели забыл?

– Я не учился в Принстоне, – ответил Трейси так, как предписывали правила. – Я заканчивал Майнз, выпуск шестьдесят восьмого года.

– Понятно, – веселье из голоса исчезло. – Одну минуту, пожалуйста.

Послышались три щелчка: его снова переключили на другую линию.

– Мама? – этот голос был глубже, значительнее – голос серьезного администратора. – Это ты?

– А кто же еще? – ответил Трейси. – Разве только вы передали мой код кому-то другому.

– Не думаю, что Директор мог принять такое решение. А ты?

– Никогда бы ничего не сделал без его ведома, – пока это была обычная болтовня.

– Это Прайс, – сказал голос. – Мы вместе заканчивали Майнз.

– Тот Прайс, которого я знал, вылетел через месяц: он еще годился на административной работе, но для полевой – никогда.

– Но мы оба занимались у Хама, – настаивал голос.

– Тот курс вел Джинсоку, – ответил Трейси. – И потом всегда преподавал только он, вплоть до смерти три года назад.

– Неужели?

Трейси уже все надоело.

– Прайс, ты, сукин сын, это же тебе чуть не оторвало руку на первых же тренировочных стрельбищах?

– Господи, Мама, так это ты?

– Прайс, мне надо поговорить с Директором.

– Да... Конечно. Я передам, что ты звонишь, – Прайс помолчал, пока не переключая линию, потом сказал: – Мама, я очень рад снова тебя услышать.

Мгновением позже Трейси услышал самого Директора.

– Надеюсь, ты понимаешь смысл всей этой системы блоков, – голос у него был сладкий, как мороженое, – в нашем деле никогда не грех перестраховаться, – он говорил так, будто они расстались только вчера: даже не удосужился поздороваться с Трейси.

– Что, все еще названивают разные сексуальные маньяки?

Директор хрюкнул:

– Как всегда. Профессиональный риск.

– Я звоню... Короче, вечером я прилетаю. Думаю, ужин вдвоем станет приятной переменой привычного ритма.

– После десяти лет разлуки? Наверняка, – Директор снова хрюкнул. – Скажем, в восемь часов в «Анондор»?

– Нет, – мгновенно отреагировал Трейси. – Я предпочитаю «Ше Франсуа».

– Ну да, – дружелюбно протянул Директор. – Как я мог забыть? Правда, человек моего положения предпочитает места пошикарней. А где это?

– Неподалеку от Грейт Фоллз, – Трейси прекрасно знал, что Директор не мог забыть, где находится ресторан. – Возле реки.

– Ладно, найду, – и Директор повесил трубку.

На табло зажглись слова «Пристегнуть ремни. Не курить», и они пошли на посадку в вашингтонском аэропорту.

Итак, он постарался избавиться от мыслей о предстоящей встрече с Директором, но зато нахлынули воспоминания о Лорин. Он видел ее танцующей: одна нога парит высоко над головой, она медленно-медленно вращается, в волосах сверкает солнце, но в глазах, зеленых, как море, стоят слезы.

А его квартира, такая теперь опустевшая, чужая! Потому что Лорин там больше нет.

И вновь его пронзило острое чувство вины: Бобби!

Их «боинг» приземлился, двигатели заглохли. Пассажиры стоя в проходе, доставали с полок портфели и сумки.

Перед тем, как выйти из аэропорта, Трейси удостоверился, что весь его багаж будет доставлен на борт самолета, следующего в Гонконг, и взял с собой только сумку и несессер из свиной кожи, в которой отец упаковал все для него необходимое. Посторонние, включая таможенников, открыв несессер, обнаружили бы в нем лишь обычный набор путешественника: электрическую бритву, будильник, щетку для волос, расческу, три куска мыла «ойвори» и серебряные щипчики для ногтей. И ни один из этих предметов не использовался по своему прямому назначению.

Трейси вышел из аэропорта и сел в красно-белый автобус. Через десять минут он уже взял заранее заказанную машину – типичный для проката «форд-кордова», цвета «металлика». И вскоре влился в ноток машин внешнего городского кольца.

Он намеренно свернул на Вашингтон Мемориал Парквей. По левую руку от него остался Пентагон, а после этого движение стало не таким интенсивным – большинство машин сворачивало направо, на Арлингтонский мост, чтобы через него попасть в центр. Памятник Вашингтону горделиво высился в лучах закатного солнца.

