Мировая холодная война

Он, вероятно, проявит себя частично в форме партизанских банд и повстанческих сил. В этом случае проблема будет решаться относительно просто; нам нужно будет только дать необходимые вооружения и военную поддержку любым некоммунистическим русским властям, которые будут контролировать этот район и позволить этим властям поступать с коммунистическими бандами в соответствии с традиционными процедурами русской гражданской войны"(17).

Ну, а если «в соответствии с традиционными процедурами русской гражданской войны» именно «коммунистические банды», что называется, «пустят в расход» эти самые «некоммунистические русские власти»? Каковы в таком случае должны быть действия американской стороны?

Авторы СНБ 20/1, однако, даже не пытаются рассмотреть подобную перспективу (кстати, вполне реальную). Им не до этого — они делят шкуру неубитого русского медведя: «Наша главная задача должна заключаться в том, чтобы никакой коммунистический режим, как таковой, не возродился бы в районах, которые мы однажды освободили и которые, как мы решили, должны оставаться освобожденными от коммунистического контроля. В остальном же мы должны избегать вовлеченности в решение проблемы «декоммунизации""(18).

Между тем поддержание эффективного оккупационного режима — эта лишь самая простая из задач, которую пришлось бы решать американским властям в случае победы в третьей мировой войне. Им пришлось бы строить новые отношения с побежденным противником; они столкнулись бы с необходимостью по-новому организовать всю геополитическую ситуацию в Евразии после краха Советского Союза; им, скорее всего, пришлось бы и оказывать в той или иной форме помощь населению этого колоссального региона, и так или иначе вмешиваться в дела проживающих там этнических групп, имеющих, как известно, крайне запутанную историю взаимоотношений.

Уже в конце 40-х годов американские аналитики задавались вопросом о последствиях применения атомного оружия против самих Соединенных Штатов, и результаты были этих размышлений самыми неутешительными. Например, в докладе Объединенного разведывательного комитета ОКНШ 382/5 от 23 июня 1948 г., озаглавленном «Стратегическая уязвимость Вашингтона», указывалось, что уже в 1952 г. советская сторона будет обладать способностью провести атомную бомбардировку американской столицы, и «в результате этого нападения мобилизация страны будет серьезно затруднена"(19).

Более того, атомная бомба поставила перед американскими политиками и военными стратегами серьезнейшие проблемы морально-политического характера. С момента основания Соединенных Штатов американская стратегия, по крайней мере, по отношению к великим европейским державам, оставалась сугубо оборонительной, и это обстоятельство нашло соответствующее отражение в мировоззрении самых широких слоев американского общества. Характер атомного оружия, однако, заставлял пересматривать традиционные представления «миролюбии» и «демократизме» Соединенных Штатов.

Например, в докладе исследовательской группы ОКНШ, посвященном оценке атомной бомбы как средства вооруженной борьбы (июнь 1947 г.), указывалось, что «в случае массированного применения атомных бомб последние не только могут свести на нет военные усилия любой страны, но и разрушить ее социальную и экономическую структуры, а также сделать невозможным их восстановление в течение длительного периода времени… Угроза бесконтрольного применения атомных бомб и других видов оружия массового уничтожения является угрозой человечеству и цивилизации. Только в том случае, если война будет объявлена вне закона и будет установлен соответствующий международный контроль над оружием массового уничтожения, может быть ликвидирована эта угроза народам мира».

Нет, это не цитата из заявления какого-нибудь антиядерного движения — этот доклад, как уже было сказано, вышел из недр Пентагона, да еще в то время, когда критика атомного оружия и тому подобное вольнодумство, мягко говоря, не поощрялись в государственных учреждениях США. Но вот что касается выводов, которые были сделаны авторами доклада, то они были весьма далеки от пацифизма.

«В отсутствии абсолютных гарантий нерушимости мира у Соединенных Штатов нет иных альтернатив, кроме производства и накопления запасов оружия, основанного на ядерном делении, и продолжения научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, направленных на улучшение этого оружия и средств его доставки», — подчеркивали авторы документа. Последние, однако, не ограничились выдвижением рекомендаций о необходимости продолжения гонки атомных вооружений, которые, по их же словам, являются «угрозой человечеству и цивилизации». Они, по сути дела, впервые выдвинули концепцию превентивной атомной войны.

