– Да. По этому телефону.
– До свидания, сэр, – сказал Мак по-русски.
– Прощай, товарищ, – тоже по-русски ответил Рэнд. Линия отключилась.
Все еще пытаясь разгадать, что за каша заварилась и что именно утаил Мак, Ларри Рэнд мрачно глядел на трубку, зажатую в руке. Он передернул плечами и слегка улыбнулся. Старина Мак бывает зловредным и ехидным. Ну да ладно.
На мгновение широкое, приплюснутое книзу лицо Рэнда приобрело почти выражение добродушия. Старина Мак довольно быстро получил информацию о пикнике, довольно быстро. Цель воскресных упражнений – вывести из игры Френча. При благоприятном стечении обстоятельств он может быть даже убит. Рэнд пока еще не решил, что с ним делать, но точно знал, что воскресный прием – блестящая возможность без особых усилий превратить Френча в кровоточащий кусок мяса. Пусть Коннел смотрит на это с ужасом и усваивает урок.
Рэнд имел чутье на такие дела. Как и охотники за черепами из КГБ, он знал, когда именно надо отрезать зверя от стада. Совсем необязательно, чтобы Френч умер. Отчасти это будет зависеть от того, кто начнет стрельбу. Но если уж до этого дойдет, смерть имеет много преимуществ. Во всяком случае, такой урок Коннел не забудет никогда.
Френч – тоже.
* * *
В 5.25 дня капитан Шамун вывел свою серо-коричневую «фиесту» со стоянки. Он влился в поток транспорта, движущегося по Гросвенер-сквер мимо канцелярии, выехал на Брук-стрит и покатил на восток в сторону Нью-Бонд-стрит.
Перед тем как добраться до нее, он пересек Саут-Молтон-стрит, свернул налево в узкий, окруженный стенами пятачок, называемый «Двор оленьей ляжки», и выключил мотор.
Несколько секунд Шамун ждал на пустынной площадке. Во дворик с Бленхейм-стрит вошла толстуха с оранжевыми волосами. Она остановилась, попыхивая сигаретой, пока две женщины помоложе, чему-то засмеявшиеся, не ушли с площадки. Тогда толстуха бросила сигарету, откинула переднее сиденье «фиесты» и забралась назад.
Бриктон, только что сидевшая в машине Шамуна, внезапно исчезла, словно испарилась. Несмотря на ее габариты, ей удалось свернуться на полу машины и натянуть на себя какое-то темное одеяло.
Шамун завел мотор.
– В пять тридцать будем на месте, – сказал он в пустоту.
– Sei gesund
, – ответил голос из пустоты.
– Ты сбросила вес, а? – спросил Шамун, выезжая со двора и продолжая движение к Бонд-стрит. – Тебя там сзади вообще не видно.
– Самый подходящий момент для сарказма, – возразил голос.
– Еду на юг по Бонд. Возвращаюсь к площади по Гросвенор, как мы и планировали.
– Слушай, избавь меня от отчета. – Она словно задыхалась.
– Ты дышишь там нормально?
– Веди, чудило.
– О'кей, я на углу Одли, поворачиваю налево. А вот и она, моя арабская красавица.
– Не потеряй голову, Морис. Если тебя и ждет девчонка, не думай, что ты уж такой подарок для женщин.
– Нет? А что же это значит?
– Это значит, что девчонка беспробудно тупа.
Шамун усмехнулся, останавливаясь и открывая левую дверцу.
– Прыгай, беби.
Нэнси Ли Миллер оглянулась, перед тем как сесть в машину.
– Если мой друг увидел бы... – начала она сразу.
– Он тут же зашил бы тебе письку, клитор и все остальное.
Девица захихикала.
– Морис, ну ты просто невозможный.
Маленькая машина быстро неслась на юг параллельно кромке Гайд-парка, но на расстоянии нескольких кварталов от него. Когда они добрались до Хертфорд-стрит, Шамун повернул направо, потом налево на Парк-Лэйн. Несмотря на час пик и запруженные автомашинами, грузовиками и автобусами дороги, он рассчитывал за полчаса добраться до конспиративной квартиры Бриктон под номером 3.
