Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Мировая холодная война

ModernLib.Net / История / Уткин Анатолий Иванович / Мировая холодная война - Чтение (стр. 35)
Автор: Уткин Анатолий Иванович
Жанры: История,
Политика

 

 


И действительно, ликвидации не только атомной монополии США, но и монополии этой страны на средства доставки атомного оружия уделялось в СССР, как уже было сказано, самое пристальное внимание в первые послевоенные годы. Постепенно, по мере развития советского стратегического арсенала, в Москве все чаще задумывались о перспективах взаимоотношений между СССР и США в атомной сфере. Так, в личном разговоре с И.В. Курчатовым (разговор произошел незадолго до испытания первой советской атомной бомбы) Сталин высказал опасение, что после этого испытания «американцы пронюхают о том, что у нас еще не наработано сырье для второго заряда и попрут на нас. А нам нечем будет ответить"(58). Разумеется, одна эта фраза не дает оснований делать вывод о наличии у Кремля в то время разработанной стратегии ведения атомной войны с Америкой — скорее, можно сделать вывод о том, что советское руководство стремилось подстраховаться на случай любых неожиданностей.

Известно, также, что во время вручения в Кремле наград людям, причастным к созданию первой советской атомной бомбы, И.В. Сталин сказал: «Если бы мы опоздали на один-полтора года с атомной бомбой, то, наверное, „попробовали“ бы ее на себе"(59).

Эти высказывания Сталина, на наш взгляд, свидетельствуют об определенной эволюции подходов Кремля к атомной проблеме. Если в первые послевоенные годы овладение атомным «секретом» было для Москвы вопросом престижа, вопросом подтверждения великодержавного статуса Советского Союза, то с течением времени, по мере обострения советско-американских отношений, советское руководство все чаще смотрело на атомную бомбу именно как на оружие, которое может быть использовано в будущей войне между СССР и его союзниками, с одной стороны, и США и их союзниками — с другой.

Очевидно, что в результате этих размышлений Сталин пришел к выводу, что нарождающийся советский атомный щит, то есть объекты по производству атомной взрывчатки и тяжелых бомбардировщиков, представляет собой наиболее соблазнительную цель для американской стороны в случае большой советско-американской войны.

Впрочем, в Кремле понимали, что появление в советском арсенале стратегических бомбардировщиков не решает проблемы доставки ядерного оружия, поскольку никакой бомбардировщик не мог бы ликвидировать то геостратегическое преимущество, которое имела американская сторона в результате обладания авиабазами, находящимися в непосредственной близости от территории СССР и, кроме того, истребительная авиация ПВО могла бы стать серьезным противником для тяжелых бомбардировщиков. Поэтому, не ослабляя внимания к созданию межконтинентальных бомбардировщиков, советское руководство санкционировало развитие более надежного и неуязвимого средства доставки — а именно баллистических ракет.

Кроме того, на рубеже 40-х — 50-х годов в советской военной мысли произошел, видимо, перелом, в результате которого в центр военного планирования была поставлена задача по нейтрализации военных усилий США на периферии Евразийского массива. Как указывалось в изданной в 1951 году Воениздатом коллективной монографии, «порочность планов будущей войны, пропагандируемых ее поджигателями в американской печати, заключается в том, что почти все они исходят из наличия благоприятных условий, при которых противник будет столь слаб в воздухе, что появится возможность в первой фазе войны безнаказанно совершать налеты на избранные американцами объекты; противник будет столь слаб и неактивен на земле, что выставленная против него в начальном периоде войны коалиционная армия (союзников и частично самих американцев) сможет успешно сдержать его войска и выиграть время для переброски сил и боевой техники из-за океана"(60).

Как следует из вышеприведенного отрывка, советские военные решили отказаться от пассивной оборонительной стратегии, которая пронизывала вышеупомянутый оперативный план ГСОВГ, и фактически приняли ту стратегию, которую им с самого начала приписывали американские военные аналитики — стратегию подавления американских военных (прежде всего авиационных) баз в Евразии и перехвата коммуникаций между Североамериканским и Евразийским материками. Видимо, эта перемена в советской военной мысли свидетельствует о том, что в советских военных и политических кругах начали осознавать военно-политические последствия появления ядерного оружия.