Листва деревьев была пышной благодаря постоянно стоявшей здесь влажности и неусыпному попечению городских властей. Река сначала казалась синей, а когда наступили сумерки – черной, в ней играли золотые городские огни.

«Ше Франсуа» был обычным загородным рестораном. Директор уже поджидал Трейси.

Директор всегда казался Трейси ошибкой природы: его слишком крупная челюсть, мощная шея, огромное тело принадлежали не современному «хомо сапиенс», а человеку доисторическому. Что же касается мозгов, тот тут дело обстояло совсем иначе: Трейси не раз бывал свидетелем того, что Директору удавалось продумать на несколько шагов дальше, чем всем остальным представителям его профессии.

– Садись, – сказал Директор. Он лишь немного постарел по сравнению с тем, как Трейси видел его в последний раз. – Я заказал тебе «Гленливет» со льдом, хотя твой вкус я никогда не одобрял. Этот виски лучше пить неразбавленным – лед убивает особый привкус дыма.

– Пейте, как вам нравится, – ответил Трейси, усаживаясь, – а я буду пить так. Директор улыбнулся:

– Вижу, ты не меняешься.

– Да и вы тоже.

Принесли виски, Трейси сделал глоток. Директор отмахнулся от официанта, подавшего меню:

– Потом.

– Вашингтон вообще не подвержен переменам, – сказал Трейси.

– На поверхности – да, – Директор взял свою излюбленную сигару-самокрутку, ужасную на вид: черно-зеленую, корявую. «Фонд приносит массу маленьких удовольствий, – любил он говорить, – В частности, но не в последнюю очередь, возможность добывать кубинские сигары». «Добывать» было любимым эвфемизмом Директора. – Что же касается того, что скрыто от глаз, то перемены большие.

Он помолчал, раскуривая сигару, потом продолжил:

– Эта чертова демократическая администрация не в состоянии отличить головы от задницы, – он глянул на тлевший кончик самокрутки. – Они понятия не имеют, что делать с нашей разведкой, но им не хватает ума оставить ее в покое. Совершенно безмозглая публика, – он взглянул на Трейси. – Мне чертовски импонирует этот Готтшалк. Отличный мужик. Как раз такой, как нам нужен, – Директор нахмурился, и его кустистые брови привычно грозно сошлись на переносице, будто решили вступить друг с другом в сражение. – Правда, большие города еще не очень-то готовы его поддержать. Но, я думаю, немного времени – и все будет в порядке. Они все еще не могут забыть Рейгана, – он глубоко вздохнул. – Это очень непросто – быть республиканцем.

Директор острым взглядом измерил дистанцию между ним и Трейси:

– Сожалею по поводу губернатора. Насколько я слышал, вы были друзьями.

– Ко мне недавно приезжал Ким.

– Неужели?

Трейси мгновенно напрягся. Голос Директора звучал абсолютно ровно, лицо не дрогнуло, но что-то в том, как он на секунду замер, потом чуть заметно выпрямился и повернул голову влево, так, чтобы лучше слышать правым ухом, насторожило Трейси. Способность рассуждать гнездится в левом полушарии, и ему соответствует правое ухо, правый глаз и так далее.

– Это имело отношение к смерти губернатора, – как можно небрежнее произнес Трейси. – Но, я полагаю, вы и сами все знаете. Если я не окончательно отстал от времени, то, по-моему, Ким всегда докладывал обо всем лично вам.

– Ну, внутри нашей конторы радикальных перемен не произошло, – ответил Директор. – Большинство сотрудников докладывается Прайсу. Ким же – особая статья. М-м-м... Ты знаешь Кима лучше, чем кто-либо другой. Он требует... специальной заботы.

– Для того чтобы не сорваться с цепи, как бешеный пес, и не начать кусать всех направо и налево.

Директор фыркнул – признак того, что он обиделся.

– Результаты его деятельности... несколько смягчаются другими шагами с нашей стороны.

– Он – чертов убийца, – сердито сказал Трейси.