– Где нам надо быть к восьми? – спросил он.
– Белгравия.
– А где в Белгравии?
– Он мне язык вырвет, Морис, клянусь.
– А как же я тебя туда вовремя доставлю?
– Ты меня посадишь в кеб без четверти восемь.
– Ну, ты все рассчитала, а?
Она снова захихикала. В шуме транспорта никто из них не услышал слабого звука жидкости, смачивающей платок. Но через секунду по салону распространился характерный запах. Губы Нэнси раскрылись, чтобы сказать что-то, но к ее носу и рту тут же прижался платок. Он был обжигающе-холодным. Больше она ничего не чувствовала.
– Открой окно, Мойше, – сказала рыжеволосая, убирая в пакет платок, пропитанный пентоталом, – иначе мы все трое отправимся в лучший мир.
Глава 11
По будням в Лондоне каждый вечер бывают тысячи вечеринок и приемов, большей частью с выпивкой, едой, а возможно, и с картами. На более современных порой показывают видеофильмы или продают дамам нижнее белье, возбуждающее мужчин, и кое-что еще. Но два сегодняшних приема непосредственно касались жизни Неда Френча.
Первый проходил в роскошном особняке номер 12, построенном в стиле «арт деко». Сюда этим утром прибыл доктор Хаккад. Роль, которую он играл, была не ясна: хозяин, муха на стене, почетный гость. Сочетание личин было для него естественным.
Хозяином он был щедрым, внимательным и хорошо владел искусством гостеприимства. Он был слишком хорош для западного человека. Ведь от хозяина в западной стране всегда ждут чего-то особенного: то ли забудет фамилию гостя, то ли вдруг окажется, что у него лед кончился. Такой хозяин должен иметь изысканные манеры и одеваться ровно настолько хорошо, чтобы мужчины не чувствовали себя неряхами, а женщины не страдали от того, что на них ненастоящий жемчуг.
Честно говоря, доктор Хаккад, известный офтальмолог, поразил гостей своим видом и скромным сиянием своего дома. Его толстуха жена и дети – пять толстых девочек и толстый мальчик – редко сопровождали его во время поездок в Лондон. Сегодня их тоже не было. Роль хозяйки выполняла его сестра – восхитительная Лейла. Десятью годами моложе брата, она была в полном блеске красоты, как цветок Аллаха, с полными губами и огромными глазами. Ее пышное тело облегали тончайшие ияркие, как закат в пустыне, ткани.
– Ну просто грудинка барашка в папильотках, – пробормотал один западный журналист, не предполагая, что внимание Лейлы, как и любой настоящей мусульманской хозяйки, поглощено делами.
Гости на мусульманских приемах, как правило, мужчины. Так было и сейчас. Берт и Хефте переходили из комнаты в комнату, как другие гости и официанты. Французский адвокат с элегантной женой держались врозь, равно как итальянский кинопродюсер с круглым лицом и нездоровым видом и его любовница, которая без умолку трещала по-итальянски.
Три журналиста с Флит-стрит
были поражены, увидев, что все гости потягивают апельсиновый сок. Берт провел их в боковую комнату, где их ожидали виски и джин. Среди других гостей была пожилая чета профессоров по фамилии Маргарин; они занимались нефтеносными скальными пластами.
Кроме Лейлы присутствовали еще три женщины. Было заметно, что их намного меньше, чем мужчин.
Чтобы сгладить диспропорцию, Лейла собрала женщин в маленький кружок в одном углу гостиной, где они пытались на трех языках нащупать общую тему. Единственный, кто нарушал их уединение, был кинопродюсер. Время от времени он вставал позади Лейлы и клал свою бледную маленькую влажную руку на ее роскошное плечо. Он держал руку на плече Лейлы, пока оставался с женщинами. Его странные выпуклые блестящие глаза походили на лягушачьи и смотрели так, словно всасывали информацию.