Правда, само это переосмысление заняло немало времени. Так, генерал армии П. Курочкин в своей статье в совершенно секретном приложении к журналу «Военная мысль» писал, что в течение определенного периода советская военная мысль следовала по пути частичного приспособления своей старой доктрины, оставшейся со времен второй мировой войны, к новым реалиям атомного века, с тем чтобы уменьшить до некоторой степени влияние ядерного оружия на общепринятые формы и методы вооруженной борьбы. По мнению Курочкина, эволюционный характер развития советской военной мысли объясняется прежде всего количественными и качественными характеристиками атомного оружия в первые годы гонки ядерных вооружений, и это суждение советского военачальника представляется вполне здравым(61).

Действительно, в конце 40-х — начале 50-х годов атомное оружие оставалось во многом экспериментальным для советских военных. Всего в 1949-1951 гг. было проведено три испытания советского атомного оружия, что, конечно же, совершенно недостаточно для коренного пересмотра советской военной доктрины, стратегии, оперативного искусства и тактики. Как справедливо указывал крупнейший американский эксперт по советской военной доктрине Р. Гартхофф, «вплоть до смерти Сталина в марте 1953 г. …ядерные вооружения не были интегрированы ни в советские вооруженные силы, ни в советскую военную доктрину"(62).

Имеющаяся у нас информация о знаменитом испытании атомного оружия 14 сентября 1954 г. на Тоцком полигоне Южно-Уральского военного округа позволяет сделать вывод о том, что в то время советские военные продолжали рассматривать Бомбу не как оружие стратегического значения, а, скорее, как фугас особой мощности, с помощью которого можно решить в ходе войны некоторые оперативно-тактические задачи, но не более того. Например, для вывода бомбардировщика с атомной бомбой на борту использовали приводные радиостанции, дымовые шашки и радиолокационные уголковые отражатели. Расстояние между полигоном и аэродромом, с которого взлетел бомбардировщик, составляло всего 680 км. Вокруг эпицентра была размещена преимущественно военная техника — танки, бронемашины, боевые самолеты, артиллерийские орудия. Наконец, в ходе учений отрабатывались именно действия войск в условиях применения атомного оружия(63).

Иными словами, советские военные готовились к применению атомного оружия в качестве не стратегического, а оперативно-тактического средства. Ясно, что стратегический бомбовый удар по целям в Соединенных Штатах исключает применение приводных радиостанций или уголковых отражателей для вывода бомбардировщика на цель, да и расстояние в 680 км. не является межконтинентальным.

Таким образом, в конце 40-х — начале 50-х годов в Советском Союзе имела место определенная эволюция в подходах к атомному оружию. От полного отрицания (вынужденного и, по-видимому, неискреннего) какого бы то ни было военно-политического значения «сверхбомбы» Москва перешла к пониманию того, что это оружие действительно может сыграть огромную роль как в ходе военных действий, так и в процессе дипломатического торга. Правда, это понимание оставалось в то время на уровне политического решения, не затрагивая основ военной доктрины СССР.

Итак, на рубеже 40-х — 50-х годов для высшего советского политического руководства атомные вооружения и средства их доставки оставались не столько средством вооруженной борьбы, сколько доказательством мощи Советского Союза, его способности на равных говорить с западными державами, в том числе и с Соединенными Штатами. Для советских же военных Бомба была не основой стратегической мощи страны, а всего лишь боеприпасом особой мощности, способным быстро и эффективно обеспечить тактический или оперативно-тактический успех на поле боя.

Чехословакия, 1948

Кризис в Чехословакии начался зимой 1947-1948 годов. Последний остаток великой антигитлеровской коалиции — политический союз коммунистов с некоммунистами подошел к печальному концу. Вожди этого союза — президент Бенеш и министр иностранных дел Масарик стали терять способность одновременно смотреть и на Запад и на Восток. Две части света распадались по мере ожесточения отношений между Россией и Америкой. Отказ Праги от участия в «плане Маршала» был первым серьезным знаком, говорящим о том, что компромисс двух систем уже едва ли возможен. На внутричехословацкой арене возник кризис.