– Если на то пошло, то и ты тоже, – возразил Директор. Голос его по-прежнему был ровен, однако лицо слегка покраснело. Он вынул изо рта сигару и навалился грудью на стол. – За последние шесть месяцев он собрал столько информации по использованию камбоджийской оппозиции микотоксинов трикотина, сколько наши государственные службы не смогли и за два года. И я ни секунды не сомневаюсь в огромной его для нас ценности, – Директор явно рассердился. – Отдых, которым он сейчас наслаждается, вполне заслуженный. Уверяю тебя.

– А я и не сомневался, – пробурчал Трейси, стараясь скрыть нахлынувшие на него чувства. Значит, Ким в отпуске? И его приезд к Трейси и попытка втянуть Трейси в расследование причин смерти Джона Холмгрена – вовсе не задание Фонда? И Директор ничего об этом не знает. Ну и дела, подумал Трейси. Чтобы успокоиться, он отпил виски. Мысли у него разбегались. Наконец ему удалось овладеть собой.

Прана. В присутствии Директора прибегнуть к специальным дыхательным упражнениям было невозможно: он заметит и сразу догадается, что что-то не так.

– А что Киму от тебя понадобилось? – осведомился Директор.

– Просто заскочил проездом, – ложь легко вырвалась из него. Слишком легко. И он снова напомнил себе, что пошел на контакт в последний раз, в самый последний. Как только он разрешит загадку гибели Джона и Мойры, с этой связью будет покончено. Раз и навсегда.

Теперь Директор попросил принести меню, и пока они обсуждали, кто что будет есть, директор вдруг сказал:

– Все время возникают какие-то ситуации, в которых требуются твои умения. А сейчас даже более, чем прежде.

– Наверное.

– Думаю, я закажу цыпленка, – Директор закрыл меню и положил на стол. – Да, цыпленок и бутылка охлажденного рейнского – как раз то, что сейчас нужно.

* * *

– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – с нежностью произнесла Джой, и, почувствовав, что с ним надо говорить по-другому, добавила: – ты не можешь уехать.

Киеу вспомнил разговор с Макоумером, перед тем, как тот отправился в Китай.

– Теперь ты знаешь о Фонде столько же, сколько и я.

– А он знал Кима? – спросил Киеу.

– Он знает о нем от Трейси, конечно, – сказал Макоумер. – Но они никогда не встречались.

– А фотографии?

– Нет. Служащие Фонда никогда не снимаются.

Киеу вспомнил, как он поклонился изваянию своего позолоченного Будды, глазами которого можно увидеть и познать все сущее.

– Тогда проблем не будет, – и он приступил к молитве, раскачиваясь и повторяя слова буддийских заповедей.

– Это слишком опасно, – голос Джой вернул его к действительности.

Он улыбнулся, погладил ее по мягким волосам.

– Как ты можешь знать такие вещи?

В глазах ее стояли слезы:

– Потому что я боюсь за тебя.

Он засмеялся:

– Мне ничто не может повредить. Мне удалось ускользнуть даже из новой Кампучии.

– Но призраки ее до сих пор тебя терзают...

Джой уже довольно давно спала с ним в одной постели и до того боялась его кошмаров так, будто они были ее собственные. Она не знала, что именно видел он в этих страшных снах, она его не спрашивала, не разговаривала с ним об этом. Но достаточно было почувствовать тот поток чудовищных эмоций, который изливался из него во время этих кошмаров, и тогда она обнимала, укачивала его, как ребенка, а он кричал во сне и без конца повторял что-то на кхмерском, что – она не могла понять. В эти страшные минуты он казался ей пришельцем, явившимся на землю откуда-то с дальней планеты.

Но ее тяга к нему, облегчение и покой, которые он приносил ей по ночам, привязывали ее к нему.

Только из-за него она все еще оставалась в этом особняке на Греймерси-парк. Без него она бы не выдержала своего странного брака, он бы ушла от Макоумера, вернулась к своим родным в Техас. Он был таким непонятным, этот кхмер, но в глубине души она сознавала, что эта загадочность и привлекает ее в нем.

– Мои призраки, – ответил Киеу, помолчав, – живут во мне. И они не могут мне повредить, даже в новой Кампучии.

– Но там все еще идет война.

Он взглянул на нее своими темными бездонными глазами.

– Большую часть своей жизни я провел на войне. Я дитя войны, в буквальном смысле. И неужто ты думаешь, что теперь война может меня погубить? После всего этого? – Он покачал головой. – Не бойся за меня, Джой. Вот он я, здесь, – он взял ее руку в свою, слегка сжал. – Я всегда здесь буду.