* * *
Прием, на котором были Нед и Лаверн Френч, проходил в Коринф-Хаузе, особняке в Кенсингтоне, занимаемом вторым человеком в посольстве США, Ройсом Коннелом. Предшественник Ройса был женат и имел троих детей. Но даже его большая семья едва заполняла один из этажей этого здания. Трудно сказать, что было в Коринф-Хаузе до того, как госдеп США приобрел этот особняк, но во всяком случае его первый этаж был предназначен в основном для развлечений. Высоченные потолки возвышались над двумя огромными залами. Один из них размещался слева от входа. В нем можно было давать приемы или даже балы. А справа была уютная библиотека с книжными полками от пола до потолка, так что для пользования ими требовалась специальная лесенка.
В отличие от доктора Хаккада, который специально одевался для приема, Ройс Коннел давным-давно усвоил, что делать этого не стоит. Поэтому обычно он выбирал какой-нибудь поношенный пестрый твидовый костюм, хорошо сидевший на его худощавой фигуре, или серые брюки и темно-синий блейзер с таким причудливо уложенным голубым платком в нагрудном кармане, что на него уходило больше времени, чем на весь остальной подчеркнуто простой туалет.
Устраивая приемы, он всегда старался, чтобы мужчин и женщин было поровну. Каждый женатый гость вроде Неда и Билла Восса должен был прийти с женой. Президент престижного университета Айви Лиг
прибыл один, без жены, так что Ройс подобрал ему в пару Мэри Константин из прессы, которая все равно должна была быть здесь, поскольку ждали нескольких журналистов.
Два члена палаты представителей, которые, оторвавшись от свар в конгрессе США, проезжали через Лондон, были, к счастью, противоположного пола, так что, по мнению Ройса, создавали пару.
Ройс пригласил и Джилиан Лэм, но ему очень не хотелось, чтобы ее считали его партнершей; поэтому он попросил Джейн Вейл держаться к нему поближе и быть официальной хозяйкой приема. Так что для Джилиан пришлось искать пару. Совсем недавно для съемок телевизионных сериалов для Би-би-си приехал в Лондон Дэвид Доул, старинный приятель Коннела со времен колледжа, такой же холостяк, как и он, не менее красивый и элегантный. Ройс сказал: «Берешь Лэм на себя».
Все это было столь непринужденно, что Коннел далеко не был уверен, удачны ли будут его маневры по подбору пар Ноева ковчега.
Это было одно из ежемесячных событий, которые проводились сравнительно скромно по разным причинам: иные из них были в духе Макиавелли.
Внешняя скромность была в стиле Ройса. Он полагал, что люди расслабляются только на приемах, которые не поражают своим великолепием, а выглядят домашними и неофициальными. Важнее всего это было для приемов, не имеющих особой цели: они должны походить на непринужденную встречу приятных людей.
Ройс надеялся, что Джейн поддержит эту легкость общения, при которой каждый знает всех не только по имени, но и по роду занятий в большом мире, за стенами Коринф-Хауза.
Угощение, говорил Нед, как всегда, было классным. Ветчину и индюшку доставляли самолетом из штата Вирджиния. Приготовленные по старинному семейному рецепту Коннелов, они были нарезаны большими, но тонкими кусочками. Восхитительно выглядели воздушные корзиночки, наполненные чем-то вроде взбитых с маслом крабов и спаржи. По случаю приема в помощь к дворецкому Ройса и пяти слугам-филиппинцам был приглашен самый популярный в Лондоне бармен-ирландец Нунан. Он был не только расторопен, но помнил вкусы каждого, безошибочно предлагая крепкие или слабые напитки. Нунан обосновался в библиотеке, где был поставлен длинный стол с напитками. Услуги Нунана Ройс оплачивал из своего кармана, что сказывалось на его бюджете: денег хронически не хватало. Но Нунан стоил затрат.