«Значение внезапного нападения возрастает вместе с каждым увеличением мощи вооружений. С появлением атомной бомбы внезапность приобрела высшую ценность, так как агрессор, нанося внезапный и неожиданный удар большим количеством атомных бомб, может… нанести окончательное поражение более сильному противнику».

Отсюда делался вывод: «Наши вооруженные силы должны планировать и действовать в соответствии с реалиями атомной войны… Наступательные действия будут единственным средством защиты, и Соединенные Штаты должны быть готовы прибегнуть к ним, прежде чем потенциальный противник нанесет нам существенный ущерб… И если в прошлом обязанности Президента, как Верховного Главнокомандующего, были ограничены (до официального объявления войны) ответными мерами в ответ на гибель американцев и имущества США, то в будущем его долгом будет защита страны от надвигающегося или начинающегося атомного нападения. Конгресс будет время от времени решать и перерешать, что является „агрессивным актом“, или „надвигающимся“, или „начинающимся“ нападением, с тем чтобы выработать постоянные инструкции для Верховного главнокомандующего для быстрого и наступательного возмездия другой стране, если она готовится к атомному нападению на нас «(20).

Как видно, авторы доклада не ограничились призывами к подготовке атомной агрессии. Фактически они предложили коренным образом пересмотреть конституцию США и заложенный в ней принцип «сдержек и противовесов», согласно которому президент США, являясь верховным главнокомандующим вооруженных сил Соединенных Штатов, не может начать войну по своему усмотрению: он должен все же получить санкцию американского конгресса. В докладе же фактически предлагалось исключить Капитолий из процесса принятия важнейших решений по проблемам войны и мира. Тем самым американский президент наделялся бы ничем не ограниченной, по сути, авторитарной властью в военных (и, следовательно, международных) делах. Очевидно, однако, что соответствующие изменения во внутриполитических полномочиях президента США не заставили бы себя ждать. Таким образом, самим фактом своего существования атомная бомба способствовала эрозии демократических принципов внутренней и внешней политики Соединенных Штатов, не говоря уже о моральных ценностях американского общества.

К выводам, сходным с выводами доклада исследовательской группы ОКНШ, пришли и в аппарате Национального совета безопасности США в ходе работы над докладом по атомной политике Соединенных Штатов (СНБ-30). Как указывалось в докладе, «политика Соединенных Штатов должна обеспечить, чтобы в отсутствие установившейся и приемлемой системы международного контроля над атомной энергией не было принято ни одного обязательства, которые помешали бы нашей стране применить это оружие в случае военных действий. Само решение о применении этого оружия должно быть принято главой исполнительной власти, исходя из складывающихся обстоятельств"(21).

Итак, стремясь уберечься от внезапной атомной атаки, американские стратеги столкнулись с необходимостью самим готовиться к такому нападению. Справедливости ради следует отметить, что в июне 1947 г. в таком выводе не было ничего принципиально нового — еще в 1946 г. (и, кстати сказать, в книге, вышедшей в открытой печати, а не в засекреченном докладе) выдающийся американский военный аналитик, основоположник ядерной стратегии Бернард Броди писал: «От начала до конца все будет подчинено нетерпимому страху каждой из сторон перед тем, что противник может в любой момент прибегнуть к этому ужасному оружию — страху, который сам может спровоцировать превентивные действия"(22).

Кстати, сам Броди считал, что «необходимо прежде всего отказаться от тезиса, согласно которому „лучшей обороной является мощное наступление“… Если этот тезис станет догмой, интересам безопасности нашей страны и всего мира будет нанесен ущерб"(23).

Таким образом, уже на заре ядерного века американская военно-политическая мысль столкнулась с тем противоречием, которое она так и не смогла разрешить вплоть до окончания «холодной войны» — противоречием между официально провозглашенным статусом ядерного оружия как основы безопасности США и бесчеловечной сутью этого чудовищного оружия, несущего гибель всему живому на Земле.