* * *

Прозвенел дверной звонок, Лорин сказала:

– Я открою.

Луис Ричтер наносил последние штрихи на их ужин, состоящий из сэндвичей с ростбифом и немецкого картофельного салата. Лорин глянула на часы. Она устала. Утром она, как обычно, занималась классом, который ее всегда успокаивал, а на этот раз почему-то раздражал необходимостью бесконечно повторять элементарные вещи. Правда, на дневной репетиции она немного успокоилась: они готовили новую постановку, и она хорошо поработала над своей партией. Большинство ее коллег ворчали в эти дни – Мартин навалил на них двойную нагрузку. Он не объяснял им причин, но в воздухе все же витало какое-то возбуждение и ожидание.

Лорин же после разрыва с Трейси была только рада погрузиться в работу. Она загоняла себя до смерти.

Идя к входной двери, она в очередной раз подумала о том, что значит для нее теперь Луис Ричтер. Когда-то у нее был дядя, который очень ее любил. Она помнила, как сидела у него на коленях, как он обнимал ее своими большими и сильными руками. Она помнила, как от него пахло табаком и одеколоном, ей нравилось класть свое маленькое ушко на его огромную грудь и слушать, как громко бьется его сердце. Он умер, когда ей было восемь лет, и с тех пор она никогда уже не чувствовала себя так хорошо со старшими. Кроме Луиса Ричтера.

Ей было так с ним интересно, что она даже неожиданно для себя стала думать над тем, что он сказал по поводу внезапного решения Джека Салливена обнародовать тот факт, что буквально накануне убийства в Каире Де Витта президент заявил, будто проблемы безопасности его совершенно не интересуют.

– Все понятно, – сказал тогда Луис Ричтер. – Я думаю, после этого в задницу старого Лоуренса вцепятся все, кому не лень.

Как часто случалось и с Трейси, широта его знаний, глубина суждений увлекли и ее.

Она улыбнулась своим мыслям и открыла дверь.

Увидев ее, Киеу, обмер. Это чувство было ему знакомо, он уже испытывал его в джунглях Камбоджи.

Очаровательная улыбка, которую он подготовил, мгновенно растаяла. Он ничего не мог с собой поделать: к горлу подступила тошнота, и, с трудом с ней справившись, он спросил:

– Луис Ричтер нев птас тай?

Жаркий летний день, на фоне желтого неба высятся пальмы. Влажность бусинками лежит на лбах и плечах. По четвергам они обычно танцевали в Чау Чхайа, неподалеку от Кемарина, тронного зала дворца, где ощущалось присутствие Сианука и всей длинной череды его предшественников, кхмерских царей.

На Малис сомнут чанг кбеу, она слегка согнула колени, босые ступни охлаждает мраморный пол. Двигаются только ее руки. Ее руки ведут бесконечный рассказ о чувствах и жизни. Тело ее неподвижно, лицо напоминает застывшую маску, как и предписано правилами кхмерского балета. Сок не может оторвать от Малис взгляда, он смотрит на ее танцующие руки, рассказывающие о мстительных богах, страшных демонах и утраченной любви.

Он захвачен бледным огнем, чье название не должен упоминать, о чьем происхождении не должен говорить.

Снаружи по королевским садам прогуливаются монахи в оранжевых тогах, светлые зонтики предохраняют их гладко выбритые головы от солнца. На флагштоках плещется сине-красно-белый флаг с изображением Ангкор-Вата в центре. Его извивы напоминают движения пальцев Малис.

В тот день он понял, что Малис и есть апсара, одна из таинственных небесных танцовщиц, наделенных сверхъестественной силой. Считалось, что древние кхмерские цари использовали апсардля разговоров с богами, апсарыпереводили язык слов в язык движений.

Глаза Соки Киеу полны страсти. Глядя, как танцует его сестра, как она ведет рассказ о прошлом кхмеров, он вспоминает те танцы, которые она исполняла для него по ночам. Только для него. Нет, то был танец, который Малис танцевала для себя, но поскольку он его видел – то и для него. Момент близости, преступный и потому еще более восхитительный. Только для него. Для него и для нее. Для них обоих.