Как видно сейчас, США «слишком рано» списали Чехословакию как потерю. Во время поездки в США Масарик осенью 1947 г. объяснял, что «не всегда свободен» идти желаемым курсом. Но были и объективные обстоятельства. Во время выборов в мае 1946 г. коммунисты получили в Чехословакии 37 процентов от общего числа голосов. Это создало предпосылки их мощи двумя годами позже. Левым в Чехословакии в исключительной мере помогло то обстоятельство, что Соединенные Штаты отказались предоставить экономическую помощь этой стране. Это в высшей степени неблагоприятно подействовало на престиж США в Праге. Главный американский авторитет — посол Стейнгард рекомендовал «не стимулировать просоветский курс американскими долларами» и Америка, возможно, ожесточилась раньше времени.

Урожай 1947 г. в Чехословакии был крайне плох — 63 процента среднегодовой цифры (особенно плохо дело обстояло с картофелем —48 процентов). Прага обратилась к Вашингтону. США твердо стояли на том, что за плохую политику они не платят. Без радикального поворота внешнеполитического курса Прага не получит американской помощи. На помощь устремился советский Союз — сам страдавший от бескормицы, но сумевший предоставить соседней стране 40 процентов необходимого ему продовольствия.

Министр внешней торговли Чехословакии Рипка обрушился в декабре 1947 г. в Москве на «этих проклятых американцев. Это из-за них я должен приезжать и подписывать все под диктовку. Мы говорили американцам, что нуждаемся в 200 000 или 300 000 тоннах пшеницы. А эти идиоты начали как всегда заниматься шантажом… Именно в этот момент Готвальд связался со Сталиным, который пообещал нам необходимую пшеницу… И теперь эти идиоты в Вашингтоне привели нас прямо в сталинский лагерь… Тот факт, что не Америка, а Россия спасла нас от голода окажет огромное воздействие на Чехословакию — даже на тех, кто симпатизировал Западу, а не Москве». Прозападные политики в Праге понесли трудновосполнимый ущерб. Но еще большее значение для чехов имело желание американцев восстановить западногерманскую экономику. Посол Стейнгард говорил военной академии в декабре 1947 г. : «Конечно же чехи не любят немцев… Как среди коммунистов, так и среди их противников живет глухое недовольство тем, что мы слишком быстро восстанавливаем Германию… Они чувствуют, что обязаны обращаться к русским для защиты от немцев. Все, что мы делаем в Германии, не может быть популярным в Чехословакии».

Вообще говоря американцы списали чехословаков — как потенциальных союзников — раньше времени. Уже 6 ноября 1947 г. государственный секретарь Маршал устроил секретный брифинг всему кабинету министров: «Остановка в коммунистическом продвижении заставляет Москву консолидировать свои позиции в Восточной Европе. Пришел черед Чехословакии, ибо в относительно свободной Чехословакии могла оказаться опасной для политических позиций Москвы… Пока коммунизм шагал по Европе, русским было выгодно сохранять за чехословаками внешнюю видимость свободы. В таком виде Чехословакия могла служить приманкой для западных наций. Когда движение пошло в другом направлении, русские уже не могли себе позволить прежнюю роскошь».

20 февраля 1948 г. двенадцать некоммунистических членов правительства сложили свои полномочия. Последовали пять дней политического кризиса. 25 февраля Клемент Готвальд сформировал коммунистическое правительство. Отметим, что в стране было лишь 500 человек советских войск. Именно американская политика в этой ситуации помогла изолировать антикоммунистов.

Джордж Кеннан интерпретировал события в Чехословакии как оборонительную меру Кремля, приступившего к консолидации своей зоны влияния в свете успеха «плана Маршала» и укрепления Западной Германии. Соединенные Штаты по своему воспользовались событиями в Чехословакии. Но большинство аналитиков восприняли эти события как хорошее доказательство агрессивности Кремля. Администрация Трумэна сознательно преувеличила значимость имевших место событий — прежде всего для получения поддержки конгресса по четырем пунктам: «план Маршала», всеобщее военное обучение, восстановление системы избирательного набора, увеличение бюджетных ассигнований на военную авиацию.

3 марта 1948 г. президент Гарри Трумэн писал своей дочери из Флориды: «Мы находимся точно в такой ситуации, в какой Британия и Франция противостояли в 1938/9 г. Гитлеру. Ситуация представляется прискорбной. Нужно принять решение и я его приму». Через два дня генерал Люшиус Клей, прежде считавший, что война с Россией начнется не ранее прошествия десяти лет, начал предсказывать иное: Советы могут начать ее неожиданно».