И никакие интеллектуальные ухищрения американских стратегов не смогли впоследствии разрешить это противоречие: авторы доктрины «массированного возмездия», доктрины «гибкого реагирования», доктрины Шлесинджера, а также других американских военно-стратегических доктрин, были вынуждены на новых витках гонки ядерных вооружений сталкиваться с невозможностью обеспечить надежную безопасность Соединенных Штатов за счет количественного наращивания и качественного совершенствования «сверхоружия».

Последнее никак не поддавалось вашингтонским стратегам: вместо того чтобы надежно служить интересам США, оно властно подчинило американских политиков и военных СВОИМ интересам, заставив их отказаться и от оборонительного характера американской военной доктрины, и от многих демократических принципов, на которых было основано американское общество. Именно ядерное противостояние способствовало в первую очередь появлению в политической жизни Соединенных Штатов крайне нездоровых тенденций, которые впоследствии были названы американскими историками «холодной войны» «имперским президентством» и «гарнизонным государством».

Что же касается сугубо военных проблем американской атомной стратегии, то эти проблемы, очевидные с самого начала, еще более обострились после испытания советской атомной бомбы. Как указывалось в директиве ОКНШ от 21 февраля 1950 г. J.C.S. 2081/1, посвященной последствиям появлению атомного оружия в советском арсенале, «/1/Впервые континентальная часть Соединенных Штатов стала уязвимой для серьезного ущерба в результате воздушного нападения или нападения с применением управляемых ракет… /3/Потеря Соединенными Штатами атомной монополии сокращает эффективность Атлантического Пакта (НАТО — авт.) с военной и психологической точек зрения. /4/Соединенные Штаты утратили возможность нанести эффективный атомный удар по военному потенциалу СССР, не опасаясь возмездия».

При этом, с точки зрения планировщиков из Пентагона, даже ограниченный советский атомный удар по американской территории, с применением от 10 до 50 бомб, приведет к срыву мобилизации в намеченные сроки, к перенесению на более поздний срок военных усилий Соединенных Штатов в целом, а число жертв составит 1 миллион человек — неслыханная для США цифра.

К каким же выводам пришли американские атомные стратеги на основе этой новой информации? Осознали ли они необходимость пересмотра подхода официального Вашингтона к атомному оружию? Ни в коей мере.

«Главный вывод, который следует из этого исследования, состоит в том, что, по мере роста способности Советского Союза предпринять атомное нападение на Соединенные Штаты, будет приближаться то время, когда как Соединенные Штаты, так и Советы будут обладать возможностью осуществить опустошительную атомную атаку друг на друга. Если война разразится тогда, когда это время наступит, то колоссальные военные преимущества будут у той державы, которая нанесет первый удар и осуществит успешное внезапное нападение», — указывалось в директиве. Таким образом, в основе американской военной стратегии и после первого атомного испытания в СССР оставалась концепция атомной агрессии.

Что же касается международных соглашений по ограничению и сокращению атомных вооружений, то эта идея, в отличие от идеи первого атомного удара, вызывала в американском военном ведомстве гораздо меньше энтузиазма: «Советы продолжат свои попытки возбудить общественное мнение на Западе в пользу разоружения и против использования атомного оружия в случае войны. Однако даже если международное соглашение по запрещению применения бомбы будет достигнуто, Советский Союз без колебаний нарушит это соглашение, обретя тем самым внезапность и инициативу, в то время как Соединенные Штаты будут его соблюдать, пока Советы его не нарушат"(23).

Таким образом, во второй половине 40-х годов в Вашингтоне не видели иного способа одержать победу в войне против Советского Союза, кроме массированной атомной бомбардировки. Отсюда — более чем сдержанное отношение официального Вашингтона к самой идее контроля над атомной энергией, которая вызывала столь большой интерес международной общественности в первые послевоенные годы.