– Мистер Харгрейвс собственной персоной, – сказал сдержанно ирландец, когда автор колонки слухов подошел к нему. – Ваш гостеприимный хозяин приготовил специально для вас «Чивас Ригал»
.
Харгрейвс еще не пришел в себя после ленча и был готов убить кого угодно за стакан выпивки, но отрицательно покачал пальцем. Они были старыми приятелями, поскольку ирландца нанимали на все лучшие приемы в Лондоне.
– Нунан, – сказал Харгрейвс гораздо тише, чем обычно, – если ты меня знаешь, а ты меня знаешь прекрасно, черт тебя подери, то должен помнить, что я терпеть не могу все эти дорогие и шикарные скотчи. Для развлечения, конечно, иногда можно выпить что-нибудь вроде коньяка. А вот для кайфа дай мне самый паршивый виски – такой, чтобы дух захватило, а из глаз слезы полились.
Бармен неуверенно достал бутылку «Уайт энд Маккей».
– Мне нравится вот этот. Для вас он не слишком легкий?
Харгрейвс жадно смотрел, как тот наливал хорошую порцию виски.
– Нам придется поэкспериментировать, Нунан. Нужен научный подход. Только так, черт подери, человечество может что-нибудь узнать, – он перешел на шепот, взяв стакан у бармена, – что касается знаний...
Глаза Нумана сузились.
– А у меня есть кое-что для вашей колонки, мистер... – Он остановился. – Да, мадам, еще немного белого бордо? Оно достаточно охлажденное на ваш тонкий вкус?
Харгрейвс отошел, попивая виски без всякого научного подхода: это больше походило на заглатывание. Хотя это был его первый стакан после явного перебора с Пономаренко, он все же умудрился толкнуть Неда и Лаверн Френч. Бормоча извинения, Харгрейвс сообразил, что ни разу не взглянул на Неда, но никак не может оторвать глаз от бюста его жены. Хотя на Лаверн была свободная одежда, скрадывающая ее формы, как ни драпируйся, старика Харгрейвса не обмануть.
* * *
В интересах панисламистской солидарности Берт не приближался к доктору Хаккаду, когда тот обходил своих гостей. Хефте перед этим объяснил Берту, что если он станет покровительствовать кому-то из молодых людей, то лишь такому, говоря деликатно, которого можно назвать сыном Пророка, а не штутгартского автомеханика.
Это вполне устраивало Берта, так как он вынужден был иметь дело с теми пьющими европейцами, которые в подпитии могли говорить и делать такое, чего не простил бы ни один мусульманин.
Берт участвовал в движении большую часть своей жизни. В двенадцать лет во франкфуртском депо он начал с того, что, проскользнув ночью мимо спящих железнодорожников, переключил стрелку: грузовой поезд врезался в пассажирский. Опыт общения с европейцами и мусульманами позволил ему увидеть, как вскипает кровь мусульманина из-за безобидных с виду слов европейца. Это напоминало высказывание Маркса о том, что капитализм содержит в себе семена собственного разрушения.
Из всех друзей по движению Берт был единственным, кому пришлось работать с арабами, хотя заранее это не было известно. Судьба его старых друзей оказалась тоже непредсказуемой, но о них и их целях он теперь думал редко. Когда-то в детстве его осенило множество примитивных и непоследовательных идей. Некоторые из них сохранились до сих пор. От своей бабушки, мягкой старухи, помнившей несбывшиеся надежды немецких рабочих коммун накануне Первой мировой войны, Берт усвоил романтическую любовь к угнетенным. Сам же додумался до того, что только насилие достигает цели. Эта мысль окрепла под влиянием отца, беспробудного пьяницы, готового избить кого угодно или устроить поножовщину, чтобы дракой добиться желаемого. Ребенку, постигающему жизнь, казалось очевидным, что всегда побеждает отчаянный, тот, кто не думает о других.
Берт обнаружил, что так же думают и молодые арабы – участники движения. Мысль о необходимости насилия для обретения свободы тесно сблизила их. В его работе с Хефте это не шло пока дальше слов. Но уже в воскресенье слова должны были отлиться в пули.