И сейчас, взглянув в сине-зеленые глаза Лорин, Киеу увидел Малис, живую и невредимую. Ее прямая высокая шея, наклон головы, прямые плечи, и, прежде всего, поза танцовщицы – все это напоминало ему Малис, и сердце его готово было выскочить из груди. Колени у него ослабели, он мигнул, потому что ему показалось, будто в ушах Лорин сверкают рубиновые сережки в форме лотоса, которые всегда носила Малис.

– Что? – спросила она, с любопытством глядя на него. – Что вы сказали?

И тут до Киеу дошло, что он говорил на кхмерском, будто перед ним действительно Малис!

– Извините, – сказал он, прокашлявшись, – я задумался. Луис Ричтер дома? Могу я его видеть?

Он сказал то, что должен был сказать, но голова его продолжала кружиться.

– Конечно, – Лорин отступила, позволила ему пройти и закрыла за ним дверь. – Могу ли я спросить ваше имя?

– Ким, – автоматически ответил Киеу. Он увидел, что она повернулась и с любопытством его разглядывает.

– Значит, вы и есть Ким, – она улыбнулась. – А меня зовут Лорин Маршалл, – она протянула руку, и он на мгновение замер. Потом взял ее руку, поднес к губам, почувствовал мягкую, нежную кожу. Глаза его закрылись, и он снова вспомнил Чау Чхайа.

Она повернулась и пошла по коридору, а он следил за ней глазами и ему казалось, что вот здесь, сейчас, снова появится его возлюбленная сестра.

Что я здесь делаю? – с ужасом подумал он. Он понимал, что как только увидел в дверном проеме ее, а не старика, ему следовало извиниться и сказать, что ошибся дверью. Но он этого не сделал. И сейчас еще не поздно сбежать – но он не уходил.

Воспоминания о Пномпене были слишком сильны. В Лорин он увидел дух, обретший плоть и кровь. Он не думал о совпадении – для него не существовало такого слова. Он был обречен на встречу с Лорин Маршалл. Это была его карма, а от кармы не уйдешь.

Он увидел в ней то, что уже никогда не надеялся увидеть, и сразу же поверил, что с помощью Лорин Маршалл ему удастся изгнать из своей души демонов. Прекратить невыносимую жизнь в грехе.

Лорин скрылась за поворотом, и Киеу услышал ее голос:

– Луис, к вам пришли.

Киеу ушел в гостиную в тот самый момент, когда в ней из кухни появился отец Трейси. Он нес черный лаковый поднос, нагруженный тарелками, серебром и стаканами. Старик помедлил, увидев посетителя.

– Да?

– Я – Ким, – вот и все, что мог Киеу ответить.

Не отрывая от азиата глаз, Луис поставил поднос на стол.

– Лорин, – обратился он к девушке, – наверное, наш гость хочет что-нибудь выпить. Чаю? – И, поскольку гость кивнул головой, спросил у Лорин: – Ты не возражаешь?

Лорин переводила взгляд с одного на другого:

– Нисколько.

– Тогда возьми на второй полке справа, если стоять лицом к раковине. Китайский черный. Чайник уже на плите. Я тоже выпью немного.

– Луис?

Он повернулся, увидел беспокойство в ее глазах и улыбнулся:

– Это по делу, дорогая. Когда она ушла, Луис спросил:

– Вы кореец?

– Вьетнамец.

Старик щелкнул пальцами:

– Ну да! Извините, память уже меня подводит.

Киеу улыбнулся: он ожидал подобной проверки.

– Ваша память в порядке, это тело вас подводит, – он был удивлен, почувствовав, какое испытал облегчение, когда Лорин вышла из комнаты. – Директор шлет вам приветы.

Луис Ричтер направился к дивану, жестом указал Киеу на место рядом с собой.

– Приветы? А Директор чего?

– Того места, в котором никогда не забывают своих бывших работников.

– В Делаваре, – со вздохом произнес Луис.

– Округ Колумбия, – поправил его Киеу.

– А, так вы переехали?

– Да нет же, наш офис там, где и всегда, мистер Ричтер.

– Совершенно верно, я запамятовал. А как старик? Все еще сражается с бюджетом?

Киеу знал, что ему следует соблюдать осторожность. Его информация о Фонде была ограниченной и отрывочной. И если ему не удастся свернуть старика с этой темы, его ждет провал.