В конце 1940-х — начале 1950-х гг. вашингтонские стратеги придерживались той точки зрения, что грядущая война с СССР будет не только атомной, но и весьма продолжительной(24). Так, например, разработчики планов «Бройлер» и «Халфмун» считали, что война продлится намного дольше 6 месяцев(25). Еще дольше собирались воевать разработчики плана «Офтэкл»: по их мнению, США и их союзники дложны были потратить от года до двух лет на разгром советских войск в Западной Европе(26).

Вряд ли можно, с позиций сегодняшнего дня, упрекать высшее американское военное руководство в недооценке разрушительной мощи ядерного оружия. Как уже было сказано выше, в конце 1940-х — начале 1950-х гг. американский атомный арсенал был все еще слишком мал, а средства доставки атомных бомб были слишком ненадежны, чтобы руководители ОКНШ и Пентагона могли рассчитывать на победу в результате одного решительного атомного удара. Поэтому, основываясь на опыте второй мировой войны, планировщики из Пентагона и рассчитывали на длительную войну, в ходе которой победа будет достигнута за счет массированного применения обычных, неядерных сил. Кроме того, несмотря на внушительный рост американских стратегических ядерных вооружений, не менее внушительным был и рост советской противовоздушной обороны, с чем также приходилось считаться высшему американскому командованию(27).

Вот почему американское военное и политическое руководство всегда в высшей степени скептически относилось к идеям о нанесении превентивного ядерного удара по Советскому Союзу, хотя в накаленной атмосфере конца 1940-х — начала 1950-х гг. недостатка в такого рода предложениях не было. О желательности нанесения первого атомного удара по СССР неоднократно говорил тогдашний командующий САК К. Лимэй(28); в январе 1946 г. руководитель «манхэттенского проекта» Л. Гровз предложил уничтожить с помощью атомных бомб любую страну, которая будет развивать свою, независимую от США, атомную программу; о необходимости такой войны говорили Б. Рассел и Л. Сцилард; руководитель Колледжа ВВС генерал О. Андерсон в ходе занятий в Колледже давал детальное изложение планов победоносной атомной войны против СССР(29).

Однако подавляющее большинство представителей американского истэблишмента относилась к таким предложениям как весьма опасным и вредным; во всяком случае, ни в один официальный документ, одобренный высшим американским военным и политическим руководством, концепции превентивной атомной войны не вошли. Так, в основополагающем документе эйзенхауэровской администрации по национальной безопасности — СБН 5501 — ни о какой превентивной войне против Советского Союза речь не шла; вместо этого предполагалось использовать американское стратегическое превосходства для оказания нажима на СССР и другие социалистические страны с целью изменения их внешней политики(30).

С приходом к власти в США новой администрации совпал, как уже было сказано, прорыв в области повышения разрушительной мощи ядерного оружия и совершенствования средств его доставки. На вооружение «сверхдержав» начали поступать водородные бомбы и реактивные бомбардировщики. Все это заставило официальный Вашингтон пересмотреть те доктринальные установки, на которых строилась американская ядерная стратегия.

Политику Вашингтона в сфере национальной безопасности в 1954-1960 гг., как известно, определяла стратегия «массированного возмездия». Основные положения стратегии были впервые оглашены государственным секретарем США Дж. Ф. Даллесом 12 января 1954 г. в его речи перед Советом по международным отношениям в Нью-Йорке. В этом выступлении было объявлено о смещении акцентов в американской стратегии национальной безопасности: вместо трумэновской стратегии «сдерживания», предусматривавшей размещение американских обычных сил на заморских базах вблизи советских границ и оказание военно-экономической помощи другим странам, провозглашалась новая стратегия — «массированного возмездия». В основу стратегии «массированного возмездия», по словам Дж. Ф. Даллеса, лежит «решение полагаться главным образом на большую способность нанести мгновенный ответный удар средствами и в местах по нашему собственному выбору"(31).