Сейчас, на приеме, слова затмили все. Доктор Хаккад залучил изрядно набравшегося журналиста из одной бульварной газеты, который сделал ошибку, назвав джихад главной целью («Знаете, что-то вроде священной войны...»).
– Дорогой сэр, – начал Хаккад, облизывая свои синеватые губы, подобно тому как скрипач-виртуоз смазывает канифолью смычок перед исполнением Паганини, – необходимо в конце концов подняться над уровнем заголовков бульварных газет, – он приятно улыбнулся, – типа «Неописуемый ужас: восемнадцатилетняя мать съела собственного ребенка».
– Да, но...
– Необходимо наконец думать более возвышенно, как говорил мне мой духовный наставник. Следует думать о журналистике как о профессии, требующей призвания более высокого, чем работа швеи или карманника.
– Но эта штуковина, джихад...
– ...способ достижения очевидных целей всех религий, исламская версия вашего собственного христианского обращения к душам верующих, вашего Бога, вашего...
– Я хоть и христианин, но в церковь не хожу...
Легкая тень пробежала по лицу доктора. Он промокнул лоб ярким оранжевым платком из тончайшего муслина.
– Хефте, мой брат, – сказал он негромко, внезапно осознав, что если этот парень-христианин не ходит в церковь, то вполне может оказаться евреем, – предложите, пожалуйста, мистеру... гм, мистеру... нашему другу, может, он еще хочет выпить?
– Мистер Мак-Налти, еще стаканчик?
Журналист отрицательно покачал головой.
Хаккад откатал в уме характерную кельтскую фамилию. Евреи, он знал, часто изменяют или переиначивают свои фамилии, но никогда не слышал, чтобы кто-то из них взял ирландскую.
– Мистер Мак-Налти, – продолжал Хаккад, – приходило ли в голову вам или вашему издателю, что пять постулатов ислама содержат тайну мира на земле, прекращения голода и подлинной глобальной демократии?
– Я, правда, не могу с...
– Вы слышали когда-нибудь фразу: «пять столпов мудрости»?
– Я думаю, что...
– Начнем с Аш-Шахада: оно состоит в том, что существует только один Бог, Аллах, а Моххамед – его посланник на земле и слуга. Ничего странного, дорогой сэр?
– Я не...
– Да, конечно. Второй столп, – продолжал Хаккад, – это Салах, пять дней молитв, каждый мусульманин должен посвятить их Богу, своему Господу и Создателю. Сом – третий столп. Это простой пост, или Рамадан, священный месяц, в течение которого каждый мусульманин должен с восхода до заката воздерживаться от еды, питья, интимных отношений и неправедных мыслей.
– Я на самом деле не говорю о...
– Четвертый столп – это Заках: он обязывает нас отдавать два с половиной процента нашего богатства тем, кто менее удачлив, чем мы. Это не более революционно, чем ящик для бедных в английских церквах. И наконец, пятый столп – Хадж. Он предназначен для истинно верующих и предусматривает паломничество к Каабе в Мекке по крайней мере один раз в жизни.
Хаккад замолчал и засиял улыбкой, словно предлагая Мак-Налти найти хоть маленькую трещину в любом из его построений.
Берт стоял в стороне, будто выжидая. Перехватив взгляд Хефте, он постучал по стеклу часов и покрутил головой. Хефте отошел от говоривших как раз в тот момент, когда Мак-Налти начал пространственно объяснять, что он, христианин, потерявший интерес к вере, а теперь изучающий марксизм и...
– Уже девять, – шепнул Берт Хефте, когда тот подошел, – когда придет твоя подруга?
Темно-карие глаза Хефте потускнели, не выражая никаких эмоций. Он сказал:
– Она была моей подругой, но своим предательством разрушила все.
– Это не имеет значения, брат, – сказал Берт успокаивающе.