– Директору нечего беспокоиться о государственном бюджете, мистер Ричтер, вы это знаете так же хорошо, как и я. Место, в котором мы все работаем, с самого начала имеет гарантированный процент от федерального бюджета, – необходимо брать инициативу на себя. Он наклонился вперед, молитвенно сложил руки: – Мистер Ричтер, неужели мы еще не наигрались в эту игру?

Вошла Лорин, поставила поднос с чаем на журнальный столик. И Киеу вновь не мог отвести от нее глаз. Он всем своим существом впитывал ее образ: как она ходит, говорит, смотрит на него своими широко расставленными глазами. Сердце его колотилось с такой силой, что ему пришлось призвать на помощь все внутренние ресурсы.

Старик разлил чай, протянул чашку Киеу, снова сел. С наслаждением принюхался: чай заварен правильно.

– Видите ли, – сказал он, – меня уже много лет не посещали бывшие коллеги.

Киеу понимал, что ему не следует проявлять нетерпение, но и ходить по тонкому льду он тоже больше не мог. И он начал:

– Мистер Ричтер, простите, если я слишком резко приступаю к цели моего визита, но мое время мне не принадлежит.

Старик поднялся на ноги, подошел к книжной полке, пробежался пальцами по корешкам.

– У меня к вам лишь один вопрос. Как называется то место, где вы родились заново? – Он повернулся и посмотрел в лицо Киеу. – Сын говорил мне, но я что-то подзабыл.

И Киеу понял, что время пришло: теперь одной хитрости недостаточно. Он заставил волнение и беспокойство отлететь прочь, и к нему пришло ощущение космических часов, в белоснежной тишине отбивали они свой ритм, слившийся с ритмом его сердца, с ритмом дыхания. Он почувствовал то воздушное пространство, которое отделяло его от Луиса Ричтера, услышал, увидел его. И произнес – сам удивившись своим словам:

– В Пномпене.

Луис Ричтер кивнул:

– Верно, так оно и есть. Как я мог забыть?

Он вернулся к дивану, зябко потер руки:

– А теперь, – заговорил он резким деловым тоном, – чем могу служить?

– Директор решил принять личное участие в этом расследовании, и я прибыл к вам по его приказу. Я должен взять у вас электронное подслушивающее устройство и доставить его в Вашингтон.

– Понятно, – Луис Ричтер почувствовал волнение. И понял, как тосковал все эти годы по работе, по прежним денькам, хотя ему казалось, что он с удовольствием обо всем этом забыл. Даже привычная боль отступила: он снова почувствовал себя живым, нужным. – Это, наверное, очень важно.

– Чрезвычайно, – ответил Киеу.

– Хорошо, подождите, – старик улыбнулся. – Я сейчас вернусь.

Киеу и Лорин остались одни. В комнате воцарилась тишина столь полная, что Лорин даже услыхала, как бились в оконное стекло насекомые. Киеу неотрывно смотрел на нее, и она покраснела – такого с ней со школы не было.

Она отметила, что этот человек очень красив, хотя в этой красоте было что-то дикое, что-то, что противоречило безукоризненной гармонии его черт. В глубине черных глаз таился хаос, но, как чувствовала она, хорошо организованный хаос.

Он и привлекал, и пугал ее. В нем была какая-то непонятная для нее сила, и эта сила воздействовала на нее. Ей уже знакомо это ощущение: временами она чувствовала такую силу и в Трейси. Но поскольку она не могла определить природу своих ощущений даже для себя самой, она никогда о них Трейси не говорила. Она даже не без успеха пыталась убедить себя, что все это – лишь плод ее воображения.

В конце концов, она понимала, что у определенных личностей есть своя аура. Такая аура была и у всех великих балерин, она выделяла их из множества других танцовщиц. Она тоже обладала аурой: она знала, что именно этим и захватывает публику. Подобным отличались и некоторые другие танцовщики и танцовщицы из их труппы.

Но к силе этого человека примешивалось нечто иное: отчаяние, ненависть, страх, и, как ни странно, блаженное умиротворение. Такого она не встречала никогда.