Стратегия «массированного возмездия», таким образом, предусматривала сокращение обычных вооруженных сил и военного бюджета США при одновременном увеличении роли стратегической авиации и ядерного оружия(32). Технологическое превосходство США, по мнению разработчиков данной стратегии, должно было поставить советское руководство перед выбором: отказаться от «коммунистической агрессии» или подвергнуться термоядерному удару. Эта стратегия должна была нейтрализовать советское превосходство в обычных силах на европейском театре военных действий — главном ТВД «холодной войны», где 20 американским дивизиям в начале 50-х гг. противостояли 175 советских, и, кроме того, сократить военные расходы, с тем, чтобы придать новый импульс американской экономике. Соответственно, в 50-е годы произошел значительный рост стратегического потенциала Соединенных Штатов: так, если в начале 50-х годов в распоряжении Стратегического авиационного командования США находилось 624 средних и тяжелых бомбардировщиков и примерно 1000 ядерных боеприпасов, то в 1960 г. — уже 1735 бомбардировщиков и около 18.000 ядерных боезарядов (из них 4362 — только на стратегических носителях)(33).

При этом любое неблагоприятное для официального Вашингтона развитие международной ситуации рассматривалось творцами стратегии как «агрессия Москвы». Для того чтобы обеспечить международно-правовое обоснование массированного применения стратегического ядерного оружия, Соединенные Штаты в период администрации Эйзенхауэра-Даллеса занимались активным созданием военных блоков с участием или при активном содействии США по периметру границ Советского Союза (т.н. «пактомания Даллеса») — СЕАТО, СЕНТО, АНЗЮС — а также подписанием двусторонних военно-политических соглашений с Японией, Южной Кореей, Южным Вьетнамом и Тайванем.

Стратегия «массированного возмездия» была, однако, не оборонительной, а наступательной по своим конечным целям. Так, европейским компонентом стратегии была доктрина «отбрасывания коммунизма», которая фактически предусматривала, что «антикоммунистические революции» в странах Восточной Европы и СССР будут взяты под американский «ядерный зонт». Тем самым, по мнению разработчиков стратегии, удастся добиться сужения сферы «реального социализма» и трансформации общественно-политического строя в т.н. «социалистических странах».

Советская стратегия

Оперативный план ГСОВГ, однако, отнюдь не предусматривал глубокого вторжения советских войск и бомбежек объектов на территории Западной Европы. План был сугубо оборонительным по своему характеру. Предусматривалось создание главной полосы обороны по рубежу: Висмар, оз. Шверинер-Зее, Людвигслуст, Ленцен, р. Эльба до Барби, и далее по р. Заале до Заальцбург, Ельснитц, Адорф, Брамбах. Предполагалось и нанесение контрударов на магдебургском, шверинском и лейпцигском направлениях. На авиацию была возложена задача отражения массированных налетов авиации противника на территорию ГСОВГ, а в дальнейшем — поддержки контрудара по прорвавшемуся противнику. Каких-либо мероприятий, связанных с возможным применением атомной бомбы вероятным противником, план не предусматривал(45).

Видимо, в то время, в 1946 году, советские руководители не рассматривали захват Западной Европы в качестве первоочередной задачи в случае войны с Соединенными Штатами и их союзниками. Скорее, на Западе Москва предполагала обороняться, а наступать — в Арктике. Так, в ходе своей беседы с В.М. Молотовым Ф. Чуев сказал ему, что на Чукотке до сих пор сохранились казармы, где в 1946 году располагалась 14-я десантная армия под командованием генерала Олешева, перед которой Сталин якобы поставил задачу: в случае атомного нападения со стороны США высадиться на Аляску и развивать наступление по тихоокеанскому побережью. Сталинский нарком подтвердил, что после войны в Кремле ходили «мысли» о том, что «Аляску неплохо бы вернуть». При этом, правда, он оговорился, что, кроме «мыслей», «больше ничего не было"(46).

«Мыслями», однако, дело не ограничивалось: американская разведка в 1946 году зафиксировала лихорадочную военную активность советской стороны на Дальнем Востоке, прежде всего на Камчатке, где с большой поспешностью строились казармы, пакгаузы, военные дороги и аэродромы. Сведения об этом просочились и в американскую печать(47). Решение о сформировании штаба 14-й армии было принято Генеральным штабом весной 1948 г. Однако в связи с неготовностью тыловых объектов в бухте Провидения на Чукотке армейский штаб и передовые части были переброшены туда лишь в сентябре(48).