Кеннан вспоминает, что телеграммы Клея напугали всех. «Все ощутили страх подлинной войны». То, о чем писал Клей явилось предсказанием блокады Берлина. В то же время навестивший Клея начальник разведки генерального штаба армии США генерал Чемберлен полагал, что Америка еще не успела закрепиться на основных глобальных позициях. Переписка Клей-Чемберлен, контакты высших военных между собой должны были подготовить конгресс к принятию решительных мер против Советского Союза. Послания Клея, размноженные во многих экземплярах, взбудоражили многих в высоких военных и политических кругах.

6 марта 1948 г. военный министр Ройолл спросил председателя Комиссии по атомной энергии Дэвида Лилиенталя, сколько времени необходимо для доставки «яиц» в средиземное море. Все понимали, что речь идет об атомном оружии. Глава военно-морских сил предложил 9 марта «подготовить американский народ к войне». Кларк Клиффорд объявил, что президент Трумэн выступит с важным обращением к нации. Почему? Помимо прочего, пишет Элси, «президент должен укрепить свой престиж, говоря о внешних делах — чтобы продемонстрировать сильное руководство. Этот престиж сейчас низок (Палестина, Китай) — Ванденберг и Маршал возлагают все надежды на „план Маршала“. Требование более сильной внешней политики исходит отовсюду. Сильнейшим ходом была бы речь о России. И именно о России президент может сказать удачнее, чем по другим вопросам. Он лучше всего произносит речи, когда словно „сходит с ума“.

10 марта пришло сообщение о самоубийстве министра иностранных дел Чехословакии Яна Масарика. Он выбросился в окно. Накануне он виделся с президентом Бенешем и навестил могилу отца — создателя Чехословацкой республики. По словам Кеннана, «ничто не сделало ситуацию столь драматичной более, чем смерть Масарика». Новая пропасть разделила Восток и Запад. Военное командование США 12 марта приказало изучить планы мобилизации. На следующий день Объединенный комитет начальников штабов представил министру обороны Форрестолу план оборонительных действий на случай наступления Советской армии на Запад и на Ближний Восток. Было решено усилить охрану атомного оружия и ввести в стране обязательную воинскую службу.

А военные нагоняли панику. Военный министр Ройол сказал президенту Трумэну, что в случае начала войны «мы потеряем все наши войска в Японии и в Европе». ЦРУ сообщило президенту, что «война маловероятна только в ближайшие шестьдесят дней». Далее ЦРУ гарантий мира не давало. Маршал посоветовал президенту в своей речи «нажать на спусковой крючок». Трумэн поразмыслил и сказал: «Это предпочтительнее, чем быть застигнутыми врасплох, как это было в последней войне».

Берлинский кризис

Вашингтонская элита немыслимо преувеличивала готовность Москвы ринуться в атомную войну, грозящую ей полным истреблением. Ничто в истории России и коммунизма — русского коммунизма не давало оснований полагать, что Кремль с легкостью потеряет голову и по своей воле ринется в бездну. Но именно так думали деятели типа Люшиуса Клея, сведшие свой умственный горизонт до пределов одной страны одного города, одного сектора этого города — Берлина. Сейчас более чем отчетливо видно, что, если бы американцы уступили в берлинском вопросе, ничего глобального бы не произошло. Произошло бы упорядочение работы Восточной зоны, которая перестала бы терять своих технических специалистов, уходящих на западные заработки через открытый Берлин. В Вашингтоне же делу придали характер вселенского отступления запада перед злобным советским коммунизмом. Не делает это честь чувству меры и реализма западных вождей.

В корне проблемы глухая нечувствительность американских военных и гражданских лидеров в отношении обеспокоенностей советского руководства. А ведь только-что закончилась война, в которой Россия потеряла 27 миллионов своих граждан. Бесчисленные городские и сельские рынки были переполнены калеками, инвалидами великой отечественной войны. Горькие крики нищих, опухших от голода людей, жалкий скарб потерявших жилье переселенцев, ночные очереди за буханкой хлеба. Неурожай бил по самым слабым, тяжелые смены ждали тех, чьим трудом страна восстанавливала основы цивилизованной жизни. Труд был сверхнапряженным и давал он феноменальные результаты — в течение трех лет окровавленная страна восстановила основы порушенной экономики.