За те несколько месяцев работы с Хефте он понял, что лицо его становится неподвижным, когда он страдает. Тем не менее он добавил:
– Меня больше беспокоят Мерак и Мамуд.
Снова взглянув на часы, Берт продолжал:
– Примерно в это время или чуть позже они должны были закончить испытания. Меня что-то тревожит.
– ...связь некоторых норм марксистской практики, – говорил Хаккад журналисту, – с нашими исламскими законами, я уверен, не ушла от вашего внимания. Для квалифицированных журналистов, ищущих глубинные ответы на вопросы современности, существуют гранты на исследовательскую работу. Конечно, журналист, работающий в бульварной газете, не всегда может получить такой грант, но раньше мне... удавалось им помочь...
– Совсем нет, полковник Френч, – сказала Джилиан Лэм.
Ее длинные льняные волосы, разделенные посередине пробором, обрамляли лицо как тонкая золотая пряжа, а оранжево-тигровые глаза угрожающе смотрели на Неда. Она походила на сердитого ангела.
Лэм обладала способностью использовать совсем не то средство нападения, которое от нее ожидали окружающие. Удивительно красивое лицо, печальные всевидящие глаза – и репутация безжалостной журналистки: за этим, казалось, таилось коварство дикой кошки. Странной в ней была и отчаянная независимость, свойственная, впрочем, представительницам ее профессии. Она, казалось, не слишком церемонилась с теми, о ком готовила материалы, что позволяло ей пойти дальше безобидного почесывания спинки, к которому склонялась современная журналистика.
Нед подумал, что работа для нее не была средством к существованию, и если он все же и поддастся ее чарам, то совсем не из чувства страха.
Как человек, часто допрашивающий врагов, он понял суть этого чувства. Оно было сродни тому, что лежит в основе садо-мазохистских отношений. Если на человека сильно давить, то в конце концов он ожесточится, замкнется и будет молчать. Но если подойти к нему как Джилиан, исподволь, не замечая его настороженности, улыбаясь уверенно, с пониманием, но показывая при этом свою силу, то скоро тот, кого допрашиваешь, подумает о том, что вся эта утомительная бесконечная процедура выше его сил и отдается в руки следователя. Он неизбежно подчинится превосходству более сильного и... расслабится.
Нед понял, что Джилиан Лэм прекрасно ведет журналистские расследования, возможно, не сознавая своей силы, и умеет заставить подчиняться, как подчиняется раб хозяину.
Между тем Джилиан продолжала:
– Совсем нет. Ни на секунду я не захотела узнать о том, как вы готовитесь к воскресенью. Мне просто нужно иметь представление об общей картине.
– Общая картина? – улыбнулся Нед.
– Кажется, так американцы это называют? Широкие мазки. Краткая информация?
Его улыбка стала еще шире.
– Бесполезно, мисс Лэмб. Даже не могу признать, что у нас есть какие-то проблемы с воскресеньем.
– Но правда... – Она замолчала. Ее щеки слегка порозовели.
– Я хотела сказать, что меня подтолкнули к мысли...
Она снова замолчала. Ее удивительные рыжеватые глаза расширились, когда она оглядывала огромную комнату, в одном углу которой, у буфета, Джейн накладывала Лаверн салат. Нед поспешно отвел взгляд и тут же почувствовал, как Джилиан взяла его под руку маленькой мягкой рукой и повлекла к окну. Они оказались одни.
– Вы, может, и не имеете права мне что-либо говорить, – заметила она так тихо, что ему пришлось склониться к ней, – но я далеко не так скупа на помощь, как вы.
Она обвела комнату жестким взглядом, желая убедиться, что их никто не подслушивает. Потом продолжила:
– Сегодня у меня был очень странный телефонный разговор с каким-то человеком, заявившим, что говорит от имени службы безопасности посольства.
– Это мог бы позволить себе лишь один человек, но он сейчас в отпуске в Род-Айленде. – Нед посмотрел на нее более пристально. – Что же он сказал?
– Он сказал, что они не могут нести ответственности за безопасность приема и неофициально предупреждают об этом гостей.