О внимании советского руководства к этому региону свидетельствуют регулярно поступавшие в Кремль доклады о деятельности американских военных в районе Аляски — о появлении 6 августа 1947 г. в Беринговом проливе крейсера «Орлеан» и двух подводных лодок, о нарушении советского воздушного пространства в районе о-ва Большой Диомид американскими самолетами 13 декабря 1946 г., 13 мая и 25 декабря 1947 г., о регулярных рейсах американских самолетов на аэродром о-ва Малый Диомид(49).

Очевидно, что, принимая решение о нанесении контрудара именно на Аляске, советское руководство исходило из доядерных стратегических представлений, согласно которым основной целью военных действий является захват и удержание территории противника, которую впоследствии можно использовать в качестве предмета политического торга. По всей видимости, в первые послевоенные годы советские военные и политические руководители не смогли осознать новые реалии атомного века и были далеки от понимания того, что оружие чудовищной разрушительной силы, и межконтинентальные средства его доставки сделали бессмысленными, с военно-политической точки зрения, традиционные территориальные захваты.

Кстати, анализ разработок ОКНШ показывает, что массированное вторжение советских войск на Аляску явилось бы полной неожиданностью для американской стороны. Например, в докладе Объединенного разведывательного комитета 380/2 от 16 февраля 1948 г., озаглавленном «Оценка намерений и возможностей СССР против континентальных Соединенных Штатов и связанные с этим подходы, 1948-1957», указывалось, что в 1948-1952 гг. Советский Союз «сможет захватить любую из наших баз на Аляске, находящуюся в радиусе действия советских транспортов, отплывших с мыса Дежнева. Однако, принимая во внимание наличие у советских морских и воздушных сил более приоритетных задач (особенно это касается воздушно-десантных войск и военно-транспортной авиации), считается, что советские операции против Аляски и Алеутских островов будут ограничены: нанесением тревожащих бомбовых ударов (от 100 до 300 бомбардировщиков и примерно такое же число истребителей, действуя с баз в Восточной Сибири и, возможно, Камчатки, могут быть использованы для таких нападений) на основные военные объекты Аляски и молниеносными рейдами военно-морских сил против слабых американских баз, причем возможен лишь временный захват незанятых островов Алеутской гряды"(50).

Уверенность официального Вашингтона в том, что в случае войны Москва будет действовать только так, как ей это приписали американские стратеги (т.е. захватывать как можно большую часть Евразии, не уделяя особого внимания Америке), была настолько абсолютной, что в американских правящих кругах совершенно отвергали саму возможность иного хода событий, иными словами, возможность нанесения Красной Армией главного удара на Аляске, при том что на других театрах военных действий советские вооруженные силы заняли бы оборонительную позицию. И вывести из этой уверенности американских стратегов не могли даже донесения разведки, указывающие, с одной стороны, на активность советской армии именно на дальневосточном направлении в первые послевоенные годы, а с другой стороны — на отсутствие наступательных замыслов у Москвы на Западе.

Так, в марте-апреле 1946 г. помощник военно-морского атташе США сообщал из Владивостока о погрузке на корабли тяжелых танков, самоходных орудий, противотанковой артиллерии, тракторов, горючего, грузовиков, авиабомб и оборудования для строительства аэродромов. Комментария составителя шифрограммы о том, что груз якобы предназначается для Маньчжурии, можно считать удачным примером советской дезинформации — на самом деле имеются все основания полагать, что советское командование укрепляло свою группировку на Камчатке и на Чукотке(51).

Еще один пример — скептическая реакция посла США в Москве Б. Смита на сообщение от 31 декабря 1948 г. из шведских официальных кругов (которые, в свою очередь, ссылались на свои надежные источники в Германии) о том, что в случае войны советские войска не будут вторгаться в Западную Европу, а вместо этого будут держать оборону на Эльбе или на Рейне. Как мы уже видели, эта информация была недалека от истины (на самом деле советская сторона собиралась обороняться еще восточнее). Американский посол, однако, сопроводил эту информацию ехидным замечанием о том, что «в Германии рождается больше фантазий и мечтаний, чем где бы то ни было еще в мире"(52).