Ничего подобного не знала самая богатая страна мира, строившая семейные коттеджи, покупающая новые марки автомобилей, посылающая своих детей в отменные университеты, ни разу не ложившаяся спать голодной. И при этом указывающая на голодную Россию как на кромешный ад безжалостной диктатуры. А ведь этот кромешный ад — во многом результат беззаветного выполнения союзнических обязательств, более тяжелой ноши России в общей войне. Ничего не боялась так Россия, как восстановления германского гиганта, только-что обескровившего российские города и деревни. И именно этим были заняты американцы. Ничего кроме «холодной войны» породить это не могло.

В январе 1948 г. два руководителя оккупационных зон — американской и британской— генералы Клей и Робертсон неутомимо встречались с общественными деятелями своих зон. Смысл их речей был однообразен: «нельзя более сидеть сложа руки». Почему эти вчерашние союзники Советской армии напрочь отказывались понять обеспокоенность народа, которому только-что выпали такие испытания? Они шли напролом и их действия создали линию «нет возврата» в прежних союзнических отношениях.

Проблема Германии, которая в 1941 г. объединила союзников в великую коалицию, теперь самым жестоким образом разъединила их. Теперь речь шла уже не о зонах влияния (как о них говорили Сталин и Черчилль в октябре 1944 г.) а о бесконечно враждебных блоках, ощетинившихся всеми видами современного оружия. Обе стороны видели в действиях другой открытую провокацию. И инициативой в этом процессе владели американцы — это признают и добросовестные западные исследователи.

Чего боялись американцы? Того, что в конечном счете объединившаяся Германия примкнет к советскому лагерю. Государственный секретарь Маршал заявил в феврале 1948 г., что переход Германии в зону влияния СССР «является величайшей угрозой безопасности западных наций, включая США».

Американская сторона односторонним образом отказалась от Четырехстороннего плана управления Германией; она начала проводить одностороннюю политику стабилизации экономики в своей зоне посредством валютной реформы, создания «своего» правительства в этой зоне, введения ее в «план Маршала» и в целом в западноевропейскую экономику

Пришла пора сказать, что столь обличавшиеся планы «захвата Россией Германии» были плодом больного воображение и никогда в реальности не имели места. Единственной определенной целью СССР было получение обещанных репараций. И самый большой ужас Россия испытывала при виде обновляемой германской мощи, ныне включенной в западный лагерь.

После прекращения западной стороной деятельности Совета министров иностранных дел советская стороны сделала несколько примирительных шагов. Они осуществили односторонние репарации с германского Востока, начали переговоры по урегулированию ленд-лиза, уменьшили репарационные претензии к Австрии, согласились на реформу австрийской валютной системы. Разве так ведет себя сторона, вознамерившаяся овладеть всем европейским регионом или, в частности, Германией?

Если бы Соединенные Штаты «боялись» России, то указанные шаги должны были привести к смягчению американо-советских отношений. Но цель у США была иная — закрепиться в Европе и контролировать европейское развитие, а тут любая степень советской уступчивости не помогла бы.

Будущее Германии теперь решали не советские танки — когда они решали общую задачу, западные союзники устраивали овации. Теперь будущее Германии решала собранная западными державами 23 февраля 1948 г. Лондонская конференция. А ней принимали участие США, Британия, Франция, Бельгия, Нидерланды и Люксембург. Клей: «Это самая важная конференция по германскому вопросу». Она важна была и тем, что Запад сам решал ее. Гарриман пишет Трумэну: «Я испытываю огромные сомнения относительно того, что новая валютная система Германии может успешно включать в себя советскую зону». Валютная реформа вовсе не была «техническим действием», она определяла политическое будущее.

И США и СССР внесли предложения относительно денежной реформы в Контрольный совет. Там маршал Соколовский сказал 1 февраля 1948 г. следующее: «Если у моих коллег хватит терпения, мы пройдем по американским предложениям пункт за пунктом и станет очевидным. Что оно приемлемо для нас». Но американская сторона уклонилась от совместного рассмотрения проблемы и тогда Соколовский сказал, что новые деньги уже лежат в карманах у генерала Клея, что было очень недалеко от правды. Теперь мы знаем, что американцы напечатали новые германские марки еще в 1947 г.