Как будто повинуясь приказу, она прошла и села рядом с ним на диван. Взгляд черных глаз пронзал ее, и она вспомнила, что когда-то уже видела такой взгляд. Как-то раз Трейси взял ее с собой на соколиную охоту, и когда он снял с головы птицы колпачок, она взглянула в ее глаза и поразилась: в них таилась жестокая вечность.

– Чем вы занимаетесь? – спросил молодой человек по имени Ким.

– Я балерина. – И замолчала, увидев, как переменилось его лицо. Смугловато-желтая кожа побледнела, глаза широко раскрылись, полная верхняя губа задралась, обнажив зубы – сейчас он стал похож на бешеного пса. Она даже испугалась.

Лорин вскочила с дивана и с опаской отошла, а он отчаянно вцепился пальцами в диванную подушку, стараясь обрести контроль над собой.

Слова «я балерина» окончательно выбили почву у него из-под ног. В нем волной взмыл бесконечный страх. Это был страх не за себя – он провел большую часть своей жизни в опасности, и научился не бояться.

Это был страх за нее. Ему захотелось схватить ее в объятия, защитить. Но от чего? От кого? Он сказать не мог: источник опасности был ему неведом. Губы его побелели от усилия: он старался мысленным взором проникнуть за туманную завесу неизбежного.

Его спасло появление Луиса Ричтера.

– А вот и я, – сказал старик. Он нес маленький пакетик из коричневой бумаги, заклеенный изоляционной лентой. – Протянул его Киеу: – Позаботьтесь об этом.

Киеу провел ладонью по лицу. Оно было влажным. Затем заставил себя улыбнуться.

– Спасибо, мистер Ричтер, – несмотря ни на что, он все-таки помнил, что от старика ему нужно кое-что еще. – Надеюсь, вы не против расстаться с этой штуковиной?

– Отнюдь. Мне она больше не нужна.

– Да?

Старик улыбнулся:

– Я уже узнал о ней все, что было нужно.

– И что именно? – как можно безмятежнее спросил Киеу. – Что-то, что и мне может оказаться полезным?

Старик обнял молодого человека за плечи. Они вместе вышли в коридор.

– Возможного только возможно. Во всяком случае, Трейси уже этим занимается.

Киеу краем глаза глянул на Лорин, и вновь в нем вспыхнуло опасение, природа которого была ему не ясна. Он с трудом заставил себя сосредоточиться на том, что привело его сюда.

– Трейси, конечно, вскорости сообщит мне, куда он направился.

Старик засмеялся:

– Вряд ли, – ему нравилось поддразнивать этого молодого человека, о котором он так много слышал. Настроение у него поднялось, кровь вновь циркулировала по жилам, он почувствовал, что снова помолодел. Луис открыл входную дверь:

– Трейси отправился повидать Мицо, он уже в дороге. Ну и что, что он нарушил правила безопасности? К черту правила! Его опьянила сама возможность дать этому молодому человеку понять, что у него еще есть кое-какая информация, что и он еще кое-что значит. Ну, как, съел, мой дорогой Ким?

Киеу чуть не споткнулся о порог. У него закружилась голова, его вновь затошнило. Словно во сне, он повернулся, пожал протянутую стариком руку. О, великий Будда, охрани меня!

– Передайте директору мои наилучшие пожелания и благодарность.

– Да, – автоматически ответил Киеу. – Непременно.

Казалось, земля ускользает у него из-под ног. Да она и ускользала: сеть «Ангки», которую так искусно сплел отец, вот-вот порвется. Конец ниточки попал в руки чужаку, и если он за нее дернет!.. Трейси Ричтера надо остановить немедленно, до того, пока он не совершил самого страшного.

Он смотрел в улыбающееся лицо Луиса Ричтера, видел за ним в тени коридора Лорин. Теперь она уже не стеснялась его разглядывать, словно силилась разгадать, что же кроется за этой безупречной красотой, какой червь подтачивает ее изнутри.

Киеу пришел в себя. Страх улетучился, он мысленно приказал себе сконцентрироваться. Ноги ощутили свою силу, желудок уже не подступал к горлу. Он снова был собой, свободный от страха, свободный от злобы. Разум его чист. Все нежелательные эмоции покинули душу.

Он заставил себя вспомнить недавно составленные астрологические таблицы. Трейси Ричтер? Он его отыщет. И решит все проблемы. Он отыщет его сам, без помощи Макоумера. Отныне он возьмет дело в свои руки.