Справедливости ради нужно отметить, что сама возможность советских воздушных и морских десантов на Аляске не отвергалась американскими военными аналитиками. Так, в вышеупомянутой командно-штабной игре «Пэдрон» говорилось о воздушном десанте в районе Нома, Фэйрбэнкса и Анкориджа, но последний рассматривался в качестве вспомогательного удара, в то время как свой главный удар, по мнению американских стратегов, Красная Армия должна была нанести в Западной Европе (с целью захвата ее промышленного потенциала) и на Ближнем Востоке (с целью овладения нефтяными ресурсами региона).

Что касается чисто военной стороны дела, то захват Аляски советскими войсками представлялся вполне возможным некоторым американским военным специалистам уже в то время. Чрезвычайно сложные природно-климатические условия этого региона делали невозможной там сплошную оборону. Обороняющейся стороне пришлось бы опираться на отдельные опорные пункты, расположенные вокруг портов и авиабаз, и захват или уничтожение этих пунктов в результате внезапного удара поставили бы обороняющихся в безвыходное положение, поскольку они лишились бы всех запасов и путей сообщения. Кстати, советским летчикам и морякам был хорошо знаком район Аляски, поскольку в годы второй мировой войны поставки по ленд-лизу шли из США в СССР именно оттуда(53).

Возможно, что причиной столь серьезной недооценки советских намерений и возможностей с точки зрения проведения десантных операций на Аляске была полная уверенность официального Вашингтона в абсолютном превосходстве Соединенных Штатов и их союзников на море. В одном из первых документов разведывательного подразделения ОКНШ, посвященном общей оценке военных возможностей СССР в послевоенный период, указывалось, что советская сторона будет обладать крупным военно-морским флотом не раньше чем через 15-20 лет, и впоследствии эти оценки не изменились.

Так, в докладе руководителя разведывательной службы ВМФ США адмирала Томаса Инглиса от 5 апреля 1948 г. указывалось, что в распоряжении Москвы имеются лишь несколько крейсерских групп на Балтийском и Черном морях и на Тихом океане. Советские надводные суда малочисленны и совершенно устарели, а морская авиация не представляет серьезной угрозы для американского флота(54).

Некоторое беспокойство, правда, вызывали у США и их союзников возможности советских подводников. Как известно, еще до начала второй мировой войны СССР имел крупнейший по численности судов подводный флот в мире, и в конце 40-х годов, по оценке американской разведки, советские ВМС имели 335 субмарин, как трофейных, так и собственной постройки, что в 5 раз превышало численность подводных лодок у гитлеровской Германии к началу второй мировой войны(55).

Однако в Пентагоне не поддались искушению впасть в панику по поводу «русской подводной угрозы». Там хорошо отдавали себе отчет в том, что большое количество далеко не всегда может компенсировать недостаток качества: дело в том, что только 9 находящихся в распоряжении советских ВМС трофейных немецких субмарин типа XXI, IX-C и VII-C, снабженных шноркелем, могли рассматриваться как подводные суда, способные выполнять задачи стратегического характера на просторах Мирового океана. Остальные же советские подлодки могли лишь выполнять функции береговой обороны(56).

Таким образом, в Вашингтоне не ожидали в конце 40-х годов широкомасштабного советского вторжения на Аляску, считая, что советская сторона, во-первых, не имеет достаточно сил для такой операции, и, во-вторых, ее внимание будет отвлечено на другие направления. В Москве же, по-видимому, иначе смотрели в то время на военно-стратегические приоритеты Советского Союза в случае большой войны с Соединенными Штатами.

В вышеприведенном интервью И.В. Сталина А. Вирту содержится очень интересное высказывание, проливающее, на наш взгляд, свет на истинное отношение Кремля к атомному оружию: «Конечно, монопольное владение секретом атомной бомбы создает угрозу, но против этого существуют, по крайней мере, два средства: а) монопольное владение атомной бомбой не может продолжаться долго; б) применение атомной бомбы будет запрещено"(57).