Советская сторона объявила, что она в любом случае готова пройти свою половину пути, но «американский план экономической „помощи“ и британский политический план для „Западной Европы“ в конечном счете направлены против Восточной Европы и, соответственно, ведут к политическому расколу Европы».

США и их союзники рассуждали в устрашающих терминах. Директор политического департамента французского министерства иностранных дел, путешествуя в самолете Клея, сказал, что «война с Советским Союзом в течение ближайших двух или трех лет неизбежна — и может быть, что она начнется в текущем году».

В Советском Союзе достаточно хорошо знали об ускорении военного производства в США. Более всего беспокойство здесь вызывало создание западногерманского государства. В апреле и мае 1948 г. — после снятия Берлинской блокады русские начали то, что позже было названо «мирным наступлением». Сначала Молотов, а затем и Сталин выступили с предложениями созыва встречи на высшем уровне СССР и США. Все проблемы разрешимы. Но Трумэн с отвращением относился к встречам на высшем уровне. Попросту говоря, он не верил, что любое позитивное соглашение с русскими возможно. Cоветский Союз, говорил американский президент, «никогда не держался заключенных соглашений». Миру этот скепсис обошелся дорого.

Германский ландтаг решил собраться 1 сентября 1948 г. для написания конституции нового западногерманского государства. Теперь уже западногерманский наблюдатель надзирал над индустриальным Руром. Американцы уже решили не ограничивать свой срок пребывания в Германии. Американцы, англичане и французы решили сблизить свои зоны. Что оставалось делать четвертому, отринутому бывшему союзнику?

Оказалось, что не существует документов, регламентирующих въезд западных союзников в Берлин. Права въезда, говорил генерал Клей, оговорены устно и покоились на трехлетней привычке.

31 марта Советский Союз начал «миниблокаду» Берлина. В конце апреля военный министр Ройол пишет бывшему военному министру Стимсону: «Ясным кажется намерение Советского Союза вытеснить нас из Берлина так как четырехсторонний контроль над Берлином и над Германией более не действует. У Советов есть определенные основания так думать ввиду трехсторонних действий, которые мы предприняли в отношении Германии как результат краха заседания министров иностранных дел в декабре. Они могут аргументировать с определенной логикой, что трехсторонние переговоры по Германии, начатые в Лондоне в феврале являются доказательством наших намерений отказаться от четырехстороннего контроля. Они могут также кивать на установление нашего экономического совета по Германии… Козырные карты русских заключаются в контроле над железнодорожными и шоссейными магистралями, ведущими к Берлину, в контроле над тепловой станцией, снабжающей город электричеством».

Ключевой фигурой на этом этапе развития «холодной войны» становится американский военный губернатор Германии Люшиус Клей. Примечательна эволюция этого американского генерала и политика. Во время первого года службы в Германии (будучи заместителем Эйзенхауэра) Клей превосходно сотрудничал с советской администрацией. Наиболее некооперабельными он считал французов, он критически воспринял «длинную телеграмму» Кеннана. Сложные межсоюзнические проблемы, как и тяжесть восстановления Германии поубавили оптимизма у Клея, хотя близкая сердцу русских идея репараций вполне разделялась Клеем. И только во второй половине 1047 г. генерал Клей переходит в группу ястребов.

Однажды, после яростной словесной перепалки с советскими представителями Клей спросил Джеймса Ридлбергера: «Является ли все это прелюдией к объявлению войны?» Ридлбергер ответил: «Вовсе нет. Иногда это звучит похоже, но я не думаю, что это так».

Одиннадцать раз генерал Клей выкладывал прошение об отставке, но он любил свой пост — «благожелательный деспотизм», как он это называл. Он понимал, что его ждет. Телетайпом он 10 апреля 1948 г. посылает сообщение начальнику штаба армии Омару Бредли: «За нашей сепаратной валютной реформой последует создание германского правительства во Франкфурте, а это вызовет подлинный кризис… Зачем мы в Европе? Мы потеряли Чехословакию. Мы потеряли Финляндию. Норвегия под угрозой. Мы уходим из Берлина… Америка еще не знает, что жребий брошен… Я полагаю, что мы должны стоять, пока нас не выдворили силой».