– Что?!
– Когда я начала расспрашивать, он повесил трубку.
– Чудовищно.
– Еще более чудовищно, что он позвонил через час и рассказал об угрозах от известных экстремистских групп. И спросил, не хочу ли я изменить свое мнение? На этот раз я повесила трубку.
– Замечательно!
Она помолчала, медленно скользя по нему глазами – по кистям рук, плечам, а затем по лицу. Когда наконец их взгляды встретились, он понял, что она хочет услышать от него. Однако он был не склонен поддаваться ее влиянию.
– Вы оцениваете это как официальное лицо, полковник?.. Замечательно?!
– Так мы говорим, если даже самые удивительные глаза в Лондоне просят нас сказать больше.
– Разве я спрашиваю о чем-то большем? – В ее взгляде отразилось простодушие. – Разве мне мало встретить достойного соперника? Я понимаю, почему Ройс так относится к вам.
Ответная улыбка Неда была слегка кривовата.
– А вы не собираетесь сдаваться? – Она продолжала держать его руку в своей, и он слегка чуть-чуть по-дружески пожал ее. – Попробуйте поговорить со мной о чем-нибудь другом, мисс Лэм.
– И что будет, когда кто-то, как Христос, ударит по камню? Тут же начнутся откровения?
– А Христос так и сделал.
Она посмотрела на него почти грозно.
– Отлично, полковник. Поскольку вы не хотите вдаваться в подробности, даже для безопасности съемочной группы в случае непредвиденных обстоятельств, давайте считать, что в воскресенье никаких проблем не будет. Встав на колени и помолившись Господу, уверуем в то, что он нам поможет, все пройдет гладко и все триста знаменитостей насладятся гостеприимством вашей страны, а заодно пройдут обработку в пользу вашего президента через его будущих друзей. Фулмеры...
– Простите.
– ...рассматривают этот прием как отличную возможность для пропаганды президентских взглядов на некоторые баталии с конгрессом, сенатом и доброй третью губернаторов. Давайте...
– Перестаньте.
– Коснулась еще одной запретной темы?
– Откуда вы знаете, что Фулмеры намерены это делать?
– Из источников. – Она одарила его очаровательной приторной улыбкой.
– Безымянные?
– Разве я могу быть такой же недоверчивой, как вы? Конечно нет. Этот источник – мисс Сюзан Пандора Фулмер.
При этих словах он невольно сжал ее руку, но вовремя отпустил ее.
– Извините, я не хотел сделать вам больно.
Она скосила глаза на Лаверн, поглощенную беседой с Джейн.
– Если мисс Френч ничего не имеет против этого, то почему я должна?
* * *
Толстуха с оранжевыми волосами бросила Нэнси Ли Миллер с повязкой на глазах на обычный кухонный стул и скрутила ей руки за спиной. Она заметила, что это не понравилось Морису Шамуну.
– Я не очень-то сильно ее связала, – заявила она. – Но ты должен знать, что даже легкое прикосновение веревок оказывает огромное влияние на таких глупых людей.
– Брик, – сказал он ей, – ну что она может знать? Она просто ребенок, соблазненный каким-то арабом.
– Из сказанного тобою, – ответила ему резидент Моссад в Лондоне, – следует, что она знает очень много, хотя, может, не подозревает об этом. Понимаешь?
– Ладно. Чем ты ее угостила?
– Пентотал.
– Разве она могла так вырубиться? Ты переборщила.
Бриктон кивнула и закурила.
– Я обычно такими делами сама не занимаюсь. Но поскольку мой зам взорвался на прошлой неделе, когда пересекал Ла-Манш на пароме...
– Так это был Дов? – с ужасом спросил Шамун. – В газетах не было его настоящего имени.
– Погибли Дов и его жена с одним из двоих детей. Они отправились на уик-энд в Голландию. Я ему сказала, поезжай, посмотри тюльпаны. – Ее голос дрогнул, и она глубоко вздохнула.
– И еще четверо пассажиров, – добавила она тише. – Вот что может сделать связка из двух гранат с детонатором.
– Но Миллер не настолько важна, чтобы ты тратила на нее время. Позвонив тебе, я только хотел...
– Не важно, что ты хотел, Мойше. У меня свои планы на нее. Они не касаются ни тебя, ни полковника Френча. Я бы даже не хотела, чтобы она тебя увидела здесь, когда очнется.
Он увидел, как она сделала еще одну глубокую затяжку и выпустила дым в лицо Нэнси Ли.
– Из твоего рассказа я поняла, что она красива, – заметила рыжая, – а теперь вижу, что она просто симпатичная.
– Посмотри, какое тело.
– Ты его только послушай! Я знаю мужчин, Мойше. Я знаю о мужчинах даже больше того, что нужно для женщины.
От своей сигареты она прикурила следующую и продолжала:
– Кстати, если ты когда-нибудь поинтересуешься, как круглолицая американская девочка становится лесбиянкой, то окажется, что виной тому избыток информации о мужчинах.
Шамун чуть не вздрогнул, услышав это, но смог подавить это непроизвольное движение.
– Ты?..
– Да.
– Смешно.
– Совсем не смешно. На самом деле я бисексуалка. Так что побереги свою задницу, малец.
Он нервно засмеялся. Потом сказал:
– Она вроде приходит в себя.
– Так уходи.
– Здесь, кажется, будет жарко?
– А тебе-то что? – спросила Бриктон.
– Это все равно, что оставить лису в курятнике. Верно?
Она выпустила клуб дыма.
– Убирайся, Мойшелех. Теперь пришло время для взрослых.
Харгрейвс пытался убедить Ройса Коннела, что большой приемник, стоящий у задней стены зала, вполне сойдет для танцев.
– Мы в Коринф-Хаузе не танцуем, – сказал Коннел, еле сдерживая смех.
– Миссис Френч и я с огромным удовольствием потанцуем.
Коннел внимательно посмотрел на раскрасневшееся лицо Харгрейвса, пытаясь понять, насколько он пьян.
– Я вот что вам предложу, – сказал он наконец. – Если найдете еще две пары – танцуйте.
Харгрейвс сейчас же вернулся к Лаверн, которая раньше отошла в угол с Бетси Восс, женой Билла. Они не были друзьями, хотя знали друг друга уже много лет. Скорее их можно было назвать союзницами, так как они сходились на приемах, где у них не было знакомых и они не чувствовали себя вполне уверенно в разговоре с другими.
– Миссис Бетси, – сказал Харгрейвс, пытаясь подражать фермеру со Среднего Запада. – Миссис Лаверн, мэм, я был бы очень счастлив, если бы...
Он замолчал, забыв, о чем хотел попросить.
– Папочка не разрешает здесь танцевать, – тихо сказала Лаверн, – правда, Бесс? Ты можешь представить себе Ройса Коннела крутящимся на ковре и...
– ...и спотыкающимся? – вставил Харгрейвс. – Представляете, споткнется?
– Между прочим, – сказала Бетси Восс, – он прекрасный танцор. Очень искусный.
Лаверн хотела что-то возразить, но передумала. Рука Харгрейвса оказалась на ее талии, а пальцы другой торопливо скользнули вверх под бюстгальтер.
– Слушайте, Харгривс, – она произнесла «гриве», хотя он дважды напоминал, что надо говорить «грейве», – кончайте меня лапать.
Бетси Восс была шокирована.
– Лаверн?!
– Он пьян, – объяснила она, выскальзывая из рук Харгрейвса, – и поэтому думает, что симпатичен. Он действительно симпатичен, но совсем не тем, чем ему кажется.
– Вы – цветок персика! – ответил Харгрейвс с таким чувством, будто объяснялся с кем-то другим. – Откровенно говоря, этот комплимент я мог бы отпустить очень не многим дамам. Может быть, только вам и миссис Лэм, но она недосягаема, – тараторил он.