18 июня 1948 г. три западные державы объявили о валютной реформе в трех своих зонах. Берлин пока исключался. Советская сторона снова начала ограничении перемещения в Берлин. Указывая на то, что западные страны разделяют Германию, советская сторона объявила, что весь Берлин включается в зону восточных денежных знаков. 23 июня западные державы объявили, что новые деньги Западной Германии будут иметь хождение в западных секторах Берлина. На следующий день советская сторона перекрыла сообщение между Западной Германией и Западным Берлином. Было отключено электричество, началась блокада города. В Западном Берлине угля должно было хватить на 45 дней. Теперь все зависело от авиационных возможностей. Клей приказал все транспортные самолеты С-47 бросить на берлинский маршрут.

Только воздушные транспортные коридоры были гарантированы письменными соглашениями военных союзников. Если советские вооруженные силы начнут перехватывать самолеты, то это всех поставит на грань войны. В воздухе дело было серьезнее, чем на автобанах. Трумэн объявил: «Мы собираемся держаться». Бевин в Лондоне: «Оставление Берлина будет означать потерю Западной Европы». Начиная с 22 июля 1948 г. американские С-47 и С-54 стали делать два полета в день. Одновременно западные власти начали останавливать советские автомашины , превышающие скорость. Маршал Соколовский провел час в полиции за превышение скорости на пути из Потсдама в служебные помещения.

Берлинский кризис впервые поставил Америку и Советский Союз на грань войны. Бевин заявил, что отныне «понимает агонию Невилля Чемберлена в сентябре 1938 г.». 28 июня американцы запросили англичан о возможности перевода на Британские острова американских тяжелых бомбардировщиков. Согласие было получено в тот же день. 60 «Б-29», известных миру как «атомные бомбардировщики, разместились в пределах полета к территории СССР. Другой отряд „Б-29“ прибыл на Окинаву. России показали, что ее будут бомбить атомным оружием с двух противоположных сторон. За что? За опасения в отношении восстановления мощи Германии? А если бы вместо мирной Канады у США на севере располагалась страна, убившая 27 млн. американцев — и некие страны начали через три года после окончания этой войны восстанавливать мощь убийцы?

Размещение американского атомного оружия на Британских островах было грозным символом. Теперь США показывали миру, что всякий несогласный с их политикой может попасть в атомный прицел. «Холодная война» поднялась на свою вершину. Американский историк Уолтер Миллис пишет, что «введением ядерного оружия впервые непосредственно в систему дипломатии и насилия», сдерживание перестало быть просто теорией и стало частью американской военной стратегии. В Вашингтоне сравнивали военную мощь США и СССР. Согласно данным американской разведки, Советская армия располагала 2 500 000 солдатами и офицерами в регулярных войсках и 400 000 — в специальных. Именно в данное время начинается советско-югославский разлад. По мнению американцев, «Соединенные Штаты в военном смысле были сильнее, и они обладали ядерным оружием».

Заметим: четырьмя днями после начала блокады Западного Берлина Москва начала великую ссору с маршалом Тито, исключив его из Коминформа. Напрашивается простой вопрос: если бы Советский Союз готовился к великой и последней войне мировой истории, то стал бы он одновременно объясняться с балканским «уклонистом»? неужели американское руководство, разведка и стратеги не задумались над этим?

Если Сталин в пылу невероятного ожесточения не ввел войска на территорию коммунистической Югославии (где половина коммунистов выступила бы за него и против Тито), то готов и мог ли генералиссимус всерьез думать о полномасштабном вторжении на Запад? Нужно обладать очень некритичным сознанием и ничего не знать о Сталине как о личности, чтобы всерьез увидеть в нем нового Чингизхана, размышляющего о захвате Парижа, Лондона и Нью-Йорка.

И, помимо прочего, Сталин помнил черчиллевскую калькуляцию октября 1944 г., где Югославия была обозначена как «50-50», что давало возможность предположить вмешательство Запада. Странно, но американские военные вначале абсолютно не верили в серьезность ссоры Сталина и Тито. Хорошо же понимала Америка Сталина, если готова была рискнуть мировой войной, не зная при этом характера противника, мотивов его действий и целей.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52